Рыцарская идея в культуре XV в.

Эссе по мировой литературе Студента 2 группы 2 курса факультета журналистики РГГУ Трояновского Дмитрия Витальевича. Рыцарская идея в культуре XV в. Й. Хейзинга «Осень средневековья». Москва 2005 год Пятнадцатый век… Время, когда славная эпоха средневековья уже клонилась к своему закату, для того чтобы окончательно завершиться европейскими буржуазными революциями, первая из которых произошла в

Англии в 1640 году. «Осень средневековья» - это название, придуманное Йоханом Хейзингой очень точно характеризует столетие, когда времена замков и рыцарей начали постепенно уходить в прошлое. Вместе с тем, XV век еще не ознаменовал полное падение рыцарской идеи, и именно ей посвящены многие главы «Осени средневековья», исторического труда, написанного нидерландским ученым Йоханом Хейзингой в 1919 году. Свой разговор о рыцарстве историк начинает с рассуждения о слиянии религиозных

и рыцарских идеалов в представлении средневекового человека, ведь делом любого рыцаря была не только защита слабых, служение сюзерену и прекрасной даме, но и борьба за святую веру. Еще одной целью рыцарей было достижение всеобщего мира между королями и возвращение Иерусалима. Известно, что с окончанием эпохи крестовых походов эта идея продолжала жить. Однако, в литературе XIV-XV вв. наблюдается некоторое ослабление рыцарских идей, отмеченное

Хейзингой на примере Фруассара, Шателлена, Молине и ряда других французских авторов того времени. Несмотря на попытки подражать более ранним рыцарским романам, в их произведениях немало сказано и о подлости, предательстве, корыстолюбии и жестокости. Судя по всему, в эпоху перемен, рыцарские идеалы оставались той единственной формой, через призму которой авторы могли постигать происходящее. Историография еще не в силах была понять, происходящее вокруг общественное

развитие. Хейзинга утверждает, что все рыцарские идеалы были игрой и фикцией, хотя, на мой взгляд, это его заявление у него не полностью обоснованно. Автор «Осени средневековья» называет рыцарскую идею эстетической и этической. Причем во второй из названных функций, этот идеал Хейзинга называет изначально греховным – ведь он основан на гордости… Хотя, насчет того что она делает его плохим с автором можно и поспорить.

Тем более, трудно не согласиться с средневековым автором, утверждающим, что «…среди глубоких человеческих чувств нет более подходящего для превращения в честность, патриотизм и совесть, ибо гордый человек нуждается в самоуважении, и, чтобы его обрести, он старается его заслужить» (Тэн). Конечно, прав и Хейзинга, говорящий, что далеко не всегда все действительно было так прекрасно – гордость становилась высокомерием, которое влекло за собой всевозможные грехи и пороки.

По утверждению Якоба Буркхардта, на которого Хейзинга неоднократно ссылается в стремление к славе и честолюбие в большей степени присуще людям Ренессанса, и здесь он, возможно не слишком верно, проводит слишком резкую границу между Средними веками и Возрождением. По словам Хейзинги, все эти чувства имеют куда более давнее происхождение. Средневековый автор Фруассар «…рекомендует проявлять доблесть, не обуславливая ее какой-либо религиозной

или нравственной мотивировкой, просто ради славы и чести, а так же ради карьеры». На мой взгляд, это довольно странно. Всякий, на кого возложено высокое рыцарское звание, должен был сражаться именно за веру и справедливость. Слова Фруассара прямо говорят о вырождении рыцарских идеалов. «Жизнь рыцаря есть подражание» говорт Хейзинга. Примером могли послужить король Артур и рыцари Круглого Стола, персонажи античных мифов и легенд (от которых, по сути, неотделимы персонажи

артуровского цикла), и другие отважные герои. Отсюда пошли и идеи Ренессанса следовать за великими античными образцами. С наступлением Возрождения изменился лишь подход к этому подражанию. В Средние века, да и после них существовал культ девяти бесстрашных, девяти величайших героев всех времен и народов. В начале шли трое язычников: Гектор,

Цезарь и Александр. Следом – трое евреев: Иисус Навин, Давид, Иуда Маккавей. И завершали все христиане: Артур, Карл Великий и Готфрид Бульонский. Француз Эрсташ Дешан добавил к этой группе девять имен героинь, тем самым добившись симметрии образов. Позже он объявил Бертрана дю Геклена десятым героем, а в

XV веке свое заслуженное место в ряду героинь обрела Жанна д’Арк. Правда, вскоре из списков отважных пропали и доблестный коннетабль, и Дева Орлеана. Как не странно, современники ставили пусть и не выдающихся, но знатных военачальников выше простой крестьянской девушки, которая, на самом деле, спасла Францию. Трусливый и подлый предатель, французский король

Карл VII на страницах многих летописей предстает героем. В традициях позднего Средневековья – почитание совершенного рыцаря, причем неважно – реального или вымышленного. Одним из таких героев был Маршал Бусико, прототипом которому был Жан ле Менгр. В нем воплощаются все добродетели, присущие истинному рыцарю: бескорыстие, благочестие, верность даме и прочее. Вполне возможно, что реальный герой был не столь идеален, как его вымышленный

собрат… но разве это так уж важно? Вместе с тем, эта книга – первая, где присутствуют и полностью реалистические эпизоды. Они тоже прославляют храбрость и благородство, но образ героя уже мало похож на классического рыцаря из романов. Он куда реалистичнее, а всего его достоинства, наверное, были действительно присущи историческому прототипу. В этой книге говорится о готовности героя пожертвовать жизнью ради спасения боевых товарищей. Приведенную Хейзингой цитату об этом мог бы повторить и современный воин.

Возможно, и так же считает автор, это означает, что подобные чувства не имеют никакого отношения к рыцарскому идеалу. А, может быть, готовность умереть ради друзей тоже относилась к нему? Для каждого настоящего рыцаря была важна умеренность и аскеза. Во времена расцвета средневековья в духовных рыцарских орденах рыцарский идеал порой был един с монашеским. Со временем соблюдать сдержанность становилось все труднее, и она все дальше уходила в образ фантазии.

Примером для всех рыцарей стал герой-путешественник, благородный рыцарь, защищающий добро и справедливость и не располагающий никаким имуществом. Постоянным мотивом рыцарской литературы всегда была дама сердца героя. Ради возлюбленной рыцарь совершал бесчисленные подвиги, выказывая силу и мужество, преодолевая сложнейшие препятствия, превозмогая боль и страдания. Несчетное число раз герои-рыцари спасали своих дам от смертельных опасностей.

Из средневековых произведений мы можем судить лишь о мужском взгляде на любовь, воззрение возлюбленной главного героя остается для нас загадкой. По мнению Хейзинги, женская любовь не требует «…возвышения до уровня романтического героизма, ибо она …неотделима от материнства и возвышенна сама по себе». Образ отважного рыцаря, преодолевающего опасности ради прекрасной дамы – именно такими хотели себя видеть мужчины реальные, в том числе и средневековые авторы.

Сюжеты рыцарских романов были похожи друг на друга, приключения героев часто повторялись, переходили из одной книги в другую. Несмотря на это, для средневековых людей такая литература сохраняла неведомое для нас очарование. Уже в XVI веке эти традиции были продолжены романом об Амадисе, имевшем громовой успех по всей Европе. На мой взгляд, рыцари, которые действительно были похожи на героев романов, жили не в позднее Средневековье, а во времена зарождения рыцарства и, затем, его

расцвета, то есть за сто и более лет до действия книги Хейзинги. В XV веке идеалы рыцарства во многом стали самообманом, фантазией, воспеваемой в искусстве и на светских празднествах. В позднем Средневековье рыцарские турниры превратились в красочные представления. По словам автора, идея подвига во имя дамы ярко воплощалась именно там. (Хейзинга не уточняет, претворялась ли она в жизни, хотя, вопреки его книге, думается, что рыцарские идеалы не были фикцией, хотя бы до

заката Средних веков). Так или иначе, невозможно недооценить значение рыцарских турниров, в жизни средневековой аристократии они играли куда большую роль чем современный спорт в наши дни. От своих дам участники турниров нередко получали своеобразные талисманы, чаще всего это мог быть шарф, на котором вышивался девиз. Рыцарь повязывал его вокруг щита, тем самым посвящая свои победы возлюбленной, ведь именно она в рыцарских романах подвигала героя на ратные подвиги.

Порой турнирные состязания делались совершенно невероятными, больше похожими не на соревнования, а на приключения рыцарей Круглого Стола и других легендарных героев. Отличие куртуазной литературы (особенно поздней) от средневекового эпоса, господствовавшего в более ранний период, на мой взгляд, состоит, в частности, в том, что действия героя находятся в рамках всевозможных обетов и церемоний. Рыцарь, поверженный в поединке обязан носить браслет с замком, открыть который имеет

право только дама, у которой будет ключ; чтобы освободить попавшего в беду Гавейна пленному Ланселоту разрешают покинуть тюрьму, с условием, что он вернется после совершения своего подвига; в случае проигрыша Дон Кихота в поединке, все его подвиги, даже еще не совершенные, переходят к Рыцарю Белой Луны… Анонимность рыцаря, совершившего подвиг и регулярное сумасшествие героя от любви… Ничего подобного нельзя представить себе в литературе, не относившейся к куртуазному роману.

Задолго до событий, описанных в книге Хейзинги, рыцари объединялись в ордена. Автор «Осени средневековья» и это называет игрой, при этом, правда, не уточняя, было ли это явление игрой изначально, или оно стало таковым в XIV-XV вв. «Первые рыцарские ордена – три наиболее известных ордена Святой Земли и три испанских ордена – возникли как чистейшее воплощение средневекового духа в соединении монашеского и рыцарского идеалов, во времена, когда битва с исламом становилась – дотоле

непривычной – реальностью». В раннем Средневековье стать рыцарем было не так сложно – во времена, кода богатство и знатность имели немного меньший вес, чем несколькими веками позже, рыцарем, в принципе, мог стать и крестьянин, если он попадал в услужение к господину и хорошо проявлял себя в битвах и походах. К XIV-XV столетиям на пути всех желающих стать рыцарями встали барьеры происхождения и имущества, но сами рыцарские идеалы начали превращаться в игру, как уже не раз утверждал

Хейзинга. Само понятие «орден» имеет множество значений – это и общественное положение, и духовное состояние, и сочетание монашеского и рыцарского начал. Рыцарский орден «…воспринимался как крепкий, священный союз». Ордена Золотого Руна, Звезды, Подвязки… Эти и другие рыцарские объединения имели долгую и славную историю, в каждом из них состояли герцоги, графы, а, порой, и короли. По утверждению автора, «…в пышно разработанных ритуалах новых рыцарских орденов многие видели не что

иное, как пустую забаву». Вместе с тем, подчеркивать благие и высокие цели новых орденов было необходимо, ведь в четырнадцатом веке их организация «вошла в моду». Вполне возможно, что, только создавая новые ордена, их магистры (или, хотя бы некоторые из них) и впрямь руководствовались благими намерениями, стремились устроить все «Не для того, чтоб прочим быть под стать, Не для игры отнюдь или забавы, Но чтобы Господу хвалу воздать

И чая верным – почести и славы». Так писал Мишо Тайеван, повествуя об основании герцогом Филиппом Бургундским ордена Золотого Руна. Сейчас уже нельзя сказать, было ли это правдой, и пытался ли кто-то действительно возродить былую славу, или рост рыцарских Орденов в позднем Средневековье был всего лишь фарсом. Так или иначе, среди множества других орденов (а в

XV веке они были уже каждого правителя, и создавались для самых разных, часто не особенно значительных или хороших целей) Золотое Руно выделялось своим богатством и пышностью. Сыграл свою роль и удачно выбранный символ – многое в легенде о Золотом Руне средневековые священнослужители интерпретировали в христианском духе. Хейзинга обращает внимание на то, что кроме рыцарей в орден входили и служащие: канцлер, казначей,

секретарь, герольдмейстер со штатом герольдов, свиты. Все они были призваны организовывать благородную рыцарскую забаву. Герольдам чаще всего присваивали имена по названиям городов и местностей, или аллегории, взятые из рыцарских романов, эта традиция до сих пор жива в современной Англии. Коллективные обеты, налагавшиеся на всех рыцарей ордена, были ничем иным, как формой обетов

индивидуальных, тех, что накладывали обязательство совершить тот или иной подвиг. Судя по описаниям, многие обеты носили весьма примитивный, и даже дикарский характер, порой мало походя на рыцарские подвиги в классическом представлении. Позднесредневековые обеты во многом восходят к традициям эпохи варваров, пусть и обретшим пышный и церемониальный характер. С течением времени этого великолепия становилось все больше, однако, все громче становился

и смех аристократии над собственными идеалами. Несмотря на весь свой скепсис по отношению к рыцарской идее позднего средневековья, Хейзинга говорит, что она продолжала оказывать сильное влияние на политику и войны того времени, а, значит, все-таки была не только игрой. Одним из примеров рыцарства, проявленного в политике, стало создание в 1363 году Бургундского государства – король Франции Иоанн даровал герцогство своему младшему сыну, который, в

отличие от старшего, не покинул отца в битве при Пуатье. Подобная щедрость была в традициях рыцарства. Правда, уже в скором времени Бургундия повернула свое оружие против Франции в Столетней войне… Кроме того, в XIV-XV вв. европейские короли продолжали жить идеей освобождения Иерусалима из рук неверных, и это при том, что теперь уже сама

Османская империя угрожала Европе - коварный турецкий полумесяц, словно занесенный ятаган, навис над Балканскими странами. И в до сих пор жившей идее крестовых походов рыцарский идеал стоял на первом месте – многие мечтали вернуть Гроб Господень, тем самым повторив подвиги крестоносцев во времена первых походов. Нередко короли присваивали имя крестового похода войнам, устроенным вовсе не ради освобождения Святой Земли. Так в 1383 году англичане устроили крестовый поход против

Фландрии, 1387 - Филипп Храбрый – против Англии, в 1391 – Карл VI против Италии. Еще одним пережитком былого рыцарства, а так же и более древних времен стали судебные поединки, а так же дуэли между правителями враждующих государств. Последние всегда обставлялись с особенной пышностью. Правда, как становится известным из книги Хейзинги, до настоящей схватки в то время доходило уже достаточно

редко… Есть много историй, правдивых и не очень, про то, как рыцарская доблесть приносила великие победы. Вне всякого сомнения, в Средневековье, в том числе и позднее, когда уже появилось огнестрельное оружие, человеческое мужество играло большую роль чем теперь. Вместе с тем, по замечанию Хейзинги «…рыцарские нормы постоянно вступали в противоречие с военными нуждами». С течением времени, все большее предпочтение отдавалось все-таки второму, хотя традиция устраивать

поединки перед строем двух войск жила еще долго, высоко ценилась личная отвага королей. Но, как говорит автор – в войнах XIV-XV вв. «…незаметно подкрадывались, нападали врасплох, устраивали набеги, не гнушались и мародерства». Свою большую роль сыграли пушки. Все это говорит о том, что, несмотря на стремления к рыцарским ценностям, войны Позднего Средневековья не были похожи ни на турниры, ни на героические битвы из романов о

Короле Артуре