НИКОЛАЙ ГУМИЛЕВ: ЛИЦО И МАСКИ Начало XX века было отмечено высоким и чрезвычайно ярким взлетом поэзии, что, по контрасту с сумрачными надсоновско-апухтинскими годами, казалось преисполненным новизны, дерзости и праздничности. В.Брюсов, А.Блок, З.Гиппиус, А.Белый, Вяч.Ива¬нов, Ф.Сологуб, М.Волошин, И.Северянин, К.Бальмонт, а рядом с ними целая россыпь малых и средних звезд, прочертивших заметный след в истории литературы
Среди них и предстояло появиться Гу¬милеву. Не удивительно, что первая его книга «Путь конквистадо¬ров» (1905), да и вторая, «Романтические цветы» (1908), прошли по¬чти незамеченными, если, правда, не считать, что их мгновенно оце¬нил как многообещающие строгий и прозорливый В. Брюсов. Впрочем, и третий сборник, «Жемчуга» (1910), не принес известности. Однако по прошествии нескольких десятилетий даже его ранние и действи¬тельно несовершенные книги читаются
со все возрастающим чита¬тельским любопытством, а историками литературы — с не менее острым научным интересом: ведь так или иначе, а в них вырабатыва¬ла и находила себя новая литературная эпоха, названная впослед¬ствии Серебряным веком. Николай Степанович Гумилев родился в Кронштадте 3 (15) апре¬ля 1886 года в семье корабельного врача. Однако детских впечатле¬ний об этой морской крепости у него не было, так как в возрасте полутора месяцев
он оказался в Царском Селе, куда отец, Степан (Стефан) Яковлевич, выйдя в отставку, перевез свою семью. Крон¬штадт — это, скорее, определенный символ, как бы предзнаменова¬ние будущей судьбы поэта, отданной странствиям по морям и континентам. Море вообще напоминало о себе разными знаками: крестил его протоиерей Кронштадтской Александро-Невской церкви, так что не исключено, что в самой купели была толика морской
влаги; крест¬ным отцом был адмирал Лев Иванович Львов, дядя поэта по матери. Прапрадед Гумилева участвовал в сражении под Очаковом. Прадед также был воином — участвовал в сражении под Аустерлицем. Царское Село, где прошло детство и отрочество будущего поэта, сыграло в его жизни огромную роль. Там все дышало поэзией, гени¬ем Пушкина, а в гимназии директорствовал тоже поэт —
Иннокен¬тий Анненский. Там же произошла и встреча с гимназисткой Аней Горенко — будущей Анной Ахматовой. Немалую роль сыграли и имения с их традиционным русским пейзажем и барским бытом — Поповка (по Николаевской, ныне Октябрьской, железной дороге), где прошли счастливых десять дет¬ских лет, и — особенно — Слепнево. Немногочисленные у Гумилева стихи, посвященные русской природе, навеяны именно этими места¬ми.
Сейчас недалеко от Бежецка есть мемориальный «Дом семьи Гумилевых», перевезенный из Слепнева. Но помимо Царского Села и усадебных мест было в отрочестве Гумилева еще одно сильнейшее впечатление. Это — Кавказ, куда семья переехала в 1900 году. Правда, пребывание на Кавказе и учеба в тифлисской гимназии оказались недолгими, однако два с лишним года для подростка —
срок огромный. Легко предположить, что бу¬дущая яркая декоративность, свойственная автору «Чужого неба» и африканских стихов, получила первоначальный толчок на улицах старого Тифлиса, в живописных долинах и ущельях кавказских гор. Тифлис был городом, где появилось в печати первое стихотворе¬ние Гумилева, опубликованное в газете «Тифлисский листок» 8 сен¬тября 1902 года, «Я в лес бежал из городов
») Стихотворение это интересно сейчас, пожалуй, лишь тем, что можно судить о возможном круге чтения гим¬назиста Гумилева, а главное, о первоначальных поэтических воздей¬ствиях, испытанных им в ранней юности. Если же судить еще по некоторым стихам, то испытал он и заметное воздействие К. Баль¬монта, слава которого как раз в годы гумилевской юности вошла в свой головокружительный зенит . По сохранившимся юношеским стихам видно, что Гумилев в ту пору тяготел к романтической поэзии.
Возможно, он подумывал уже и о сборнике, о чем говорит «Посвящение сборнику "Горы и уще¬лья"», состоящее из трех взаимосвязанных стихотворений. «Люблю я чудный горный вид », «Люблю над пропастью глухой » и «В горах мне люб и Божий свет ». Стихи крайне подражательны, переполне¬ны ходячими романтическими штампами и представляют сейчас ин¬терес лишь чисто биографический. В 1903 году семья
Гумилевых вернулась в Царское Село. Теперь повзрослевший гимназист мог более сознательно оценить и воспри¬нять литературные традиции, связанные с этим священным для рус¬ской поэзии местом. На отдельных его стихах тех лет можно заме¬тить отсветы южных романтических поэм Пушкина — в особеннос¬ти «Цыган». Он поступил в седьмой класс Николаевской царскосельской гим¬назии — той самой, где директорствовал поэт
Иннокентий Аннен¬ский. Иннокентий Анненский, по-видимому, оказал известное влия¬ние на направление поэтического развития Гумилева. Впрочем, когда Гумилев появился, после Тифлиса, в 1903 году в царскосельской гим¬назии, отношения между ними, надо думать, были вполне «иерархи¬ческими»: гимназист седьмого класса, с одной стороны, директор гимназии — с другой. Учился Гумилев плохо, окончил гимназичес¬кий курс лишь в двадцать лет.
В 1905 году он сумел издать сборник стихов «Путь конквистадоров», который подарил Анненскому со сти¬хотворной надписью. Стихи Гумилев писал постоянно, много и охотно. В отличие от опытов «тифлисского» периода с их расплывчато-расслабленной инто¬нацией, подчас карикатурно повторявшей бальмонтовскую грациоз¬ность, появилось мужественное, волевое начало, которое сделается потом неотъемлемой приметой гумилевской лирики. Ему шел двадца¬тый год, а он все еще учился в гимназии.
Вот почему понадобилась маска, роль, грим, а вместе с ними и прочие элементы звонкого ро¬мантического репертуара. Он брал из этого реквизита просто напрокат, но потом кое-что так и пристало к нему, в том числе актерство, любовь к позе, к риску, приключениям. В этой, казалось бы, чисто индивидуальной, психологической черте сказывалась не только горячка юности, но — опосредованным обра¬зом — сама атмосфера девятисотых годов, не вся, разумеется, атмо¬сфера, уже
темневшая к приближавшейся грозе 1905 года. Пора первоначального формирования Гумилева была временем расцвета русского декаданса. Ставя в центре мира свою личность, поэт-декадент был склонен к крайнему индивидуализму, к эпатажу, к броскому и демонстративному подчеркиванию своей неповтори¬мой индивидуальности — даже в одежде, в быту, в поведении. Отсю¬да — преднамеренное стремление к дозе, к созданию и использова¬нию маски, к
разного рода бутафории. Эпоха накануне цусимской катастрофы, а затем революции 1905 года и ее поражения была по сути своей и героична и трагична: она оказалась чревата глубочайшими социальными переменами. Юный Гумилев, судя по «Пути конквистадоров», а также и по второй его книге — «Романтические цветы» (1908), был далек от по¬нимания социально-политической действительности, но у него не было также и каких-либо контактов с современной ему литературной жиз¬нью, с декадентскими кругами, с религиозно-философскими
круж¬ками, чрезвычайно многочисленными и модными в ту пору. Так или иначе, но вполне в духе времени и в соответствии с собственной натурой он создал маску — маску «конквистадора в панцире железном». И если нет полдневных слов звездам, Тогда я сам мечту свою создам («Я конквистадор в панцире железном ») В 1906 году Гумилев наконец окончил гимназию. Муза дальних странствий, манившая его еще в детстве за
кронштадтский горизонт, помогла ему, хотя и ненадолго, всего на одно лето, уйти в морское плаванье, поскольку по настоянию отца он поступил в Морской кор¬пус. По неизвестным причинам отец, однако, переменил свое реше¬ние, предложив сыну сменить корпус на университет. Но вместо того, чтобы оказаться в стенах Петровских коллегий, Гумилев, по-видимо¬му по собственному настоянию, уезжает во
Францию, где слушает в Сорбонне лекции по французской литературе. О его жизни в Пари¬же нам известно очень мало. Из немногочисленных сохранившихся от той поры писем ясно, что в Париже, если иметь в виду литератур¬ные знакомства, он чувствовал себя достаточно одиноким, но поэти¬ческой и художественной жизнью Франции и России, в особенности символистами и разного рода возникавшими модернистскими груп¬пами, интересовался
постоянно. Так в его стихи вошла действительность, — действительность, правда, экзотическая, но зато невыдуманная, имеющая конкретную территорию и определенное место на географической карте. Таким образом, Гумилев свою мечту, вычитанную из книг, превратил в ре¬альность. Природа, например, отказала ему в красоте, но, вопреки ее несправедливости, он стал мужественным «конквистадо¬ром» и намеревался обязательно стать прекрасным поэтом; обстоятельства замкнули его в маленькой кре¬пости,
расположенной в Маркизовой луже, на плоском острове Котлин, а потом — в игрушечном Царском Селе, но — опять-таки во¬преки всему — он оказался в Африке, в Судане, в Абиссинии, в Египте, на медлительных водах фараонова Нила Интерес Гумилева к Востоку не был поверхностным, а с годами приобретал все более серьезный характер. Первая поездка в Египет и Судан, предпринятая тайком и с некоторым риском, оказалась лишь начальным
утолением столь жад¬ного интереса. Зимой 1909—1910 года он вновь отправился в Абисси¬нию, на этот раз в составе экспедиции, организованной академиком, В. Радловым, и теперь у него проявился исследовательский интерес, он собирал и изучал абиссинский фольклор, послуживший затем ос¬новой для циклов «Абиссинских песен». В 1908 году Гумилев вернулся в Россию. Первое его пребывание за границей, безусловно, принесло ему
большую пользу. Поэт не только обогатил свой опыт «восточными» впечатлениями, сыгравши¬ми затем большую роль в развитии его личности и творчества и ока¬завшимися очень важными для дальнейшего развития «ориенталистской» темы, столь характерной для всей его лирики, но и — об этом также надо упомянуть — неожиданно проявил себя как деятельный организатор. Дело в том, что в Париже он сумел выпустить несколь¬ко номеров журнала, названного им «Сириус».
Журнальчик был кро¬хотный и прекратился на третьем номере. Весной 1910 года Гумилев женится на Анне Горенко, которой уже через два года предстояло стать автором книги «Вечер», подпи¬санной псевдонимом Анна Ахматова. В том же году у него выходит и новая, третья по счету, книга, «Жемчуга». «Жемчуга» не открыли собою нового периода в творчестве Гу¬милева, их значение состоит в том, что они завершили первый пери¬од.
Дату их появления, 1910 год, можно считать окончанием поры ученичества, которая, несмотря на значительность пройденного пути, сильно затянулась. Поэт был уже в «лермонтовском» возрасте, и, надо думать, ощущение надвинувшегося критического рубежа его тревожило. Ему уже угрожала судьба сотен и сотен безвестных по¬этов, уныло и аккуратно перепевавших поэтические банальности. Но Гумилев был художником большой и целеустремленной воли, он очень верно, точно и, главное, вовремя
осознал наиболее плодотворные возможности своего развития. И в какой-то момент, где-то к 1910 году, уже в период «Жемчугов» и на переходе к «Чужому небу», Гумилев, работавший над со¬бою и стихом с исключительной методичностью, целеустремленнос¬тью и сознательной аналитичностью, трезво прислушивавшийся к внутреннему голосу своего призвания, по-видимому, окончательно понял, в чем состоит его художническое предназначение и какова должна быть его роль в современном поэтическом
процессе. Однако в появившейся в 1912 году книге «Чужое небо» новые черты выразились еще слабо. Хотя именно эта книга обычно счита¬ется первым по-настоящему акмеистическим выступлением, на са¬мом деле она имела отчетливо выраженный переходный характер. Сборник вышел, как сказано, в 1912 году и, естественно, включал в себя произведения, не только в большинстве своем не следовавшие еще принципам «школы», но в значительной степени как раз те, что были тесно связаны
с характерными приметами первого периода творчества Гумилева. В «Чужом небе», помимо отмеченных выше формальных нов¬шеств, есть мотивы, которым предстояло развиваться в дальнейшем творчестве и определить своеобразие художественного мира Гуми¬лева и его поэтического облика. В частности, в этой книге он насто¬ятельно утверждает трагическую разделенность всего сущего на две контрастные стихии.
Небо и земля, добро и зло, красота и уродство даны здесь в чисто романтическом противостоянии. Мир — расколо¬тое двуединство. Привкус горечи и тревоги, смятенности и ненадеж¬ности всего сущего — один из существенных лирико-трагедийных аспектов его книги. Следующая книга, уже упоминавшийся «Колчан», вышла в 1916 го¬ду — в самый разгар Первой мировой войны. Верный своим убежде¬ниям, выполняя патриотический долг,
Гумилев уже в августе 1914 года становится добровольцем лейб-гвардии уланского полка и прикла¬дывает максимум усилий, чтобы попасть на фронт, в действующую армию. В армии он служил в конной разведке. Одновременно Гумилев писал корреспонденции в газету «Биржевые ведомости» — он был «соб¬ственным корреспондентом» этого популярного тогда печатного орга¬на. Эти корреспонденции стали основой документальной книги «За¬писки
кавалериста». Все сослуживцы отмечали исключительную храб¬рость Гумилева, словно бы не ведавшего, что такое чувство страха. Вскоре он не только получил первый офицерский чин, но и был награжден двумя Георгиевскими крестами. С получением офицер¬ского звания Гумилев был переведен в Пятый гусарский Александ¬рийский полк.
Но «Колчан» состоит отнюдь не только из военных стихов, более того, война занимает в книге сравнительно мало места, возможно, из-за того, что военные впечатления и переживания исключительно полно отразились в «Записках кавалериста». В биографическом смысле причиной такого перелома могла быть и война, которая, по-видимому, все меньше казалась Гумилеву «эк¬зотичной», а также личная драма (дело шло к разводу с Анной Ахма¬товой), но в какой-то степени и полный отрыв от питавшей прежде его стих и дух «реальной
экзотики»: вместо любимой Африки и Мор¬ских путешествий — тяжкие будни войны, длившейся уже третий год. Характерно, что эволюция самого Гумилева в годы 1915—1917 совершалась в сторону, заметно отдалявшую его от «манифестационного» акмеизма. Стихи, писавшиеся в те годы, составили, как уже было сказано, книгу «Костер» (1918). Она интересна, помимо отхода от акмеистических догм, появлением в его творчестве «русской темы», почти неожиданной, если вспомнить слова Блока об «иностранности» поэзии
Гумилева. В том же году состоялся его развод с Анной Ахматовой. Гумилев женился на Анне Николаевне Энгельгардт. Петроградская, заключи¬тельная, полоса его жизни оказалась, при всей ее непродолжитель¬ности (всего три года), чрезвычайно интенсивной — ив творческом, и в литературно-практическом смысле. Он с головою уходит в лите¬ратурную жизнь тех лет.
Деятельность Гумилева в 1918—1921 годах в Петрограде была не только плодотворной, но и разнообразной. Помимо создания много¬численных переводов, а также активной работы в издательстве «Все¬мирная литература» он выступает с лекциями в самых различных аудиториях — в том числе перед моряками и красноармейцами. Со¬хранились свидетельства, что он прочитал (в Институте истории ис¬кусств) четыре лекции о Блоке. Отношения между Блоком и Гумилевым, которых разделяли принципиальные расхождения, никогда не
были близки¬ми, однако в годы совместной работы в издательстве «Всемирная литература» их творческое и человеческое общение было взаимно заинтересованным и невраждебным. Последней прижизненной книгой, подготовленной Гумилевым, но вышедшей уже после его гибели, был «Огненный столп». Поэт включил в нее не все из своих произведений, написанных в 1918— 1921 годах. Как уже говорилось, стихи об Африке он обособил в однотемной книге «Шатер».
Стихи «Шатра», в принципе, мало до¬бавляют к нашим представлениям о поэте, но удивительная в своем постоянстве сила любви к экзотическому континенту выразилась здесь во весь размах его зрелого таланта. «Огненный столп» по праву считается вершинным достижением Гумилева как поэта. Это книга глубоких и в поэтическом отношении совершенных стихов, занимающих высокое и почетное место в ис¬тории нашей поэзии. Каждый поэт приходит к пониманию мира по-своему.
У Гумилева такое познание и понимание началось со странных и поначалу непонятных для него самого поисков некоей подлинной — духовной, извечной — родины. При всем обилии впечатлений, которые давали путешествия, и чувстве радости, переполнявшей его сердце, когда он видел новые земли, его в то же время мучило странное беспокой¬ство: оно проистекало оттого, что жажда оказывалась постоянно не¬утоленной, словно некий рок, трагический и всевластный, гнал и гнал его по планете, не давая остановиться.
Самое радостное и счаст¬ливое ощущение для Гумилева, ради которого он, кажется, мог бы пожертвовать всем, — это вид удаляющейся гавани, когда полоска воды становится все шире и шире. Его поэтический мир на ред¬кость живописен, исполнен экспрессии, воли и жизнелюбия. Путе¬шественник по экзотическим странам, он в своей поэзии любил пыш¬ное внутреннее и внешнее убранство, не боясь едва ли не «бароч¬ной» словесной нарядности, что странным образом, но вполне органично и чисто
по-гумилевски сочеталось у него с «классицисти¬ческой» строгостью всего внутреннего чертежа стихотворения, с выверенностью, продуманностью и стройностью форм. Гибель настигла поэта в самом начале его нового и, по-видимо¬му, высочайшего поэтического взлета. Он был арестован 3 августа 1921 года по обвинению в участии в контрреволюционном заговоре и членстве в Петроградской боевой организации, возглавленной В.
Н. Таганцевым, и через несколько недель расстрелян. Новейшие исследо¬вания показали, что дело ПБО было сфабриковано. Поэт погиб, поэзия осталась жива. После многих десятилетий насильственного забвения она не только вернулась к своим новым читателям, но и заняла достойное место в истории нашей литерату¬ры. В историко-литературной памяти Гумилев прочно связан с ак¬меизмом — поэтической группой, новаторски
раздвинувшей возмож¬ности поэтического слова, но гораздо важнее, что сегодня мы читаем эти стихи с тем живым волнением и радостью, какие доставляет только подлинное искусство.