Любовная лирика в поэзии Анны Ахматовой

г. Москва Экзаменационный реферат по литературе на тему Любовная лирика в поэзии Анны Ахматовой. Ученицы 11 класса Г средней школы 1113 с углубленным изучением музыки и хореографии Пулькиной Ольги. 2004 год В автобиографии, озаглавленной Коротко о себе, Анна Ахматова писала Я родилась 1123 июня 1889 года под

Одессой Большой Фонтан. Мой отец был в то время отставной инженер-механик флота. Годовалым ребенком я была перевезена на север в Царское село. Там я прожила до шестнадцати лет. Мои первые воспоминания царскосельские зеленое, сырое великолепие парков, выгон, куда меня водила няня, ипподром, где скакали маленькие пестрые лошадки, старый вокзал и нечто другое, что вошло впоследствии в Царскосельскую оду.

Каждое лето я проводила под Севастополем, на берегу Стрелецкой бухты, и там подружилась с морем. Самое сильное впечатление этих лет древний Херсонес, около которого мы жили. Читать я училась по азбуке Льва Толстого. В пять лет, слушая, как учительница занималась со старшими детьми, я тоже начала говорить по-французски. Первое стихотворение я написала, когда мне было одиннадцать лет.

Стихи начались для меня не с Пушкина и Лермонтова, а с Державина На рождение порфирородного отрока и Некрасова Мороз Красный нос. Эти вещи знала наизусть моя мама. Училась я в Царскосельской женской гимназии Семья была большая мать Инна Эразмовна 1852-1930, отец Андрей Антонович 1848-1915, сестры

Ирина 1888-1892, Инна 1883-1905, Ия 1894-1922, братья Андрей 1886-1920 и Виктор 1896-1976. Наиболее близка детям была мать натура, по-видимому, впечатлительная, знавшая литературу, стихи. Впоследствии Анна Ахматова в одной из Северных элегий посвятит ей проникновенные стихи женщина с прозрачными глазами Такой глубокой синевы, что море Нельзя не вспомнить, поглядевши в них,

С редчайшим именем и белой ручкой, И добротой, которую в наследство от Я от нее как будто получила, Ненужный дар моей жестокой жизни Северные элегии В родне матери были люди, причастные к литературе. Например, ныне забытая, а когда-то известная Анна Бунина 1794-1829, названная Анной Ахматовой первой русской поэтессой, приходилась теткой отцу матери,

Эразму Ивановичу Стогову, оставившему небезынтересные Записки, опубликованные в свое время в Русской старине 1883 1-8. Инна Эразмовна, мать Анны Ахматовой, вела свой род по женской линии от татарского хана Ахмата. О быте семьи известно очень мало по-видимому, он мало чем отличался от образа жизни более или менее обеспеченных семей Царского Села. Добровольно подробно

Ахматова описала лишь свою комнату в старом царскосельском доме, стоявшем на углу Широкой улицы и Безымянного переулка окно на Безымянный переулоккоторый зимой был занесен глубоким снегом, а летом пышно зарастал сорняками репейниками, роскошной крапивой и великанами-лопухами Кровать, столик для приготовления уроков, этажерка для книг. Свеча в медном подсвечнике электричества ещ не было.

В углу икона. Никакой попытки скрасить суровость обстановки безделушками, вышивками, открытками Когда отец узнал, что дочь пишет стихи, он выразил неудовольствие, назвав ее почему-то декадентской поэтессой. По сохранившимся в памяти отца представлениям, заниматься дворянской дочери стихами, а уж тем более их печатать совершенно непозволительно. Я была овца без пастуха вспоминала Ахматова в разговоре с Л. Чуковской. И только семнадцатилетняя шальная девчонка могла выбрать татарскую

фамилию для русской поэтессы Мне потому пришло на ум взять себе псевдоним, что, папа, узнав о моих стихах, сказал Не срами мое имя. И не надо мне твоего имени сказала я Ахматовские стихи, где каждый шаг секрет, где пропасти налево и направо , в которых ирреальность, туман и зазеркалье сочетались с абсолютной психологической и даже бытовой, вплоть до интерьера, достоверностью, заставляли говорить о загадке Ахматовой. Какое-то время даже казалось, что так, как она, вообще не

писал никто и никогда. Лишь постепенно увидели, что лирика Ахматовой имеет глубокие и широко разветвленные корни, уходящие не только в русскую классическую поэзию, но и в психологическую прозу Гоголя и Толстого, а также активно захватывает целые пласты общемировой словесной культуры. Поэзия Анны Ахматовой возникла в лоне так называемого Серебряного века так стали со временем называть первые десятилетия

ХХ века, оставив высокий титул золотого века для классического XIX столетия. Эта эпоха в нашей официальной литературной науке долгие десятилетия почти игнорировалась, как время реакции и декадентства, будто бы почти ничего не давшая русскому искусству. На самом деле 10-е годы были на редкость богатыми во всех областях художественного искусства в литературе, живописи, балете, музыке Ахматова в заметке 1910-е годы писала 10-й год год кризиса символизма, смерти

Льва Толстого и Комиссаржевской. 1911 год Китайской революции, изменившей лицо Азии, и год блоковских записных книжек, полных предчувствий Кто-то недавно сказал при мне 10-е годы самое бесцветное время. Так, вероятно, надо теперь говорить, но я все же ответила Кроме всего прочего, это время Стравинского и Блока,

Анны Павловой и Скрябина, Ростовцева и Шаляпина, Мейерхольда и Дягилева Ахматова в 10-е годы, когда публиковались с 1907 года ее первые стихи и вышла первая книга Вечер, 1912, оказалась рядом не только с автором Соловьиного сада, навсегда оставшимся для нее богом, но и с целым сонмом крупных и ярких поэтическихз миров с Брюсовым, Бальмонтом, Белым, Сологубом, Вяч. Ивановым,

Волошиным, Гумилевым, а вскоре с Маяковским, Мандельштамом, Цветаевой, Клюевым, Есениным Ахматова безусловно многое взяла от своего ярко талантливого серебряного века прежде всего необычайно и виртуозно развитую словесную культуру, а также и самый дух новаторства, в высшей степени свойственный как наиболее крупным символистам, так и возникшим вскоре другим поэтическим школам и направлениям, пришедшим на смену символистской поэзии.

Ахматова начала писать стихи ещ в детстве и сочинила их, по ее словам, великое множество. То была пора, если воспользоваться выражением Блока, подземного роста души. От тех стихов, аккуратно записывавшихся на пронумерованных страницах, почти ничего не сохранилось, но те отдельные произведения, что нам все же известны, уже выказывают, как ни странно, некоторые весьма характерные ахматовские черты. Первое, что сразу же останавливает взгляд, это лаконичность формы, строгость

и четкость рисунка, а также какая-то внутренняя почти драматическая напряженность чувства. Удивительно, но в этих стихах есть чисто ахматовская недосказанность, то есть едва ли не самая знаменитая ее черта как художника. Недосказанность парадоксально сосуществует у нее с совершенно четким и почти стереотипным изображением. Молюсь оконному лучу Он бледен, тонок, прям. Сегодня я с утра молчу, А сердце пополам. На рукомойнике моем

Позеленела медь. Но так играет луч на нем, Что весело глядеть. Такой невинный и простой В вечерней тишине, Но в этой храмине пустой Он словно праздник золотой И утешенье мне. Молюсь оконному лучу Стихотворение, как видим, сделано буквально из обихода, из житейского немудреного быта вплоть до позеленевшего рукомойника, на котором играет бледный вечерний луч.

Невольно вспоминаются слова, сказанные Ахматовой в старости, о том, что стихи растут из сора, что предметом поэтического воодушевления и изображения может стать даже пятно плесени на сырой стене, и лопухи, и крапива, и серый забор, и одуванчик. Вряд ли в те ранние годы она старалась сформулировать свое поэтическое кредо, как это сделала позднее в цикле Тайны ремесла, но самое важное в ее ремесле жизненность и реалистичность, способность увидеть поэзию в обычной жизни уже было заложено в ее таланте самой природой.

И как, кстати, характерна для всей ее последующей лирики эта ранняя строка Сегодня я с утра молчу, А сердце пополам Недаром, говоря об Ахматовой, о ее любовной лирике, критики впоследствии замечали, что ее любовные драмы, развертывающиеся в стихах, происходят как бы в молчании ничто не разъясняется, не комментируется, слов так мало, что каждое из них несет огромную психологическую нагрузку.

Предполагается, что читатель или должен догадаться, или же, что скорее всего, постарается обратиться к собственному опыту, и тогда окажется, что стихотворение очень широко по своему смыслу его тайная драма, его скрытый сюжет относится ко многим и многим людям. Так и в этом раннем стихотворении. Так ли нам уж важно, что произошло в жизни героини Ведь самое главное боль, растерянность и желание успокоиться хотя бы при взгляде на солнечный луч все

это нам ясно, понятно и едва ли не каждому знакомо. Конкретная расшифровка лишь повредила бы силе стихотворения, так как мгновенно сузила бы, локализовала его сюжет, лишив всеобщности и глубины. Мудрость ахматовской миниатюры, чем-то отдаленно похожей на японские хоку, заключается в том, что она говорит о целительной для души силе природы. Солнечный луч, такой невинный и простой, с равной лаской освещающий и зелень рукомойника, и человеческую

душу, поистине является смысловым центром, фокусом и итогом всего этого удивительного ахматовского стихотворения. Мотив благодарения жизни Ахматова проведет через все свое творчество вплоть до предсмертных Комаровских набросков. О самом раннем творчестве Анны Ахматовой подробно говорить трудно, так как многое из написанного ею не сохранилось. Она всегда очень строго относилась к совим стихам, и даже тогда, когда уже вышла книга

Вечер, считала себя не вправе называться высоким словом поэт. Эти бедные стихи пустейшей девочки писала она, вспоминая пору первого появления своих стихотворений в печати почему-то препечатываются тринадцатый раз Сама девочка насколько я помню не предрекала им такой судьбы и прятала под диванные подушки номера журналов, где они впервые были напечатаны, чтобы не расстраиваться.

От огорчения, что Вечер появился, она даже уехала в Италию 1912 год, весна, а сидя в трамвае, думала, глядя на соседей Какие они счастливые у них не выходит книжка. По складу своего таланта Ахматова открывала мир с помощью такого тонкого и чувствительного инструмента, дарованного ей природой, что все звучащие и красочные подробности вещей, жестов и событий легко и естественно входили к ней

в стих, наполняя его живой, упругой и даже, несмотря на скольжение мрачных теней, полудетски праздничной силой жизни Жарко веет ветер душный, Солнце руки обожгло, Надо мною свод воздушный, Словно синее стекло Сухо пахнут иммортели В разметавшейся косе. На стволе корявой ели Муравьиное шоссе. Пруд лениво серебрится, Жизнь по-новому легка Кто сегодня мне приснится

В легкой сетке гамака Жарко веет ветер душный Много лет спустя, раздумывая над трудностями и капризами поэтической работы, она писала Когда б вы знали, из какого сора Растут стихи, не ведая стыда, Как желтый одуванчик у забора, Как лопухи и лебеда. Сердитый окрик, дегтя запах свежий, Таинственная плесень на стене И стих уже звучит, задорен, нежен,

На радость вам и мне. Мне ни к чему одические рати Поэтическое слово молодой Ахматовой, автора вышедшей в 1912 году первой книги стихов Вечер, было очень зорким и внимательным по отношению ко всему, что попадало в поле ее зрения. Конкретная, вещная плоть мира, его четкие материальные контуры, цвета, запахи, штрихи, обыденно-обрывочная речь все это не только бережно переносилось в стихи, но и составляло их собственное существование, давало

им дыхание и жизненную силу. Я вижу все. Я все запоминаю писала она. И действительно, при всей нераспространенности первых впечатлений, послуживших основой сборника Вечер, то, что в нем запечатлелось, было выражено и зримо, и точно и лаконично. Уже современники заметили, какую необычно большую роль играла в стихах юной поэтессы строгая, обдуманно локализованная житейская деталь. Она была у нее не только точной.

Не довольствуясь одним определением какой-либо стороны предмета, ситуации или душевного движения, она подчас осуществляла весь замысел стиха, так что, подобно замку, держала на себе всю постройку произведения. Не любишь, не хочешь смотреть О, как ты красив, проклятый И я не могу взлететь, А с детства была крылатой. Мне очи застит туман, Сливаются вещи и лица. И только красный тюльпан, Тюльпан у тебя в петлице.

Смятение Не правда ли, стоит этот тюльпан, как из петлицы, вынуть из стихотворения, и оно немедленно померкнет Почему Не потому ли, что весь этот молчаливый взрыв страсти, отчаяния, ревности, и поистине смертной обиды одним словом, все, что составляет в эту минуту для этой женщины смысл ее жизни, все сосредоточилось, как в гаршинском цветке зла, именно в тюльпане ослепительный и надменный, маячащий на самом уровне ее глаз, он один высокомерно торжествует в пустынном и застланном пеленою слез, безнадежно обесцветившемся

мире. Ситуация стихотворения такова, что не только героине, но и нам, читателям, кажется, что тюльпан не деталь, и уж, конечно, не штрих, а что он живое существо, истинный, полноправный и даже агрессивный герой произведения, внушающий нам некий невольный страх, перемешанный с полутайным восторгом и раздражением. У иного поэта цветок в петлице так и остался бы более или менее живописной подробностью внешнего облика персонажа, но и Ахматова не только вобрала в себя изощренную культуру многомысленных значений, развитую

ее предшественниками-символистами, в частности их умение придавать жизненным реалиям безгранично расширяющийся смысл, но и, судя по всему, не осталась чуждой и великолепной школе русской психологической прозы, в особенности романа Гоголь, Достоевский, Толстой. Ее так называемые вещные детали, скупо поданные, но отчетливые бытовые интерьеры, смело введенные прозаизмы, а главное, та внутренняя связь, какая всегда просвечивает у нее между внешней средой и потаенно бурной жизнью сердца все живо напоминает русскую

реалистическую классику, не только романную, но и новеллистическую, не только прозаическую, но и стихотворную Пушкин, Лермонтов, Тютчев, позднее - Некрасов. Имя молодой Ахматовой тесно связано с акмеизмом поэтическим течением, начавшим оформляться около 1910 года, то есть примерно тогда же, когда она начала публиковать свои первые стихи. Основоположниками акмеизма были Н. Гумилев и С. Городецкий, к ним примыкали также

О. Мандельштам, В. Нарбут, М. Зенкевич, Н. Оцуп и некоторые другие поэты, провозгласившие необходимость частичного отказа от некоторых заветов традиционного символизма. Анна Ахматова до последних дней своей жизни очень высоко оценивала роль акмеизма и в своей собственной жизни, и в литературе той эпохи. Она не переставала называть себя акмеисткой как бы в пику тем, кто не хотел роли и значения этого течения. Нет сомнения, акмеистическая группа, руководимая таким мастером,

как Гумилев, и включавшая в себя Мандельштама, оказала на формирование Ахматовой благоприятное воздействие. Она нашла в этой группе поддержку важнейшей стороне своего таланта реализму, научилась точности поэтического слова и отграненности самого стиха. Лирика Ахматовой периода ее первых книг Вечер, Четки, Белая стая почти исключительно лирика любви. Ее новаторство как художника проявилось первоначально

именно в этой традиционно вечной, многократно и, казалось бы, до конца разыгранной теме. Новизна любовной лирики Ахматовой бросилась в глаза современникам чуть ли не с первых ее стихов, опубликованных еще в Аполлоне, но, к сожалению, тяжелое знамя акмеизма, под которое встала молодая поэтесса, долгое время как бы драпировало в глазах многих ее истинный, оригинальный облик и заставляло постоянно соотносить ее стихи то с акмеизмом, то с символизмом, то с теми или иными почему-либо выходившими на первый план

лингвистическими или литературоведческими теориями. Интересна мысль Б. Эйхенбаума в его книге об Ахматовой о романности ахматовской лирики, о том, что каждая книга ее стихов представляет собой как бы лирический роман, имеющий к тому же в своем генеалогическом дереве русскую реалистическую прозу. Доказывая эту мысль, он писал в одной из своих рецензий Поэзия Ахматовой сложный лирический роман. Мы можем проследить разработку образующих его повествовательных

линий, можем говорить об его композиции, вплоть до соотношения отдельных персонажей. При переходе от одного сборника к другому мы испытывали характерное чувство интереса к сюжету к тому, как разовьется этот роман. О романности лирики Ахматовой интересно писал Василий Гиппиус 1918 Я вижу разгадку успеха и влияния Ахматовой а в поэзии уже появились ее подголоски и вместе с тем объективное значение ее лирики в том,

что эта лирика пришла на смену умершей или задремавшей форме романа. Рядовой читатель пояснял далее В. Гиппиус мог недооценить звукового и ритмического богатства таких, например, строк и столетие мы лелеем еле слышный шорох шагов но он не мог не плениться своеобразием этих повестей-миниатюр, где в немногих строках рассказана драма. Такие миниатюры рассказ о сероглазой дочке и убитом короле и рассказ о прощании у ворот

Сжала руки под темной вуалью, напечатанный в первый же год литературной известности Ахматовой. Потребность в романе потребность, очевидно, насущная. Роман стал необходимым элементом жизни, как лучший сок, извлекаемый, говоря словами Лермонтова, из каждой ее радости. В нем увековечивались и современные сердца с непреходящими особенностями, и круговорот идей, и неуловимый фон милого быта. Ясно, что роман помогает сознательно жить.

Но роман в прежних формах, роман, как плавная и многоводная река, стал встречаться все реже, стал меняться сперва стремительными ручейками новелла, а там и мгновенными гейзерами. Примеры можно найти, пожалуй, у всех поэтов так, особенно близок современности лермонтовский роман Ребенку, с его загадками, намеками и недомолвками. В этом роде искусства, в лирическом романе-миниатюре, в поэзии гейзеров

Анна Ахматова достигла большого мастерства. Вот один из таких романов Как велит простая учтивость, Подошел ко мне, улыбнулся. Полуласково, полулениво Поцелуем руки коснулся. И загадочных древних ликов На меня посмотрели очи. Десять лет замираний и криков. Все мои бессонные ночи Я вложила в тихое слово И сказала его напрасно.

Отошел ты. И стало снова На душе и пусто и ясно. Смятение Роман кончен заключает свои наблюдения В. Гиппиус. Трагедия десяти лет рассказана в одном кратком событии, одном жесте, взгляде, слове И Б. Эйхенбаум, и В. Гиппиус, а затем и некоторые другие исследователи, писавшие на эту же тему, то есть о романности ахматовской лирики, были совершенно правы.

Верно были указаны и источники этой романности, прежде всего Толстой, Гоголь, Лермонтов. Правда, ахматовские романы-миниатюры тогда ещ не сопоставляли с современным мировым опытом, но уже близко подходили к тому, чтобы остановиться на той принципиальной новизне романной формы в лирике Ахматовой, что связывает ее с исканиями новейшей прозы, о чем впоследствии она сама не раз говорила, приводя различные имена западно-европейских писателей-прозаиков, близких по исканиям в

области формы. Нередко миниатюры Ахматовой были, в соответствии с ее излюбленной манерой, принципиально не завершены и походили не столько на маленький роман в его, так сказать, традиционной форме, сколько на случайно вырванную страничку из романа или даже часть страницы, не имеющей ни начала, ни конца и заставляющей читателя додумывать то, что происходило между героями прежде. Хочешь знать, как все это было Три в столовой пробило,

И прощаясь, держась за перила, Она словно с трудом говорила Это все Ах, нет, я забыла, Я люблю вас, я вас любила Еще тогда Да Хочешь знать, как все это было Возможно, именно такие стихи наблюдательный В. Гиппиус и называл гейзерами, поскольку в подобных стихах-фрагментах чувство действительно как бы мгновенно вырывается наружу из некоего тяжкого плена молчания, терпения, безнадежности, отчаяния.

Стихотворение Хочешь знать, как все это было написано в 1910 году, то есть ещ до того, как вышла первая ахматовская книжка Вечер 1912, но одна из самых характерных черт поэтической манеры Ахматовой в нем уже выразилась в очевидной и последовательной форме. Ахматова всегда предпочитала фрагмент связному, последовательному и повествовательному рассказу, так как он давал прекрасную возможность насытить стихотворение острым и интенсивным психологизмом кроме

того, как ни странно, фрагмент придавал изображаемому своего рода документальность ведь перед нами и впрямь как бы не то отрывок из нечаянно подслушанного разговора, не то оброненная записка, не предназначавшаяся для чужих глаз. Мы, таким образом, заглядываем в чужую драму как бы ненароком, словно вопреки намерениям автора, не предполагавшего нашей невольной нескромности. Нередко стихи Ахматовой походят на беглую и как бы даже не обработанную запись в дневнике

Он любил три вещи на свете За вечерней пенье, белых павлинов И стертые карты Америки. Не любил, когда плачут дети, Не любил чая с малиной И женской истерики. А я была его женой. Он любил Иногда такие дневниковые записи были более распространенными, включали в себя не двух, как обычно, а трех или даже четырех лиц, а также какие-то черты интерьера или пейзажа, но внутренняя фрагментарность,

похожесть на романную страницу неизменно сохранялась и в таких миниатюрах Там тень моя осталась и тоскует, Все в той же синей комнате живет, Гостей из города за полночь ждет И образок эмалевый целует. И в доме не совсем благополучно Огонь зажгут, а все-таки темно Не оттого ль хозяйке новой скучно, Не оттого ль хозяин пьет вино

И слышит, как за тонкою стеною Пришедший гость беседует со мною Там тень моя осталась и тоскует В этом стихотворении чувствуется скорее обрывок внутреннего монолога, та текучесть и непреднамеренность душевной жизни, которую так любил в своей психологической прозе Толстой. Особенно интересны стихи, где Ахматова что, кстати, очень редко у нее переходит к третьему лицу, то есть, как бы, использует чисто повествовательный жанр, предполагающий и последовательность,

и даже описательность, но даже и в таких стихах она все же предпочитает лирическую фрагментарность, размытость, недоговоренность. Вот одно из таких стихотворений, написанное от лица мужчины Подошла. Я волненья не выдал, Равнодушно глядя в окно. Села, словно фарфоровый идол, В позе, выбранной ею давно. Быть веселой привычное дело, Быть внимательной это трудней

Или томная лень одолела После мартовских пряных ночей Утомительный гул разговоров, Желтой люстры безжизненный зной И мельканье искусных проборов Над приподнятой легкой рукой. Улыбнулся опять собеседник И с надеждой глядит на нее Мой счастливый богатый наследник, Ты прочти завещанье мое.

Подошла. Я волненья не выдал По позднейшему признанию Ахматовой, она всегда мечтала писать прозу. Это желание особенно усилилось у нее в 50-е и 60-е годы, когда она много раз принималась за Автобиографические записки, за Листки из дневника и когда действительно написала великолепную прозу о Модильяни, о Мандельштаме. Однако вернемся на минуту к рассуждениям

Б. Эйхенбаума и В. Гиппиуса о романности лирики Ахматовой. Будучи проницательными, эти суждения все же замыкались в кругу внутренних литературных проблем. Оставалось неясным, что же было внутренним содержанием этой лирики, что ее двигало и что же было причиной ее несомненной эволюции. Едва ли не сразу после появления первой книги, а после Четок и Белой стаи в особенности, стали говорить о загадке

Ахматовой. Сам талант был очевидным, но непривычна, а значит, и неясна была его суть, не говоря уже о некоторых действительно загадочных, хотя и побочных свойствах. Романность, подмеченная критиками, далеко не все объясняла. Как объяснить, например, пленительное сочетание женственности и хрупкости с той твердостью и отчетливостью рисунка, что свидетельствуют о властности и незаурядной, почти жесткой воле

Сначала хотели эту волю не замечать, она досадно противоречила эталону женственности. Вызывало недоуменное восхищение и странное немногословие ее любовной лирики, в которой страсть походила на тишину предгрозья и выражала себя обычно двумя-тремя словами, похожими на зарницы, вспыхивающие за грозно потемневшим горизонтом. Но если страдание любящей души так неимоверно до молчания, до потери речи замкнуто и обуглено, то почему так огромен, так прекрасен и пленительно достоверен весь окружающий

мир Дело, очевидно, в том, что, как у любого крупного поэта, ее любовный роман, развертывавшийся в стихах предреволюционных лет, был шире и многозначнее своих конкретных ситуаций. В сложной музыке ахматовской лирики, в ее едва мерцающей глубине, в ее убегающей от глаз мгле, в подпочве, в подсознании постоянно жила и давала о себе знать особая, странная, пугающая дисгармония, смущавшая саму Ахматову. Она писала впоследствии в Поэме без героя, что постоянно слышала непонятный гул, как

бы некое подземное клокотание, сдвиги и трение тех первоначальных твердых пород, на которых извечно и надежно зиждилась жизнь, но которые стали терять устойчивость и равновесие. В любовный роман Ахматовой входила эпоха она по-своему озвучивала и переиначивала стихи, вносила в них ноту тревоги и печали, имевших более широкое значение, чем собственная судьба. Именно по этой причине любовная лирика Ахматовой с течением времени, в предреволюционные, а затем и

в первые послереволюционные годы, завоевывала все новые и новые читательские круги и поколения и, не переставая быть объектом восхищенного внимания тонких ценителей, явно выходила из, казалось бы, предназначенного ей узкого круга читателей. Эта хрупкая и камерная, как ее обычно называли, лирика женской любви начала вскоре, и ко всеобщему удивлению, не менее пленительно звучать также и для первых советских читателей комиссаров гражданской войны и работниц в красных косынках.

На первых порах столь странное обстоятельство вызывало немалое смущение прежде всего среди пролетарских читателей. Она вылила в искусство писала Рейснер об Ахматовой все мои противоречия, которым столько лет не было исхода. Теперь они мрамор, им дана жизнь вне меня, их гнет и соблазн перешел в пантеон. Как я ей благодарна А в общем, эти книги и радуют, и беспокоят, точно после долгой разлуки возвращаешься

на минуту и случайно в когда-то милый, но опостылевший, брошенный дом. О том, что любовная тема в произведениях Ахматовой намного шире и значительнее своих традиционных рамок, прозорливо написал в статье 1915 года молодой критик и поэт Н.В. Недоброво 1882-1919. Он по сути был единственным, кто понял раньше других подлинную масштабность поэзии Ахматовой, указав, что отличительной чертой личности поэтессы является не слабость и надломленность,

как это обычно считалось, а, наоборот, исключительная сила воли. В стихах Ахматовой он усмотрел лирическую душу скорее жесткую, чем слишком мягкую, скорее жестокую, чем слезливую, и уж явно господствующую, а не угнетенную. Ахматова считала, что именно Н.В. Недоброво угадал и понял весь ее дальнейший творческий путь. Она посвятила критику несколько стихотворений. До конца своих дней она держала в памяти эту прозорливую

статью, а роль Н.В. Недоброво в своей жизни считала исключительной. Она посвятила критику несколько стихотворений. До конца своих дней она держала в памяти эту прозорливую статью, а роль Н.В. Недоброво в своей жизни считала исключительной. В автобиографических заметках к Поэме без героя она писала Ты, кому эта поэма принадлежит на так, как я сама на сделана тобой, я пустила тебя только в одно лирическое

отступление. В этом отступлении звучит благодарность рано умершему другу Разве ты мне не скажешь снова Победившее смерть слово И разгадку жизни моей Поэма без героя К сожалению, за исключением Н.В. Недоброво, критика тех лет не понимала в полной мере истинной причины ее новаторства. Его видели главным образом в необычайно тонком, проникновенном и детально овеществленном анализе собственно

любовного чувства в его переливах, переходах, противоречиях и неожиданностях. Эти переливы и переходы, противоречия и внезапности, поданные, как правило, с помощью немногих точно выбранных деталей, образовывали в ее лирике, похожей на своеобразный дневник чувства, некий роман, где можно было бы проследить не без сюжетного интереса все основные перипетии разыгравшейся любовной драмы. Все писавшие об Ахматовой отмечали трагичность интонации, с которой повествуются сюжеты ее книг.

Конечно, лирика это прежде всего биография. Любовный роман, выразившийся в стихе, является, в конечном счете отражением реальной жизненной истории, которая была трагичной. Но современники не могли не прочувствовать и это иногда проскальзывало в их высказываниях, что в глубине хрупких ахматовских строк, подчас с надменной гордостью декорировавших себя величавой холодностью интонации, живут те смятение и ужас, которые в глазах любого читающего неизмеримо раздвигают рамки частного любовного

эпизода до общезначимой трагедии. В ее стихах возникали трагические мотивы мгновенности и бренности человеческой жизни, греховной в своей слепой самонадеянности и безнадежно одинокой в великом холоде бесконечности Помолись о нищей, о потерянной, О моей живой душе, Ты, в своих путях всегда уверенный, Свет узревший в шалаше. И тебе, печально-благодарная, Я за это расскажу потом,

Как меня томила ночь угарная, Как дышало утро льдом. В этой жизни я немного видела, Только пела и ждала. Знаю брата я не ненавидела И сестры не предала. Отчего же бог меня наказывал Каждый день и каждый час Или это ангел мне указывал Свет, невидимый для нас Помолись о нищей, о потерянной

Она искала спасения от охватывавшего ее и непонятного ей ужаса и растерянности в религии но религия, вера, молитва вдруг неожиданно сплетались с чувствами любви и томления Протертый коврик под иконой, В прохладной комнате темно. И густо плющ темно-зеленый Завил широкое окно. От роз струится запах сладкий, Трещит лампадка, чуть горя. Пестро расписаны укладки

Рукой любовной кустаря. И у окна белеют пяльцы Твой профиль тонок и жесток. Ты зацелованные пальцы Брезгливо прячешь под платок. А сердцу стало страшно биться, Такая в нем теперь тоска И в косах спутанных таится Чуть слышный запах табака. Протертый коврик под иконой Именно тогда в лирике предреволюционных лет, особенно в

Четках и Белой стае, появился у нее мотив воспаленной, жаркой и самоистязающей совести Все мы бражники здесь, блудницы, Как невесело вместе нам На стенах цветы и птицы Томятся по облакам. Ты куришь черную трубку, Так странен дымок над ней. Я надела узкую юбку, Чтоб казаться ещ стройней. Навсегда забиты окошки Что там, изморось или гроза

На глаза осторожной кошки Похожи твои глаза. О, как сердце мое тоскует Не смертного ль часа жду А та, что сейчас танцует, Непременно будет в аду. Все мы бражники здесь, блудницы Впоследствии Ахматова, вспоминая это стихотворение, где описывается знаменитое петербургское артистическое кабаре Бродячая собака, говорила, что в стихотворении все явно преувеличено.

Артистическая и художественная молодежь, собиравшаяся в кабаре, хотя и была богемной, но на ее вечерах, затягивавшихся далеко за полночь, веял дух искусства, шутки и озорства, весьма далеких от бражничества и тем более от блуда. Но тогда, в 1913 году, когда она писала эти стихи, ей, по-видимому, было очень важно ввести мотив совести и покаяния, столь характерный и симптоматичный для всей ее дальнейшей лирики. Чувство неясной вины постоянно и неотступно мучило ее душу, и она возвращалась к этой поистине неотвязной

и больной теме по многу раз, ища самые разные предлоги, в том числе и Бродячую собаку. Одни глядятся в ласковые взоры, Другие пьют до солнечных лучей, А я всю ночь веду переговоры С неукротимой совестью своей Именно неукротимая совесть чаще всего главное психологическое содержание, герой и музыка многих произведений Анны Ахматовой, в том числе, конечно, и ее любовной лирики.

Она искала спасения в красоте природы и в поэзии, в самозабвенности житейской суеты и в длинных путешествиях к великим городам и нетленным сокровищам культуры. Но Вместо мудрости опытность, пресное, Неутоляющее питье Вместо мудрости опытность Эти настойчивые искания духа, инструментованные очень по-женски, главным образом в теме любви эти непрестанные поиски смысла и высоты жизни, сопровождающиеся постоянными и такими глубоко

русскими по своим душевным жестам волнениями совести и веры, которые заставляют вспомнить героев Достоевского, и, может быть, более всего Настасью Филипповну и, наконец, строгость, немногословность и целомудренность словесного выражения они разом вводили любовные миниатюры Ахматовой в русло высоких и благороднейших традиций русской классической литературы. Тема уязвленной и даже беснующейся совести придает любовной лирике

Ахматовой резко оригинальный характер, она, эта тема, по-своему и очень широко раздвигает рамки традиционного любовного треугольника, показывая нам человеческую душу в ее страданиях и боли, по существу несоизмеримых с конкретной житейской ситуацией. В ахматовской лирике всегда речь идет о чем-то большем, чем непосредственно сказано в стихотворении Все отнято и сила, и любовь. В немилый город брошенное тело Не радо солнцу. Чувствую, что кровь

Во мне уже совсем похолодела. Веселой Музы нрав не узнаю Она глядит и слова не проронит, А голову в веночке темном клонит, Изнеможенная, на грудь мою. И только совесть с каждым днем страшней Беснуется великой хочет дани. Закрыв лицо, я отвечала ей Но больше нет ни слез, ни оправданий. Все отнято и сила, и любовь

В книге мемуарной лирики Думы и воспоминания поэтесса Надежда Павлович писала, возможно, имея в виду стихотворение Ты знаешь, я томлюсь в неволе, писала О ней мне говорили бабы В лесном глухом углу тверском Она была больной и слабой, Бродила часто за селом, Невнятно бормотала что-то

Да косу темную плела, И, видно, тайная забота Ее до косточек прожгла Эта внутренняя тайная забота, усиливавшаяся от книги к книге, заметно перестраивала ее стихи от легкого пронизанного летучим солнцем и предвкушением любви полуотроческого Вечера Анна Ахматова вошла в душевные, религиозно-экзальтированные и грешные стихи Четок,а затем в сурово простые, мужественно-аскетичные стихи

Белой стаи. Путь, пройденный поэтессой, начиная с первых стихов, собранных в книге Вечер, через Четки и Белую стаю это путь постепенного, но достаточно интенсивного и последовательного отказа от замкнутости душевного мира. Глубина и богатство духовной жизни, серьезность и высота моральных требований неуклонно выводили Ахматову на дорогу общественных интересов. От ангела и от орла В ней было что-то говорится в одном из многочисленных посвященных ей стихов.

И действительно, своеобразие сочетания женственности, хрупкой нежности и даже слабости с решительным и волевым жестом, прямым и даже низким словом одна из самых характерных и озадачивающих примет ахматовской любовной поэзии. В 20-е 30-е годы у Ахматовой выходят две книги Подорожник и Anno Domini. По сравнению с ранними книгами заметно меняется тональность того романа любви, который до революции временами охватывал почти все содержание лирики

Ахматовой, и о котором многие писали как о главном открытии и достижении поэтессы. Расширение диапазона поэзии, явившееся следствием перемен в мироощущении и миропонимании поэтессы не могло не повлиять на тональность и характер собственно любовной лирики. Правда, некоторые характерные ее особенности остались прежними. Любовный эпизод, например, как и раньше, выступает перед нами в своеобразном ахматовском обличье он,

в частности, никогда последовательно не развернут, в нем обычно нет ни конца, ни начала любовное признание, отчаяние или мольба, составляющие стихотворение, всегда кажутся читателю как бы обрывком случайно подслушанного разговора, который начался не при нас и завершения которого мы тоже не услышим А, ты думал я тоже такая, Что можно забыть меня. И что брошусь, моля и рыдая, Под копыта гнедого коня. Или стану просить у знахарок

В наговорной воде корешок И пришлю тебе страшный подарок Мой заветный душистый платок. Будь же проклят. Ни стоном, ни взглядом Окаянной души не коснусь, Но клянусь тебе ангельским садом, Чудотворной иконой клянусь И ночей наших пламенным чадом Я к тебе никогда не вернусь. А, ты думал я тоже такая

Эта особенность ахматовской любовной лирики, полной недоговоренностей, намеков, уходящей в далекую, хочется сказать, хемигуэевскую, глубину подтекста, придает ей истинную своеобразность. Героиня ахматовских стихов, чаще всего как бы говорящая сама с собой в состоянии порыва, полубреда или экстаза, не считает, естественно, нужным, да и не может дополнительно разъяснять и растолковывать нам все происходящее. Передаются лишь основные сигналы чувств, без расшифровки, без комментариев, наспех

по торопливой азбуке любви. Подразумевается, что степень душевной близости чудодейственно поможет нам понять как недостающие звенья, так и общий смысл только что происшедшей драмы. Отсюда впечатление крайней интимности, предельной откровенности и сердечной открытости этой лирики, что кажется неожиданным и парадоксальным, если вспомнить ее одновременную закодированность и субъективность. Кое-как удалось разлучиться И постылый огонь потушить.

Враг мой вечный, пора научиться Вам кого-нибудь вправду любить. Я-то вольная. Все мне забава, Ночью Муза слетит утешать, А наутро притащится слава Погремушкой над ухом трещать. Обо мне и молиться не стоит И, уйдя, оглянуться назад Черный ветер меня успокоит. Веселит золотой листопад.

Как подарок, приму я разлуку И забвение, как благодать. Но, скажи мне, на крестную муку Ты другую посмеешь послать Кое-как удалось разлучиться Цветаева как-то писала, что настоящие стихи быт обычно перемалывают, подобно тому как цветок, радующий нас красотой и изяществом, гармонией и чистотой, тоже перемолол черную землю. Она горячо протестовала против попыток иных критиков или литературоведов, а равно и читателей обязательно

докопаться до земли, до того перегноя жизни, что послужили пищей для возникновения красоты цветка. С этой точки зрения она страстно протестовала против обязательного и буквального комментирования. В известной мере она, конечно, права. Так ли нам уж важно, что послужило житейской первопричиной для возникновения стихотворения Кое-как удалось разлучиться Может быть, Ахматова имела в виду разрыв отношений со своим вторым мужем

В. Шилейко, поэтом, переводчиком и ученым-ассирологом, за которого она вышла замуж после своего развода с Н. Гумилевым А может быть, она имела в виду свой роман с известным композитором Артуром Лурье Могли быть и другие конкретные поводы, знание которых, конечно, может удовлетворить наше любопытство. Ахматова, как видим, не дает нам ни малейшей возможности догадаться и судить о конкретной жизненной ситуации, продиктовавшей ей это стихотворение.

Но, возможно, как раз по этой причине по своей как бы зашифрованности и непроясненности оно приобретает смысл, разом приложимый ко многим другим судьбам и сходным, а иногда и совсем несходным ситуациям. Главное в стихотворении, что нас захватывает, это страстная напряженность чувства, его ураганность, а также и та беспрекословность решений, которая вырисовывает перед нашими глазами личность незаурядную и сильную. О том же и почти так же говорит и другое ее стихотворение, относящееся к другому году, что

и только что процитированное Пусть голоса органа снова грянут, Как первая весенняя гроза Из-за плеча невесты глянут Мои полузакрытые глаза. Прощай, прощай, будь счастлив, друг прекрасный, Верну тебе твой радостный обет, Но берегись твоей подруге страстной Поведать мой неповторимый бред Затем, что он пронижет жгучим ядом

Ваш благостный, ваш радостный союз А я иду владеть чудесным садом, Где шелест трав и восклицанья муз. Пусть голоса органа снова грянут А. Блок в своих Записных книжках приводит понравившееся ему высказывание Дж. Рскина, которое отчасти проливает свет на эту особенность лирики Ахматовой. Благотворное действие искусства писал Дж.

Рскин. обусловлено также, кроме дидактичности его особым даром сокрытия неведомой истины, до которой вы доберетесь только путем терпеливого откапывания истина эта запрятана и заперта нарочно для того, чтобы вы не могли достать ее, пока не скуете, предварительно, подходящий ключ в своем горниле. Ахматова не боится быть откровенной в своих интимных признаниях и мольбах, так как уверена, что ее поймут лишь те, кто обладает тем же шифром любви. Поэтому она не считает нужным что-либо объяснять и

дополнительно дописывать. Форма случайно и мгновенно вырвавшейся речи, которую может подслушать каждый проходящий мимо или стоящий поблизости, но не каждый может понять, позволяет ей быть лапидарной, нераспространенной и многозначительной. Эта особенность полностью сохраняется и в лирике 20-30-х годов. Сохраняется и предельная концентрированность содержания самого эпизода, лежащего в основе стихотворения. У Ахматовой никогда не было вялых, аморфных или описательных любовных стихов.

Они всегда драматичны и предельно напряженны, смятенны. У нее редки стихи, описывающие радость установившейся, безбурной и безоблачной любви Муза приходит к ней лишь в самые кульминационные моменты, переживаемые чувством, когда оно или предано, или иссякает Тебе я милой не была, Ты мне постыл. А пытка длилась, И как преступница томилась Любовь, исполненная зла.

То словно брат. Молчишь, сердит. Но если встретимся глазами Тебе клянусь я небесами, В огне расплавится гранит. О, жизнь без завтрашнего дня Словом, мы всегда присутствуем как бы при яркой, молнийной вспышке, при самосгорании и обугливании патетически огромной, испепеляющей страсти, пронзающей все существо человека и эхом отдающейся по великим безмолвным пространствам, с библейской, торжественной молчаливостью окружающим

его в этот священный вневременной час. Сама она не однажды ассоциировала волнения своей любви с великой и нетленной Песнью песней из Библии. А в Библии красный кленовый лист Заложен на Песни Песней Стихи Ахматовой о любви все патетичны. Но стихи ранней Ахматовой в Вечере и в Четках менее духовны, в них больше мятущейся чувственности, суетных обид, слабости чувствуется, что они выходят из обыденной сферы, из привычек среды, из навыков

воспитания, из унаследованных представлений Вспоминали в связи с этим слова А. Блока, будто бы сказанные по поводу некоторых ахматовских стихов, что она их пишет перед мужчиной, а надо бы перед Богом Начиная уже с Белой стаи, но особенно в Подорожнике, Anno Domini и в позднейших циклах любовное чувство приобретает у нее более широкий и более духовный характер. От этого оно не сделалось менее сильным.

Наоборот, стихи 20-х 30-х годов, посвященные любви, идут по самым вершинам человеческого духа. Они не подчиняют себе всей жизни, всего существования, как это было прежде, но зато все существование, вся жизнь вносят в любовное переживание всю массу присущих им оттенков. Наполнившись этим огромным содержанием, любовь стала не только несравненно более богатой и многоцветной, но в минуты потрясений и по-настоящему трагедийной.

Библейская торжественная приподнятость ахматоских любовных стихов этого периода объясняется подлинной высотой, торжественностью и патетичностью заключенного в них чувства. Вот хотя бы одно из подобных стихотворений Небывалая осень построила купол высокий, Был приказ облакам этот купол собой не темнить. И дивилися люди проходят сентябрьские сроки, А куда провалились студеные, влажные дни Изумрудною стала вода замутненных каналов,

И крапива запахла, как розы, но только сильней. Было душно от зорь, нестерпимых, бесовских и алых, Их запомнили все мы до конца наших дней. Было солнце таким, как вошедший в столицу мятежник, И весенняя осень так жадно ласкалась к нему, Что казалось сейчас забелеет прозрачный подснежник Вот когда подошел ты, спокойный, к крыльцу моему. Небывалая осень построила купол высокий Трудно назвать в мировой поэзии более триумфальное и патетическое изображение того, как приближается

возлюбленный. Это поистине явление Любви глазам восторженного Мира Любовная лирика Ахматовой неизбежно приводит всякого к воспоминаниям о Тютчеве. Бурное столкновение страстей, тютчевский поединок роковой все это в наше время воскресло именно у Ахматовой. Сходство еще более усиливается, если вспомнить, что она, как и Тютчев, импровизатор и в своем чувстве, и в своем стихе.

Много раз говорит Ахматова например, о первостепенном значении для нее чистого вдохновения, о том, что она не представляет, как можно писать по заранее обдуманному плану, что ей кажется, будто временами за плечами у нее стоит Муза И просто продиктованные строчки Ложатся в белоснежную тетрадь. Творчество О том же и в стихотворении 1956 года Сон Чем отплачу за царственный подарок Куда идти и с кем торжествовать

И вот пишу как прежде, без помарок, Мои стихи в сожженную тетрадь. Это не означает, что она не переделывала стихов. Много раз, например, дополнялась и перерабатывалась Поэма без героя, десятилетиями совершенствовалась Мелхола иногда менялись, хотя и редко, строфы и строчки в старых стихах. Будучи мастером, знающим тайны ремесла, Ахматова точна и скрупулезна в выборе слов и в их расположении.

Но чисто импульсивное, импровизаторское начало в ней, действительно, очень сильно. Все ее любовные стихи, по своему первичному толчку, по своему произвольному течению, возникающему так же внезапно, как и внезапно исчезающему, по своей обрывочности и бесфабульности тоже есть чистейшая импровизация. Да, в сущности, здесь и не могло быть иначе роковой тютчевский поединок, составляющий их содержание, представляет собой мгновенную вспышку страстей, смертельное единоборство двух одинаково

сильных противников, из которых один должен или сдаться, или погибнуть, а другой победить. Не тайны и не печали, Не мудрой воли судьбы Эти встречи всегда оставляли Впечатление борьбы. Я, с утра угадав минуту, Когда ты ко мне войдешь, Ощущала в руках согнутых Слабо колющую дрожь Не тайны и не печали Марина Цветаева в одном из стихотворений, посвященных

Анне Ахматовой, писала, что ее смертелен гнев и смертельна - милость. И действительно, какой-либо срединности, сглаженности конфликта, временной договоренности двух враждующих сторон с постепенным переходом к плавности отношений тут чаще всего даже и не предполагается. И как преступница томилась любовь, исполненная зла. Ее любовные стихи, где неожиданные мольбы перемешаны с проклятиями, где все резко контрастно и безысходно,

где победительная власть над сердцем сменяется ощущением опустошенности, а нежность соседствует с яростью, где тихий шепот признания перебивается грубым языком ультиматумов и приказов в этих бурнопламенных выкриках и пророчествах чувствуется подспудная, невысказанная и тоже тютчевская мысль об игралищах мрачных страстей, произвольно вздымающих человеческую судьбу на своих крутых темных волнах, о шевелящемся под нами первозданном Хаосе. О, как убийственно мы любим

Ахматова, конечно же, не прошла мимо этой стороны тютчевского миропонимания. Характерно, что нередко любовь, ее победительная властная сила оказывается в ее стихах, к ужасу и смятению героини, обращенной против самой же любви Я гибель накликала милым, И гибли один за другим. О, горе мне Эти могилы Предсказаны словом моим. Как вороны кружатся, чуя Горячую, свежую кровь, Так дикие песни, ликуя,

Моя посылала любовь. С тобою мне сладко и знойно. Ты близок, как сердце в груди. Дай руку мне, слушай спокойно. Тебя заклинаю уйди. И пусть не узнаю я, где ты. О Муза, его не зови, Да будет живым, невоспетым Моей не узнавший любви. Я гибель накликала милым Критика 30-х годов иногда писала, имея в виду толкование

Ахматовой некоторых пушкинских текстов, об элементах фрейдизма в ее литературоведческом методе. Это сомнительно. Но напряженный, противоречивый и драматичный психологизм ее любовной лирики, нередко ужасающейся темных и неизведанных глубин человеческого чувства, свидетельствует о возможной близости ее к отдельным идеям Фрейда, вторично легшим на опыт, усвоенный от Гоголя, Достоевского, Тютчева и Анненского. Во всяком случае значение, например, художественной интуиции

как формы бессознательного творчества, вдохновения и экстаза подчеркнуто ею неоднократно. Однако в художественно-гносеологическом плане здесь, в истоках, не столько, конечно, Фрейд, сколько уходящее к Тютчеву и романтикам дуалистическое разделение мира на две враждующие стихии область Дня и область Ночи, столкновение которых рождает непримиримые и глубоко болезненные противоречия в человеческой душе. Лирика Ахматовой, не только любовная, рождается на самом стыке этих противоречий

из соприкосновения Дня с Ночью и Бодрствования со Сном Когда бессонный мрак вокруг клокочет, Тот солнечный, тот ландышевый клин Врывается во тьму декабрьской ночи. Интересно, что эпитеты дневной и ночной, внешне совершенно обычные, кажутся в ее стихе, если не знать их особого значения, странными, даже неуместными Уверенно в дверь постучится И, прежний, веселый, дневной,

Войдет он и скажет Довольно, Ты видишь, я тоже простил Пока не свалюсь под забором Характерно, что слово дневной синонимично здесь словам веселый и уверенный. Так же, вслед за Тютчевым, могла бы она повторить знаменитые его слова Как океан объемлет шар земной, Земная жизнь кругом объята снами Сны занимают в ее поэзии большое место. Но так или иначе любовная лирика

Ахматовой 20-30-х годов в несравненно большей степени, чем прежде, обращена к внутренней, потаенно-духовной жизни. Ведь и сны, являющиеся у нее одним из излюбленных художественных средств постижения тайной, сокрытой, интимной жизни души, свидетельствуют об этой устремленности художника внутрь, в себя, в тайное тайных вечно загадочного человеческого чувства. Стихи этого периода в общем более психологичны. Если в Вечере и Четках любовное чувство изображалось, как правило, с помощью крайне немногих вещных

деталей вспомним образ красного тюльпана, то сейчас, ни в малейшей степени не отказываясь от использования выразительного предметного штриха, Анна Ахматова, при всей своей экспрессивности, все же более пластична в непосредственном изображении психологического содержания. Надо только помнить, что пластичность ахматовского любовного стихотворения ни в малейшей мере не предполагает описательности, медленной текучести или повествовательности.

Перед нами, по-прежнему взрыв, катастрофа, момент неимоверного напряжения двух противоборствующих сил, сошедшихся в роковом поединке, но зато теперь это затмившее все горизонты грозовое облако, мечущее громы и молнии, возникает перед нами во всей своей устрашающей красоте и могуществе, в неистовом клублении темных форм и ослепительной игре небесного света Но если встретимся глазами Тебе клянусь я небесами, В огне расплавится гранит.

О. жизнь без завтрашнего дня Недаром в одном из посвященных ей стихотворений Н. Гумилева Ахматова изображена с молниями в руке Она светла в часы томлений И держит молнии в руке, И четки сны ее, как тени На райском огненном песке. Она Творчество Ахматовой шире и глубже, чем представляется некоторым читателям, сужающим ее поэзию лишь до одной любовной темы. Но даже если иметь в виду только тему любви, то по этому поводу очень хорошо

сказал в своей статье об Ахматовой Александр Твардовский Действительно, тема любви в разнообразных, большей частью драматических оттенках наиболее развитая тема стихов Ахматовой. Но об этой теме мы до сих пор говорим применительно к самым разным поэтам, как бы взывая о снисходительности к ней. Между тем именно этому предмету принадлежит господствующее место в мировой лирике. То, что столь существенно для отдельного человека, что часто определяет его судьбу,

коверкая ее или награждая высшей человеческой радостью, не может не составлять живейшего интереса для всех Однако, продолжает он, стихи Ахматовой это менее всего так называемая женская поэзия или, как ещ говорят, поэзия дамская с ее ограниченностью мысли и самого чувства. Да, конечно, изображение любовного чувства было главным открытием Ахматовой как художника. И все же ее творчество было шире и глубже тех представлений о нем, которые

издавна и неправомерно сложились у ее читателей И женщина какая-то мое Единственное место заняла, Мое законнейшее имя носит, Оставивши мне кличку, из которой Я сделала, пожалуй, все, что можно. Я не в свою, увы, могилу лягу Северные элегии Она была великой трагической поэтессой, большим и глубоким художником, который застал великую эпоху смены времен.

Взрывной, апокалипсически колоссальный и пророческий облик Эпохи с великими революционными потрясениями, следовавшими одно за другими, с мировыми войнами и чрезвычайно убыстрившимся ритмом жизни, все эти многоликие и разнохарактернейшие события ХХ века, каждое из которых могло бы дать сквозную тему для художественного творчества все озвучивало ее лирику, в том числе ее любовный роман, в преимущественно трагедийные и по-своему пророческие тона.

Анна Ахматова прошла большой творческий путь, поняв бесперспективность того круга жизни и людей, из которого вышла, но это далось ей с большим трудом, ценой мучений и крови. Человек большой воли и непреклонного мужества, достоинства и воинствующей совести, она перенесла тяжелые невзгоды, отразившиеся как в Реквиеме, так и в некоторых стихах послевоенных лет. Трудным и сложным был путь Анны Ахматовой. Начав с акмеизма, но оказавшись уже и тогда значительно

шире этого довольно узкого направления, она пришла в течение своей долгой и напряженно прожитой жизни к реалистичности и историзму. Титулованная когда-то званием Сафо ХХ столетия, она действительно вписала в великую Книгу Любви новые страницы. Ее главным достижением и ее индивидуальным художественным открытием была прежде всего любовная лирика. Могучие страсти, бушующие в сжатых до алмазной твердости ахматовских любовных

миниатюрах, всегда изображались ею с величайшей психологической глубиной и точностью. В этом несравненном психологизме постоянно напряженного и драматического чувства она была прямой и достойнейшей наследницей великой русской классической литературы. Недаром так часто оглядывалась она на творения великих русских мастеров от Пушкина до Блока. Не прошла Ахматова и мимо психологической прозы

Гоголя, Достоевского, Толстого Многообразно разветвленные традиции и влияния западных и восточных литератур также вошли в своеобразный ахматовский стих, укрепив и упрочив его общечеловеческую культурную основу. А. Твардовский верно писал, что лирика Ахматовой это меньше всего так называемая дамская, или женская, поэзия. Даже в ранних книгах поэтессы в Вечере, в Четках, в Белой стае мы видим всеобщность изображенного переживания, а это первый признак подлинного,

большого и высокого искусства. Любовный роман, драматически, страстно и всегда неожиданно развертывавшийся во всех ее книгах, по-своему запечатлел взаимоотношения любящих сердец определенной эпохи. При всей общечеловечности и вечности самого чувства, оно всегда инструментовано у Ахматовой с помощью звучащих голосов конкретного времени интонации, жесты, синтаксис, словарь все говорит нам об определенных людях определенного дня и часа.

Эта художническая точность в передаче самого воздуха времени, бывшая первоначально природным свойством таланта, затем, на протяжении долгих десятилетий, целенаправленно и трудолюбиво отшлифовывалась до степени того подлинного, сознательного историзма, который поражает всех читающих и как бы заново открывающих для себя позднюю Ахматову автора Поэмы без героя и многих других стихов, воссоздающих и со свободной точностью перемежающих различные исторические эпохи.

В наши дни самая одаренная из русских поэтесс, Анна Ахматова, создала как бы синтез между женской поэзией и поэзией в точном смысле этого слова. Но этот синтез лишь кажущийся Ахматова очень умна сохранив тематику и многие приемы женской поэзии, она коренным образом переработала и то, и другое в духе не женской, а общечеловеческой поэтики В. Ходасевич Поэзия Анны Ахматовой неотъемлемая часть современной русской и мировой культуры.

Список использованной литературы 1. В. Виленкин В сто первом зеркале, М Советский писатель, 1990 г. 2. С.И. Кормилов Поэтическое творчество Анны Ахматовой, М изд-во Московского университета, 1998 г. 3. А. Мандельштам Серебряный век русские судьбы, С-П Хочу все знать, 1996 г. 4. А.И. Павловский Анна Ахматова.

Жизнь и творчество, М Просвещение, 1991г. 5. Вс. Рождественский Поэзия Анны Ахматовой, М 1993 г.