Мистика древнерусского православия

Введение. Теория исихазма - это религиозное философское творчество, которое глубоко уходит своими корнями в религиозную стихию древней России и является проявлением богословско-мистической традиции. Очень часто встречается мнение, что в основе русского восприятия христианства с самого начала был преувеличенный аскетизм и скрытое в нем гнушение миром. Хотя аскетизм глубоко вошел в русскую душу, тем не менее, по мнению выдающегося православного мыслителя и богослова Василия Зеньковского - это мнение не верно. Он считал, что аскетизм у русских людей всегда был явлением производным, что чрезвычайно характерно для исторической оценки «русской веры». И тот факт, что богомольство Запада, с его острым дуализмом, с его напряженной погруженностью в проблему зла почти совершенно не заразило русского религиозного сознания, несмотря на географическую близость его к России, на постоянные и обильные связи с Болгарией, на наличность очень значительного влияния южных славян на церковное сознание в России. Он говорил, что русский аскетизм восходит не к отвержению мира, не к презрению плоти, а совсем к другому - к тому яркому видению небесной правды и красоты, которое своим сиянием неотразимо ясной неправду, царящую в мире, и зовет к освобождению от плена.
«В основе ас­кетизма лежит не негативный, а положительный момент: он есть средство и путь к преображению и освящению мира. Ви­дение небесной правды и красоты вдохновляет к аскетизму . Отсюда становится понятным, почему так излюблен в русском ' церковном сознании образ «света». Свою веру народ любит называть «пресветлое Православие»» -говорит Зеньковский. Он считает, что корень того моти­ва космичности, который связывает русскую религи­озность с святоотеческой: мир воспринимается, как весь оза­ренный и пронизанный светом Божиим. Следовательно, не случайно празд­ник Пасхи, это торжества света над тьмой, получил исклю­чительное место в богослужебной жизни русской Церкви, — и верно то, что когда-то подчеркнул Гоголь, что нигде (даже на православном Востоке), этот праздник не празднуется так, как в России. Восприятие мира в лучах пас­хальных переживаний лежит в самом цент­ре русского религиозного сознания,— без это­го не понять его. Обличения житейской неправды, составля­ющие главное содержание церковной литературы XII—XIV веков, никогда, поэтому не поселяют отречения от жизни, но всегда соединяются с верой в преображение жизни силой Божьей. Зеньковский пишет: «Как любопытны в этом отношения духовные етихи, в которых так четко выражено смиренное сознание людской греховности и в то же время светлое ожидание милости Божией! В духовном стихе «Плач земли» Господь утешает землю (которая «расплакалась» перед Господом, удру­ченная людскими грехами): «Речет сам Господь сырой земле: Потерпи же ты, матушка, сыра земля, Потерпи же ты несколько времячка, сыра земля! Не придут ли рабы грешные к самому Богу. С чистым покаянием? Ежели придут, прибавлю им свету вольного Царство небесное; Ежели не придут ко мне, ко Богу, Убавлю им свету вольного».». Зеньковский считал, что учение о страшном суде, о предстоящем обнажении перед лицом Божиим всякой неправды, всякого греха было твердой основной точкой во всех религиозных и философских размышлениях русских людей, охраняя их от смешения правды земной и правды небесной, стихии челове­ческой и божеской. Но уберегая от их смешения, идея страш­ного суда не вела вовсе к их разделению. Поэтому рус­ское церковное сознание вовсе не отходило от основной тео­кратической концепции христианства,—однако, все же ис- ­толковывало ее совсем иначе, чем это случилось на Западе. Он подчеркивал, что в русском религиозном сознании нигде не встречается того искажения христианского учения, которое вытекает из одностороннего аскетизма. Даже те крайние фор ­мы аскетизма, которые привели в расколе к частым сожже­ниям, вытекали вовсе не от отречения от мира, а от навяз­чивой идеи о том, что пришел Антихрист . Для русского восприятия христианства действительно очень существенно трезвое чувство «нераздельности», но и «несли- янности» мира божественного и человеческого. Это определи ­ прежде всего, по отношении церковного сознания к государст ­венной власти . Рассмотрим русскую иконопись и ее значению в оценке духовной жизни России в XIV—XVII веках Справедливо было сказа­но одним историком, что «русская икона с вещественной бес­спорностью свидетельствует о сложности и глубине, о подлин­ном изяществе древне-русского духовного опыта».Действительно, иконопочитание было не только исключитель­но дорогим для русских людей, но вместе с .тем, оно запе­чатлевало для сознания и хранило в себе тайну Богочеловечества. «Нет ни одного русского богословско -полемического трактата,—замечает Цветаев",—в котором не защищалось бы иконопочитание, столь дорогое русскому человеку». Ког­да однажды было высказано мнение, что «от красоты свя­щенных изображений бывает соблазн», то против этого было написано горячее возражение Иосифа «Изографа» Ико­нопочитание, столь дорогое сердцу и уму церковных людей, было формой богомыслия , в котором эстетический мо ­мент тонул в «восхищении ума». Зеньковский призывает прочитать, напр., жи­тие преподобного Сергия, его отроческую безраздельную отданность Богу, чтобы прикоснуться к этим характерным для русских людей струнам души. Здесь интуитивно усваивается то, что в раздельном мышлении можно выразить так: все вещест­венное служит средством выражения высшей истины, высшей красоты. Если выразить это в философских терминах, то здесь имеем дело с мистическим реализмом, который признает всю действительность эмпирической реально­сти, но видит за ней иную реальность; обе сферы бытия дей­ствительны, но иерархически неравноценны; эмпирическое бы­тие держится только благодаря «причастию» к мистической реальности. В том и состоит теократическая .идея христиан­ства, что она утверждает необходимость просветления всего видимого, всего эмпирического через связывание его с ми­стической сферой, — все историческое бытие, все в жизни лич­ности должно быть освящено через это преображающее дей­ствие Божией силы в эмпирической сфере . Также нужно особо отметить рус­ский «максимализм», проходящий красной чертой через всю историю духовной жизни в России. Несомненно, этот макси­мализм сам по себе не религиозного происхождения, — он связан с «природными» особенностями русской души, со­здававшимися на всем протяжении русской истории. Без­мерность русских пространств, отсутствие внутри России вы­соких гор, все «геополитические» влияния определяли эти особенности русской души. Но будучи «природными» и оп­ределяя стиль и формы духовной жизни, эти особенности рус­ской души
получили для себя особое подкрепление в некото­рых основных чертах христианства, с которыми они глубоко срослись. Здесь Зеньковский имеет в виду мотив «целостности», который при­дает христианству оттенок радикализма; он учит бояться всякой «серединности» и
умеренности, всякой теплохладности. Христианство, по самому ведь существу своему, обращено ко всему человеку, хочет обнять его всего, хочет просветить и освятить всю его душу. Конечно, этот мотив играл и играет громадную роль и в западном христианстве (как в католиче­стве, так и в протестантских исповеданиях), так как он свя­зан с самой сущностью христианства. В русской же душе он получил особую силу; антитеза «все или ничего», не сдержан­ная житейским благоразумием, не контролируемая внимани­ем к практическим результатам, оставляет душу чуждой жи­тейской трезвости. Но духовная трезвость, наоборот, очень высоко ценится в религиозном сознании русских людей. Эта духовная трезвость решительно противится тому, чтобы дать простор в духовной жизни воображению: она оди­наково чуждается, как религиозной мечтательности, так и впадению в «прелесть» через власть воображения. Любопыт­но отметить, что русские святые, не боявшиеся самых тяже­лых подвигов, никогда не знали тех форм духовной жизни,которые на Западе привели к «стигматам», к необычайным видениям, к мистическим культам («сердца Иисусова»), к «подражанию» Христу. Все это русским святым и подвижни­кам решительно чуждо. Чуждаясь власти воображения в духовной жизни и строго блюдя духовную трезвость, русские святые и подвижники вовсе не отвергали идеи «воплощения» духовных сил, но в тонком вопросе о соотношении духовного и материального, божественного и земного начала избегали обеих крайностей — смешения и разделения двух сфер бытия. Все, что могло бы дать хотя бы небольшой перевес матери­альному началу (т. е. послужить недолжному смешению их), воспринималось уже, как огрубление духовного бы­тия, — отсюда, например, отказ от скульптуры в храме и, на­оборот, безоговорочное поклонение иконописи. Точно так же надо толковать противление инструментальной музыке в хра­ме и постепенное развитие церковного пения . Можно разно толковать эти явления русской религиозности, но все это, конечно, от Логоса, а не вне его, все это на­сыщено глубокими- и плодотворными интуициями. Пренебрежение житейской трезвостью, которая могла бы сдерживать природный максимализм, восполнялось этим принципом «ду­ховного такта», в котором так явно выступает эстетический момент. Но во всем этом были и есть свои соблазны. Мистический реализм, ищущий надлежащего равновесия в сочетании ду ­ховного и материального, может подпадать соблазну увидеть его там, где его нет. Здесь возможно неожиданное пленение сознания той или иной утопией — так, напр., надо понимать страстное искание церковными русскими людьми священного смысла в царской власти. Политическая идеология в XVI и XVII веках всецело создавалась именно церковными кругами —совсем не для того, чтобы «помочь» государству, а во имя внутрицерковных мотивов, во имя ис­кания освященности исторического бытия. Поспешное усвое­ние священного смысла царской власти, вся эта удивительная «поэма» о «Москве — третьем Риме» — все это цветы утопиз­ма в плане теократическом, все это росло из страстной жаж­ды приблизиться к воплощению Царствия Божия на земле. Это был некий удивительный миф, выраставший из потреб­ности сочетать небесное и земное, божественное и человече­ское в конкретной реальности. Из глубин мистического реа­лизма церковная мысль сразу восходила к размышлениям о тайне истории, о сокровенной и священной стороне во внешней исторической реальности . Исихазм. -течение мистического православия, распространенное в основном в Византии. В узком смысле под исихазмом понимается религиозно-философское учение византийского богослова Григория Паламы. Григорий Палама: ((1296, Константинополь, - 14.11. 1359, Салоники), византийский богослов и церковный деятель, поборник и систематизатор мистического учения, давший ему философское оформление. В полемике с представителями теологического рационализма (Варлаам Калабрийский, Акиндин, Григора) отстаивал тезис, согласно которому аскет-исихаст в состоянии экстаза непосредственно воспринимает несотворённое и невещественное излучение бога (т. н. "Фаворский свет", который, согласно Евангелию, видели апостолы на горе Фавор). Отмежёвываясь от пантеизма, развил в духе идеалистической диалектики Аристотеля учение о различии сущности бога и его "энергий", или самовыявлений: сущность пребывает в себе и недоступна, энергии пронизывают мир и сообщаются человеку, однако таким образом, что "простота" и неделимость божества при этом не нарушаются и единство сущности остаётся единством в многообразии энергий. После долгой борьбы это учение было в 1351 признано официальной доктриной византийской церкви. Антропология Григория Паламы, подчинённая практическим целям аскетической работы над собой, включает сложные психологические наблюдения. Идеал его - такое "просветление" духа, которое распространилось бы и на тело: согласно его взглядам, человеческий дух богоподобен именно в силу своей способности "животворить" плоть, в отличие от бестелесного духа ангелов. Г. П. оказал сильное влияние на традицию поздневизантийской мистики. В 1368 причислен к лику святых). В более широком смысле Исихазм-это этико-аскетическое учение о пути человека к единению с богом, созданное египетскими и синайскими аскетами Макарием Египетским, Евагрием Понтийским, Иоанном Лествичником в 4-7 вв. Оно понималось аскетами как благодатное искусство, «Художество из Художеств», основой которого является особый метод внутренней (духовной) молитвы, передававшийся ученику устно, на примере, под духовным руководством учителя. Впервые письменно изложено в трактате 11в. ,приписывается Симеону Новому Богослову , позднее излагался в сочинении Никифора-Монаха (13), в трудах Григория Синаита(14в.) и др. Метод Исихазма направлен на достижения путем сосредоточенности ума или духа божественной любви и познания духовных вещей. Сосредоточенность достигается особым положением тела , регуляцией (задержкой) дыхания, обращением всего внимания на короткую, с каждым вздохом повторяемую молитву: « Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного». В результате, молитва становится как бы второй природой монаха, его сердце очищается от любых мыслей, всего внешнего и на определенном этапе сфера психического, где ум еще в движении, оставляется и начинается молитва созерцательная, без слов, в которой сердце в молчании, в абсолютном покое и «восхищении» раскрывается перед Богом. Это полное слияние человека с Богом, когда человек уже не знает, в этом ли он веке или в жизни вечной, иногда называют исступлением, экстазом. Во время молитвы запрещено предавать Божеству какой-либо образ ( ибо это начало «прельщения»), чтобы ум себе познал начертание благовидного образа и усмотрел мысленную и неизреченную доброту и любовь Бога. Эта сообщаемая душе человека любовь есть Божественная энергия, прямое приобщение человека к Божественному свету. Признаком приобретения истинной любви к Богу является «любовь к ближнему своему». В дальнейшей духовной практике экстаз сменяется постоянным переживанием опыта божественной реальности. Метод исихазма имеет много общего с духовной практикой мусульманского суфизма ,йоги, буддизма и др. Восточных религиозных учений и может быть определен как православная медитация. Исихазм оказал заметное влияние на учение ряда русских мыслителей-отшельников. Большой интерес к нему проявлял Сергий Радонежский, который посылал на Афон своего ученика. Наиболее очевидное влияние греч. Исихазм оказал на скитский образ жизни и мистико-аскетическое учение главы нестяжателей старца Нила Сорского и его последователей.
Нил Сорский: ((в миру - Николай Майков) (около 1433 - 1508), русский церковный и общественный деятель, главанестяжателей. Постригся в монахи Кирилло-Белозерского монастыря, затем странствовал по Востоку, побывал в Константинополе и Афоне, где, изучал патристическую литературу . Вернувшись на родину, основал вблизи Кирилло-Белозерского монастыря, у реки Соры, обитель, где поселился со своими единомышленниками. Учение Н. С. отличалось от авторитарного и внешнеобрядового направления в русском православии. В своих сочинениях Н. С. развивал мистико-аскетические идеи в духе исихазма Григория Синаита, требуя сосредоточения верующего на своём внутреннем мире, личного переживания веры как непосредственного единения верующего с богом. Опираясь на высказывание из послания Павла "не трудящийся да не ест", Н. С. требовал от монахов участия в производительном труде; он выступал за реформу монашества на началах скитской жизни. По отношению к еретикам Н. С. рекомендовал отказ от насилия и гонений. Учение Н. С. противостояло воинствующей церкви, идеологом которой являлся Иосиф Волоцкий. ).
Оплотом исихазма на Руси стал Кирилло-Белозерский монастырь на новгородской земле, с которым были связаны Нил Сорский и его последователи,который славился строгостью дисциплины и полным нестяжанием.по мнению Нила Сорского главный подвиг монашеской жизни-борьба со страстями, сохранение ума и «сокровенного сердца человека», глубин сердца, «без дурных помыслов, в целомудрии и чистоте», а важнейшим средством достижения этого является созерцательное исихиастическая молитва, противопоставляемая молитве обыкновенной, словесной, читаемой в ходе церковной службы.»Кто молится только устами, не заботясь об уме, тот воздуху молится: Бог внимает уму».Внутреннюю молитву считал он нельзя нарушать ничем внешним, даже пением или чтением псалмов, поскольку Бог является человеку в безмолвии и покое »Умное « молитва , в понимании Нила Сорского не только очищает тело, душу и ум человека, но и является высшей целью монашеского самосовершенствования, поскольку она выше всех добродетелей. Таким образом, следования моральным предписаниям оказывается только начальным и вспомогательным средством для мистической практики. Вся внешняя религиозная обрядовость, а также искусственные приемы монашеского аскетизма (умерщвление плоти) оцениваются им как нечто второстепенное, уводящее от истинного пути. Поэтому идеи Нила Сорского оказались практически в стороне от преобладающего церковно-обрядового направления православия в России. Инок, в его понимании, должен отрекаться от всех своих прежних привычек , привязанности от всего мирского, Внешняя жизнь инока должна сводиться к духовно-нравственным наставлениям и советам, а монастырей-к реализации себя как религиозно нравственных центров, источником духовного»слова». Идеи Нила Сорского, в отличие от господствовавших, предполагали большую личную свободу, терпимость, самостоятельное мышление и сближались с идеями религиозного протеста («ересями»), стремившимся к евангельской чистоте. Они оказались предтечей идей Максима Грека, послужили общей основой учения Матвея Башкинаи т.д. В 18 веке дело Нила Сорского продолжил Паисий Величковский, издавший в России энциклопедию христианского аскетизма-«Добротолюбия», его имя связано с историей Оптиной пустыни. «Оптинское» движение оказало влияние на творчество Гоголя, Достоевского и др., воспринявших саму суть теории и практики исихазма как пути внутреннего духовного перерождения.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ: Для входящих стезей человеческого дерзновения исихазм предстает как целокупное учение-действие, направленное на стяжание Святого Духа и обожения души и тела. Это учение-действие затрагивает все сферы человеческой жизни: умопостигаемую, уготовляя в подвижнике ум Христов, и раскрываясь как исихастское богословие и практическое учение о методах и способах богопостижения; чувственную, очищая ее от скверны страстей через разработанную практику борьбы с грехами и наполняя светом благодатных переживаний; Исихазм обладает мощным зарядом творческой созидающей силы, поэтому можно и должно говорить об исихастской инициации истинного творчества в различных областях искусства и деятельности. Такое творчество несет в себе пророческую харизму и глубинный, сокровенный смысл. И наконец, исихазм, развернутый во времени и пространстве, имеет свою богатую лицами и событиями историю, через которую просвечивает ткань метаисторического процесса земного становления Церкви. Известный мистик и святой VII века преп. Исаак Сирин сказал, что молчание - таинство будущего века. Исихазм открыт Грядущему в вечности и уже в веке сем позволяет приобщиться таинству священнобезмолвия.