Примечания.
Книга заключает в себе итог предыдущих исканий Бердяева и открывает перспективу разворачивания уже самостоятельной и оригинальной его философии. Она создавалась в ситуации конфликта с официальной православной церковью. В это же время Бердяев вступает в острую полемику и с представителями православного модернизма – группой Д.С. Мережковского, ориентированной на идеал "религиозной общественности", и "софиологами" С.Н. Булгаковым и П.А. Флоренским. Неординарность книги была сразу осознана в религиозно-философских кругах России. Особенно активно реагировал на неё В.В. розанов. Он констатировал, что по отношению ко всем предыдущим сочинениям Бердяева "новая книга является "общим сводом" над отдельными флигелями, постройками и чуланчиками".
Предисловие.
Николай Александрович Бердяев родился 6/19 марта 1874 г. в Киеве. Его предки по отцовской линии принадлежали к высшей военной аристократии. Мать – из рода князей Кудашевых (по отцу) и графов Шуазель-Гуффье (по матери). В 1884 г. он поступил в киевский кадетский корпус. Однако обстановка военного учебного заведения оказалась для него совершенно чуждой, и Бердяев поступает на естественный факультет Университета Святого Владимира. Участие в студенческом движении заканчивается для Бердяева арестом в 1898 г., месячным тюремным заключением, судом и ссылкой в Вологду (1901-1902 гг.). К этому времени Бердяев уже был известен как "критический марксист", автор статьи "А.Ф. Ланге и критическая философия в их отношении к социализму", которую К. Каутский опубликовал в органе германской социал-демократической партии "Новое время". Вскоре этот философский дебют Бердяева был дополнен появлением его первой книги – "Субъективизм и индивидуализм в общественной философии. Критический этюд о Н.К. Михайловском" (СПб., 1901). Итогом творческих поисков следующего периода становится "Философия свободы" (1911). Зимой 1912-1913 гг. Бердяев вместе с женой Л.Ю. Трушевой едет в Италию и привозит оттуда замысел и первые страницы новой книги, законченной к февралю 1914 г. Это был опубликованный в 1916 г. "Смысл творчества", в котором, отмечал Бердяев, его "религиозная философия" впервые была вполне осознана и выражена. Удалось это потому, что принцип построения философии посредством выявления глубин личностного опыта был однозначно осознан им как единственный путь к вселенскому, "космическому" универсализму.
К традициям русской философии он подключает средневековую мистику Каббалы, Мейстера Экхарта, Якоба Беме, христианскую антропологию Фр. Баадера, нигилизм Фр. Ницше, современный оккультизм (в частности антропософию Р. Штейнера).
Казалось бы, такое расширение границ философского синтеза должно было создать для Бердяева лишь дополнительные трудности. Но он вполне сознательно шёл на это, ибо обладал уже ключом к гармонизации того значительно философско-религиозного и историко-культурного материала, который лёг в основание "Смысла творчества". Таким ключом является принцип "антроподицеи" – оправдание человека в творчестве и через творчество. Это был решительный отказ от традиционализма, отказ от "теодицеи" как главной задачи христианского сознания, отказ признать завершённость творения и откровения. Человек поставлен в центр бытия – так определяется общий контур его новой метафизики как концепции "моноплюрализма". Центральным стержнем "Смысла творчества" становится идея творчества как откровения человека, как совместно с Богом продолжающегося творения.
Бердяев много пишет, стремясь максимально прояснить и адекватно выразить то ядро своей религиозно-философской концепции, которое воплотилось в "Смысле творчества".
Значение философии Бердяева подчёркивают многие современные историки философии. Характерна оценка Фридриха Коплстона: "Он был очень русским, русским аристократом, но его восстание против любых форм тоталитаризма, неустанная защита свободы, отстаивание первичности духовных ценностей, антропоцентрический подход к проблемам, персонализм, искания смысла жизни и истории вызывали повсеместный интерес, как об этом свидетельствует обилие переводов его работ. Дело не в том, становились ли поклонники Бердяева его последователями… Однако достаточно много нерусских обнаружили, что его книги открыли перед ними новые горизонты мысли".
Введение.
Дух человеческий – в плену. Плен этот я называю "миром", мировой данностью, необходимостью. "Мир сей" не есть космос, он есть некосмическое состояние разобщённости и вражды, атомизация и распад живых монад космической иерархии. И истинный путь есть путь духовного освобождения от "мира", освобождения духа человеческого их плена у необходимости. Истинный путь не есть движение вправо или влево по плоскости "мира", но движение вверх или вглубь по линии внемирной, движение в духе, а не в "мире". Свобода от реакций на мир и от оппортунистических приспособлений к "миру" есть великое завоевание духа. Это путь высших духовных созерцаний, духовной собственности и сосредоточенности. Космос есть истинно сущее, подлинное бытие, но "мир" – призрачен, прозрачна мировая данность и мировая необходимость. Этот призрачный "мир" есть порождение нашего греха.
Свобода – любовь. Рабство – вражда. Выход из рабства в свободу, из вражды "мира" в космическую любовь есть путь победы над грехом, над низшей природой.
Только освобождение человека от себя приводит человека в себя. —//— Свобода от "мира" есть соединение с подлинным миром – космосом. Выход из себя есть обретение себя, своего ядра. И мы можем и должны почувствовать себя настоящими людьми, с ядром личности, с существенной, а не призрачной религиозной волей.
"Мир" для моего сознания призрачен, неподлинен. Но "мир" для моего сознания не космичен, это некосмическое, акосмическое состояние духа. Космический подлинный мир – это преодоление "мира", свобода от "мира", победа над "миром".
Глава I: Философия как творческий акт.
Мечта новой философии – стать научной или наукообразной. Никто из официальных философов не сомневается серьёзно в верности и законченности этого стремления во что бы то ни стало превратить философию в научную дисциплину. —//— Философия вечно завидует науке. Наука – предмет вечного вожделения философов. Философы не смеют быть самими собою, они хотят во всём походить на учёных, во всём подражать учёным. Философы верят в науку больше, чем в философию, сомневаются в себе и в своём деле и сомнения эти возводят в принцип. Философы верят в познание лишь потому, что существует факт науки: по аналогии с наукой готовы верить они и в философское познание.
Философия ни в каком смысле не есть наука и ни в каком смысле не должна быть научной. Почти непонятно, почему философия возжелала походить на науку, стать научной. Не должны быть научны искусство, мораль, религия. Почему философия должна быть научна? Казалось бы, так ясно, что ничто на свете не должно быть научно, кроме самой науки. Научность есть исключительное свойство науки и критерий только для науки. Казалось бы, так ясно, что философия должна быть философской, исключительно философской, а не научной, подобно тому как мораль должна быть моральной, религия – религиозной, искусство – художественным. Философия – первороднее, исконнее науки, она ближе к Софии; она была уже, когда науки ещё не было, она из себя выделила науку. А кончилось ожиданием, что наука выделит из себя философию.
Для поддержания жизни в этом мире философия никогда не была необходима, подобно науке – она необходима для выхода за пределы данного мира. Наука оставляет человека в бессмыслице данного мира необходимости, но даёт орудие охраны в этом бессмысленном мире. Философия всегда стремится постигнуть смысл мира, всегда противится бессмыслице мировой необходимости.
Стр. 280
Искусство философии обязательнее и твёрже науки, первее науки, но оно предполагает высшее напряжение духа и высшую форму общения. Тайна о человеке – исходная проблема философии творчества.
Глава II: Человек. Микрокосм и макрокосм.
Философы постоянно возвращались к тому сознанию, что разгадать тайну о человеке и значит разгадать тайну бытия. Познай самого себя и через это познаешь мир. Все попытки внешнего познания мира, без погружения в глубь человека, давали лишь знание поверхности вещей. Если идти от человека вовне, то никогда нельзя дойти до смысла вещей, ибо разгадка смысла скрыта в самом человеке.
Акт исключительного самосознания человеком своего значения предшествует всякому философскому познанию. Это исключительное самосознание человека не может быть одной из истин философского познания мира, оно как абсолютное a priori предшествует всякому философскому познанию мира, которое через это самосознание и делается возможным. Если человек будет себя одной из внешних, объективных вещей мира, то он не может быть активным познающим субъектом, для него невозможна философия. Антропология или, точнее, антропологическое сознание предшествует не только онтологии и космологии, но и гносеологии, и самой философии познания, предшествует всякой философии, всякому познанию. Само сознание человека как центра мира, в себе таящего разгадку мира и возвышающегося над всеми вещами мира, есть предпосылка всякой философии, без которой нельзя дерзать философствовать.
Познание человека покоится на предположении, что человек – космичен по своей природе, что он – центр бытия. Человек как замкнутое индивидуальное существо не имел бы путей к познанию вселенной.
Человек – малая вселенная, микрокосм – вот основная истина познания человека и основная истина, предполагаемая самой возможностью познания. Вселенная может входить в человека, им ассимилироваться, им познаваться и постигаться потому только, что в человеке есть весь состав вселенной, все её силы и качества, что человек – не дробная часть вселенной, а цельная маленькая вселенная.
Человек познавательно проникает в смысл вселенной как в большого человека, как в макроантропос. Вселенная входит в человека, поддаётся его творческому усилию как малой вселенной, как микрокосму. Человек и космос меряются своими силами как равные. Познание есть борьба равных по силе, а не борьба карлика и великана. И повторяю: это исключительное самосознание человека не есть одна из истин, добытых в результате философствования, это – истина, предваряющая всякий творческий акт философского познания. Эта предпосылка и предположение всякой философии часто бывают бессознательными, а должны стать сознательными. Человек потому лишь силён познавать мир, что он не только в мире как одна из частей мира, но и вне мира и над миром, превышая все вещи мира как бытие, равнокачественное миру.
Человек – точка пересечения двух миров. Об этом свидетельствует двойственность человеческого самосознания, проходящая через всю его историю. Человек сознаёт себя принадлежащим к двум мирам, природа его двоится, и в сознании его побеждает то одна природа, то другая. И человек с равной силой обосновывает самые противоположные самосознания, одинаково оправдывает их фактами своей природы. Человек сознаёт своё величие и мощь и своё ничтожество и слабость, свою царственную свободу и свою рабскую зависимость, сознаёт себя образом и подобием Божьим и каплей в море природной необходимости. Почти с равным правом можно говорить о божественном происхождении человека и о его происхождении от низших форм органической жизни природы. Почти с равной силой аргументации защищают философы первородную свободу человека и совершенный детерминизм, вводящий человека в роковую цепь природной необходимости. Человек – одно из явлений этого мира, одна из вещей в природном круговороте вещей; и человек выходит из этого мира как образ и подобие абсолютного бытия и превышает все вещи порядка природы. Странное существо – двоящееся и двусмысленное, имеющее облик царственный и облик рабий, существо свободное и закованное, сильное и слабое, соединившее в одном бытии величие с ничтожеством, вечное с тленным.
Глава III: Творчество и искупление.
Нет пометок :-(
Глава IV: Творчество и гносеология.
Нет пометок :-(
Глава V: Творчество и бытие.
Творчество не есть переход мощи творящего в иное состояние и тем ослабление прежнего состояния – творчество есть создание новой мощи из небывшей, до того не сущей. И всякий творческий акт по существу своему есть творчество из ничего, т.е. создание новой силы, а не изменение и перераспределение старой. Во всяком творческом акте есть абсолютная прибыль, прирост. Тварность бытия, совершающийся в нём прирост, достигнутая прибыль без всякой убыли – говорят о творящем и творчестве. О творящем и творчестве говорит тварность бытия в двояком смысле: есть Творец, сотворивший тварное бытие, и возможно творчество в самом тварном бытии. Мир сотворён не только тварным, но и творческим.
Творчество в мире возможно потому лишь, что мир творим, т.е. тварен. Мир, не сотворённый, не знавший творческого акта прибыли и прироста бытийственной мощи, не знал бы ничего о творчестве и не был бы способен к творчеству.
Проникновение в тварность бытия приводит к осознанию противоположности между творчеством и эманацией. Если мир творится Богом, то есть творческий акт и творчество оправдано. Если мир лишь эманирует из Бога, то творческого акта нет и творчество не оправдано.
В подлинном творчестве ничто не убывает, а всё лишь прибывает, подобно тому как в Божьем творчестве мира не убывает Божественная мощь от своего перехода в мир, а прибывает мощь новая, не бывшая.
Творческий акт предполагает моноплюрализм, т.е. допущение множества свободных и самостоятельных существ наряду с Существом Божьим. Вопрос совсем не в том, что мир и человек внебожественны, а в том, что каждое лицо, каждое существо имеет бытие свободное и самостоятельное.
Глава VI: Творчество и свобода. Индивидуализм и универсализм.
Творчество неотрывно от свободы. Лишь свободный творит. Из необходимости рождается лишь эволюция; творчество рождается лишь из свободы. Когда мы говорим на нашем несовершенном человеческом языке о творчестве из ничего, то мы говорим о творчестве из свободы.
Творчество – необъяснимо. Творчество – тайна. Тайна творчества есть тайна свободы. Тайна свободы – бездонна и неизъяснима, она – бездна. Так же бездонна и неизъяснима тайна творчества.
В творческой свободе есть неизъяснимая и таинственная мощь созидать из ничего, недетерминированно, прибавляя энергию к мировому круговороту энергии.
Творчество есть то, что идёт изнутри, из бездонной и неизъяснимой глубины, а не извне, не из мировой необходимости. Само желание сделать понятным творческий акт, найти для него основание есть уже непонимание его. Понять творческий акт и значит признать его неизъяснимость и безосновность. Желание рационализировать творчество связано с желанием рационализировать свободу.
Глава VII: Творчество и аскетизм. Гениальность и святость.
Во всякой подлинной творческой гениальности накоплялась святость творческой эпохи, святость иная, более жертвенная, чем святость аскетическая и каноническая. Гениальность и есть иная святость, но она может быть религиозно осознана и канонизирована лишь в откровении творчества. Гениальность – святость дерзновения, а не святость послушания.
Творческий путь гения требует жертвы, не меньшей жертвы, чем жертвенность пути святости. На пути творческой гениальности так же нужно отречься от "мира", победить "мир", как и на пути святости. Но путь творческой гениальности требует ещё одной жертвы – жертвы безопасным положением, жертвы обеспеченным спасением.
Гениальность непонятна "миру", не относима ни к каким "мирским" дифференциациям человеческой деятельности. Гениальность не может объективироваться в творчестве дифференцированной культуры, она не относится ни к какой специфической форме культуры, не производит никаких специфических ценностей культуры. В гениальности нет ничего специального, она всегда есть универсальное восприятие вещей, универсальный порыв к иному бытию.
Гениальный художник соединяет в себе гениальную натуру с художественным талантом. Природа таланта не органическая, не онтологическая, а функциональная. Природа таланта не универсальная. В таланте нет жертвенности и обречённости. Талант может создавать более совершенные объективные ценности, чем гениальность.
Глава XII: Творчество и общественность.
Все основные элементы общественности, несмотря на претерпеваемую ими в истории эволюцию, – ветхи. Всякое государство, право, хозяйство – ветхо по существу, принадлежит к царству закона, послушно необходимости, религиозно пребывает всё ещё в Ветхом Завете и язычестве. Хозяйственно-государственно-правовая общественность, консервативная, либеральная или революционная, феодальная, буржуазная или социалистическая, – всегда общественность по необходимости, а не по свободе, всегда – приспособление, а не творчество, всегда – ветхая общественность.
Глава XIII: Творчество и мистика. Оккультизм и магия.
В мистике во все времена раскрывался мир внутреннего человека и противостоял миру человека внешнего.
В преобладающей форме теософического и оккультического сознания есть всё та же опасность отрицания творчества. Задача жизни как бы сводится к усвоению древней мудрости. Задача жизни не столько творческая, сколько педагогическая.
Магия приобретёт характер творчески активный и расколдует природу, выведет из оцепенения. И мистика, которая есть богообщение, а не природообщение, которая духовна, а не душевно-телесна, в творческую мировую эпоху может быть лишь творчески активной. Мистический путь к Богу претворится в путь к спасению, к множественному бытию, к человеку. Пассивная нечеловечность старой мистики и старой магии должна быть преодолена, к ней нет возврата. Творчество в мистике и творчество в магии стяжается лишь жертвой безопасностью в этом мире, вплоть до согласия пройти через богооставленность.
Глава XIV: Три эпохи. Творчество и культура. Творчество и церковь. Творчество и христианское возрождение.
Существует двоякая трагедия творчества, двусторонне раскрывающая ту истину, что в мире не было ещё религиозной эпохи творчества. Творчество антагонистично, с одной стороны, совершенству человека, с другой – совершенству культуры.
Культура по глубочайшей своей сущности и по религиозному своему смыслу есть великая неудача. Философия и наука есть неудача в творческом познании истины; искусство и литература – неудача в творчестве красоты; семья и половая жизнь – неудача в творчестве любви; мораль и право – неудача в творчестве человеческих отношений; хозяйство и техника – неудача в творческой власти человека над природой. Культура во всех её проявлениях есть неудача творчества, есть невозможность достигнуть творческого преображения бытия.
В последней, тайной своей сущности творчество, конечно, церковно. В религиозном творчестве творится мировое богочеловеческое тело. Само прохождение через богооставленность и богоотступничество, через расщепление есть путь божественной жизни.
В третью эпоху, эпоху религиозного творчества, должны выявиться все концы и пределы человеческой жизни и культуры. Творчество этой эпохи по существу направлено на последнее, а не на предпоследнее, все её достижения должны уже быть не символическими, а реалистическими, не культурными только, а бытийственными.