Международно-правовое регулирование вооружённых конфликтов

План
Введение 3 Автомобильные перевозки беларусь.
Глава I. Международные вооружённые конфликты, роль норм международного гуманитарного права по их регулированию 8 §1. Понятие вооружённого конфликта 8 §2. Международные вооруженные конфликты, их виды 13 Глава II. Вооружённые конфликты немеждународного характера 63 §1. Понятие и виды вооружённых конфликтов немеждународного характера 63 §2. Нормы международного гуманитарного права, применяемые к вооружённым конфликтам немеждународного характера 76 Список литературы 91
Введение
Окончание эпохи биполярного мира позволило отвести, к счастью, угрозу третьей мировой войны и ядерной катастрофы, которая явилась бы ее последствием. Оно способствовало урегулированию некоторых вооруженных конфликтов, подобных тем, что терзали Никарагуа и Сальвадор, однако оно не положило конец другим конфликтам, где внутренние противоречия возникли из идеологического противостояния. Так случилось в Афганистане и Камбодже. Но главным итогом окончания «холодной войны» и распада Советского Союза явилась вспышка новых конфликтов и новых форм насилия, в частности на Балканах, Кавказе, в Таджикистане. Имеем ли мы дело с временным явлением, которое уступит дорогу миру? Мы все этого желаем, но приходится в этом усомниться. Ведь иное мироустройство не пришло на смену биполярности мира, установившейся в результате Ялтинских соглашений и существовавшей до 1989 года. Мы живем в период стремительных экономических и политических перемен, которые в России заметны больше, чем где бы то ни было, а из уроков истории мы знаем, что всякая значительная перемена всегда сопровождается насилием. Кроме того, нельзя не видеть, углубление экономических и политических противоречий: богатые и бедные страны все более отдаляются друг от друга, увеличивается и существующая в любой стране пропасть между меньшинством населения, которое богатеет, иногда с головокружительной быстротой, и боль­шинством, которое изо всех сил борется с бедностью. В конце концов эти противоречия не могут не привести к возникновению новых форм насилия. Есть все основания полагать, что, несмотря на питаемую в наших душах надежду, война и массовое насилие перейдут вместе с нами рубеж XXI века. Будут ли существовать те же формы конфликтов, с которыми мы сталкивались в прошлом? В этом можно усомниться. Сотрудничество различных государств в рамках ООН и других международных организаций позволяет держать под контролем международные столкновения, которые возникают все реже и реже. Риск возникновения новых войн между государствами, имеет тенденцию к снижению. Однако всё более возникают вооружённые конфликты государств. Разгул расовой ненависти и религиозного фанатизма явился следствием идеологических противостояний эпохи «холодной войны», приводивших к изгнанию с родных мест целых групп населения, то есть к геноциду: все помнят конфликт на территории бывшей Югославии и конфликты, терзавшие Руанду и Бурунди. В некоторых случаях ненависть и насилие, вызванные такими конфликтами, приводят к разрушению государственности. Наиболее впечатляющими из подобных примеров остаётся Сомали, а признаки появления такой ситуации наблюдаются во многих других странах, от Афганистана до Либерии. В этих ситуациях особую остроту обретает применение норм международного гуманитарного права к новым формам конфликтов. Как известно, гуманитарное право возникло из военного противостояния суверенных государств. Долгое время речь шла о своде обычных норм, которых придерживались монархи в отношениях между собой. Подобно этому, первые конвенции о ведении боевых действий и конвенции, предназначенные защищать жертв войны, а именно Женевская конвенция об улучшении участи раненых и больных в действующих армиях от 22 августа 1864 г., Санкт-Петербургская декларация об отмене употребления взрывчатых пуль от 29 ноября (11 декабря) 1868 г. и Гаагские конвенции 1899 и 1907 годов, признавались в качестве правовых документов только теми, кто их подписывал, то есть государствами. Что происходило во время гражданской войны? В традиционном европейском праве законы и обычаи войны не применялись к отношениям между монархом и его восставшими подданными. Правители могли свободно применять к восставшим подданным всю строгость уголовного права и пользовались этим без ограничений. На практике такая система приводила к применению чрезвычайно жестких репрессивных мер и эскалации насилия. Будучи исключенными из сферы применения гуманитарного права, восставшие никак не стремились его соблюдать и отвечали на репрессии соответствующими репрессиями, что приводило к ужесточению подавления, порождало эскалацию насилия, когда дикость властей сменялась еще большей жестокостью восставших. К сожалению, в истории встречается немало подобных при­меров. Ужасы, которые испытали люди во время гражданских войн в России и Испании, заставили государства признать, что некоторые основополагающие гуманитарные принципы должны соблюдаться даже во время гражданской войны. Так возникла ст. 3, общая для всех четырех Женевских конвенций от 12 августа 1949 г. о защите жертв войны. Эта статья, которую иногда называют «конвенцией в миниатюре», определяет основополагающие гуманитарные принципы, подлежащие соблюдению во время немеждународного вооруженного конфликта, в частности, предписывает гуманное отношение к лицам, совсем не участвующим в конфликте, и к тем, кто более в нем не участвует, будучи выведенным из строя в случае болезни, ранения, задержания или по другим причинам. В рамках второго Дополнительного протокола к Женевским конвенциям, принятого 8 июня 1977 г., получила дальнейшее развитие концепция защиты, предоставляемой международным гуманитарным правом жертвам немеждународных вооруженных конфликтов, в частности в том, что касается ведения боевых действий.
Таким образом, приходим к выводу о существовании двух различных режимов: режима, применимого исключительно к международным вооруженным конфликтам, включающего весь комплекс положений гуманитарного права; и режима, применимого к вооруженным конфликтам немеждународного характера, включающего использование только некоторых основных норм, которые должны соблюдаться в период любых конфликтов.
Такое различие часто оспаривается в теории, а на практике вполне может показаться достаточно искусственным. В принципе оно может быть подвергнуто критике. Но на самом деле, происходит ли конфликт между государствами или немеждународный конфликт, жертвы испытывают одинаковые потребности в защите. Трудно бывает понять, что существуют два различных режима. Не было недостатка в предложениях о замене двух режимов одним, который мог бы применяться ко всем вооруженным конфликтам. До сегодняшнего дня, однако, ни одно из этих предложений не привело к конкретным результатам. Вряд ли стоит этому удивляться. Различие между режимом, применимым к международным вооруженным конфликтам, с одной стороны, и тем режимом, который применяется к вооруженным конфликтам немеждународного характера, — с другой, состоит в том, что понятие государственного суверенитета находит свое отражение в праве вооруженных конфликтов. Ведь известно, что государства особенно беспокоятся о своем суверенитете тогда, когда он находится под угрозой . Далее возникает вопрос о соблюдении норм гуманитарного права. Сегодня приходится констатировать о грубейших нарушениях норм международного государственного права. Отсюда возникает вопрос: как обеспечить их соблюдение? Переговоры и обычные инструменты дипломатии являются основными средствами обеспечения соблюдения норм международного государственного права, что составляет предмет повседневной заботы Международного Комитета Красного Креста, стремящегося предоставлять защиту и помощь жертвам войны и следить за соблюдением международного государственного права. Однако, когда приходится сталкиваться с политикой систематического и намеренного отрицания гуманитарного права, существует опасность того, что переговоры не приведут ни к каким результатам. На странах, не принимающих участия в конфликте, лежит в этом случае особая ответственность, так как только они могут оказать давление на конфликтующие стороны и принудить их соблюдать свои обязательства, а также нормы права, под которыми они поставили свои подписи. В конечном итоге все государства — участники Женевских конвенций обязались не только соблюдать эти конвенции, но и способствовать их соблюдению. Являясь участниками Женевских конвенций, государства, не участвующие в конфликте, не только заинтересованы в том, чтобы обеспечить соблюдение этих договоров, но и обязаны следить за их соблюдением. Без всякого сомнения, эти государства располагают соответствующими средствами для этого как в дипломатическом плане, так и с точки зрения применения экономических санкций. Они могут действовать в одностороннем порядке, но могут и объединять свои усилия в рамках международных организаций, Желательно ли, чтобы государства, не участвующие в конфликте, прибегали к вооруженной силе с целью принудительного обеспечения соблюдения гуманитарного права? Не следовало бы исключать такую возможность в некоторых крайних случаях систематического и намеренного нарушения основополагающих гуманитарных норм, в частности в случае геноцида, но при этом должны соблюдаться записанные в Уставе ООН нормы относительно применения силы. Естественно, нельзя допустить, чтобы какие-либо государства, воспользовавшись нарушениями гуманитарных норм, допущенными другими государствами, применили силу в одностороннем порядке и нарушили тем самым положения Устава ООН. Кроме того, не следует забывать, что нарушения гуманитарного права сами по себе являются наказанием. Разумеется, те, кто несет ответственность за эти нарушения, убеждены, что они смогут извлечь из них какую-то выгоду, и иногда на короткий период им это удается. Воина развивается по своим собственным законам, которые Клаузевиц, без сомнения являвшийся лучшим теоретиком периода, называемого эпохой искусства войны, четко высказался по этому поводу: «Война есть акт насилия, и не существует границ проявлению этого насилия. Действия одного из противников заставляют действовать другого, и такие обоюдные действия, в принципе, могут достигнуть крайних пределов». Для сохранения основных, близких нам ценностей гуманности и цивилизации, а также тех самых ценностей, ради защиты которых пришлось брать в руки оружие, необходимо избежать сползания к пропасти: От этого зависит будущее человечества. Глава I. Международные вооружённые конфликты, роль норм международного гуманитарного права по их регулированию § 1 Понятие вооружённого конфликта Прежде чем ответить на этот вопрос, постараемся сначала понять, почему употребляется выражение «вооруженный конфликт», а не термин «война». Такое предпочтение обусловлено как терминологической, так и юридической причинами. Терминологическая причина заключается в том, что понятие вооруженного конфликта охватывает более широкий спектр ситуаций, чем понятие войны, значение которого кажется более узким1. Действительно, если определять войну как столкновение вооруженных сил двух или нескольких государств, или вооруженных сил организованных групп на территории одного государства, срабатывает интуитивная тенденция видеть в ней исключительно этакий всеобъемлющий социальный пожар, «всеобщий порыв», требующий «объединения сил» всех членов общества. В этом случае игнорируются ситуации, не достигающие планки состояния войны, — действия «short of war», так сказать, «на грани войны», такие как пограничные инциденты, рейды вооруженных банд, мятежи без контроля над определенной территорией и т. д. Кстати говоря, именно в таком узком значении один из авторов рассматривает понятие войны: «В том, что касается интенсивности военных действий, последние, согласно правилу minimis, должны превысить определенный порог, чтобы сделаться войной ( .). Таким образом, войной является борьба, имеющая некоторую продолжительность во времени, ведущаяся посредством вооруженной силы и достигающая некоторой интенсивности, между группировками определенного размера, состоящими из индивидуумов, которые носят оружие, имеют отличительные знаки, подчинены военной дисциплине и находятся под ответственным командованием». Аналогичным образом германский суд, которому нужно было определить, являлась ли действительно война в Испании (1936—1939) «войной» в том понимании, какое в этот термин вкладывает германский закон, для определения размера пенсии заявителя, вынес отрицательное заключение, сославшись на традиционное определение войны и отказавшись расширить рамки этого понятия за пределы международного вооруженного конфликта: «Согласно международному праву, война — это состояние дел между двумя государствами, либо между двумя группами государств, либо между государством и группой государств, которое обычно отмечено разрывом дипломатических отношений, последующей приостановкой применения общих норм международного права мирного времени и общей решимостью совершить насильственные действия, даже если такие действия на самом деле не имеют места (ср. Berbev Lehrbuch des Volkerrechts, 2nd Edn., Vol. II, para 1, p. 3; Seidl Hohenveldem. Volkerrechts, 3rd Edn., para 93, marginal note 1317, p. 336; Verdross, Volkerrechts, 5th Edn., p 433) Согласно этой точке зрения, в принципе только государства или группы государств могут вести войну в значении, принятом в международном праве (Berber, /ос. at. para 2, p. 5). Вооруженный конфликт между государством и группами внутри этого государства, такими как повстанцы, бесспорно является гражданской войной, но не войной согласно международному праву. Однако такого рода конфликт может привести к войне, как она определена в международном праве . при условии, что повстанцы при­знаны в качестве воюющей стороны либо правительством, против которого они ведут боевые действия, либо третьим государством (Verdross, he. cit., p. 205; Schmidtm Strupp / Schlochauer. Worterbuch des Volkerrechts, 2nd Edn., Vol. I, entry under «Burgerkrieg und Volkerrecht», p. 262; ср. также Wengler. Volkerrecht, Vol. II, pp 1469 et seq.)»1.
Аналогичный вывод сделал Верховный суд Южной Африки по вопросу о том, могут ли операции южноафриканских войск в Намибии против СВАПО быть приравнены к воине2. Юридическая причина выбора выражения «вооруженный конфликт» заключается прежде всего в следующем: в статье 2, часть 1, общей для Женевских конвенций от 12 августа 1949 г., сказано, что они применяются не только «в случае объявленной войны», но и «в случае . всякого другого вооруженного конфликта» (курсив автора). Это явно подтверждает тот факт, что понятие вооруженного конфликта шире, чем понятие войны; однако первое понятие все же относится к праву войны (или, точнее, праву вооруженных конфликтов). Отметим, кроме того, что в современных правовых актах гораздо реже говорится о «войне», чем о «вооруженных конфликтах». Так, Гаагская конвенция от 14 мая 1954 г., Дополнительные протоколы от 8 июня 1977 г. и различные резолюции Генеральной Ассамблеи Организации Объединенных Наций (например, резолюции о защите гражданских лиц, применении прав личности, защите женщин и детей - резолюции с 2673 по 2677 (XXV) и 3318 (XXIX) -) гласят, что они применяются «в случае вооруженного конфликта» или «в период вооруженного конфликта».
Этим объясняется предпочтение, отданное выражению «вооруженный конфликт», а не термину «война». А ведь это определение имеет ключевое значение, так как право вооруженных конфликтов начинает применяться только с момента, когда имеет место вооруженный конфликт. Как уже говорилось выше, война — это «действие-условие, влекущее за собой применение определенного правового статуса». Следовательно, существенно важно уточнить понятие, обозначающее реалию, наличие которой дает сигнал для выполнения норм права. Международный уголовный трибунал по бывшей Югославии заявил: «Вооруженный конфликт имеет место всякий раз, когда государства прибегают к силе или когда происходит продолжительный вооруженный конфликт между правительственными силами и организованными воору­женными группами или же между такими группами внутри одного государства». Как явствует из этого определения, данное понятие не является однозначным. Доктрина, служащая ключом к применению права вооруженных конфликтов, меняет его смысл в зависимости от того, идет ли речь о международном или немеждународном вооруженном конфликте. Что же является критерием наличия «вооруженного конфликта»? Конвенции здесь нам не помогут, так как в них нет определения этого понятия. Поэтому следует обратиться к практике государств, в соот­ветствии с которой любое применение силы одним государством против территории другого сразу же вызывает применение Женев­ских конвенций к отношениям между этими двумя государствами. Международное гуманитарное право не интересует причина приме­нения силы. Поэтому несущественно, оправдано ли применение ору­жия, было ли оно направлено на восстановление законности и поряд­ка (то есть международной полицейской акцией) или использовалось для открытой агрессии и т. д. Не имеет значения также, оказывает ли сопротивление подвергшаяся нападению сторона. С точки зрения международного гуманитарного права вопрос применения Конвен­ций решается фактически очень просто: с того момента, как в руках вооруженных сил одного из государств оказываются раненые или сдавшиеся в плен военнослужащие или гражданские лица другого го­сударства, как только они захватывают пленных или начинают осу­ществлять контроль над частью территории государства-противника, они сразу же должны соблюдать нормы соответствующей конвенции. Количество раненых или военнопленных и площадь оккупирован­ной территории не имеют значения, так как необходимость зашиты не зависит от количественных критериев1. На практике иногда встречаются разногласия по вопросу приме­нения международного гуманитарного права к внутренним конф­ликтам. Здесь единственными критериями являются степень насилия и потребность его жертв в защите. Однако зачастую государства неохотно обсуждают эти проблемы, заявляя, что волнения являются их внутренним делом. Иногда трудности возникают, если, несмотря на бои одна из сто­рон в конфликте отрицает применимость международного гумани­тарного права. Например, случалось, что государство провозглашало оккупированную им территорию своей собственной, ставя, таким образом, под вопрос применимость Женевского права. В других случаях вводились войска на территорию другого государства и его прави­тельство заменялось на новое. Новое (марионеточное) правительство после этого заявляло, что иностранные войска оказывают дружест­венную помощь и поэтому действуют с его согласия. Является это вмешательством по просьбе или оккупацией? Каким же образом побудить участвующие в конфликте стороны признать применимость международного гуманитарного права в каждом конкретном случае? Прежде всего такое решение должна вы­нести ООН в резолюции Совета Безопасности. На практике, однако, применимость гуманитарного права часто подтверждает МККК, и к его мнению большей частью прислушиваются. Воздействовать на со­ответствующее государство могут также третьи страны. Такой отклик международного сообщества необходим, чтобы Конвенции не оста­вались мертвой буквой. Желательно, чтобы для прояснения правовой ситуации чаще созывался Международный суд. Применение международного гуманитарного права прекращает­ся по завершении конфликта1 — иными словами, применение каж­дой из Конвенций завершается после того, как будут решены все гу­манитарные проблемы, к которым она имеет отношение. На практике это означает репатриацию всех военнопленных, освобож­дение всех интернированных гражданских лиц и всех оккупирован­ных территорий. § 2 Международные вооружённые конфликты В международном праве принято подразделять вооруженные конфликты на международные и немеждународные. Вооружённый конфликт может быть международным в шести случаях: а) вооруженный конфликт является межгосударственным; б) вооруженный конфликт носит внутренний характер, но по его поводу признается состояние войны; в) вооруженный конфликт — внутренний, но имеет место вмешательство одного или нескольких иностранных государств; г) вооруженный конфликт является внутренним, но в него вмешивается вооружённые силы ООН; д) вооруженный конфликт является национально-освободительной войной; е) вооруженный конфликт происходит за осуществление права и за отделение; а) вооруженный конфликт является межгосударственным. В конфликте непосредственно противостоят друг другу два или несколько государств. Каким бы ни был его масштаб, он становится международным с того момента, когда вооруженные силы одного государства сталкиваются с вооруженными силами другого государства, или даже начи­ная с момента, когда они открывают военные действия против другого государства, не встречая сопротивления последнего. В этих условиях не имеет значения заявление одного из государств, утверждающего, что оно не ведет борьбу против другого, как это случалось в прошлом. Так, когда в 1881 г. Франция вторглась в Тунис с целью установления там своего протектората, она уверяла, что речь шла всего лишь о преследовании племен кумиров. Аналогичным образом в 1931—1933 гг. Япония утверждала, что в Маньчжурии ее вооруженные силы вели боевые действия не против китайской армии, а против «разбойников»[1]. Вторгшись в апреле 1940 г. в Норвегию и Данию, нацистская Германия заявляла, что ее не следует воспринимать как вторгшегося неприятеля, нарушающего территориальную целостность и независимость этих государств, и что ее единственная цель — защита Севера от проектов его стратегической оккупации франко-британскими войсками[2].
В июне 1982г. израильское вторжение на ливанскую территорию сопровождалось заявлениями, что Израиль воюет не против Ливана, а против палестинцев. Свои, действия Израиль квалифицировал как действия, направленные на восстановление власти ливанской администрации[3], что не помешало Ливану обратиться с жалобой в Совет Безопасности[4], который неявно подошел к этой ситуации как к международному вооруженному конфликту[5], потребовав, например, чтобы стороны соблюдали Гаагское положение 1907г[6]. Кстати, отметим, что в рамках своей деятельности в Ливане МККК напомнил израильским властям и командованию армии Южного Ливана обоих обязательствах, вытекающих, в частности, из совокупности положений IV Женевской конвенции[7].
Применение права войны в полном объеме в случае военных действий между двумя государствами прямо предусмотрено соответствующими Конвенциями (см. IV Гаагскую конвенцию 1907г., Женевскую конвенцию 1949 г, статья 2, общая, Дополнительный протокол I от 1977г., статья 1, пункт 3). История являет нам множество примеров конфликтов этого типа Если обратиться только к недавнему прошлому, можно назвать, в частности, войну между Ираном и Ираком (1980 — 1990 гг.), войну на Фолклендских островах (1982 г), столкновения между Ливией и Чадом за обладание сектором Аозу (1973—1988 гг.), действия ЮАР в Анголе (1975 — 1989 гг.), конфликт в Кувейте (1991 г.), израильско-арабский конфликт, тянущийся с 1948 г. (с Египтом он закончился в 1978 г., но продолжается с Сирией, Иорданией, Ливаном, Ираком, что касается Палестины, данный конфликт находится в настоящее время на пути к урегулированию)[8]. Во всех рассмотренных случаях вооруженный конфликт является международным, так как вооруженные силы одного государства сражаются против вооруженных сил другого, даже если одна из сторон утверждает, что не нападает на войска противной стороны Есть, естественно, и пограничные ситуации. Так, хотя Международный военный трибунал в Нюрнберге и заключил, что аншлюс и передача Судетской области Чехословакии нацистской Германии в 1938 г. подпадали под статью обвинения № 1, касавшегося участия в согласованном плане или заговоре «с целью совершения преступления против мира» (Устав Международного военного трибунала в Нюрнберге, статья 6а)[9], было признано, что до 1 сентября 1939 г. эти территории не находились в состоянии войны, подпадающем под действие Гаагского положения[10]. Однако данный прецедент крайне сомнителен: достаточно вспомнить, каким образом Гитлер добился «согласия» чехословацких и австрийских властей на аннексию данных территории[11]. В случае израильско-арабского конфликта Израиль отрицает применимость Женевской конвенции IV к оккупированным территориям «на основании статуса sui genens Иудеи, Самарии и сектора Газа», но соглашается «с 1967г. действовать de facto в соответствии с гуманитарными положениями этой Конвенции»[12], Объясняя позицию Израиля Р. Лапидот пишет, что «поскольку Западный берег и Газа были незаконно оккупированы Иорданией и Египтом в 1948 г., после чего Западный берег незаконно аннексировала Иордания в 1950 г, эти районы не могут рассматриваться как часть «территории Высокой Договаривающейся Стороны» в значении процитированной выше статьи (Женевская конвенция, статья 2, часть 2)[13]». Данный тезис несостоятелен в свете статьи 2, часть 1, общей для всех четырех Женевских конвенций, гласящей, что эти Конвенции применяются к любому «вооруженному конфликту, возникающему между двумя или несколькими Высокими Договаривающимися Сторонами»[14] В данном случае оккупация Западного берега и сектора Газа последовала за конфликтами между тремя Высокими Договаривающимися Сторонами Израилем, Иорданией и Египтом, так что Женевские конвенции должны там применяться[15]. К тому же Совет Безопасности подтверждал это несколько раз[16]. Сами израильские суды, казалось, не оспаривали формальной применимости Женевских конвенций, а Верховный суд Израиля обычно строил свои рассуждения так, как если бы эти документы были применимы, и в том числе Женевская конвенция IV[17]. Однако при этом они отказываются признать ООП в качестве «стороны в конфликте», несмотря на то, что она провозгласила себя Палестинским государством, присоединилась к Женевским конвенциям и Дополнительным протоколам, а следовательно, они отказываются и предоставить права, вытекающие из Женевской конвенции III, захваченным в плен боевикам ООП, что критикуется[18] или одобряется[19]. Международный характер вооруженного конфликта является, следовательно, объективным фактом, который в принципе не должен зависеть от квалификаций, исходящих от воюющих сторон. Поэтому Ирак ничего не выиграл, когда утверждал (или якобы утверждал), что его конфликт с Кувейтом носит внутренний характер в силу полной аннексии кувейтской территории Ираком[20], а, следовательно, кувейтские военнопленные не подпадают под действие III Женевской конвенции[21]. Конечно, было бы неправомерно говорить о международном вооруженном конфликте, как только появляются признаки того, что, действия вооруженных сил какого-либо государства направлены вовне. На самом деле можно вообразить целый ряд ситуаций и проблем, однако к решениям, которые мы предлагаем, следует подходить с осторожностью, так как ввиду отсутствия кодификации они не более чем экстрапо­ляции норм очень общего характера. Например, следует ли квалифицировать как международный вооруженный конфликт простой инцидент между таможенниками или силами безопасности, дислоци­рованными по разные стороны границы? Или даже действия недисциплинированных военных против своих коллег из соседнего государства. Без всякого сомнения, это было бы преувеличением там, где речь идет об индивидуальных инициативах, неподконтрольных государству, нет и собственно межгосударственного столкновения. Нельзя это назвать и «актом войны», предполагающим использование военной силы одной военной державой против другой державы[22]. По сути, акт войны сродни акту суверенитета или государственной власти. Однако это не касается бесконтрольных поступков одного или нескольких военнослужащих, действующих в своих личных целях вне контекста вооруженного конфликта. Даже если порождается ответственность государства, которому принадлежат вышеупомянутые военные так как их поведение составляет «акт государства» (Проект статей об ответственности государств статья 5)[23], это приписывание ответственности государству не означает ipso facto вовлеченности данного государства в международный вооруженный конфликт со своим соседом нигде не сказано, что принципы, относящиеся к интернационализации вооруженных конфликтов, должны совпадать с принципами, касающимися ответственности государств. Другая ситуация часто встречающаяся при проведении операций ООН по поддержанию мира (но не по установлению мира) существует ли вооруженный конфликт между ООН и государством, на территории которого осуществляется эта операция, когда военнослужащие ООН используют силу против уголовных элементов, чтобы например, помешать им грабить или захватывать конвои с гуманитарной помощью[24]. Мы думаем, что ответ должен быть отрицательный, так как применение силы к ворам и гра­бителям не является актом войны против государства их происхождения.
Следует, однако, проявлять осторожность, чтобы не отнести к разряду «грабителей» лиц, которые ведут вооруженную борьбу, преследуя реальные военную и поли­тическую цели не всегда легко провести различие между вооруженной борьбой и преступностью. Во время второй мировой войны Германия рассматривала участников Сопротивления как террористов, на которых не распространяется право вооруженных конфликтов.
Обстоит ли дело так же, если вооруженные силы государства А атакуют базу повстанцев на территории государства В. Имеет ли место международный вооружен­ный конфликт между А и В. Если власти В не реагируют на эту акцию нет и конфликта между Аи В а конфликтные отношения между вооруженными силами А и повстанцами остаются в рамках немеждународного вооруженного конфликта Напротив, если В поддерживает повстанцев и протестует против военной акции Л на своей территории, имеет место противостояние между А и Б, и конфликт становится международным. И сразу же конфликтные отношения между А и повстанцами переходят в область норм, применяемых к международным вооруженным конфликтам. Если В поддерживает повстанцев, но воздерживается от протестов против акции А на его территории, В похоже, допускает эту акцию, а следовательно, конфликта между А и В нет Зато становится сложнее ответить определенно на вопрос остается ли внутренним конфликт между А и повстанцами особенно если А недвусмысленно заявляет о своем желании положить конец территориальной под­держке, которую В оказывает повстанцам. Не менее деликатна ситуация, в которой В протестует, но не оказывает никакой Поддержки повстанцам интернационализирует ли международный конфликт между А и В конфликт между А и повстанцами из-за перехода границы? Тут возможны любые сомнения, так как отсутствие вмешательства в пользу повстанцев со стороны В приводит к тому, что мы имеем дело с двумя по-настоящему отдельными конфликтами: конфликт (вооруженный или нет) между А и В и конфликт между и повстанца ми. Ввиду отсутствия какой бы то ни было связи между этими двумя конфликтам международный конфликт А - В не должен модифицировать внутренний характер борьбы между А и повстанцами. Эти примеры показывают, что есть пограничные ситуации, когда столкновение вооруженных формирований, принадлежащих двум государствам, не обязательно представляется как международный вооруженный конфликт, которого касается статья 2, общая для всех четырех Женевских конвенций. Может быть, имело бы смысла ограничить сферу применения этого положения случаями изолированных столкновений минимального масштаба, когда одновременно присутствуют оба критерия: 1. Противоборствующие силы на самом деле действуют от имени своих стран происхождения. Если конфликтное отношение имеет место только между неконтролируемыми группировками двух различных государств, вне любого контекста вооруженного конфликта, общая статья 2 не применяется. 2. Нападая на группировки одного государства, вооруженные формирования другого государства в действительности нападают на само государство; таким образом, столкновение с формированиями первого государства является следствием animus belli второго против первого. Если это намерение одного государства вести борьбу против другого отсутствует, общая статья 2 не должна более применяться. Выявление «воинственных» намерений будет зависеть от конкретных обстоятельств. Наличие таких намерений должно предполагаться, когда одно государство вторгается на территорию другого, даже если первое утверждает, что у него нет никаких воинственных намерений в отношении второго. Напротив, в случае изолированных, точечных и вторичных инцидентов наличие среди побудительных при чин одной из сторон animus belli, оправдывающего применение общей статьи 2, еле дует определять в каждом отдельном случае, исходя из относящихся к нему конкретных фактов. Например, если вооруженные формирования одного государств; захватывают и удерживают вооруженные формирования другого государства в результате сугубо единичного инцидента (уголовное правонарушение, допущение» вторыми по случаю дозволенного перехода на территорию первого), трудно будет утверждать, что захваченные лица имеют право на статус военнопленных . б) Вооруженный конфликт носит внутренний характер, но по его поводу признается состояние войны. Признание состояния войны — акт, посредством которого либо правительств», страны, на территории которой имеет место вооруженный конфликт, признает, что последний является войной, подпадающей под действие всей совокупности законе и обычаев войны, либо правительство третьего государства заключает, что данный вооруженный конфликт — война, в отношении которой оно намерено занять ней реальную позицию[25]. В обоих случаях основное последствие признания состояния войны заключается том, что инициатор этого акта приравнивает вооруженный конфликт, являющийся aprion внутренним, к международному вооруженному конфликту, что означает для него принятие на себя обязательства применять к этому конфликту все право войны без изъятий. Хотя, на первый взгляд, и кажется, что признание состояния войны порождает права и обязанности для того, кто выдвинул это предложение (субъективистский тезис) часто возникал вопрос, не является ли оно на самом деле всего лишь декларацией прав и обязанностей (объективистский тезис). Не вдаваясь в детали этого вопроса, по которому не существует никакой писаной регламентации, заметим только, что и доктрина, и практика не игнорируют оба тези­са. Так, еще в XVIII веке Ваттель придерживался тезиса объективистского характера, утверждая, что существования гражданской войны достаточно для того, чтобы применять к ней всю совокупность законов и обычаев войны Он писал: «Каждый раз, когда многочисленная партия считает себя вправе оказать сопротивление верховной власти и берется за оружие, война между ними должна вестись так же, как между двумя различными государствами[26]. Кальво и Фиоре придерживались аналогичных взглядов[27]. Верховный суд США высказался в том же духе по поводу гражданской войны в США — это суждение часто цитируется: «Гражданская война никогда торжественно не объявляется; она становится таковой в силу случайных факторов: численности, силы и организованности людей, которые ее начали и ведут. Когда мятежная сторона занимает и удерживает военными средствами часть территории, провозглашает свою независимость, отказавшись от своего долга верности, располагает организованными вооруженными силами и начинает военные действия против своей бывшей верховной власти, международное сообщество признает стороны в качестве воюющих, а конфликт — в качестве войны[28]». Напротив, Ш. Зоргбибе, являющийся приверженцем субъективистского тезиса, видит в признании состояния войны чисто факультативный акт, который один способен повлечь за собой применение к конфликту всей совокупности законов и обычаев войны[29]. Субъективистский тезис лучше соответствует относительности международного права (зато находится в противоречии с принципом равенства интересов жертв). Отсюда следует, что признание состояния войны есть относительный акт: когда он исходит от законного правительства, он не связывает третьи страны, и наоборот[30]. Является ли состояние войны результатом действительного существования конфликта или его недвусмысленного признания, его главное последствие состоит в том, что оно обязывает не только правительство, но и мятежную сторону применять зоны войны[31].
До возникновения состояния войны восставшие полностью подчиняются внутреннему правопорядку, а следовательно, действующим уголовным законам во всей их строгости, в том числе чрезвычайному режиму как следствию возможного установления правительством осадного положения. В настоящее время институт признания состояния войны вышел из употребления: по сравнению с прошлым его польза в юридическом плане стала менее очевидной, так как немеждународные вооруженные конфликты в любом случае подпадают под действие минимальных норм права вооруженных конфликтов и норм, относящихся к правам личности в политическом же плане государства относятся к нему резко отрицательно, видя в нем препятствие к осуще­ствлению ими функций подавления и своего рода узаконение восстания на международном уровне. На практике в современной истории нельзя обнаружить ни одного примера явно выраженного признания состояния войны. Последний по времени случай относится к англо-бурской войне (1899—1902 гг.)[32] и ограничивается конфликт­ными отношениями между Оранжевым свободным государством, Южно-Африканской Республикой (Трансваалем) и Великобританией, обладавшей по отношению к ним верховной властью. Отметим в то же время, что с британской стороны признание состояния войны не распространялось на мятежных буров, проживавших в колониальных провинциях Капской и Наталь[33]. С тех пор встречаются исключительно толкования доктриной тех или иных позиций государств или правительств, которые приравниваются к формам неявного признания состояния войны[34].
Таким образом, приравнивание немеждународного вооруженного конфликта к вооруженному международному конфликту посредством признания состояния войны выглядит в настоящее время как в высшей степени теоретическая возможность. в) вооруженный конфликт — внутренний, но имеет место вмешательство одного или нескольких иностранных государств. Представим себе такой гипотетический случай: на территории того или иного государства разворачивается внутренний вооруженный конфликт между правительственными силами и повстанцами или между организованными вооруженными группами. Если одно или несколько третьих государств вмешиваются в этот конфликт в, интересах одной или обеих сторон, приведет ли это вмешательство к интернационализации конфликта? На практике этот вопрос порождает два других вопроса: — Какова должна быть степень вмешательства, чтобы имел место международный конфликт между вмешивающимся государством и стороной, против которой направлено это вмешательство; — Придает ли иностранное вмешательство международный характер всему конфликту или только конфликтным отношениям между вмешивающимся третьим государством и стороной, против которой направлено его вмешательство? Прежде чем определять пороговый уровень, начиная с которого иностранное вмешательство может интернационализировать конфликт, следует определить, что понимается под вмешательством. В различных резолюциях Генеральная Ассамблея Организации Объединенных Наций с большей или меньшей точностью определила понятие незаконного вмешательства[35]. Однако вопрос, который нас в данном "Случае занимает, касается законности вмешательства не в большей степени, чем применение права вооруженных конфликтов затрагивает законность применения силы. В то же время из определения этого понятия, данного правом дружественных отношений следует, что вмешательство, как и агрессия[36], всегда — акт государства, группы государств и, следовательно, может быть даже актом международной организации. Теперь нам остаётся определить, начиная с какого момента вмешательство – законное или нет — одного либо нескольких третьих государств в тот или иной внутренний вооруженный конфликт придаёт последнему международный характер. Обязательно ли вмешательство должно проявляться в посылке войск? Может ли считаться достаточным всего лишь присутствие/иностранных военных советников? Как быть, если речь идет о наемниках или иностранных добровольцах? Что, наконец, происходит, если оказывается чисто финансовая или материальная помощь военным снаряжением, в области тылового обеспечения, сырьем и т. д.? Рассмотрим отдельно эти четыре ситуации. Если третье государство вмешивается в конфликт, направляя войска для действий в интересах одной из сторон, конфликтное отношение между силами третьего государства и силами стороны, против которой направлено вмешательство, без всякого сомнения, носит международный характер. Противостоящие вооруженные силы принадлежат разным государствам, а то, что вмешивающееся третье государство не признает в своем противнике представителя государства, где происходит вмешательство, не имеет никакого значения. Конвенции по международному гуманитарному праву не подчиняют свое применение формальному взаимному признанию воюющими государствами друг друга в ткачестве. Единственный важный вопрос, подлежащий проверке для применения конвенций, — являются ли государства, находящиеся в конфликте, участниками с конвенций. Кстати говоря, некоторые положения Женевских конвенций четко определяют, что их применение не ставится под вопрос тем, что покровительствуемые лица, принадлежащие к одной из сторон, находящихся в конфликте, оказались бы во власти «правительства или власти не признанных» этой стороной. Остается не приложенным объективный факт, что силы вмешивающегося государства сражаются против сил, принадлежащих другому государству, независимо от того, какие власти осуществляют руководство вторыми: законное правительство или властные структуры, созданные повстанцами. Резолюции Генеральной Ассамблеи ООН запрещают вмешательство во внутренние дела государства, не проводя различия между вмешательством в пользу прави­тельства или части населения: и правительство, и население, по определению, являются составными элементами государства, и международное право не отдает предпочтения ни тому, ни другому в случае гражданской войны[37]. Таким образом, логично наделить и того, и другого равным правом претендовать на то, чтобы представлять государство[38]. В этих условиях третье государство, вмешивающееся в конфликт на стороне существующего правительства против повстанческой стороны, противостоит, следовательно, другому государству. Между ними конфликт носит международный характер. Очевидно, ситуация будет такой же в случае вмешательства третьего государства на стороне повстанцев против законного правительства. Что происходит, когда участие третьего государства выражается только в присутствии иностранных военных советников или технических экспертов в лагере одной из сторон, находящихся в конфликте. Для того чтобы это присутствие могло быть интерпретировано как выражение участия третьего государства в конфликте, должны быть соблюдены два условия: 1° нужно, чтобы эти советники или эксперты непосредственно участвовали в военных действиях, хотя бы консультируя одну из сторон по вопросам выбора ею тех или иных стратегических или технических решений; 2° нужно, чтобы эти советники или эксперты представляли иностранное государство и действовали в этом качестве при стороне, которой они оказывают помощь. Другими словами, они должны осуществлять частицу imperium своего государства происхождения. Согласно выводу Комиссии международного права, сфор­мулированному в Проекте статей об ответственности государств, действие иностранного органа может быть приписано государству его происхождения, если этот орган «продолжает действовать в качестве члена аппарата пославшего его государства и под его эгидой, а между ним и аппаратом государства-получателя не возникает никакой реальной функциональной связи»
Это второе условие реализуется редко; чаще всего эти эксперты или советника откомандировываются соответствующим государством в распоряжение другого государства в рамках программы технического содействия, так что они действуют либо как частные лица[39], либо, при необходимости, как представители государства, получающего содействие в той мере, в какой они действуют в данном случае «в рамках осуществления прерогатив государственной власти страны, в распоряжении которой они находятся»[40]. И в том, и в другом случае конфликт, естественно, остается внутренним.
Таким образом, только если эти советники или эксперты участвуют в конфликте, подчиняясь исключительно государству происхождения, конфликт может принять международный характер между этим государством и силами противной стороны, то есть силами, против которых сражается сторона, получающая содействие от этих советников или экспертов. Нередко вмешательство третьего государства выражается либо в посылке наемников или добровольцев для действий в интересах одной из сторон, находящихся в конфликте, либо просто в том, что оно допускает выезд этих лиц для помощи одной из сторон. Порождает ли это международный конфликт между государством, ответственным за выезд таких лиц, и государством, куда добровольцы направляются сражаться? Практика, довольно разнородная, не дает сколько-нибудь убедительного ответа на этот вопрос. В такого рода случаях МККК обычно воздерживался от квалификации ситуации между вмешивающимся государством и государством, где имеет место конфликт, ограничиваясь требованием исключительно к противоборствующим сто­ронам соблюдать либо общую статью 3, либо все положения Женевских конвенций в случае, если конфликт отмечен масштабными вмешательствами, иными, чем простое участие иностранных добровольцев. В недавних конфликтах неоднократно случалось так, что Совет Безопасности требовал от сторон соблюдения международного гуманитарного права, но не уточнял, идет ли речь о праве, применяемом в международных или немеждународных вооруженных конфликтах. Ничего им не было сказано и о праве, применимом к отношениям между вмешивающимся государством и государством, на территории которого происходит вмешательство. И все же, если иностранные добровольцы, участвующие в конфликте, действуют как представители dе facto государства, из которого они прибыли, что особенно хорошо видно в случае массового вмешательства, было бы логичным заключить, что, как и в случае технических советников, находящихся в исключительном подчинении государства происхождения, конфликт становится международным между этим государством и группировкой, против которой данные добровольцы сражаются в другом государстве. Так, Комиссия международного права поведение «добровольцев», посланных в соседние страны», или же «действия лиц, которым поручено выполнение некоторых заданий на иностранной территории», относит на счет государства, в интересах которого они действуют. Конфликтное отношение между этими лицами и стороной, против которой они сражаются в другом государстве становится отношением между двумя государствами которые соответственно представляют те и другие. Конфликт следовательно носит международный характер. Что происходит, когда вмешательство третьего государства ограничивается существенной материальной помощью одной из сторон находящихся в конфликте? В деле Никарагуа против США (1986 г) Международный суд сделал недвусмысленное заключение о существовании международного вооруженного конфликта между, этими двумя государствами, хотя на стороне «контрас» и не сражались войска США, Международный суд несомненно, основывался в первую очередь на действиях США против Никарагуа, таких, например, как минирование никарагуанских портов. Так - что, исходя из этого, трудно сформулировать вывод относительно того, может ли вмешательство в форме предоставления фондов и военного снаряжения быть достаточным для интернационализации конфликта между вмешивающейся стороной и стороной, против которой направлено вмешательство. Отметим, что, согласно статье 3 (истолкованной а contrano) резолюции «О принципе невмешательства в гражданские войны», которую Институт международного права принял 14 августа 1975 г, факт предоставления одной из сторон, находящихся в конфликте, «технической или экономической помощи», «способной оказать существенное влияние на исход гражданской войны», является незаконным вмешательством[41]. Хотя критерий «существенного влияния» или влияния решающего и относится к Jus contra bellum, нельзя ли использовать его в качестве критерия интернационализации конфликта как признак существования резкого противостояния, пусть даже и не непосредственного, между третьим государством и противной стороной. Однако это рассуждение не согласуется с практикой большинство гражданских войн сопряжено с вмешательством извне, в частности в форме предоставления финансовых средств и военного снаряжения, однако невозможно найти хотя бы один пример того, что только из-за этой формы вмешательства международное сообщество признало бы тот или иной конфликт международным. На самом деле международный вооруженный конфликт, по определению, порождается применением вооруженной силы одним государством против другого. Хотя право дружественных отношений и не дает четкого определения понятия применения силы, целый ряд факторов указывает на то, что сила не включает в себя применение мер экономического характера. Вспомним, прежде всего, отклонение Конференцией в Сан-Франциско в 1945 году известной бразильской поправки к проекту статьи 2, пункт 4, Устава ООН, предусматривавшей включение в понятие силы «угрозы прибегнуть к экономическим мерам и их применения»[42]. Затем, во время работы над Декларацией о дружественных отношениях, позиции стран «третьего мира» и социалистического блока, которые настаивали на включении в понятие силы экономического, политического и военного давления, столкнулась с решимостью западных государств ограничить понятие вооруженной силой. Из-за этого разногласия понятие не было определено[43], однако характерно, что экономическое и политическое давление упоминалось исключительно в контексте вмешательства. Это аргумент в пользу того что сила, как и прежде, ограничена классическим понятием вооруженной силы. Правда это определение «силы» непосредственно затрачивает только jus contfa helium но в той мере, в какой именно несоблюдение jus contra bellum обусловливает применение jus in hello, отсюда можно сделать вывод, что только прямое применение вооруженной силы одним государством против другого может быть квалифицировано как международный вооруженный конфликт. Таким образом, было бы чрезмерным считать при нынешнем состоянии международной практики, что невооруженное вмешательство в немеждународный вооруженный конфликт решение было бы предпочтительней, так как в юридическом плане оно способно обеспечить более эффективную защиту жертв конфликта. Если только отношение прямого вооруженного противостояния между силами вмешивающегося государства и силами противной стороны государства, где имеет место вмешательство, соответствует характеру международного вооруженного конфликта, остается определить, в какой мере это международное отношение способно интернационализировать весь конфликт.
Степень интернационализации конфликта. В доктрине нет единодушия относительно последствий иностранного вмешательства во внутренний вооруженный конфликт. Для некоторых конфликт остается внутренним, несмотря на вмешательство, для других же он становится международным. Этот вопрос стал объектом широкого обсуждения на коллоквиуме, который состоялся в 1970 г в Брюссельском университете[44]. Отметим просто, что предложение Мейровица рассматривать конфликт как серию различных бинарных противостояний (правительство против повстанцев, силы интервенции против повстанцев, силы интервенции против правительства, силы интервенции против сил интервенции) и применять к каждому соответствующий правовой режим кажется на первый взгляд наиболее логичным.
При таком взгляде на вещи отношение между правительственными силами и повстанцами остается внутренним вооруженным конфликтом, тогда как отношение между вмешивающимся государством и группировкой, против которой оно ведет борьбу становится международным вооруженным конфликтом, к которому применяется вся совокупность права вооруженных конфликтов[45]. МККК также изучал эту проблему. На Совещании правительственных экспертов по вопросу о подтверждении и развитии гуманитарного права, применяемого в период вооруженных конфликтов (вторая сессия, 3 мая — 3 июня 1972 г), он представил проект регламента, касающегося внешней помощи в вооруженном конфликте, не носящем международного характера[46]. Этот регламент, который предназначался для того, чтобы стать приложением к Дополнительному протоколу II от 1977 г, основывался на мнениях, более или менее близких к позиции Мейровица, но был более прагматичным и приводил к последствиям одновременно и более ограниченным и более широким Действительно, речь в нем шла не о внутреннем или международном конфликте, а о полном или частичном применении Женевского права Согласно этому проекту вмешательство во внутренний вооруженный конфликт влекло за собой следующие последствия: а) Женевские конвенции 1949г. и Дополнительный протокол I применяются полностью к: 1° конфликтным отношениям между вмешивающимися державами, 2° конфликтным отношениям между существующими властными структурами и державой, вмешивающейся на стороне повстанцев, 3°конфликтным отношениям между законным правительством и повстанцами при условии, что у последних есть правительство, администрация и организованные вооруженные силы, действительно осуществляющие властные функции на части территории. b) III Женевская конвенция 1949 года об обращении с военнопленными и часть IV, касающаяся гражданского населения, Дополнительного протокола I применяются к конфликтным отношениям между законным правительством и повстанцами при условии, что иностранное вмешательство осуществляется в интересах правительства или правительства и повстанцев. После обсуждения во Второй комиссии Совещания проект был в конечном счете отклонен большинством экспертов[47], опасавшихся, что этот проект: — стал бы поощрением восстания и вмешательства в пользу повстанцев, поскольку при соблюдении некоторых условий такое вмешательство мог то бы дать повстанцам доступ к статусу военнопленных, — стал бы препятствием к осуществлению вмешательства, впрочем законного (за исключением случаев национально-освободительных войн), в пользу законного правительства, поскольку, принимая или запрашивая его, правительство в некоторых случаях вынуждено предоставлять мятежникам статус военнопленных. Эти чисто политические предлоги[48] юридически и рационально неосновательны с одной стороны, вмешательство, совершаемое по просьбе или без нее — незаконно, за исключением особого случая контринтервенции и случаев вмешательства, поддержанных ООН, с другой стороны, если мятежники и прибегают к вмешательству извне, это делается не столько для получения лучшего статуса, что, кстати, ненаказуемо, сколько для победы над противником. Отклонение этого проекта не означает, что государства отказываются применять право войны к внутренним вооруженным конфликтам, в которых имеет место иностранное вмешательство. Тем не менее, оно показывает их нежелание признать в качестве международных конфликты, не являющиеся межгосударственными в стро­гом смысле этого слова. С тех пор в сторону юридического дробления конфликта был сделан важный шаг благодаря постановлению Международного суда от 27 июня 1986 по делу о военной деятельности в Никарагуа так как в нем Суд недвусмысленно признан что конфликт был международным между США и Никарагуа но в то же время внутренним между «контрас» и правительством в Манагуа. «Конфликт между силами «контрас» и силами правительства Никарагуа является вооруженным конфликтом, «не носящим международного характера» Действия «кон-трас» против никарагуанского правительства относятся к праву, применяемому к такого рода конфликтам, тогда как действия США в Никарагуа и против этой страны подпадают под действие правовых норм, касающихся международных конфликтов»[49]. Когда иностранное вмешательство принимает массированный характер, возможно ли отделить его от внутреннего конфликта, к которому оно как бы прививается. Не правильнее ли полагать, что вмешательство видоизменяет весь конфликт и делает полностью невыполнимым его разграничение[50]? Так, можно считать, что во Вьетнаме масштаб иностранных вмешательств придавал бесспорно международный характер гражданской войне между Национальным фронтом освобождения и сайгонским правительством[51]. 11 июня 1965 г МККК написал по этому поводу, обращаясь ко всем сторонам «Военные действия, разворачивающиеся на территории Вьетнама как к северу, так и к югу от 17-й параллели, получили в последнее время размах, несомненно придавший им характер международного конфликта, к которому должна применяться вся совокупность норм гуманитарного права»[52]. Сайгон и Вашингтон ответили на это письмо, заявив о своей готовности применять все Конвенции 1949 г, а Ханой и Национальный фронт освобождения сообщили о своем несогласии по вопросу о применимости Конвенций[53]. В других внутренних вооруженных конфликтах, где имели место многочисленные случаи иностранного вмешательства, МККК обращался к сторонам с просьбой предоставить жертвам военных действий статус, определенный Женевскими конвенциями, на что стороны обычно соглашались. Так произошло: - в период после обретения Конго независимости, когда страну раздирали сепаратистские движения и беспорядки, в которых противостояли друг другу конголезцы, бельгийские силы, наемники и войска ООН[54], - во время войны в Йемене, в которой с 1962 г противоборствовали законное республиканское правительство при поддержке контингентов Объединенной Арабской Республики и роялистские племена имама, которым помогала Саудовская Аравия[55], в войне в Камбодже, где с 1970 по 1975 г кхмерские силы правительства Лон Нола с помощью США и Южного Вьетнама противостояли силам GRUNK (Королевского правительства национального единства Кампучии), пользовавшимся поддержкой в частности, Китая и Северного Вьетнама.
Таким образом вмешательство иностранных государств во внутренний вооруженный конфликт способно интернационализировать последний и повлекла за собой применение (пусть даже теоретическое) всего права войны. Однако не всегда это происходит просто Так, один германский суд вынес включение о недостаточности вмешательства Германии в войну в Испании где сражался «Легион Кондор», для того чтобы счесть Германию стороной в конфликте «В любом случае германская поддержка не была в числе основных факторов, приведших к развязыванию граждански войны Напротив, еще в октябре 1936г. германский рейх продолжал рассматривать националистов как мятежников ( .) Принимая в расчет эти факты, невозможно считать Германию стороной в гражданской войне в Испании».
Рассмотрим теперь афганский конфликт Последний, без всякого сомнения, был международным вооруженным конфликтом, хотя бы потому, что СССР оккупировал военными средствами часть территории Афганистана, что, согласно статье 2, часть 2, общей для Женевских конвенций 1949 г, влечет за собой применение всей совокупности положений этих Конвенций, а также, среди прочих последствий, является основанием для действий МККК в данном конфликте. Тем не менее когда МККК предлагал свои услуги СССР, последний переадресовывал предложения МККК афганским властям, которые их отклоняли, «указывая, что ситуация в их стране не подпадает под действие Женевских конвенций»[56]. Независимо от этих превратностей применения in concrete права вооруженных конфликтов, по-прежнему актуален фундаментальный теоретический вопрос становится ли такая интернационализация всего внутреннего вооруженного конфликта «объективно» обязательной для сторон, скажем, в силу наличия определенных фактических условий, или же она зависит от согласия сторон. Некоторые авторы неявно склоняются к первому варианту решения этой альтернативы, считая, что, достигая определенного уровня, вмешательство извне придает международный характер всему внутреннему конфликту[57]. По их мнению, массированное иностранное вмешательство — подобно царю Мидасу, который превращал в золото все, к чему он прикасался, — автоматически интернационализирует все составляющие конфликта. Однако препятствием для принятия этого тезиса является то, что он не был кодифицирован в договорном плане и закреплен в юриспруденции. Зато есть примеры того, что Международный суд проводил четкое различие между конфликтом, в котором противостоят вмешивающееся иностранное государство и национальное правительство, с одной стороны, и конфликтом между мятежниками и национальным правительством — с другой. Что касается практики, о которой говорилось выше, каждый такой случай, конечно, представляет собой прецедент, однако позволительно задать вопрос, не отражает ли эта практика, скорее, произвольное отступление от нормы, меру ex gratia властей, которые соглашаются применить в одном конкретном случае всю совокупность положений Женевских конвенций, а не opimojuns, то есть «убежденность, что эта практик является обязательной ввиду существования правовой нормы». И все же тезис об «объективной» и обязательной интернационализации внутреннего вооруженною конфликта сопровождающегося многочисленными иностранными вмешательствами нам кажется приемлемым в силу простых логических соображении. Начиная с того момента, когда иностранное вмешательство достигает определенного уровня оказывая решающее влияние на продолжение конфликта[58] например, в случае посылки войск и предоставления военного снаряжения, различие, про водимое между народным конфликтом и внутренним конфликтом, становится искусственным. И тот, и другой составляют не более чем две стороны одной и той же реальности. При таких условиях утверждать обратное — «непристойно» и «бесчестно» как говорил П. Мертенс по поводу воины в Биафре[59]. Действительно, если одна из сторон, участвующих во внутреннем вооруженном конфликте, способна продолжать борьбу исключительно благодаря помощи извне, происходит своего рода слияние этой стороны (неважно, правительство ли это или мятежники) и помогающего ей иностранного государства, что является основанием для придания международного характера отношениям между этой стороной и ее противником на национальном уровне. Противоположное решение, то есть проведение различия между немеждународным вооруженным конфликтом и международным вооруженным конфликтом, привело бы к абсурдным последствиям. Как это убедительно продемонстрировали на примере афганского конфликта В.М. Рейзмэн и Дж. Силк, такой подход означал бы, что ситуация, когда одно государство оккупирует другое государство, ставит там марионеточное правительство и предоставляет последнему всю необходимую военную помощь, превращает в немеждународный вооруженный конфликт борьбу, которую население оккупированного государства ведет против марионеточного правительства, являющегося всего лишь инструментом в руках вмешивающегося государства[60]. Кроме того, юридическое разграничение привело бы к тому, что одно и то же действие оказалось бы то разрешенным, то запрещенным в зависимости от того, имеет ли оно место в конфликтных отношениях между противниками, не принадлежащими к одному государству, или между противниками на национальном уровне. Например, комбатант имел бы право на статус военнопленного, будучи взят в плен вмешивающимся государством, и не получал бы такого статуса при захвате противником, принадлежащим тому же государству, что и он, и т.д. Таким образом, как мы это видели, логика разграничения конфликта на международный и немеждународный приводит к абсолютно алогичным результатам. В случае афганского конфликта Генеральная Ассамблея ООН неоднократно требовала «от сторон находящихся в конфликте, неукоснительного применения принципов и норм международного гуманитарного права» (резолюция 41/158, 4 декабря 1986 г (89, в том числе Бельгия, 24-36) § 10, резолюция 42/135, 7 декабря 1987 г. (94, в том числе Бельгия, 22—31) §10), не проводя различия между законным правительством, мятежниками и вмешивающимися сторонами. В 1989 г., после вывода советских войск, Генеральная Ассамблея повторила свой призыв — более того, она потребовала «от всех сторон, участвующих в конфликте, соблюдения» не только «Женевских конвенций 1949 г.», но и «Дополнительных протоколов 1977 г.», хотя Афганистан и не является участником данных Протоколов, кроме того, вызывает вопросы употребление множественного числа (резолюция 44/161, 15 декабря 1989 г, §6, консенсус, резолюция 45/174, § 5,18 декабря 1990 г, консенсус) если конфликт — международный, применяется Дополнительный протокол I, если же конфликт — внутренний, тогда — Протокол II. Однако, может быть, Генеральная Ассамблея придерживается, как и Международный суд, «дуалистического» видения вооруженного конфликта, в котором имеет место иностранное вмешательство, и рассматривает афганский конфликт одновременно как внутренний и международный в зависимости от качества противостоящих сторон? Жаль, если это так. Мы уже видели, почему. Резюмируя, можно сказать, что принцип разграничения конфликта теоретически приемлем, но трудно реализуем на практике и может иногда стать источником несообразностей. Поэтому мы склоняемся к тезису общей интернационализации конфликта при наличии иностранного вмешательства.
Уровень, которого иностранное вмешательство должно достичь, для того чтобы повлечь за собой такие последствия, определить непросто. По нашему мнению, он должен считаться достигнутым, когда иностранное вмешательство позволяет стороне, в пользу которой оно происходит, продолжать военные действия. На основании этого критерия многие прошлые и нынешние конфликты должны были бы считаться международными в силу имевших или имеющих место иностранных вмешательств:
Афганистан, Ливан, Ангола, Камбоджа, Никарагуа, Югославия. Может быть, данный тезис навлечет на себя критику за то, что он способствует расширению конфликта, поскольку, признавая роль вмешивающегося государства, он мог бы стать основанием для распространения театра военных действий на его собственную территорию. Однако такой вывод был бы результатом смешения jus in bello и jus contra bellum. Признание международного характера конфликта означает лишь более эффективную защиту жертв, а во всем остальном продолжает применяться право дружественных отношений. Поддержание или восстановление мира и прекращение вмешательства не перестают от этого быть обязанностями для всех находя­щихся в конфликте сторон. Если сторона, являющаяся жертвой вмешательства, распространит военные действия на территорию вмешивающегося государства, законным основанием для этого будет не интернационализация конфликта, а тот факт, что вмешательство, возможно, соответствует критериям вооруженной агрессии в смысле определения, данного ей Генеральной Ассамблеей ООН в своей резолюции 3314 (XXIX) от 14 декабря 1974 г Если это так, право на законную оборону, предусмотренное статьей 51 Устава ООН, допускает такое расширение конфликта Если это не так, сторона — жертва вмешательства должна ограничить свои оборонительные действия собственной территорией. Таким образом, сама по себе интернационализация конфликта не затрагивает общих норм, относящихся к запрету на применение силы и исключениям из этого принципа, и, следовательно, ин­тернационализация никак не способствует географическому распространению военных действий. г) Вооруженный конфликт является внутренним, но в него вмешивается ООН. Силы ООН могут быть введены в действие во внутреннем вооруженном конфликте на двух основаниях: — в качестве вооруженной силы, образованной на фундаменте статей 43—47 Устава, — в качестве силы по поддержанию мира, имеющей полномочия на насильственные действия в рамках некоторых миссий. Статья 43 и следующие Устава ООН предусматривают, что государства — члены ООН предоставляют свои вооруженные силы в распоряжение Совета Безопасности на основании соглашений, заключаемых с последним. Эти положения никогда не применялись, так как «холодная война» между СССР и западными государствами делала невозможным любое соглашение по этому поводу. Данные статьи не были отменены, и исчезновение биполярности мира в начале 90-х гг. может создать новую динамику, облегчающую их выполнение. Как бы то ни было, ясно, что если бы такие силы были созданы и действовали бы против третьего государства, конфликт носил бы международный характер, поскольку в нем противостояли бы ООН и это государство, то есть два различных субъекта международного публичного права, являющихся иностранными по отношению друг к другу. Тот факт, что третье государство может быть членом ООН, ничего не меняет, поскольку ООН как международная организация обладает правосубъектностью, отличной от правосубъектности составляющих ее государств. Отсюда следует, что вмешательство сил ООН в немеждународный вооруженный конфликт, направленное против одной из участвующих в нем сторон, имело бы те же последствия, что и вмешательство третьего государства в этот конфликт. Что касается сил по поддержанию мира, то они не создаются для осуществления мер принуждения против того или иного государства. Как это неоднократно подчеркивал Меж­дународный суд в деле о расходах, эти силы в принципе не подпадают под действие главы VII Устава Речь идет в действительности о вспомогательных органах, созда­ваемых Генеральной Ассамблеей или Советом Безопасности согласно статьям 22 или 29 Устава, а их развертывание на территории того или иного государства: — члена ООН подчинено согласию этого государства А priori их мандат не включает в себя применение силы, за исключением случаев необходимой обороны, и состоит или состоял, например, в: — «обеспечении прекращения военных действий и .надзоре над ним» между Египтом и Израилем (конфликт в октябре 1956 г.), — «обеспечении безопасности . на временной основе на территории Республики Конго с согласия ее правительства» до восстановления последним своей власти (мятежи и сепаратистские движения в Конго в 1960- 1963 гг.)[61]; — «предотвращении любого возобновления боевых действий и . содействии поддержанию и восстановлению общественного порядка, а также возврату к нормальной обстановке» на Кипре (беспорядки между киприотами греками и киприотами турками в 1964 г.)[62]; — наблюдении за прекращением огня и «предотвращении возобновления боев» между Египтом и Израилем (конфликт в октябре 1973 г.)[63]; — «создании мирных и безопасных условий, необходимых для переговоров о всеобъемлющем урегулировании югославского кризиса» (югославские конфликты 1992 г.)[64]; — облегчении прекращения военных действий и соблюдения соглашения о прекращении огня, содействии политическому урегулированию и обеспечении предоставления гуманитарной помощи в Сомали[65]. При всех различиях формулировок мандата, возлагавшегося на силы ООН по поддержанию мира, можно констатировать наличие одного общего пункта во всех этих миссиях: силы ООН посылаются в ту или иную страну не для того, чтобы включиться в конфликт, в котором участвует данное государство, или во внутренний конф­ликт, разворачивающийся на его территории. Что касается миссии в Конго, в июле 1960 г. было даже недвусмысленно заявлено, что силы ООН «никогда не смогут стать стороной ни в одном внутреннем конфликте, каким бы он ни был»[66] не смогут быть использованы «для обеспечения перевеса определенного политического решения проблем, подлежащих урегулированию, или для содействия установлению существенного политического равновесия в пользу такого решения»[67]. Однако в некоторых случаях события вынуждали Совет Безопасности давать силам ООН по поддержанию мира разрешение на применение оружия против одной из сторон в конфликте. Так, в Конго, в феврале 1961 г., Совет Безопасности призвал силы ООН к тому, чтобы принять «все адекватные меры для того, чтобы воспрепятствовать развязыванию гражданской войны в Конго», включающие «при необходимости, применение силы, когда все другие средства оказались недейственными»[68]. Затем, в ноябре того же года, Совет Безопасности уполномочил генерального секретаря «на принятие энергичных мер, включающих, при необходимости, применение силы» для задержания военного и полувоенного иностранного персонала, находящегося в Конго и не состоящего в ведении командования ООН. Кроме того, Совет Безопасности заявил о своей поддержке центральному правительству Конго и принял решение об оказании помощи последнему «в поддержании общественного порядка и обеспечении целостности государства[69]».
Именно на основании этих положений войска 001 по поддержанию мира в Конго после множества проволочек применили силу 28 декабря 1962 г. для подавления сепаратистского движения в Катанге, лидер которого Моиз Чомбе сдался 14 января 1963 г[70]. А недавно в Югославии Совет Безопасности прямо уполномочил СООНО на применение вооруженной силы не только для самообороны, но и для обеспечения успеха их миссии против всех, кто пожелал бы этому воспрепятствовать[71], в том числе для обеспечения доставки гуманитарной помощи и защиты зон безопасности, учрежденных Советом Безопасности[72].
Аналогичным образом в Сомали Совет Безопасности дал генеральному секретарю полномочия на принятие необходимых мер для осуществления операций по ока­занию гуманитарной помощи, обеспечению безопасности на всей территории, установлению там власти ONUSOM II и задержанию лиц, ответственных за нападения на соответствующие силы ООН[73]. Другими словами, во всех трех рассмотренных случаях Совет Безопасности изменил мандат сил по поддержанию мира, разрешив последним применять оружие в определенных пределах против одной или нескольких сторон, участвующих в конфликте. Таким образом, ООН сама становится стороной во внутреннем конфликте, который происходит на территории, где развернуты силы ООН. Эта ситуация вооруженного противостояния между ООН и одной из сторон в конфликте может быть приравнена к ситуации международного вооруженного конфликта, аналогичной ситуациям, описанным выше, где имеет место вмешательство третьих государств или даже сил ООН наподобие тех, что предусмотрены в статье 43. Из этой ситуации можно сделать такой логический вывод: нападение на силы ООН — несомненно, незаконный акт войны с точки зрения права ООН и резолюций Совета Безопасности. Но является ли также это нападение незаконным актом войны с точки зрения права вооруженных конфликтов? Теоретически на этот вопрос следовало бы ответить отрицательно — тем не менее интересно отметить, что преобладает другое мнение. В докладе о нападении на пакистанских солдат сил ООН в Сомали, имевшем место 5 июня 1993 г., профессор Т. Фарер утвер­ждает, что речь идет о преступном акте с точки зрения сомалийского уголовного права и международного права: «Ни одно деяние по своему характеру лучше не подходит под определение международного преступления, чем применение силы против военнослужащих ООН с намерением помешать им исполнять свои обязанности. Такое применение силы ставит под сомнение способность ООН поддерживать Международный мир и безопасность, а следовательно, — тот минимальный порядок, от которого зависит удовлетворение всех остальных коллективных интересов человечества[74]». Вопрос этот нашел свое решение в Конвенции ООН от 9 декабря 1994 г. о безопасности персонала ООН и связанного с ней персонала[75]: это соглашение рассматривает в качестве нарушения международного права всякое нападение, направленное против членов персонала, задействованного в операциях ООН (убийство, похищение, нанесение ранений и т.п.). Однако в Конвенции указывается, что она не применяется «к операции Организации Объединенных Наций, санкционированной Советом Безопасности в качестве принудительной меры на основании главы VII Устава Организации Объединенных Наций, в которой какой-либо персонал задействован в качестве комбатантов против организованных вооруженных сил и к которой применяется право международных вооруженных конфликтов» (статья 2, пункт 2). Другими словами, нападение организованных вооруженных формирований на силы ООН, которым Совет Безопасности поручил осуществить принудительные меры на основании главы VII (как это было в случае использования сил FORPRONU или ONUSOM), не является нарушением по смыслу Конвенции, если эти силы выполня­ют миссию принудительного характера и столкновение между формированиями обеих сторон приравнивается к международному вооруженному, конфликту. В принципе именно так и следует рассматривать подобные столкновения, поскольку вооруженную борьбу ведут между собой стороны, каждая из которых обладает междуна­родной правосубъектностью. В Конвенции, однако, указывается, что силы, противостоящие силам ООН, дол­жны быть «организованы» и отождествляться с государственной или пол у государственной «воюющей стороной». Но если эти нападения совершают вооруженные банды, которые нельзя рассматривать как «воюющую сторону», к ним применяются положения Конвенции. Afortiori - это относится к подобным действиям, если они направлены против сил ООН, которые не участвуют в операциях принудительного характера. Применение Конвенции к такой ситуации не исключает, однако, применения к ней международного гуманитарного права. Другими словами, если участники таких вооруженных нападений на силы ООН не соблюдают применимые нормы, они должны нести ответственность за свои действия, как это предусмотрено не только Конвенцией, но и правом вооруженных конфликтов. Интересно отметить, что как в случае Югославии, так и в случае Сомали, Совет Безопасности ссылался на главу VII Устава. В некотором смысле эта практика опровергает a posteriori толкование, которое Международный суд дал статусу сил по поддержанию мира в заключении по делу о расходах, заявив, что «операции чрезвычайных сил ООН и сил ООН в Конго не являются принудительными акциями, вписывающимися в рамки главы VII Устава». Это заключение было вынесено 20 июля 1962 г., и, конечно, Международный суд не мог себе представить, что всего через несколько месяцев силы ООН в Конго начнут настоящие военные операции против войск Катанги (28 декабря 1962 г.). В заключение скажем, что одного только присутствия сил ООН по поддержанию мира на территории государства, раздираемого немеждународным вооруженным конфликтом, естественно, недостаточно для интернационализации этого конфликта. Как и в случае классического межгосударственного конфликта, говорить о международном вооруженном конфликте позволительно, только если имеет место столкновение между силами ООН и одной из сторон в конфликте. К тому же следует отметить, что, если это столкновение порождает международный вооруженный конфликт между ООН и противной стороной, само по себе это столкновение не означает интернационализации всего конфликта, особенно, если речь идет о единичном событии. Только в том случае, если данные столкновения приобретают повторяющийся характер и достигают определенного масштаба, можно было бы считать, как и в случае массированной интервенции третьего государства, что интернационализируется весь внутренний конфликт. И каждый раз вывод должен делаться только для одного конкретного конфликта. д) Конфликт является национально – освободительной войной. От признания применимости Женевских конвенций 1949 г. к национально-освободительным войнам до признания того, что эти войны являются международными вооруженными конфликтами, — всего один шаг, и этот шаг будет сделан сначала Генеральной Ассамблеей ООН в резолюции 3103 (XXVIII) от 12 декабря 1973 г. (83 -за, 13 — против, 19 — воздержались), а затем в 1974 г. Комитетом II на Дипломатической конференции по вопросу о подтверждении и развитии международного гуманитарного права, применяемого в период вооруженных конфликтов (70 — за, 21 — против, 13 — воздержались), и, наконец, в 1977 г. той же Дипломатической конференцией на пленарном заседании при 87 голосах — за, 1 — против и 11 воздержавшихся[76].
Эта норма, особенно в первое время, вовсе не воспринималась единодушно, а являлась предметом классического противостояния между социалистическими странами и государствами «третьего мира», с одной стороны, и западными державами — с другой. Западные страны критиковали эту норму за то, что она:
— превращает внутренние по своей сути конфликты в международные вооруженные конфликты; — возлагает слишком трудные юридические обязательства на национально-освободительные движения, учитывая их реальные возможности и используемые ими методы борьбы; — вводит теорию справедливой войны в jus in bello, тогда как последнее индифферентно к законности преследуемых целей. Национально-освободительные войны, рассматриваемые в резолюции 3103 (XXVIII) и статье 1, пункт 4, Дополнительного протекла I Национально-освободительные войны, подпадающие под действие вышеуказанных положений, — это войны, которые народы ведут против: - колониального господства; - иностранной оккупации; - расистских режимов. По этому поводу возникают и два дополнительных вопроса: - Какие народы борются против колониального господства, иностранной оккупации и расистских режимов? - Когда имеет место «борьба», а когда — «вооруженный конфликт»? Народы, борющиеся против господства, оккупации и расистских режимов. В той мере, в какой статья 1, пункт Дополнительного протокола I определяет как международные вооруженные конфликты национально-освободительную борьбу ведущуюся «в осуществлении своего права на самоопределение, закрепленного в Уставе Организации Объединенных Наций и в Декларации о принципах международного права, касающихся дружественных отношений и сотрудничества между государствами в соответствии с Уставом Организации Объединенных Наций» это положение указывает, что именно в праве Объединенных наций нужно искать определение борьбы и бродов, которые ее ведут. Проведем такие изыскания для трех категории народов, которых касается резолюция 3103 (XXVIII) и статья 1, пункт 4, Протокола I. Народы, борющиеся против колониального господства. Это народы, право которых на самоопределение признано Организацией Объединенных Наций, то есть народы неавтономных территорий и территорий под опекой согласно статьям 73 и 76 Устава Организации Объединенных Наций в сочетании с резолюцией 1514 (XV), принятой Генеральной Ассамблеей ООН 14 декабря 1960 г. Однако если народы подопечных территорий четко определены в статье 77 Устава (территории, продолжавшие находиться под мандатом в 1945 г., территории, отде­ленные от государств-противников в результате второй мировой войны, территории, добровольно принявшие режим опеки), дело обстоит иначе с неавтономными терри­ториями, чье определение исходит из практики Генеральной Ассамблеи ООН. Эта практика показывает, что считаются неавтономными территории, которые отвечают определенным материальным критериям, приведенным в резолюции 1541 (XV), принятой Генеральной Ассамблеей ООН 15 декабря 1960 г., о «Принципах, которыми должны руководствоваться государства — члены ООН, решая, применима ли к ним обязанность сообщать информацию, предусмотренную в части 2 статьи 73 Устава». Эти критерии в основном состоят в существовании «территории, географически от­дельной и отличной в этническом и культурном планах от страны, которая ею управляет» (принцип IV), а также в существовании ситуации, когда данные территории поставлены «произвольно . в положение или состояние подчинения» (принцип V). Конкретно, неавтономные территории занесены в список, составленный еще в 1946 г. генеральным секретарем Организации Объединенных Наций, исходя из ответов, добровольно данных государствами - членами ООН, на вопрос, к каким территориям (Применяется статья 73 (ср. A/Res. 144 (II) от 3 ноября 1947 г.). Впоследствии, на основании критериев общего характера, определенных в резолюции 1541 (XV), Генеральная Ассамблея автоматически добавила к списку неавтономных территорий другие территории, такие как португальские и испанские колонии а также Южную Родезию(ср. A/Res 1542 (XV) от 15 декабря 1960 г. 1747 (XV I) от 2S июня 1962 г.) Таким образом, народы, населяющие эти территории рассматриваются как народы колонии и когда они прибегают к вооруженной борьбе чтобы положить конец колониальному правлению эта борьба является национально-освободительной войной подпадающей под действие резолюции 3103 (XXVIII) и статьи 1, пункт 4, Протокола I. Среди территорий фигурировавших в списке в 1992 г.[77] отметим в частности присутствие Западной Сахары Тимора и Новой Каледонии. Что касается последней, она была включена в список решением Генеральной Ассамблеи 2 декабря 19861 в резолюции 41/41 А[78]. Однако если в случае Западной Сахары и Тимора и имеет место освободительная борьба зачисление этих территорий в категорию неавтономных все же несет в себе некую двусмысленность поскольку колониальные державы, управляющие этими территориями, то есть Испания и Португалия никаких властных функции там больше не осуществляют. Тем не менее, Генеральная Ассамблея ООН продолжает считать эти территории «неавтономными» а это означает, что Генеральная Ассамблея все еще считает данные территории колониями либо Испании и Португалии, либо Марокко и Индонезии. Ни одно из этих решений очевидно не может быть признано удовлетворительным так как оба противоречат действительности, которая состоит в том что Испания и Португалия более не управляют этими территориями, а Марокко и Индонезия не являются колониальными державами в обычном значении слова «колониальный» И все же Генеральная Ассамблея считает эти территории неавтономными из чего следует что военные действия, идущие там приравниваются к национально-освободи­тельным войнам, которые подпадают под действие резолюции 3103 (XXVIII) или статьи 1, пункт 4, Протокола I. Будет ли означать допущение что квалификация в качестве неавтономной территории является результатом некорректного употребления терминологии неприменимость вышеупомянутых положений к конфликтам, продолжающимся на этих территориях. По нашему мнению эти конфликты все же подпадают под их действие, однако, не столько в качестве борьбы против колониальной державы, сколько как борьба против иностранной оккупации. Народы, борющиеся против иностранной оккупации. Резолюция 3103 (XXVIII) не проводит четкого различия между этими народами и народами, борющимися против колониального господства поскольку в § 3; этой резолюции говорится о «борьбе народов против колониального и иностранного господства» Так как на Генеральной Ассамблее не было сказано ничего, что могло бы помочь определить реалию или реалии обозначенные выражением «колониальное иностранное господство» (курсив автора) остается только предположить, исходя из контекста того времени, что на самом деле государства имели в виду только «колониальное господство» а слова и иностранное» добавлены просто в целях усиления чтобы подчеркнуть то, что оно идет извне. Нашлось все же одно государство - им оказалась как раз Индонезия, - которое провело различие между понятием колониального господства и понятием иностранного господства. Проголосовав за проект резолюции, Индонезия сформулировала «оговорку относительно выражения «иностранное господство» оставляющего место для толкований способных нанести ущерб единству молодых государств»[79].
В материалах Дипломатической конференции по вопросу о подтверждении и развитии международного гуманитарного права применяемого в период вооруженных конфликтов также не содержится никаких указаний о том как надо различать эти два понятия. Чувствуется что когда социалистические государства и страны «третьего мира» предложили приравнять национально освободительные войны к между народным вооруженным конфликтам они в первую очередь имели в виду борьбу против колониализма Действительно в первых предложениях по тексту говорилось о «колониальном и иностранном господстве» и праве народов на самоопределение[80] и для обоснования необходимости приравнять конфликты, вписывающиеся в эти рамки к международным вооруженным конфликтам всячески подчеркивалась иностранная природа колониализма посредством употребления таких выражений, как «раз личные народы», вторжение или господство осуществляемое «иностранными группами» или армиями пришедшими «из Европы» и т.д[81].
Текст был уточнен в результате сделанной группой латиноамериканских стран поправки[82] которая, в свою очередь в Комиссии стала предметом дополнительной по правки Индии[83]: конфликты которых она касалась были борьбой против «колониального господства и иностранной оккупации» (курсив автора). Протокол заседания и доклад Комиссии не содержал объяснений относительно внесенных изменений[84] и если борьба против иностранной оккупации стала, по всей видимости, рассматриваться как особая форма борьбы против колониального господства текст все же не свободен от двусмысленности в той мере в какой речь в нем идет о борьбе «против колониального господства и иностранной оккупации и против расистских режимов» (курсив автора). Тот факт что предлог «против» повторяется перед словами «расистских режимов» и не повторяется перед словами «иностранной оккупации» может снова создать впечатление что «колониальное господство» и «иностранная оккупация» — синонимичные и взаимозаменяемые выражения призванные усиливать друг друга и охватывающие всего одну реакцию колониальную оккупацию. Однако против такого толкования — тот факт, что право не любит избыточности, а каждому слову должно быть присвоено одно присущее ему значение Может быть эта констатация в меньшей степени относится к резолюциям Генеральной Ассамблеи ООН, где государства охотно пользуются выспренним слогом с многочисленными повторениями, но так должно быть в договорах, — таких например как Дополнительный протокол I, чей текст «должен толковаться добросовестно в соответствии с обычным значением, которое следует придавать терминам договора» (Венская конвенция о праве международных договоров, 23 мая 1969 г., статья 31, пункт 1). Народы, борющиеся против расистских режимов. Если ссылаться на практику Организации Объединенных Наций, надо заметить, что до сегодняшнего дня квалифицировались как «расистские» два режима. Прежде всего, это — Южная Африка, ставшая уже 8 декабря 1946 г. предметом озабоченности Генеральной Ассамблеи ООН, выраженной в резолюции 44 (I), и чья политика «апартеида» была впервые квалифицирована Генеральной Ассамблеей как политика «расовой сегрегации» в резолюции 395 (V) от 2 декабря 1950г. В ту предзакатную эпоху колониализма ООН интересовалась исключительно обращением с лицами индийского происхождения, подвергавшимися дискриминации в Южно-Африканском Союзе, однако с тех пор критика расистского режима Южной Африки распространилась на положение всего небелого населения этой страны, и масштабы осуждения непрерывно росли как на Генеральной Ассамблее, так и в Совете Безопасности[85]. Отметим, что с 1990г. южноафриканское правительство встало на путь отмены апартеида[86], и что этот процесс привел к свободным и демократическим выборам апреля 1994 г[87]. Южная Родезия — второй из осуждаемых ООН расистских режимов Действительно, сразу же после того, как губернатор Ян Смит провозгласил 11 ноября 1965 г. так называемую независимость этой территории, Совет Безопасности в своей резолюции 216 (1965 г.) призвал государства «не признавать незаконный расистский режим меньшинства в Южной Родезии», Затем осуждение этого режима как «расистского режима меньшинства» неуклонно усиливалось вплоть до 1979г., когда Великобритания смогла снова взять под контроль управление этой территорией (см. S/Res. 460 du 21 decembre 1979) и привести данную страну к независимости в 1980 г. В той мере, в какой Южная Родезия и Южная Африка являются или являлись расистскими режимами, а также в той мере, в какой Генеральная Ассамблея ООН признала существование на этих территориях национально-освободительной войны, последняя составляет международный вооруженный конфликт по смыслу статьи 1, пункт 4, Дополнительного протокола I или резолюции 3103 (XXVIII). Государства и национально-освободительные движения, связанные резолюцией 3103 (XXVIII) и статьей 1, пункт 4, Дополнительного протокола I. Определив, каких конфликтов касается норма, относящаяся к интернационализации национально-освободительных войн, мы должны теперь ответить на вопрос, какие государства и какие национально-освободительные движения связаны этой нормой, проводя различие между юридическим значением последней для государств и ее юридическим значением для национально-освободительных движений. Юридическое значение нормы для государств. Тут следует различать три гипотетических случая, в зависимости от условия. Например, государства, столкнувшиеся с национально освободительной войной: — признали резолюцию 3103 (XXVIII); — являются участниками Дополнительного протокола 1; — не связаны ни одним из вышеназванных документов. Государства признали резолюцию 3103 (XXVIII). Эта ситуация касается всех 83 государств, которые проголосовали 12 декабря 1973 г. за данную резолюцию и, следовательно, связаны сформулированными в ней нормативными предписаниями[88]. Эти государства обязаны применять в национально-освободительной войне «Женевские конвенции 1949 г. и другие международные договоры». Однако возникает вопрос необходимо ли формальное присоединение государств к этим актам. По правде говоря, такая обязанность нигде не упоминается ни прямо, ни косвенно в резолюции 3103, из чего можно сделать вывод, что данные документы непосредственно становятся юридически значимыми для государств, проголосовавших за резолюцию 3103, и применяются ipso jure, без всяких иных формальностей к национально-освободительным войнам, с которыми данные государства могли бы столкнуться. Этот вывод соответствовал бы возможности для государств быть связанными обязательствами, вытекающими из Женевских конвенций 1949 г, и Дополнительного протокола I, путем простого признания содержащихся в них положений, согласно статье 2, часть 3, общей, in fine. Женевских конвенций и статье 1, пункт 3, Дополнительного протокола I, в сочетании с предыдущим. Отметим, что в любом случае вопрос о присоединении государств к Женевским конвенциям 1949 г носит весьма академический характер, поскольку почти все государства международного сообщества уже связаны ими.
Государства являются участниками Протокола. Мы здесь исходим из гипотезы, что данные государства не признали резолюцию 3103, иначе это относилось бы к предыдущему случаю. В рамках же настоящей гипотезы государства и национально-освободительные движения связаны в своих взаимоотношениях статьей 1 пункт 4, только в том случае, если и те, и другие согласились быть связанными Протоколом I, первые — согласно, статьям 93 и 94, а вторые — на основании статьи 96 пункт 3.
Эта возможность, предоставленная национально-освободительным движениям, принять на себя обязательства не только по Дополнительному протоколу I (и, следовательно, быть связанными всеми четырьмя Женевскими конвенциями 1949 г. на основании статьи 96, пункт 3, Протокола I), но и по Конвенции ООН 1980 г. о запрещении или ограничении применения конкретных видов обычного оружия, которые могут считаться наносящими чрезмерные повреждения или имеющими неизбирательное действие (Приложение А, статья 7, пункт 4), является логическим следствием приравнивания национально-освободительных войн к международным вооруженным конфликтам считается что в последних противостоят друг другу «державы» — обобщающий термин который может означать и общности, иные чем государства stmto sensu[89]. Следует, однако, повторить тот факт, что национально освободительное движение связывает себя Дополнительным протоколом 1 обязывает его противника соблюдать соответствующие положения в их конфликтных отношениях только в том случае если он сам является участником этого Протокола[90]. Это логично как, к сожалению логична и позиция государств, где идет национально-освободительная война — они вряд ли захотят присоединиться к Дополнительному протоколу I. Государства не связаны ни резолюцией 3103 (XXVIII), ни Дополнительным протоколом I. Можно ли считать, что национально освободительные движения, борющиеся против государств которые формально не связаны этими договорами, — таких госу­дарств как Израиль, Южная Африка, Индонезия или Марокко, — не могут ссылаться в отношении этих государств на международный характер своей борьбы и требовать применения Женевских конвенций 1949 г, которыми данные государства связаны. По-видимому, есть два способа обосновать это требование: — Можно было бы доказать, что интернационализация национально-освободительных войн — обычная норма, выкристаллизовавшаяся в резолюциях Генеральной Ассам­блеи ООН и на Дипломатической конференции по вопросу о подтверждении и развитии международного гуманитарного права, применяемого в период вооруженных конфликтов, и что если государство, которому нужно противопоставить данную норму, согласи лось с последней в одной из этих инстанций, то соответствующая норма его связывает. Например, Марокко проголосовало сначала в Шестой комиссии Генеральной Ассамблеи за проект резолюции[91], ставший впоследствии резолюцией 3103 (XXVIII) на пленарной Ассамблее (в момент второго голосования Марокко не было представлено), а затем, на Дипломатической конференции, за статью 1, пункт 4, Дополнительного протокола I[92]. Таким образом, позволительно утверждать, что эта норма имеет юридическое значение для Марокко в качестве обычая для случая конфликта в Западной Сахаре. Однако для Индонезии, в случае Тимора, доказать это было бы труднее поскольку она хотя и голосовала тоже за вышеуказанные тексты, но сформулирована на Генеральной Ассамблее свою поправку относительно иностранной оккупации, а на Дипломатической конференции по вопросу о подтверждении и развитии международного гуманитарного права, применяемого в период вооруженных конфликтов, уточнила что национально освободительные движения, подпадающие под действие статьи 1 пункт 4, Дополнительного протокола I, — это только те движения которые уже были признаны соответствующими региональными межправительственными организациями, такими как Организация африканскою единства или «Лига арабских государств»[93]. Так как, насколько мы знаем, FRETILIN не был признан ни одной региональной азиатской организацией, утверждения относительно международного характера ведущейся им борьбы не будут иметь юридического значения для Индонезии. — Можно представить себе и присоединение к Женевским конвенциям 1949 г. национально-освободительного движения в качестве «державы» которая «принимает и применяет их положения» согласно общей статье 2, часть 3. Некоторые авторы подчеркивали эту законную возможность на основании того, что: — термин «держава» может охватывать иные властные структуры, чем государство. Так в случае гражданской войны повстанцы могут выступать как власть при наличии определенных фактических критериев, позволяющих признать их в этом качестве[94]. A fortion именно таким образом обстоит дело в случае национально-освободительной войны, в которой большинство государств видят международный вооруженный конфликт, особенно если такая война ведется против колониального или иностранного государства, когда к различию правосубъектности двух народов добавляется различие территории, — допустима аналогия с формулировкой « . к лицам из состава определенных сил ссылающимся на свою принадлежность к правительству или другой власти, не признанным удерживающей в плену державой» (курсив автора), эта квалификация могла бы применяться и к национально-освободительному движению[95]; — существует практика заявлений о признании Женевских конвенций негосударственными общностями. Такие заявления были сделаны Исполнительным комитетом еврейского агентства Палестины и Vaad Leu mi, Верховным арабским комитетом и генеральным секретарем Лиги арабских государств в 1948 г, Временным правительством Алжирской Республики в 1960 г, южно вьетнамским Временным революционным правительством в 1974 г.[96], ООП в 1982 г[97]. (и в 1989 г, но уже в качестве представителя Палестинского государства). Действительно, некоторые из государств, затронутых такими присоединениями, оспаривали последние, однако большинство других государств-участников на них никак не прореагировали, что может быть истолковано как молчаливое согласие с этой практикой[98]. Таким образом оказывается возможным обосновать юридическое значение нормы интернационализации национально-освободительных войн для государств, кото­рые не признали формально резолюцию 3103 (XXVIII) и не присоединились к Дополнительному протоколу I, если можно доказать, что они в той или иной форме признали — неявно или путем молчаливого согласия — данную норму. Если же нет, применяется правило «упорного несогласия»[99], и тогда соответствующие государства этими нормами не связаны. Юридическое значение нормы для национально-освободительных движений. Юридическое значение для национально-освободительного движения нормы интернационализации войны которую оно ведет — вопрос академическим поскольку как правило, признание ее международного характера отвечает пожеланиям этого движения[100]. Требуя такой интернационализации в ООН и на Дипломатической конференции, социалистические государства и страны «третьего мира» всего лишь выражали соответствующее требование национально-освободительных движений.
Значит ли это, что любое национально-освободительное движение способно пользоваться статьей 96, пункт 3, Дополнительного протокола I и статьей 7, пункт 4, Конвенции ООН 1980 г и ссылаться на это в отношениях с государствами - участниками этих договоров. Данные положения не дают четкого ответа на этот вопрос. Если они и предусматривают, что национально-освободительное движение должно представлять народ, от имени которого оно ведет борьбу, критерии этой репрезентативности не уточняются. Следовательно, мы можем предложить некоторые показатели, но нужно помнить, что ни один из них не имеет юридической силы реальность существования движения, территориальное укоренение, признание соответствующей региональной организацией, интенсивность борьбы, контроль территории и т.д.
Другим критерием, дающим тому или иному национально-освободительному движению право ссылаться на Дополнительный протокол I или Конвенцию ООН 1980 г в отношениях с государством-участником, мог бы стать факт обладания национально-освободительным движением вооруженными силами, подчиняющимися внутренней дисциплинарной системе, как это предусмотрено статьей 43 Дополнительного протокола I для определения статуса комбатанта[101]. На практике та или иная национально-освободительная война признается Организацией Объединенных Наций в том случае, когда данная война достигла высокого уровня интенсивности, а это возможно, только если национально-освободительное движение пользуется значительной поддержкой населения[102]. Таким образом, оно удовлетворяет требуемому критерию репрезентативности. Тот факт, что такую войну могут вести одновременно несколько движений, не означает их меньшей репрезентативности естественно, разные группы населения способны породить различные движения. В этом случае все движения должны иметь возможность в равной степени ссылаться на Протокол в отношении государства, против которого они ведут борьбу. Это диктуется интересом жертв. Такой интерес — не просто гуманитарный лозунг, а юридическая обязанность, вытекающая как из духа дого­воров, регулирующих вооруженные конфликты, так и из буквального понимания задач, поставленных в этих документах, а именно, «защиты жертв международных вооруженных конфликтов» (заголовок Протокола I и третья мотивировка преамбулы) Это является юридическим обоснованием для широкой открытости Дополнительного протокола I для национально-освободительных движений. В заключение скажем, что интернационализация национально-освободительных войн ограничилась тремя категориями конфликтов, по поводу которых, впрочем, говорилось, что речь идет о, так сказать, вымирающих видах. Означает ли это, что имевший место гуманитарный прогресс был скорее кажущимся, чем реальным. Действительно, воины против колониальных и расистских правительств исторически обречены на исчезновение вместе с режимами, которые их вызывали[103]. А вот по поводу иностранной оккупации, способной видоизменяться, утверждать подобное бы то бы рискованно Понятие это эволюционирует если сегодня такой национально-освободительную войну, он войдет ipso jure в сферу применения статьи 1, пункт 4. Недавний пример квалификации в 1986 г. Новой Каледонии как неавтономной территории иллюстрирует эту возможность Конечно, Генеральная Ассамблея не пошла на то, чтобы усматривать в FLNKS национально-освободительное движение, но если бы на этой территории развернулась вооруженная борьба, вовсе не исключено, что она была бы тогда приравнена к национально-освободительной войне, что свидетельствует о потенциале этой нормы, гораздо менее «закрытой», чем это может показаться a priori[104]. е) вооруженный конфликт происходит за отделение и создание нового государства. Ввиду отсутствия кодификации по этой гипотезе, нижеследующей анализ носит преимущественно доктринальный и прогностический характер. Следует проводить различие между сепаратистским движением и национально-освободительной войной тогда как в последней противоборствуют колониальное, ра­систское или иностранное правительство и народ, чьей территорией оно управляет и чье право на самоопределение было признано Организацией Объединенных Наций, в войне за отделение противостоят друг другу правительство того или иного государства, с одной стороны, и с другой — население части территории этого- государства, которое желает от него отделиться Отличие от народа, который ведет национально-освободительную войну, состоит в том, что ООН не признает за населением, желающим отделиться, права на подобное отделение. Тем не менее, война за отделение может, как и национально - освободительная война приобрести международный характер, но при условии, что отделение действительно произошло. Если отделение не свершилось, юридический статус воюющих сторон аналоги чен тому, который имеют стороны в немеждународном вооруженном конфликте и они связаны только нормами применимыми к последнему. Если же отделение свершилось, следует различать случай, когда государство от которого произошло отделение, признает последнее, и случай, когда отделение им не признается. Если отделение свершилось, а правительство страны, от которой откололась часть территории, признает отделение, но продолжает борьбу против войск сепаратистов, например, чтобы вернуть себе те или иные части территории, как это делала Сербия в отношении Хорватии, конфликт становится международным, так как наличествуют два государства, а государство-предшественник признало новое государство. Применима ли к конфликту вся совокупность права вооруженных конфликтов в рамках этой гипотезы. Это можно утверждать либо на основании статьи 34, пункт 1а, Венской конвенции от 23 августа 1978 г. о правопреемстве государств в отношении договоров, либо на основании определенного толкования обычая. Рассмотрим отдельно каждую из этих возможностей. Статья 34, пункт 1я, Венской конвенции о правопреемстве государств в отношении договоров гласит, что в случае разъединения частей одного государства, «любой договор, действующий в момент правопреемства государств в отношении всей территории государства-предшественника, остается в силе в отношении каждого го­сударства-преемника, образованного таким образом». Так обстоит дело, если нет иного соглашения между заинтересованными государствами или несовместимости преемственности договора с его предметом, целью или условиями его исполнения (статья 34, пункт 2) Отсюда следует, что в случае югославских конфликтов Женевские конвенции и Дополнительные протоколы, которые связывали Югославию, должны связывать и новые государства, образованные на ее основе (Словению, Хорватию, Боснию и Герцеговину, Македонию, Федеративную Рее публику Югославию). Однако следует отметить, что, хотя в данном случае Венская конвенция и была ратифицирована Югославией, она еще не вступила в силу по состоянию на 31 декабря 1990 г ее ратифицировали или к ней присоединились всего 8 государств, тогда как для ее вступления в силу нужно 15 (статья 49). Можно ли тогда считать, что принципы, сформулированные в статье 34, являются обычными нормами и в любом случае обязательны для государств.
По всей видимости, такой позиции придерживается МККК. Так, констатируя 31 декабря 1992 г, что шесть государств, ранее входивших в состав СССР, четко не зая­вили о своем отношении к Женевским конвенциям и Дополнительным протоколам I и II, МККК тем не менее делает вывод, что эти государства (Армения, Азербайджан, Грузия, Молдова, Узбекистан и Таджикистан), «являясь правопреемниками СССР связаны обязательствами, вытекающими из Женевских конвенций 1949 г. и Прото­колов 1977 г, включая заявление, предусмотренное в статье 90 Протокола I»[105].
История принятия статьи 34 и практика говорят, однако, об обратном статья 34 вряд ли должна рассматривался с точки зрения обычая. В Проекте статей, подготовленном Комиссией международного права, исходный текст (проект статьи 33, пункт 3) предусматривал применение принципа tabula rasa для случаев, когда разделение территории сравнимо с появлением «государства, получившего независимость»[106], то есть когда речь идет о территории, которая до правопреем­ства «была зависимой территорией, ответственность за международные отношения которой осуществлялась Государством предшественником» (статья 2, пункт if). Другими словами, когда отделение выглядело на практике как аналог случая деколонизации, по мнению Комиссии, следовало, на основании идентичности мотивов применять принцип tabula rasa как он применяется к бывшим колониальным и подопечным территориям (статья 16) Делая это, Комиссия кодифицировала то, что, по ее мнению, выглядело если не как норма, то по крайней мере как практика Действительно, Комиссия писала «В случае отделения, за редкими исключениями, практика предшествующая созданию ООН, четко подтверждает принцип tabula rasa. ( ). Практика, возникшая после создания ООН, по-видимому, указывает на то, что, по крайней мере, в определенных обстоятельствах, отделившаяся территория, которая становится суверенным государством, может рассматриваться как новое независимое государство, и к нему должны в принципе применяться нормы проекта, относящиеся к новым независимым государствам»[107]. Однако Дипломатическая конференция отклонила пункт 3 проекта статьи 33, в котором Комиссия международного права применяла принцип tabula rasa к отделениям, сравнимым со случаями деколонизации[108]. Нужно ли делать вывод, что, по мнению Конференции, данная норма не является отражением обычая или, в противном случае, что соответствующий обычай следует скорректировать? По правде говоря, протокол дебатов не позволяет составить четкого мнения по этому вопросу. Некоторые представители возражали не против нормы, а против того, что она приводилась в специальном положении Они считали, что если рассматриваемый случай аналогичен положению нового независимого государства, достаточно применить к нему правила tabula rasa, предусмотренные в проекте статьи 15 (статья 16 Конвенции), не формулируя специального положения Просто нужно расширить, считали они, определение нового независимого государства, с тем чтобы оно охватывало и случаи отделения. Другие представители высказывали мнение, что принцип tabula rasa не следовало распространять на случаи отделения, поскольку, с одной стороны это могло послужить поощрением отделения, и, с другой — применение его равносильно предпочтению права одного государства не поддерживать договорные отношения по сравнению с правом десятков других государств эти отношения сохранить[109]. Многие представители, не высказывая серьезных возражений против реалии, которой касался пункт 3 статьи 33, выражали сомнения относительно его применимости из-за сложности идентификации соответствующих государств[110]. Ввиду разнообразия и противоречивости мотивов, приведших к отклонению пункта 3 статьи 33, становится трудно однозначно утверждать, что это отклонение и, сле­довательно, теперешняя статья 34 отражают решимость полностью исключить применение принципа tabula rasa к государствам, образовавшимся в результате отделения, сравнимого с деколонизацией. В этих условиях соответствующие государства могли бы утверждать, что они формально не связаны договорами международного гуманитарного права, которые связывали государство-предшественника. Примеры, которые мы находим в реальной жизни, неоднозначны. Во время Конференции, проходившей в Гааге 5 ноября 1991 г. по инициативе Европейского сооб­щества, президенты шести республик Югославии заявили, что обязуются уважать международное гуманитарное право. Затем 26—27 ноября 1991 г представители Юго­славского федерального исполнительного совета и республик Сербии и Югославии заявили о своем желании применять в ходе конфликта Женевские конвенции и Дополнительный протокол I[111]. Через некоторое время Словения, Хорватия и Босния и Герцеговина сделали соответственно 26 марта, 11 мая[112] и 31 декабря 1992 г. заявления о правопреемстве[113], которые, «в соответствии с международной практикой»[114], действуют с обратной силой со дня обретения независимости (25 июня и 8 октября 1991 г., 6 марта 1992 г.). Чешская и Словацкая республики тоже сделали, соответственно 5 февраля и 2 апреля 1993 г., заявления о правопреемстве, действующие со дня провозглашения не зависимости, то есть с 1 января 1993 г.[115] Федеративная Республика Югославия (Сербия-Черногория) сочла нужным официально заявить 27 апреля 1992 г, что она принимает на себя правопреемство юго­славского государства и будет соблюдать все его договорные обязательства. Носит ли эта практика декларативный или правообразующий характер в отношении правила о правопреемстве. В обязательстве применять договоры по международному гуманитарному праву или в заявлении о правопреемстве в отношении этих соглашений может выражаться желание как уточнить уже существующее обязательство, так и включить в договор новое обязательство. Правопреемство бывших республик СССР подтверждает, скорее, второе. В Московском меморандуме от 6 июля 1992 г о правопреемстве государств СНГ в отношении договоров, заключенных бывшим СССР, говорится, что вопрос об учас­тии в многосторонних договорах «будет решаться в соответствии с принципами и нормами международного права индивидуально каждым из государств—членов Со­дружества, исходя из конкретного положения каждого из них, а также характера или содержания того или иного договора». Другими словами, государства СНГ применяют принцип tabula rasa каждое государство суверенно решает для себя, будет ли оно осуществлять правопреемство по многосторонним договорам, заключенным ранее СССР. Это значит, что автоматического правопреемства в отношении таких договоров нет, как нет его в отношении конвенций, касающихся права вооруженных конфликтов. Таким образом, именно посредством заявлений о правопреемстве в отношении Женевских конвенций 1949 г. и До­полнительных протоколов к ним некоторые бывшие республики СССР связали себя этими договорами, придав этому правопреемству обратную силу с даты подписания или ратификации Алма-атинской декларации о создании СНГ (21 декабря 1991 г)[116]. Другие же республики предпочли отправить документы о присоединении, вступающие в силу через шесть месяцев, как это предусмотрено заключительными положениями Женевских конвенций (I, 60-61, II, 59-60, III, 139-140, IV, 155-156) и Дополнительных протоколов (1,94—95, II, 22—23)[117].
Впрочем, и сам МККК, который, как мы видели, считал, что государства, ставшие правопреемниками бывшего СССР, связаны обязательствами, вытекающими из Же­невских конвенций и Дополнительных протоколов, поскольку СССР был участником этих договором, стремится, тем не менее к тому, чтобы эти государства конкретно заявили о своем обязательстве соблюдать данные международно-правовые акты. Так, в Rapport d'activite, 1992, p. 116, МККК пишет по поводу Азербайджана «Вопрос о присоединении государства к Женевским конвенциям и Дополнительным протоколам был в центре переговоров, которые велись на протяжении всего года с правительством Народного фронта, который пришел к власти в мае».
Следовательно, практика подтверждает точку зрения Комиссии международного права, согласно которой отделения, аналогичные деколонизации, должны подчиняться, как и последняя, принципу tabula rasa. Эта практика, скорее, опровергает довольно консервативную позицию Венской конференции о правопреемстве государств в отношении договоров, которая заключалась в том, чтобы применить к отделениям принцип преемственности. Если государство, образовавшееся в результате отделения, утверждает, что оно связывается автоматически конвенциями международного гуманитарного права, которые связывали государство-предшественника, нужно ли заключить, что это государство оказывается за пределами действия любой нормы права вооруженных конфликтов? Я так не считаю по нескольким причинам. Прежде всего в той мере, в какой новое государство претендует на вступление в этом качестве в международное сообщество, предполагается его готовность признать, по крайней мере, самые элементарные принципы поведения, принятые б таком сообществе, а это, без всякого сомнения, относится к обычным нормам права вооруженных конфликтов. В случае Югославии Арбитражная комиссия, образованная ЕЭС для сбора информации о некоторых юридических проблемах, воз­никших в результате распада данного государства, сочла, что эта страна подпадает под действие «принципов международного права, которые легли в основу Венских конвенций — от 23 августа 1978 г (правопреемство в отношении договоров) и от 8 апреля 1983 г (правопреемство в отношении имущества, долгов и архивов государств)» и что «кроме того, императивные нормы общего международного права, в частности соблюдение основных прав личности, а также прав народов и меньшинств, обязательны для всех участников правопреемства». Afortion дело обстоит так, если это государство вступает в ООН, поскольку право вооруженных конфликтов является важной составляющей производного права Орга­низации Объединенных Наций[118]. Предполагается, что государство, присоединяющееся к Уставу ООН, принимает «содержащиеся в настоящем Уставе обязательства» (ста­тья 4, пункт 1, Устава), которые включают соблюдение прав человека (статьи 1, пункт 3, и 55 Устава) и всей совокупности производного права[119], включающего, в свою очередь, международное гуманитарное право. Далее, было бы абсурдно констатировать, что в период собственно борьбы за отделение повстанческие силы связаны нормами, применяемыми к немеждународным вооруженным конфликтам, а после достижения независимости данные нормы прекратили бы применяться ipso facto. К отказу от такого вывода должна привести не только его абсурдность (ср. с Венской конвенцией о праве международных договоров, статья 32b). В самом деле, можно даже считать, что, признавая независимость отделяющейся территории, государство-предшественник совершает действие, близкое к классическому признанию состояния войны, которое влечет за собой применение к конфликту всей совокупности законов и обычаев войны. Если правительство государства, от которого произошло отделение, его не признает, ратовать за вышеописанное решение становится сложнее в рамках международного права, которое по сути своей является относительным. Так как правительство государства, от которого произошло отделение, вправе утверждать, что последнее — незаконно и не имеет для него юридического значения, оно может и заявить, что не будет применять к конфликту никаких других норм, кроме тех, которые регу­лировали ситуацию, предшествовавшую отделению, то есть норм, применяемых к немеждународным вооруженным конфликтам. Так, в 50-х гг. в Индокитае позиция Франции заключалась в приравнивании ее противников из Вьетнама к мятежникам, так как она не признавала Демократическую Республику Вьетнам. «В то время тезис, которого придерживалось французское правительство, заключался в приравнивании противной стороны к группе мятежников и рассмотрении событий в Индокитае исключительно с точки зрения внутреннего права. Эта позиция подкреплялась отсутствием международного признания Демократической Республики Вьетнам в качестве государства. В самом деле, лишь в 1950 г. это государство было признано первыми его признали Китай и Советский Союз»[120]. Все же этот тезис может быть скорректирован в сторону большего гуманитаризма в рамках права, которое, как и право вооруженных конфликтов, с одной стороны, в большей степени настаивает на элементах фактического существования, чем на элементах признания[121], и, с другой — провозглашает приоритет интересов жертв над чисто техническими юридическими соображениями. Именно руководствуясь этими критериями, возможно обосновать обязанность для сторон, участвующих в войне за от­деление, применять всю совокупность права вооруженных конфликтов, даже если государство, от которого произошло отделение, не признает последнего. Показательно то, что в случае Боснии и Герцеговины, где боснийские силы сражаются против сербского ополчения Боснии (вероятно, пользующегося поддержкой белградского правительства) и хорватских сил, Совет Безопасности обошелся без того, чтобы задавать себе все эти вопросы, а просто заявил еще раз, «что все стороны должны выполнять обязательства, вытекающие из международного гуманитарного права и, в частности, из Женевских конвенций от 12 августа 1949 г., и лица, совершающие или приказывающие совершать серьезные нарушения Конвенций, несут личную ответственность за подобные нарушения». Аналогичным образом Комиссия ООН по расследованию военных преступлений, совершенных в бывшей Югославии, не вдаваясь во всякие тонкости и нюансы, сочла, что вся совокупность права вооруженных конфликтов применима к территории Югославии «ввиду сложности соответствующих вооруженных конфликтов» и «множественности соглашений по гуманитарным вопросам, которые стороны заключили между собой». Что касается генерального секретаря, он представил на рассмотрение Совета Безопасности Устав Международного трибунала по бывшей Югославии, даже не упомянув о проблеме применимого права Совет Безопасности одобрил этот док­лад и принял Устав Трибунала без изменений. Глава II. Вооружённые конфликты немеждународного характера §1. Понятие и виды вооружённых конфликтов немеждународного характера Если к любому международному вооруженному конфликту применяется вся совокупность права вооруженных конфликтов, к немеждународным вооруженным конфликтам применимы лишь некоторые из его норм. Кроме того, нормы эти не остаются неизменными для всех конфликтов. Действительно, на сегодняшний день существуют, кроме общих норм международного права и внутреннего права, связывающих государство и четыре группы норм, специально предназначенных для немеждународных вооруженных конфликтов:
- статья 3, общая для всех четырех Женевских конвенций 1949 г.; - статья 19 Гаагской конвенции 1954 г. о культурных ценностях; - дополнительный протокол II от 1977 г. к Женевским конвенциям 1949 г.; - протокол II к Конвенции 1980 г. (с поправками и дополнениями, внесенными в 1996 г.).
Однако если Дополнительный протокол II определяет немеждународные вооруженные конфликты, к которым он применяется, то же нельзя сказать о вышеупомянутых статьях 3 и 19. На основании этого доктрина совершенно справедливо заключает, что существуют различные типы конфликтов, которые, в зависимости от степени их интенсивности, подпадают под действие либо вышеупомянутых Протокола и общей статьи 3, либо только статьи 3[122]. Довольно любопытно, что никогда не упоминается статья 19 Конвенции 1954 г., но, поскольку она была принята всего через пять лет после Женевских конвенций 1949 г., следует считать, что она применяется в тех же условиях, что и статья 3. Содержание этих норм меняется в зависимости от природы конфликта, точнее, в зависимости от интенсивности и масштаба военных действий: чем серьезнее немеждународный вооруженный конфликт, тем многочисленнее и сложнее нормы права вооруженных конфликтов, которые к нему применяются. A contrario, если масштаб вооруженного конфликта остается ограниченным, к нему применяются всего несколько минимальных норм. Здесь необходимо отметить, что эти нормы продолжают применяться в качестве гуманитарного минимума и в более крупных конфликтах, в том числе в международных вооруженных конфликтах, как это признал Международный суд в деле Никарагуа против США (1986)[123], отклонив тезис, который, по-видимому, исключал применение общей статьи 3 к международным вооруженным конфликтам[124]. Эта система норм может быть представлена в виде концентрических окружностей: — в центре расположены самые элементарные нормы (статья 3, общая для Женевских конвенций), применяемые ко всем конфликтам[125]; — в промежуточную окружность следует поместить те же нормы, к которым добавятся другие нормы, применяемые к немеждународным вооруженным конфликтам определенного масштаба; — внешняя окружность отведена для совокупности норм права вооруженных конфликтов. Каждая окружность соответствует определенному типу конфликта и типу нормы, но если нормы, применяемые к конфликтам, расположенным в центральной окружности, также применимы к конфликтам одной из периферических окружностей, обратного не происходит. Немеждународные вооруженные конфликты, рассматриваемые в Дополнительном протоколе II Эти конфликты определены в статье 1 Протокола II. Речь идет о конфликтах, противопоставляющих вооруженные силы договаривающейся стороны вооруженным силам какого-либо антиправительственного движения или организованным вооруженным группам. Последние должны находиться под ответственным командованием, контролировать часть территории, чтобы быть в состоянии вести непрерывные военные операции и применять Протокол. Это означает, например, что повстанческая сторона должна занимать определенную территорию, чтобы иметь возможность удерживать военнопленных, обеспечивать им гуманное обращение, подбирать и выхаживать раненых (статьи 5,7) и т. д. Из сферы применения Протокола безоговорочно исключены ситуации напряженности и беспорядков внутри страны - «такие как беспорядки, отдельные и споради­ческие акты насилия и иные акты аналогичного характера» (статья 1, пункт 2). Другими словами, вооруженные конфликты, рассматриваемые в Протоколе II, настолько близки к конфликтам, которым Институт международного права дал определение в 1900 г., что по их поводу третьи страны могли признать состояние войны: ведь повстанцам приходилось формировать официальное правительство, контролировать часть территории и соблюдать законы и обычаи войны[126]. В то же время один из авторов подчеркивает, что контролируемая территория может быть и относительно небольшой. Достаточно, «чтобы каждая сторона распола­гала очень небольшим территориальным ядром, лишь бы оно составляло некий микрокосм, внутри которого данная сторона осуществляла бы абсолютный и постоянный контроль во время вооруженного конфликта и была бы в состоянии удовлетворять требованиям военного характера, фигурирующим в статье 1, и выполнять обязательства по соблюдению положений Протокола, приведенных в следующих статьях. Масштабы города, а тем более столицы, как правило, позволяют этого достичь»[127]. Это широкое толкование статьи 1 не противоречит ни букве, ни духу последней. Среди юридических проблем, возникающих в связи со статьей 1, мы рассмотрим две: — применение Протокола II к вооруженному конфликту, в котором противостоят друг другу две вооруженные группы; — квалификация ситуации вооруженного конфликта, регулируемого Протоколом II. На первый взгляд, Протокол II не применяется к вооруженным конфликтам, которые могут возникнуть между организованными вооруженными группами, ни одна из которых не представляет существующее правительство, первоначальный проект МККК действительно касался, среди прочего, столкновения между организованными группами без участия правительственных сил, однако текст, принятый в конечном счете, похоже, не предусматривает такой ситуации, поскольку в нем рассматриваются исключительно конфликты, в которых вооруженные силы «одной из Высоких Договаривающихся Сторон» противопоставляются «антиправительственным вооруженным силам или организованным вооруженным группам»[128]. Правда, позволительно задаться вопросом, действительно ли этот текст исключает возможность столкновения между неправительственными организованными вооруженными группами. Отметим тот факт, что ни доклады Рабочей группы Комиссии, ни доклады Комиссии пленарному заседанию Конференции не упоминают об этом исключении, а также то, что вооруженная организованная группа, не подчиняющаяся существующему правительству, может претендовать на представление государства, в котором происходит конфликт, и стать, в свою очередь, «Высокой Договаривающейся Стороной», с того момента как правительство теряет способность контролировать всю свою территорию, в том числе действия одной или не­скольких вооруженных групп, у него не больше оснований, чем у последних, для претензий на то, чтобы продолжать представлять государство и требовать эксклюзивного статуса «Высокой Договаривающейся Стороны». Таким образом, эти вооруженные группы могут утверждать, что они представляют Высокую Договаривающуюся Сторону, и было бы нарушением принципа невмешательства отказывать им в этом праве, поскольку существующее правительство более не в состоянии управлять ситуацией на всей территории государства. Следовательно, не исключается возможность применения Протокола II к столкновениям между организованными вооруженными неправительственными группировками, если одна из них утверждает, что она представляет государство, и, естественно, если эти группы отвечают также другим условиям статьи 1. Теперь остается определить, кто квалифицирует конфликт как вооруженный и, следовательно, подпадающий под действие данного положения. Это нас подводит ко второй из вышеупомянутых проблем.
Во время рассмотрения Дипломатической конференцией условий применения Протокола II многие государства энергично поддержали тезис, согласно которому именно государству, на территории которого происходит конфликт, принадлежит право определять, подпадает последний или нет под действие Протокола II. По мнению этих государств, любое другое решение явилось бы вмешательством во внутренние дела государства, раздираемого вооруженным конфликтом[129]. Предлагать оставить квалификацию на усмотрение государства было равнозначно стремлению восстановить институт признания состояния воины[130]. К счастью, это предложение отклонили большинство государств[131]. Это означает, что вступление Протокола в силу зависит исключительно от «объективной» реализации условий, сформулированных в статье I[132], а не от декларации о применимости, исходящей от существующего правительства, как это иногда утверждалось[133].
Естественно, можно сожалеть о том, что критерии применения Протокола II носят чрезвычайно ограничительный характер и что их реализация все же зависит от неизбежно субъективной оценки ситуации квалифицирующим органом[134], однако это несовершенство системы свойственно самой сущности квалификации. Тем не менее, отклонив тезис, согласно которому применение Протокола должно зависеть от решения правительства заинтересованного государства, Дипломатическая конференция неявно признала за любым компетентным органом право квалификации конфликта. Следовательно, это может быть и правительство, борющееся против восстания, и сами повстанцы, при том, что квалификация одной стороны не будет обязывающей для противной стороны. Это может быть также третье государство или международная организация[135], которая могла бы при необходимости, если ее полномочия это позволяют навязать свою волю. Такое значение имело бы, например, для государств — членов ООН, согласно статье 25 ее Устава, решение Совета Безопасности[136]. Наконец, квалификация может исходить от суда — внутреннего или международного[137]. Суд, в рамках какого-либо разбираемого дела, имеет полное право квали­фицировать конфликт на основании критериев статьи 1. Его решение могло бы стать и обязывающим для государственного деятеля, оспаривающего такую квалификацию. Представим себе, что исполнительная власть отказывается признать существование вооруженного конфликта по смыслу статьи 1 в стране, где действия администрации могут быть подконтрольны судебной власти. Последняя все же могла бы утверждать в отношении данного конкретного случая, что такой конфликт на самом деле существует. Ниже есть пример анализа, на основании которого правительство одного государства приходит к заключению, что на территории иностранного государства имеет место вооруженный конфликт, предусмотренный Дополнительным протоколом II. В данном случае речь идет о ноте от 20 января 1986 г[138]. Управления международного публичного права федерального департамента иностранных дел Швейцарии по поводу ситуации в Сальвадоре: «(Перевод): . 1. Сальвадор ратифицировал все четыре Женевские конвенции 1949 г. 17 июня 1953 г. Он также ратифицировал оба Дополнительных протокола 23 ноября 1978 г. 2. На вопрос о применимости Дополнительного протокола II, касающегося защиты жертв немеждународных вооруженных конфликтов, к конфликту, в котором про­тивостоят друг другу регулярные войска Сальвадора и Фронт национального освобождения имени Фарабундо Марти (ФНОФМ), дается положительный ответ. Основания для такого ответа следующие: а) Статья 1 Дополнительного протокола II так определяет сферу применения Протокола: «1. Настоящий Протокол . применяется ко всем вооруженным конфликтам . происходящим на территории какой-либо Высокой Договаривающейся Стороны между вооруженными силами и антиправительственными вооруженными силами или другими организованными вооруженными группами, которые, находясь под ответственным командованием, осуществляют такой контроль над частью ее территории, который позволяет им производить непрерывные и согласованные военные действия и применять настоящий Протокол. 2. Настоящий Протокол не применяется к случаям нарушения внутреннего порядка и возникновения обстановки внутренней напряженности, таким как беспоряд­ки отдельные и спорадические акты насилия и иные акты аналогичного характера, поскольку таковые не являются вооруженными конфликтами». Материальная сфера применения Протокола определена, таким образом, на основе чисто объективных критериев. Как и в случае Женевских конвенций, в том, что касается и международных вооруженных конфликтов, и немеждународных вооруженных конфликтов, которые рассматриваются в статье 3, общей для четырех Кон­венций, наличие всех сформулированных объективных условий автоматически влечет за собой применение Протокола. Стороны, находящиеся в конфликте, не должны оценивать обстановку, как она представляется на территории государства, где происходит их противостояние. Среди объективных условий, о которых идет речь, фигурирует своего рода «критерий эффективности», применимый и к антиправительственной стороне. Речь о нем пойдет ниже. Герилья в Сальвадоре включает в себя прежде всего военное крыло, состоящее в основном из пяти групп (Народный фронт освобождения имени Фарабундо Марти (FPL), Революционная народная армия (ERP), Вооруженные силы национального сопротивления (FARN) и Революционная партия Центральноамериканских трудящихся (PRTC), составляющих объединение, называемое Фронт национального освобождения имени Фарабундо Марти (FMLN)). Она также включает в себя политическое: крыло (Революционный демократический фронт, FDR), объединяющее политических представителей военных групп, а также гражданские объединения левого толка, такие, например, как партии Г. Унго и Р. Саморы, Различные группы координируются органами военного и политического руководства, которые обеспечивают их взаи­модействие. Однако вряд ли можно говорить о согласованном ведении операций в смысле совместных подготовки и осуществления военных действий. Тем не менее, нет необходимости достигать такой высокой степени интеграции в организационном плане. Требование контроля, осуществляемого над частью территории, применять недюсто. Вообще, есть основания констатировать ослабление влияния герильи в течение последних лет, что объясняется, с одной стороны, возросшими мобильностью и эффективностью сальвадорской армии (военная техника и помощь США в области строевой подготовки и разведки); с другой — изменениями политического характера. В настоящий момент Фронт национального освобождения имени Фарабундо Марти (FMLN) осуществляет в обитаемых сельских районах провинций Чалатенанго и Морасан (северная граница с Гондурасом), а также провинций Сан-Мигель и Усулутан (юго-запад) весьма эффективный контроль, который позволяет ему успешно противостоять операциям правительственных войск. Что касается его собственных операций предпринимаемых силами, эквивалентными роте, вне этих районов, как это практиковалось всего несколько лет назад, они стали более редкими из-за возросшей эффективности действий правительственных сил. Кроме того, Фронт осуществляет в некоторых районах гражданский контроль, сравнимый с контролем государственной администрации (полиция, школы, сбор налогов). В заключение позволительно утверждать, что, несмотря на свое очевидное ослабление, FMLN продолжает контролировать на более или менее постоянной основе около четверти территории страны, куда сальвадорская армия не может проникнуть, не рискуя быть атакованной. С военной точки зрения сейчас можно говорить о положении равновесия.
Статья 1 Протокола II требует также, чтобы повстанцы были в состоянии «применять настоящий Протокол». Таким образом, следует установить, может ли антиправительственная сторона обеспечить применение данного документа в обстановке, которая фактически существует. Делает ли она это на самом деле, значения не имеет. Учитывая обстоятельства, описанные выше, а также особенности войны, ведущейся методами герильи, на этот вопрос тоже дается положительный ответ, так как герилья осуществляет над определенными частями территории контроль, который позволяет ее участникам, в частности, выхаживать раненых и больных, обеспечивать гуманное обращение с пленными и соблюдать другие требования статьи 4 Протокола (например, запрещение пыток, коллективных наказаний, взятия заложников, террористических актов против третьих лиц и изнасилования). Наконец, сторонами, участвующими в этом немеждународном конфликте, являются, с одной стороны, сальвадорская армия и, с другой — организованные вооруженные группы, не принадлежащие к составу вооруженных сил.
Из сказанного выше следует, что в настоящий момент условия, сформулированные в статье 1, объективно соблюдены. Таким образом, FMLN отвечает вышеуказанному «критерию эффективности», следовательно, Протокол II применим. Этот вывод подкрепляется следующими факторами: b) Генеральная Ассамблея, Экономический и социальный Совет, а также Комиссия ООН по правам человека неоднократно выражали свою озабоченность по поводу ситуации в Сальвадоре и недвусмысленно требовали соблюдения Женевских конвенций и обоих Дополнительных протоколов ( .). c) В 1978 г. Сальвадор одним из первых ратифицировал Дополнительные протоколы. В тот момент конфликт на его территории уже начался. Это свидетельствует о том, что во всяком случае сальвадорское правительство рассматривало возможность применения Протокола II к данному конфликту. d) Известно, что в 1984 г. состоялись две встречи между правительством и FMLN в присутствии представителей других государств (в том числе Швейцарии), которые должны были обеспечить безопасность этих встреч. Участие представителей третьих, стран является дополнительным аргументом в пользу применимости статьи 1 к данному конфликту. e) Наконец, следует отметить деятельность Международного Комитета Красного Креста (МККК). В отличие от других Центральноамериканских государств в Сальвадоре обе стороны легко доступны для МККК, который не наталкивается в своей работе на слишком большие препятствия .». Действительно, в своей деятельности по защите жертв конфликта в Сальвадоре МККК опирается одновременно на общую статью 3 и на Дополнительный протокол II[139]. Иные немеждународные вооруженные конфликты Теперь предстоит определить иные немеждународные вооруженные конфликты а именно, те, которых касается статья 3, общая для Женевских конвенций 1949 г., и статья 19 Гаагской конвенции 1954 г. о защите культурных ценностей в случае вооруженного конфликта. Как мы уже отмечали выше, вопросы, возникавшие в плане доктрины, обусловлены в первую очередь материальной сферой применения статьи 3, а не статьи 19[140]. Тем не менее, по всей видимости, можно утверждать, не боясь совершить ошибку, что статья 19 предназначена для применения в ситуациях, аналогичных тем, которые рассматриваются в статье 3, поскольку там используется то же выражение — «вооруженные конфликты, не имеющие международного характера» — без более детального определения. Следовательно, соображения, приведенные ниже, относятся к немеждународным вооруженным конфликтам, которых касаются и общая статья 3, и статья 19. Вооруженные конфликты, которых касается статья 3, не имеют никакого официального определения. После многочисленных дискуссий Дипломатическая конференция 1949 г. в конечном счете, отказалась от попыток дать подобное определение, поскольку это было чревато сужением соответствующего понятия, что не соответ­ствовало поставленным целям[141]. Действительно, воздержавшись от уточнения понятия, можно избежать «введения условия, способного привести заинтересованное законное правительство к отказу от применения статьи 3»[142]. Это отсутствие определения не решило проблемы, и начиная с 1949 г. предпринимались неизменные усилия со стороны государств и МККК в рамках доктрины определить с большей или меньшей степенью точности содержание данного понятия. В той мере, в какой статья 3 применяется только к немеждународным вооруженным конфликтам, а не к мятежам, актам терроризма или бандитизма, или к каким-либо действиям, относящимся к «поддержанию порядка», важно знать, где кончаются одни и начинаются другие. С 1949 г. произошла некоторая эволюция. Во время Дипломатической конференции 1949г. ситуации немеждународных вооруженных конфликтов, на которые ссылались государства, более или менее соответствовали гражданским войнам в том виде, в каком они осматривались в 1900 г. Институтом международного права: повстанцы удерживают часть территории государства, осуществляют на ней суверенные права и воюют посредством организованной армии с соблюдением законов войны. Однако уже в 1949 г. эти конфликты упоминаются с целью проиллюстрировать понятие, а не жесткое ограничение его рамок. Как подчеркивает МККК в комментарии к статье 3, в общем, важно «наличие военных действий, в которых участвуют вооруженные силы». Такая формулировка, которая, возможно, выходит за пределы того, что государства были готовы принять, превосходит по гибкости и широте охвата ту, которую ре­комендовал Институт международного права. Исключение требования, согласно которому повстанцы должны осуществлять суверенные права на части территории, по­зволяет включить в понятие значительное число действий. Эта мысль высказывалась также в рамках работы комиссий экспертов, которые в 1955 и 1962 г. занимались определением немеждународного вооруженного конфликта. В докладе Ж. Жиделя о работе Комиссии в 1955 г. проводится различие между немеждународным вооруженным конфликтом и внутренними беспорядками (к которым статья 3 не применяется), основанное на том, что в первом противостоят друг другу «стороны», в то время как во вторых правительство противостоит лицам, стороной не являющимся[143]". Однако учащение ситуаций подобного рода заставляет рассматривать вопрос об их возможном подчинении статье 3[144]. По мнению Комиссии 1962 г. (докладчик Р. Пенто), «существование вооруженного конфликта по смыслу статьи 3 не может оспариваться, если враждебные действия, направленные против законного правительства, носят коллективный характер и отличаются минимумом организованности. В этом плане следует принимать в расчет, но не обязательно в совокупности, такие факторы, как длительность конфликта, численность повстанческих групп и их командный состав, их дислокация или их операции на части территории, степень отсутствия безопасности, наличие жертв, средства, введенные в действие законным правительством для восстановления порядка, и т. д.»[145]. Другие эксперты, собранные МККК в 1969 г., одобрили эти критерии, но сочли 1 необходимым подчеркнуть, что толкование их не должно быть слишком строгим[146]. Таким образом, между 1949 и 1969 г. можно проследить определенную преемственность в установлении критериев немеждународного вооруженного конфликта: с одной стороны, находящиеся в конфликте субъекты должны обладать минимумом организованности, более или менее соответствовать определению «сторон» и иметь вооруженные силы; с другой — их конфликтные отношения должны достичь уровня открытых и коллективных военных действий. Теоретически данные критерии должны позволить отличить разновидности вооруженной борьбы, подпадающие под действие статьи 3, от любой другой ситуации. Их сочетание является необходимым минимумом для того, чтобы то или иное вооруженное противостояние вошло в сферу действия статьи 3.
Действительно, практика показывает, что ситуации, в которых в результате вмешательства МККК правительства и (или) повстанческие силы признавали применимость статьи 3, в более чем достаточной степени соответствовали вышеуказанным критериям: Гватемала 1954 г.), Алжир (1955г.), Ливан (1958г.), Куба (1958 г.), Йемен (1962г.), Доминиканская Республика (1965г.), Нигерия-Биафра (1969—1970 гг.);
Восточный Тимор (1975 г.), Филиппины (1991 г.)[147]. Кроме того, по мнению одного из авторов, существуют также несколько конфликтов, где стороны неявно, согласились применять статью 3: Индокитай (1946-1954 гг.)[148], Коста-Рика (1955 г.), Лаос (1959-1975 гг.), Ангола, Гвинея-Биссау, Мозамбик (1961—1974 гг.), Ангола (1974 г.), Кипр (1955- 1958 гг.) и т. д[149]. МККК также предлагал свои услуги на основании статьи 3 противостоящим сторонам в Судане с 1986 г. (правительственные силы против Армии Суданского народно-освободительного движения)[150] и в Сомали с 1988 г. (правительственные силы против Сомалийского национального движения)[151], показывая этим, что данные конфликты подпадают под действие указанного положения. Напротив, МККК не ссылался на статью 3 ни по поводу конфликта в Мозамбике между законным правительством и RENAMO (Национальное сопротивление Мозамбика), ни в конфликте в Эфиопии между законным правительством, с одной стороны, и EPLF (Народно-освободительный фронт Эритреи) и TPLF (Народно-освободительный фронт Тигре) — с другой, хотя в обоих случаях МККК предпринимал действия, чтобы оказать помощь жертвам и попытаться получить возможность посещать пленных[152]. Создается впечатление, что при определении конфликта МККК все реже стремится применять положения статьи 3 или Дополнительного протокола II. Так, в 1991 — 1992 гг., предпринимая те или иные действия во внутренних вооруженных конфликтах и ситуациях внутренних беспорядков, МККК только в ходе конфликта в Сальвадоре специально указал на необходимость применять общую статью 3 и Дополнительный протокол II. Ангола, Мозамбик, Либерия, Эфиопия, Уганда, Руанда, Бурунди, Сомали, Судан, Перу, Афганистан, Камбоджа, Шри-Ланка, Индонезия, Ливан — всюду, где возникала чрезвычайная ситуация, МККК предпочитал говорить о «гуманитарной помощи», «гуманитарной миссии» или «гуманитарной деятельности», не делая больше других ссылок на применяемое к данным ситуациям право. §2. Нормы международного гуманитарного права, применяемые к вооружённым конфликтам Женевская конвекция о защите жертв войны.Начиная с принятия в 1949 году Женевских конвенций о защите жертв войны, в международном праве было введено понятие вооруженного конфликта, не носящего международного характера. Еще в 1949 году из проекта ст. 3 Женевских конвенций, предложенного Международным Комитетом Красного Креста, были исключены такие понятия, как "гражданская война", "колониальные конфликты", "религиозные войны". Как полагал профессор Сиордет, исключение этих терминов объяснялось тогда необходимостью не допустить формализации ситуации. Ситуация, которая, по его мнению, "смогла отрицательно повлиять на действие ст. 3 Женевских конвенций, в которых содержится минимум правовых гарантий в случае возникновения вооруженного конфликта, не носящего международного характера, так как те или иные конфликты такого рода могли и не Л соответствовать указанным понятиям"[153]. Другой причиной, по мнению юриста Мбатны из Чада, явилось "нежелание колониальных держав (их было большинство на Женевской дипломатической конференции 1949 г.) включить в это понятие колониальные войны — то есть национально-освободительные войны, которые они рассматривали, как входящие в область их внутренней компетенции"[154]. Действительно, такие конфликты долгое время рассматривались как внутренне дело государств, и какой-либо интерес к ним со стороны других субъектов международного права воспринимался, как недопустимое вмешательство или интервенция. Однако, уже в Уставе ООН в п. 7 ст. 2 устанавливается, что принцип невмешательства не распространяется на применение принудительных мер на основании главы VII Устава ООН. Включение в Женевские конвенции специальной ст. 3 о вооруженных конфликтах, не носящих международного характера, является большим достижением в развитии международного права, в частности, международного гуманитарного права, так как впервые под защиту международного права были поставлены те категории комбатантов, которые ранее не имели такой защиты[155]. Ст. 3, общая для всех четырех Женевских конвенций о защите жертв войны от 12 августа 1949 года, гласит: "В случае вооруженного конфликта, не носящего международного характера и возникающего на территории одной из высоких договаривающихся сторон, каждая из находящихся в конфликте сторон будет обязана применять, как минимум, следующие положения: 1) Лица, которые непосредственно не принимают участия в боевых действиях, включая тех лиц из состава вооруженных сил, которые сложили оружие, а также тех, которые перестали принимать участие в военных действиях вследствие болезни, ранения, задержания или по любой другой причине, должны при всех обстоятельствах пользоваться гуманным обращением без всякой дискриминации по причинам расы, цветы кожи, религии или веры, пола, происхождения или имущественного положения или любых других аналогичных критериев. С этой целью запрещается, и всегда и всюду будут запрещаться следующие действия в отношении вышеуказанных лиц: а) посягательство на жизнь и физическую неприкосновенность, в частности, всякие виды убийства, увечья, жестокое обращение, пытки и истязания; б) взятие заложников; в) посягательство на человеческое достоинство, в частности, оскорбительное и унижающее обращение; г) осуждение и применение наказания без предварительного судебного решения, вынесенного надлежащим образом учрежденным судом при наличии судебных гарантий, признанных необходимыми цивили­зованными нациями. 2) Раненых и больных будут подбирать и им будет оказана помощь. Беспристрастная гуманитарная организация, такая, как Международный Комитет Красного Креста, может предложить свои услуги сторонам, находящимся в вооруженном конфликте. Кроме того, находящиеся в конфликте стороны будут стараться путем специальных соглашений ввести в действие все или часть остальных положений настоящей конвенции. Применение предшествующих положений не будет затрагивать юридического статуса находящихся в конфликте сторон". Принятие ст. 3, общей для Женевских конвенций, бесспорно, явилось шагом вперед в развитии международного права. Однако, наряду с ее достоинствами, о которых шла речь, эта статья страдает существенными недостатками, на которые указывают многие авторы. К числу этих недостатков следует отнести, например, отсутствие определения вооруженного конфликта, не носящего международного характера, что, конечно, затрудняло проведение каких-либо различий между этим понятием и понятиями гражданской войны, национальной освободительной войны, а также ситуаций, нарушающих внутренний порядок и создающих обстановку внутренней напряженности.
В статье 3 лишь косвенно обозначена сфера её применения. Непосредственно применимые критерии для выявления наличия «вооруженного конфликта», не носящего международного характера и возникающего на территории одной из договаривающихся стран должны определяться практикой государств и юридической литературой. Вопрос вопросов заключается в том, при каком уровне насилия конфликт перестает быть внутренней проблемой государства и превращается в объект международного права.
В «Комментариях к Женевским конвенциям» под редакцией Пикте, в которых анализируются дискуссии на дипломатической конференции 1949 года, содержится ряд важных выводов. Согласно им статья 3 применена, когда правительство и повстанцы противостоят друг другу в военных действиях с участием большого количества людей и применением оружия. Правительство, как правило, использует в таких случаях армию, но по той причине, что не может контролировать ситуацию обычными полицейскими силами. Борьбы с существующим режимом повстанцы ведут проводя военные операции, что предполагает определенную степень организованности. Только в том случае, когда воюющие организованы и находятся под управлением лиц, ответственных за их действия, можно реально рассчитывать на то, международные нормы будут уважаться и применяться. Статья 3 является очень четким инструментом права, возможно самым лучшим ответом на внутренние конфликты, которые политически всегда чрезвычайно взрывоопасны. Лишь слегка обозначенное условие её применимости дают возможность в каждом конкретном случае потребовать соблюдение статьи 3, не давая точной правовой оценки фактической ситуации. Благодаря этому власти иногда бывают избавлены от необходимости признать шаткость своих позиций. Дополнительный протокол II 1977 года Учитывая наряду с другими обстоятельствами, не отвечавшую требованиям времени степень защиты участников внутренних вооруженных конфликтов, Генеральная Ассамблея ООН в 1968 году приняла резолюцию 2444, в которой призвала участников международного сообщества применять основные гуманные принципы во всех вооруженных конфликтах и просила Генерального Секретаря ООН совместно с МККК изучить "необходимость в принятии дополнительных международных конвенций или других соответствующих правовых документов в целях обеспечения лучшей защиты гражданских лиц и комбатантов во всех вооруженных конфликтах”[156]. Выполняя просьбу Генеральной Ассамблеи ООН и международной конференции Красного Креста, МККК подготовил и представил на обсуждение конференции правительственных экспертов проект двух дополнительных протоколов к Женевским конвенциям 1949 г., которые с некоторыми изменениями были приняты в 1977 г, под названием "Дополнительные Протоколы к Женевским конвенциям от 12 августа 1949 г." Первый протокол касается защиты жертв международных вооруженных конфликтов (Протокол I). Второй Протокол (Протокол II), непосредственно связанный с исследуемым вопросом, относится к защите жертв вооруженных конфликтов, не носящих международного характера. В нем дается следующее определение вооруженного конфликта такого характера: 1. Настоящий Протокол применяется ко всем вооруженным конфликтам, которые, не подпадая под действие ст. 1 Дополнительного Протокола I к Женевским конвенциям 1949 г., происходят на территории какой-либо Высокой Договаривающейся стороны между ее вооруженными силами или другими организованными вооруженными группами, которые, находясь под ответственным командованием, осуществляют такой контроль над частью ее территории, который позволяет им осуществлять непрерывные и согласованные военные действия и применять настоящий Протокол. Далее в п. 2 этой ст. I говорится: 2. Настоящий Протокол не применяется к случаям нарушений внутреннего порядка и возникновения обстановки внутренней напряженности, таким, как беспорядки, отдельные и спорадические акты насилия и иные акты аналогичного характера, поскольку таковые не являются вооруженными конфликтами". Данные определения немеждународного вооруженного конфликта в определенной степени решают долголетний спор о том, что понимается под вооруженным конфликтом, не носящим международного характера. Однако, до сегодняшнего дня в международно-правовой литературе не встречается единого мнению по поводу того, что такое немеждународный вооруженный конфликт. Не претендуя дать исчерпывающий анализ явления, отметим лишь некоторые высказывания и подходы, часто встречающиеся. Свое согласие с тем, что термин "немеждународный вооруженный «конфликт" используется в качестве синонима термина "гражданская война" высказывает юрист М. Мбатна[157]. Мнение о том, что под немеждународный вооруженный конфликт подпадает прежде всего ситуация гражданской войны, высказывают некоторые российские ученые[158]. Кроме того, в литературе встречаются противоположные взгляды. Например, чилийские юрист Э. Монтеалегре полагает, что неразумно связывать термин "война" с такими ситуациями, которые исключают применение права войны, а именно на это значение указывает использование этого термина. Он придерживается понятия "вооруженного конфликта, не носящего международного характера", под которым понимается внутренняя ситуация коллективного ис­пользования силы. По значению эта ситуация превосходит внутренние беспорядки, сталкивающиеся в ней стороны представлены вооруженными группами, не имеющими статуса воюющей стороны[159]. Показательно, что сам Э. Монтеалегре отдает отчет в том, что это определение носит скорее описательный характер, чем содержит качественную оценку данного события. Кроме прочих высказываний, встречается мнение как бы в международном гуманитарном праве есть два не совпадающих определения: в ст. 3, общей для Женевских конвенций 1949 г., п. 3 ст. 1 Дополнительного Протокола II[160]. Наконец, встречаются определения не международного вооруженного конфликта, воспроизводящие почти дословно дефиницию, данную в ст. 1 Дополнительного Протокола II[161]. Своеобразную позицию занимает Шиндлер Д. Он отказывается от обобщающих определений, а выделяет те виды немеждународных вооруженных конфликтов, которые, по его мнению, признает современное международное право. Д. Шиндлер различает следующие виды немеждународных вооруженных конфликтов: а) Гражданскую войну в классическом смысле международного права как немеждународный вооруженный конфликт высокой интенсивности, в котором за вновь созданным правительством Третьи государства могут признать статус воюющей стороны; б) Немеждународный вооруженный конфликт по смыслу ст. 3 общей для Женевских конвенций о защите жертв войны 1949 г. и в международном вооруженном конфликте по смыслу Дополнительного Протокола II[162]. Понятие гражданской войны, предложенное Д. Шиндлером, на наш взгляд соответствует той ситуации, когда гражданская война преобразовывается из конфликта, имеющего внутренний характер, в конфликт, имеющий международный характер, т.е. налицо, национально-освободительная война, подпадающая под действие Дополнительного Протокола I 1977 года.
Определение вооруженных конфликтов, не носящих международного характера, данное в ст. 1 Протокола II, явилось результатом упорной борьбы. Работа конференции была сосредоточена на определении вооруженного конфликта такого рода. Перед экспертами стояло две аль­тернативы: а) разработать узкое определение немеждународного вооруженного конфликта, которое может быть сопровождено обширным перечнем норм защиты;
б) или же вырабатывать такое определение, применяемое в многочисленных и различных случаях, которое могло бы быть сопровождено лишь незначительным числом элементарных принципов защиты жертв внутреннего вооруженного конфликта. Именно первая альтернатива была учтена при определении немеждународного вооруженного конфликта в ст. 1 Дополнительного Протокола II, где дается обширный перечень норм защиты жертв этого вооруженного конфликта. Один из самых сложных вопросов, возникших при формулировании ст. 1 Протокола II, был вопрос о критериях вооруженного конфликта, не носящего международного характера. Участники конференции вы­двигали различные варианты требования, от открытого ношения оружия, контроля государственной территории, вплоть до того, насколько население страны поддерживает ту или иную стороны конфликта. Среди них выделяется требование о том, что повстанцы должны контролировать часть государственной территории. По этому поводу в литературе встречаются различные мнения, например, утверждается, что такое требование является возвратом к прошлому, так как оно близко к той концепции, которая была поддержана большинством государств на Женевской Дипломатической конференции 1949 г. относительно внутреннего вооруженного конфликта. Это требование "сужает" круг вооруженных конфликтов, на которые должен распространять свое действие Протокол II, так как оно требует, чтобы повстанцы обладали всеми составными элементами государственности; организация, население, территория и т.д. Это означает, что применение норм международного гуманитарного права, касающееся вооруженных конфликтов, не носящих международного характера, предполагает наличие такого конфликта, который фактически носит международный характер"[163]. Да, действительно, контроль территории является самым сложным в условиях партизанской войны, в которой повстанцы действуют везде и повсюду, спасаясь от варварских методов ведения боевых операций. В данном случае требование именно о постоянном контроле определенной части территории может оказаться трудным, иногда даже невозможным. Однако, это, как нам представляется, не уменьшает значение контроля территории как одного из главных критериев определения внутреннего вооруженного конфликта, так как, находясь внутри страны повстанцы так или иначе продолжают контролировать ту часть территории, куда они перемещаются. Говоря о требовании, согласно которому повстанцы должны применять положения Протокола II, следует выделить два момента: во-первых, если повстанцы не соглашаются применять положения документа, то для них он не действует, а во-вторых — любое положение Протокола II действует автоматически, когда на территории одного государства имеет место вооруженный конфликт, как общепризнанные обычные нормы международного права. История показывает, что не желая связывать руки обязательствами, принятыми правительствами, против ко­торых они ведут войну, повстанцы во многих случаях соглашаются применять положения данного Протокола только после того, как ими самими было дано на это согласие[164]. Хотя, некоторые эти заявления нельзя рассматривать как специальные соглашения, заключение которых предусмотрено ст. 3 общей, однако, сам факт таких заявлений весьма красноречив (например, односторонние заявления, сделанные сторонами вооруженного конфликта в Нигерии в 1967—1970 гг. о том, что они будут применять некоторые правила Женевских конвенций о защите жертв войны 1949 г. к враждебной стороне). Мы полагаем, что второй момент — приемлемый, так как соответствует духу принципов международного права. К другим критериям определения немеждународного вооруженного конфликта некоторые эксперты относят продолжительность конфликта, интенсивность боевых действий[165], поддержку населением той или иной противоборствующей стороны[166] и политическую цель борьбы[167]. Говоря о немеждународном вооруженном конфликте, разумеется речь не может идти о каких-либо изолированных или разовых случаях вооруженных столкновений. Речь идет о ситуациях, когда военные действия носят продолжительный и интенсивный характер. В этой связи возникает вопрос: с какого момента можно считать конфликт продолжительным или интенсивным? Означает ли это, что принципы и нормы международного гуманитарного права не могут быть применены до тех пор, пока данный конфликт не будет отвечать этим требованиям? В этом как раз и заключается негативный и опасный аспект включения в качестве обязательного элемента данных критериев в определении этого вооруженного конфликта. Предложение о том, что противоборствующая законному правительству страна должна бороться за такое справедливое дело, чтобы получить поддержку населения, что такая поддержка не должна носить формального характера, а должна явиться конкретным открытым выступлением требует своего уточнения. В действительности поддержка населения как политический фактор может играть большую роль особенно в случае, когда между двумя правительствами одного и того же государства идет спор о представительстве этого государства вовне. Что касается непосредственно внутреннего вооруженного конфликта, то поддержка населения позволяет выявить справедливый характер борьбы, которую ведет та или иная сторона в конфликте. В этой связи высказываются мнения о том, что население не может подвергать себя опасности, открыто вступая в поддержку повстанцев. Однако в условиях внутреннего вооруженного конфликта, население данного государства и1 без того не находится под защитой от репрессивных действий властей. Поэтому, так или иначе, оно должно выразить свое отношение ко всему, что происходит, несмотря на опасность, которой оно подвергается. Форма такой поддержки в каждом конкретном случае разная и зависит от конкретных обстоятельств. Говоря о политической цели или борьбе противоборствующих сторон в немеждународном вооруженном конфликте следует полагать, что этот критерий сам собой разумеется, ибо нет такой стороны, которая боролась бы без этой цели. Другое дело, что эта цель должна соответствовать интересам широких народных масс, от имени которых очень часто ведется эта вооруженная борьба, нормам и принципам современного международного права, таким как принципы самоопределения народов и наций, включая свободу определения своего внутреннего и внешнего политического статуса, без вмешательства извне и осуществлять по своему усмотрению свое политическое, экономическое, социальное и культурное развитие. Политическая цель борьбы должна также соответствовать ранее принятым на себя обязательствам в области прав человека, например, обязательствам по Конвенции о предупреждении геноцида и наказания за него (1948 г.), Конвенции о пресечении преступления апартеида и наказания за него (1973 г.), Конвенции о ликвидации всех форм расовой дискриминации (1966 г.) и другим. Следовательно, та сторона, которая ведет войну и при этом нарушает выше указанные обстоятельства, должна нести ответственность как за совершение ею международных преступлений.
Из смысла определения, содержащегося в Протоколе II, можно заключить, что первым признаком понятия выступает вооруженный характер конфликта. Но, в отличие от ст. 3, общей для Женевских конвенций о защите жертв войны 1949 г. в Дополнительном Протоколе II проводится различие между немеждународными вооруженными кон­фликтами и внутренними беспорядками.
Второй признак, указывающий на внутреннее происхождение конфликта, сформулирован более четко, чем в ст. 3, общей для четырех конвенций. Здесь использован метод исключения. Дополнительный протокол II действует в отношении всех конфликтов, которые не подпадают под действие Дополнительного Протокола I, т.е. он не распространяется на международные вооруженные конфликты. Таким образом, в этом определении указан верхний и нижний пределы данной разновидности вооруженных конфликтов. Верхним выступает междуна­родный вооруженный конфликт, нижним — внутренние беспорядки. Далее, третий признак как бы дополняет второй, а для его формулировки подобраны более точные выражения. Здесь (ст. 1 Дополнительного Протокола П) такие конфликты будут проходить на территории одного из государств, а не только возникать, как это установлено в ст. 3 общей Женевской конвенции о защите жертв войны 1949 г. Четвертый признак относится к характеристике восставшей стороны. Отмечается ее организованный характер, состоящий в том, что вооруженные группы должны находиться под ответственным командованием и осуществлять контроль над частью территории государства. Данный контроль должен позволить или проводить непрерывные и согласованные военные действия и применять данный Протокол. Идентификация восставшей стороны делает более предпочтительным определение немеждународного вооруженного конфликта по Дополнительному Протоколу II по сравнению с определением, данным в ст. 3 общей. С чисто исторической точки зрения интерес может представить ситуация, когда государство, участвующее в конфликте, заявило о признании повстанцев в качестве воюющей стороны, в результате чего гражданская война стала объектом права, применяемого в период международных вооруженных конфликтов. Такое заявление было сделано в 1902 году во время англо-бурской войны. Во время гражданской войны в США признание юга в качестве воюющей стороны только подразумевалось. Если соблюдены условия, позволяющие считать конфликт настоящей гражданской войной, третьи стороны могут официально - посредством односторонних заявлений признать повстанцев, в результате чего их отношения с обеими участвующими в конфликте сторонами начинают регулироваться правилами нейтралитета никакие из этих форм признания сегодня не действуют, особенно по тому, что нет такого правительства, которое захотело бы предпринять такой односторонний правовой шаг. А третьи стороны избегают таким образом обвинений в вмешательстве в внутренние дела суверенных государств. Иные международно-правовые нормы по урегулированию вооруженных конфликтов немеждународного характера Женевская конвенция от 22 августа 1864 года об улучшении учас­ти раненых и больных воинов во время сухопутной войны заложила правовую основу деятельности армейских медицинских формирова­ний на полях сражений[168]. Благодаря приданию им статуса нейтраль­ности они имеют иммунитет против нападения: медицинские фор­мирования и персонал не могут быть объектом нападения, и им нельзя препятствовать в осуществлении их функций. Аналогичным образом нельзя подвергать наказанию местное население за оказание помощи раненым. В Конвенции 1864 года ясно указано, что гуманная Деятельность по отношению к раненым и умершим, как своим, так и чужим, согласуется с правом войны. Общеизвестно, что эта Конвенция также ввела символ красного креста на белом фоне для обозначе­ния медицинских формирований и медицинского персонала. Интересно отметить, что в 1864 году, по-видимому, не представ­лялось необходимым включать в Конвенцию положение об общей защите раненых от плохого обращения. Вместо этого в Конвенции сформулированы условия, при которых такая защита может быть предоставлена. Ученые-правоведы обратят внимание на особое мес­то Конвенции 1864 года в истории права — она явилась частью начав­шегося в XIX веке движения за кодификацию современного между­народного права[169]. Конвенция 1864 года была очень быстро принята всеми незави­симыми в то время государствами, а в 1882 году — и США. В 1906 го­ду, после того как она действовала более 40 лет, Конвенция была пе­ресмотрена по рекомендации МККК с учетом опыта нескольких войн. Серьезным испытанием для женевского права явилась первая мировая война, после которой в 1929 году Конвенция была вновь пе­ресмотрена. Через четыре года после завершения второй мировой войны была принята I Женевская конвенция об улучшении участи раненых и больных в действующих армиях (от 12 августа 1949 года). Она действует и по сей день и поэтому представляет для нас интерес в контексте данного исследования. В 1899 году Гаагская конференция мира приняла Конвенцию, распространяющую покровительство женевского права на жертвы морской войны. Пересмотренная редакция этой Конвенции была принята Гаагской конференцией мира 1907 года, а позднее преврати­лась в нынешнюю II Женевскую конвенцию об улучшении участи ра­неных, больных и лиц, потерпевших кораблекрушение, из состава вооруженных сил на море (от 12 августа 1949 года). Вышеупомянутые Гаагские конференции мира рассмотрели еще один вопрос, основательно представленный в обычном праве, а именно, обращение с военнопленными. Конвенции 1899 и 1907 года о законах и обычаях сухопутной войны (с прилагаемым Гаагским по­ложением) содержали некоторые правила обращения с военноплен­ными. Одна из двух Женевских конвенций 1929 года, которая была составлена на основании опыта первой мировой войны и явилась, по существу, кодексом военнопленного, также была пересмотрена по­сле второй мировой войны. III Женевская конвенция об обращении с военнопленными действует до настоящего времени. Наряду с процессом кодификации правил защиты раненых, боль­ных и солдат, попавших в руки неприятеля, начало которому было положено Анри Дюнаном и МККК, события развивались и в другом направлении. Эти события были связаны с именем немецкого им­мигранта в США Фрэнсиса Л ибера и косвенно — с именем великого Авраама Линкольна. Президент Линкольн поручил юристу Либеру свести в единый кодекс некоторые правила ведения военных дейст­вий, с тем чтобы они применялись войсками во время гражданской войны в США. В результате в 1863 году были опубликованы «Инст­рукции полевым войскам США» (Приказ по строевой части № 100), больше известные сегодня как Кодекс Либера[170]. Эти Инструкции со­держали правила, охватывающие все аспекты ведения войны. Поло­жения Кодекса Либера были направлены на то, чтобы при ведении военных действий избежать причинения излишних страданий и ог­раничить число жертв. Среди общей массы гражданских объектов, нуждающихся в правовой защите во время вооруженных конфликтов, особое место принадлежит объектам, представляющим собой культур­ную ценность. Являясь культурным и историческим наследием человечества, эти объекты играют важную роль в духовной жизни общества в целом. Именно этими обстоятельствами в первую очередь определяется необходимость обеспечения их надежной защиты во время вооруженных конфликтов.
Вплоть до 1935 года правовое положение объектов, пред­ставляющих собой культурную ценность, регулировалось глав­ным образом положениями IV Гаагской конвенции 1907 года. Статья 27 этой конвенции возлагает на нападающую сторону обязанность при осадах и бомбардировках принимать все необ­ходимые меры для того, чтобы „щадить, насколько возможно, храмы, здания, служащие целям науки, искусств и благотво­рительности, исторические памятники . под условием, чтобы такие здания не служили одновременно военным целям". Эта статья впервые в договорно-правовой практике предусматри­вала обозначение указанных выше объектов „особыми види­мыми знаками". Согласно ст. 56 собственность общин, учреж­дений церковных, благотворительных и образовательных, художественных и научных, хотя бы и принадлежащих госу­дарству, приравнивается к частной собственности. „Всякий преднамеренный захват, истребление или повреждение подоб­ных учреждений, исторических памятников, произведений художественных и научных воспрещаются и должны подлежать преследованию".
В 1935 году был принят Вашингтонский пакт, явившийся первым международно-правовым актом, специально посвящен­ным охране культурных ценностей. Этот документ получил известность как Пакт Рериха, поскольку в нем нашли свое отражение идеи русского художника и ученого Н. Рериха о защите культурных ценностей во время войны[171]. Огромный ущерб, нанесенный мировой культуре гитлеров­скими войсками во время второй мировой войны, обусловил необходимость дальнейшей разработки международно-правовых норм, направленных на защиту объектов, являющихся культур­ными ценностями. В связи с этим 14 мая 1954 г. была принята Гаагская кон­венция о защите культурных ценностей в случае вооруженных конфликтов. На протяжении последних десятилетий этот между­народный документ является основным источником правового регулирования вышеназванных объектов В Советском Союзе и за рубежом анализу Гаагской конвенции 1954 года посвящено большое число работ[172]. Представляется целесообразным кратко остановиться на рас­смотрении ключевых положений этой конвенции, выявить ее характерные особенности. Прежде всего необходимо отме­тить совпадение сфер применения Гаагской конвенции 1954 года и Женевских конвенций 1949 года. Об этом свидетельст­вует тот факт, что ст. 18 Гаагской конвенции 1954 года почти полностью воспроизводит текст ст. 2, общей для всех четырех Женевских конвенций 1949 года, и предусматривает примене­ние ее положений в случае любого вооруженного конфликта, который может возникнуть между сторонами, даже если „со­стояние войны" не было признано одной из них, а также в случае „частичной или полной оккупации". Еще одной особенностью Гаагской конвенции 1954 года является то, что защита культурных ценностей включает в себя, с одной стороны, охрану ценностей, а с другой - уважение этих ценностей. Согласно ст. 3 под „охраной" следует понимать комплекс мероприятий, предназначенных для сохранения куль­турных ценностей. Речь, прежде всего идет об обязательстве каждого государства подготовить еще в мирное время охрану таких ценностей, расположенных на его собственной террито­рии, от возможных последствий вооруженного конфликта. Под „уважением", согласно п. 1 ст. 4, понимается обязательство каждого государства запрещать использование культурных ценностей в целях, которые могут привести к их разрушению или повреждению в случае вооруженного конфликта. Необходимо указать, что существенным недостатком Гааг­ской конвенции 1954 года, ослабляющим эффективность этого документа, является возможность применения сформулированной в п. 2 ст. 4 и п. 2 ст. 11 оговорки о военной необходимости. Список литературы Нормативно-правовые акты: 1. Устав ООН 2. Женевские конвенции о защите жертв войны., 1949 г. 3. Гаагские конвенции.1899 и 1907гг. 4. Дополнительный протокол I от 08.12.1977 г. к Женевским конвенциям. 5. Дополнительный протокол II от 08.12.1977 г. к Женевским конвенциям 6. Женевская конвенция «Об улучшении участи раненых и больных в действующих армиях» от 22.08.1864 г. 7. Гаагская конвенция «О защите культурных ценностей в случае вооруженных конфликтов» 1954 г. 8. Устав Международного Военного Трибунала в Нюрнберге (ст. 6а). 9. Резолюции Генеральной Ассамблеи ООН 3314 (XXIX) от 14.12.1974 г. «О защите гражданских лиц, применении прав личности, защите женщин и детей» - резолюции с 2673 по 2677 (XXV) и 3318 (XXIX). 10. Решения СБ ООН требующие соблюдения Женевской Конвенции 1949 г. Израилем на оккупированных территориях: Резолюция 271 от 15.09.1969 г. Специализированная литература: 1. Айбатов А.Г., В.Г. Барановский – «США и проблемы сокращения вооружений». М., «Наука» 1988 г. 2. Алешин В.В. – Правовое регулирование военного конфликта немеждународного характера МЖМП 2/1998/30. М.,1982 г. 3. Айбатов А.Г., В.Г. Барановский – «США и проблемы сокращения вооружений». М., «Наука» 1988 г. 4. Альберто Гваделупе Фернандес де Кастро – Международно-правовая регламентация вооруженных конфликтов, МЖМП 1/2000/37 ст. 90-106. 5. Арцибасов, С.А. Егоров «Вооружёный конфликт: право, политика, дипломатия» М. 1989 г 6. Baxter R. Comportement des combatants et conduite des hostilites.-Les dimensions internationals op.cit., pp.117-118 7. Блищенко И.П. Немеждународный вооруженный конфликт и международное право .Советское государство и право, №11, 1973 г. с. 131, 132. 8. Богуславский М. М. Международная охрана культурных ценностей.-М, 1979 г. С.86-89 9. Dugard J.The treatment of rebels in conflict of a Disputed Character:the Anglo-Boer War and the “ANC-Boer War” Compared .-Essays in Honour of E.Kalshoven.op.cit,p448-450. 10. Dupuy RJ et leonem La nation de conflict arme acoractere nonrnternational dans, «The new humanitarian low of Armed conflict» L.1979, p. 269. 11. Farer ,Salmon;Mc Bride,Martens.-Droit humanitaire et conflikts armes,op.cit ,pp.47,56,57,69 12. Green L.S.Terrorism and Armed Conflict:the Plea and the Virdict.-Isr.Ybk.H.R.,1989,pp.133 ss 13. Имплементация Международного гуманитарного права. Статьи и документы. МККК., М. 1998 г. 14. Капустин А.Я. , Мартыненко Е.В. «Международное гуманитарное право» М., 1991 г. с. 55, 56. 15. Коментарий к дополнительному протоколу II., МККК., М., 2002 г. 16. Lapidoth .The expubion of Civilians from Areas which came under Israel Control in 1967:Some legal Issues .-EJIL,1990/1,p.100 17. Mallein,op.cit.,pp.465-469;Detter de Lupis, op.cit., p.35 18. Meyrov ntz H.le droit de la guerre dans le conflikt Vietnamien.-AFDI,1967,p.156et ss. 19. Петров, Н. Соколов, И. Владимиров, «США и НАТО: источники военной угрозы». 20. Пикте Ж., «Развитие и принципы международного гуманитарного права». МККК, М.2000 г. 21. Rapport du CS,1981-1982.Doc.ONV A/37/2,p.10 22. Розмари Аби-Сааб «Гуманитарное право и внутренние конфликты». МККК, М.2000 г. 23. Rubin B.PLO Violence and Legitimate Compatancy:aResponse to Profess or Green ,ibid., pp.167ss
24. Словарь международного права М. 1982., ст. 25. 25. Schindler D. The different typos of armed conflicts according to the Geneva conventions and protocols /vol 163 ,1979,145 26. Spanish Civil War Pension Entitlement case ,FRG,Fed.Social.,14 dec.1978 Crt ILR,80,pp 668-669
27. South Africa,Supr.Crt,Cape Prov.Div.,1/1 Oct 1988,End Conscription Compagin ,ILR,87,pp.279-281 28. Трибунский А.В. - Защита гражданского населения во время вооруженных конфликтов, МЖМАП 1/1998/29 29. Veuthey M.Guerilla et droit humanitaire.Geneva,Inst.H.Dunant ,1976 ,pp.49-50 30. Virally M.-Cot J.P.,Pellet L. Commentaries de la Charte des N.U.Paris –Bruxelles,Economika,Bruy 1985,p.120Эрик Давид «Принципы международного гуманитарного права вооруженных конфликтов», М., МККК, 2000 г. 720с. 31. Zorgbibe Ch.La guerre civile.Paris,PUF,1975,p.36 1 Ср. Baxter R. Comportement des combatants et conduite des hostilites. – Les dimensions internationals… op. cit., pp. 117-118. 1 Spanish Civil War Pension Entitlement case, FRG, Fed. Social Crt., 14 Dec. 1978, ILR, 80, pp. 668-669. 2 South Africa, Supr. Crt, Cape Prov. Div., 1/1 Oct. 1988, Еnd Conscription Campaign, ILR,87, pp. 279-281. 1 См. также, в частности, The Geneva Conventions of 12 August 1949; Commentary published under the general editorship of Jean Pictet, Article 2 common to the Conventions. 1 Статья 5 Конвенций I, II и III и статья 6 Конвенции IV. [1] Delberg, op. cit., p.88. [2] Цитата по Jugement du Tribunal militaire international de Nuremberg, 30.09 – 1.10.1946, procesdes grands criminals. Doc. Off., Nutemberg, 1947, vol. 1, p.219. [3] LM, 29 juillet l982, p.6. [4] Rapport du CS, 1981-1982. Doc. ONU А/37/2, р. 10. [5] Ср. Res. 508 et 509 des 5-6 juin 1982. [6] Projetde Res. S/15 185, Rapport ., op. cit., p. 12; ср.также David E. Les evenements de 1982 au Liban au regard du droit applicable aux conflits armes. — Livre blanc sur l'agression israelienne au Liban. Paris, Publisud, AIJD et Union des Juristes palestiniens, 1983, pp. 42-45. [7] CICR, Rapport d'activite, 1987, p. 80. [8] См. письма, которыми обменялись 9 сентября 1993 г. Арафат и Рабин, и Декларацию принципов временного осуществления автономии от 13 сентября 1993г. — Liberation, 10 septembre 1993, The Guardian, 14 septembre 1993. [9] Proces, doc. off., I, Acte d'accusation, pp. 30 ss., spec. 38-40 et jugement, pp. 196 ss., spec. 202-208, 296-299 (condamnation de Goring). [10] US Mil. Trib., Nuremberg, 29 July 1948, Krauch (I.G. Farben Trial), AD, 15, pp. 671-672. [11] См. Jugement dc Nuremberg, Proces, doc. off., I, pp. 202—208. [12] Цит. по CICR. Rapport d'activite, 1988, p. 80; 1989, pp. 87-88; 1991, p. 114. [13] Lapidoth. The Expubion of Civilians from Areas which Came under Israeli Control in 1967: Some legal Issues. - EJIL, 1990 / 1, p. 100. [14] Note de ia Direction du droit international public du Departement federal suisse des affaires etrangeres, 20 janvier 1988. - Caflisch L. La pratique suisse du droit international public, 1988. - ASDI, 1989, p. 248. [15] Ibid. [16] Res. 237 (1967), 446, 452, 465 (1979), 468, 469, 471, 476, 478, 484 (1980), 497(1981), 592(1986), 605 (1987), 607 (1988) . [17] Lapidoth, loc. cit., p. 101. [18] Green LC. Terrorism and Armed Conflict: the Plea and the Verdict. - Isr. Ybk. H.R., 1989, pp. 133 ss. [19] Rubin B. PLO Violence and Legitimate Combatancy: a Response to Professor Green, ibid., pp. 167 ss. [20] Bretton Ph. Remarques sur lejusin hello dans la guerre du Golfe (1991). - AFDI, 1991, p. 144. [21] Ibid., p. 158. [22] См. Instructions juridiques de la Bundeswehr, § 212. - Fleck D. (ed.). The Handbook of Humanitarian Law in Armed Conflicts. Commentaire Chr. Greenwood. Oxford University Press, 1995, pp. 49-50. [23] Ann. СDI, 1973. II, pp. 194 ss. [24] Cм. Pfannert T. L'application du droit humanitaire et Ics operations militaires organisees en vertu de la Charte des Nations Unies. — Symposium sur I'action humanitaire . op. cit., p. 59. [25] Cp. Resolution de l'lnstitut do droit international, session de Neufchatei, 1900, art. 4,7, loc. cit. [26] Droit des gens. Paris, 1820, L. III, Ch. 18, §294. [27] Zorgbibe Ch. La guerre civile. Paris, PUF, 1975, p.36. [28] The Prize Cases, 1862, цит. пo Smith HA. Some Problems of the Spanish Civil War. - BYIL, 1937, p. 20 и O'Rourke V. Recognition of Belligerency and the Spanish Civil War. - AJIL, 1937, p. 406. [29] Zorgbibe, op. cit., p. 38; Abi-Saab R ,op. cit., p.29. [30] Abi Saab G. Contlits armcs non intcrnationaux. — Les dimensions intcrnationales . op. cit., p. 253. [31] Zorgbibe, op. cit, p 52; Smith, he tit, p. 22; Padelford N.J. International Law and the Spanish Civil War. -AJIU 1937, p. 229. [32] Цит. по Cassese in The New Humanitarian Law of Armed Conflict. Proceedings of the 1976 (Pisa) and 1977 (Florence) Conferences, cd. by A. Cassese. Napoli, Ed. Scientifica S.R.L., 1980, p. 26. [33] Cp. DugardJ. The Treatment of Rebels in Conflicts of a Disputed Character: the Anglo-Boer War and the «ANC-Boer War» Compared. — Essays in Honour of E Kalshoven, op. cit., pp. 448-450. [34] Mallein, op. cit., pp. 465-469; Detter de Lupis, op. cit., p. 35. По поводу войны в Испании см. David E. La condition juridique des volontaires beiges pendant la guerre d'Espagne. - Rev. beige d'hist. cont., 1987, pp. 58-59. [35] См., в частности, резолюции 2131 (ХХ) от 21 декабря 1965 г., 2625 (ХХV) от 24 октября 1970 г. (третий принцип) и 36/103 от 9 декабря 1981 г. [36] См. A/Res. 3314 (XXIX), 14 decembere 1974, art.1-3. [37] За исключением чрезвычайных случаев и по причинам, не связанным с качеством правительственной власти одних или повстанческой власти других: так, в некоторых конфликтах Совет Безопасно осудил исключительно властные структуры мятежников — не потому, что речь идет о мятежниках, а из-за того, что они несли ответственность за нарушение договоров с существующим правительством; например, УНИТА в Анголе (S/Res. 854, 15 septembre 1993), военные власти Гаити (S/Res. 873, 13 octobre 1993), абхазские власти в Грузии (S/Res. 876, 19 octobre 1993). [38] Д. Шиндлер, однако, занимает более сдержанную позицию по этому вопросу, «The Different Types of Armed Conflicts According to the Geneva Conventions and Protocols». – RCADI, 1979, II, t. 163, h. 150. [39] Во время иракского вторжения в Кувейт британские и пакистанские советники и инструкторы, находившиеся тогда в кувейтских вооруженных силах, рассматривались иракской стороной как иностранные гражданские лица. [40] Projet d'art.9 sur la responsabilite des Etats, Ann. GDI, 1974, II, l`partie, p.297. [41] Ann. IDI, vol. 56, sess. De Wiesbaden, 1975, h. 548. [42] Virally M. - CotJ. P., Pellet Л. Commentates dc la Charte des N U. Paris-Bruxelles, Economica, Bruy 1985, p.120. [43] David E. Mercenaircs ct volontaires . op. cit , p. 52. [44] Droit humanitaire et conflits armes, op. cit., pp.39 ss.
[45] Meyrovntz H. Le droit de la guerre dans le conflit vietnamien. - AFDI, 1967, p. 156 et ss. См. также; «La notion de conflit arme international - Nouvelles perspectives». - Actes du Colloquc International de droit humanitairc. Bruxelles, 12-14/XII/197t,doc. Coll./l./lnt. 2, n1 21 etss.(medtt).
[46] CICR, Rapport sur Ics travaux dc la conference, vol. I. Geneve, 1972, pp. 98 ss. [47] Ibid., p. 101. [48] Критику такого рода аргументации см. Farger T. – Droit humanitaire et conflit arm, op. cit., pp. 36 ss, 59-60. [49] Rec. 1986, p.114, §219. [50] Cp. Farer, Salmon; McBride, Mertens. - Droit humanitaire et conflits armes, op. cit, pp. 47, 56, 57, 69. [51] Meyromtz H., /or. cit., pp. 169-170. [52] CICR, Rapport annuel d'activites, 1965, p. 8; RICR, 1965, pp. 383-386. [53] Ibid., см. также Mallein, op. cit., pp. 346-352. [54] CICR, Rapport d'activites 1961, pp. 48-49. [55] Ibid 1963. p. 15; cм. также Mallein, op. sit., pp. 344-346. [56] Cicr. Rapport dactivite 181, pp. 37-38. [57] Farver, Salmon McBBride, Mertens. – Droit humanitarie et conflits armes, op. cit., pp. 41, 47, 55-57, 68. [58] Salmon. - Droit humanitarie et conflits armes, op. cit., pp. 55-56. [59] Mertens, ibid., p. 68. [60] Reisman, Silk, loc. Cit., p. 482. [61] Rapport du SG sur 1'application de la Res. 143 (1960) du Conseil de securite, doc. ONU, S/4389, 18 juillet I960, § 6 et S/Res. 145 (1960) sur la creation de I'ONUC. [62] S/Res. 186(1964), §5,creant I'UNFICYP. [63] Rapport du SG sur Papplication de la Res, 340 (1973) creant la FUNU II, - Rapport du CS, 1973-1974 j p. 34, § 248 et S/Res. 341 (1973), §1. [64] S/Res. 743,21 fevrier 1992, § 4, creant la FORPRONU. [65] S/Res. 751,24 avril 1992, § 2 creant I'ONUSOM. [66] Rapport precite du SG, S/4389, § 7. [67] Ibid., § 13. [68] S/Res. 161 A du 21 fcvricr 1961, § 1. [69] Ibid., § 9. [70] Rapport du Secretaire general sur la mise en ocuvrc des res. 161 A et 169 (1961) du Conseil de securite, fcvrier 1963, doc. ONU S/5240, § 7, 14 ss. [71] S/Res. 776,1/1 nov. 1992, § 1, где был одобрен Rapport du Secretaire general in Doc. ONU S/24540,10 scptembre 1992, § 9; 871; 1croct. 1993, § 9. В отношении полномочий FINULcM. PalwankarU. Application du droit international humanitairc aux Forces dcs NU pour le mainticn de la paix. - RICR, 1993, p. 247. [72] S/Res. 824, mai 1993, § 3; 836, 3 juin 1993, § 9; 844, 18 juin 1993, § 2. [73] S/Rcs. 794,3 dec. 1992. §10; 814 B, 26 mars 1993, § 14; 837, 6 juin 1993, § 5. [74] Report pursuant to § 5 of S.C. Res. 837 (1993) on the Investigation into the 5 June 1993 Attack on Forces in Somalia conducted on behalf of the S.G. Doc. ONU S/26351, 24 aout 1993, p.2. [75] A/Res. 49/59, decembre 1994, annexe. [76] Actes, CDDH, VIII, p. 113; VI, p. 41. [77] См. Rcnseignemcnts relatifs aux territoires non autonomcs communiques en vertu de l`ai. e de l`art.73 de la Chartc de Nations Unics, Rapport du Secretaire General. Doc. ONU, Л/47/473, 30 sept. 1992. [78] Ibid., A/43/658,29 septembre 1988. [79] Doc. ONU A/C.6/SR 1455, 5 Dec. 1973, § 53. [80] Поправка социалстических государств и стран "третьего мира", CDDH/I/41 et add. 1 a 7; поправка Турции СООН/1/42; поправка Румынии CDDH/l/13; Actes, CDDH, I pp 7-8 [81] Цит. по Salmon, loc. cit., p. 76. [82] Amendement CDDH/I/71, Actcs, CDDH, I, p 8. [83] Ibid., VIII, p. 110. [84] Ibid., pp. 110- 113, X, pp. 5-7. [85] См., например, резолюции 181, 182 (1963 г.) и 191 (1964 г.) Совета Безопасности. [86] Keesing Record ot World Events, 1993, Reference Suppl., R21. [87] Le Soir (Bruxelles), 9 septembre 1993. [88] О юридическом значении и обязательном в некоторых случаях характере резолюции Генеральной Ассамблеи ООН см. David E. Droit des organisations internationales. PUB, 1992—1993, pp. 161 ss. [89] Abi-Saab G., loc. cit., p. 400; Salmon, loc. cit., p. 72. - The New Humanitarian Law, Proceedings II, loc. ciT., pp. 37-38; contra: De Breucker, ibid., p. 28. [90] Protocoles, Commentairc, p. 1115. [91] Doc. ONU, A/C.6/SR.1454,4 dccembrc 1973, § 48. [92] Actes.CDDH.VIII, p. 113et VI, p. 41. [93] Actes. CDDH.VI.p. 62. [94] См. Schindler, loc. cit.t pp. 153—156; Abi-Saab, loc. cit., р. 400. [95] Abi-Saab, loc. cit., p. 402. [96] Veuthey M. Guerilla et droit humanitaire. Genevc, Inst. H. Dunant, 1976, pp. 49—50. [97] David E. Les evenements de 1982 au Liban au regard du droit applicable aux conflits armes. — Livre blanc sur 1'agression israelicnne au Liban. AIJD, Union desjuristes Pajestiniens/Publisud, 1983, p. 47. [98] Ibid. [99] Dugard, loc. ctt., p. 456. [100] См. выступления на Дипломатической конференции по вопросу о подтверждении и развитии меж­дународного гуманитарного права организаций ФРЕЛИМО, ООП, ZANU, Панафриканского конгресса, Африканского национального конгресса, Actes, VII1, pp. 35, 40, 43,48,50,52. [101] Аbi-Saab G., loc. sit., pp. 412-414; Schindler, loc. cit., pp. 140-143. [102] См. Veuthey, op. sit., p. 20. [103] См. Dugard, loc. sit., pp. 460-461. [104] Obradovic. The New Humanitarian Law. — Proceedings, II, loc. sit., p. 16; Roling, ibid., p. 27; Salmon, ibid., pp. 33—35; contra: Ciobanu, ibid., pp. 18—19. [105] CICR, Rapport d‘activite, 1993, p. 166; см. Также по Таджикистану Ibid., 1993, p. 228. [106] Ann CDI, 1974, II, 1pe patie, p.70. [107] Ibid., p. 276, § 26—27; но довольно любопытно познакомиться и с противоположной точкой зрения сэра Фрэнсиса Вэллэта, специального докладчика Комиссии во время Конференции ООН по вопросу си правопреемстве государств в отношении договоров (1977—1978 гг.), именовавшегося как «эксперт-консультант»: но мнению сэра Фрэнсиса Вэллэта, проект статьи 33, пункт 3, «не основывается ни на устоявшейся практике, ни на прецедентах» и «относится, скорее, к сфере поступательного развития междуна­родного права, чем к его кодификации», Conference des Nations Unies sur la succession d'Etats en matiere с traites, Doc. Off., Doc. ONU A/Conf.80/16/Add. 1, vol. II, p. 109, § 10. [108] Ibid., p. 114. [109] Позиция Объединенного Королевства, США, Кот Дивуар, Филиппин, Шри Ланки, ibid., pp. 61 и 109-111. [110] Позиция Нидерландов, Сенегала, Австрии, Бразилии, Венесуэлы, Египта, СССР, Италии, pp. 62— 64,66,67,70,110,111. [111] CICR, Rapport d'activite, 1991, p. 89. [112] RICR, 1992, pp. 324-326. [113] Ibid., 1993, pp. 69,74 et 196. [114] Ibid., 1992, pp. 324—326; эта «практика» кодифицирована Венской конвенцией 1978 г. (статья 23) для случая государств, пользующихся принципом tabula rasa, то есть новых независимых государств. S RICR, 1993, pp. 198 et 274. [115] Цит. по Application dc la Convention pour la prevention et la repression du crime de genocide, mesures conservatoires, ordonnance du 8 avril 1993, CIJ Recueil, 1993, p. 15, § 22; см. также Rapport interimaire de la Commission d'experts constituee conforrhement a la res. 780 (1992) du Conseil de securite, 26 janvier 1993, Doc. ONU S/25274, p. 12, § 38, см. также id., arretdu lljuillet 1996, CIJ Recueil 1996, § 17.
[116] Туркменистан, Казахстан, Кыргызстан, Таджикистан. RICR, 1992, pp. 631—632 et 1993, p. 197. [117] Молдова, Азербайджан, Армения. RICR, 1993, р. 275. [118] См., в частности, многочисленные резолюции, принятые Генеральной Ассамблеей ООН по вопрос о соблюдении прав человека в период вооруженных конфликтов: 2444 (XXIII), 2597 (XXIV), с 2674 по 2677 (XXV). и т. д.
[119] Из второй мотивировки резолюции 506 (VI) Генеральной Ассамблеи ООН от 1 февраля 1952 г. «содержащиеся в настоящем Уставе обязательства» идут дальше буквы текста последнего и их следует рассматривать на основании «фактов, таких как поддержание дружественных отношений с другими государствами, исполнение международных обязанностей ( .)» (курсив автора). [120] Declaration du Secretaire d'Etat frangais charge des anciens combattants, 19 decembre 1989.-1 CharpentierJ., Germain II, Pratique trancaise du droit international public. — AFDI, 1990, p. 1050. [121] Ср. с применением всей совокупности права вооруженных конфликтов к конфликтной сит независимо от признания состояния войны одной или другой стороной (общая статья 2 Женевских конвенций; см. выше, § 1.50 и следующие); ср. также с обязанностью предоставлять статус военнопленногсщ захваченному комбатанту независимо от признания державой, держащей в плену, правительства, в юрис дикции которого находится комбатант (Женевская конвенция III, статья 4 Л, пункт 3, см. ниже, § 1.163). [122] Mallein J. La situation juridique des combattants dans les conflits armes non internationaux. Univ. de Grenoble, these, 1978, p. 507; Schindler, loc. cit., p. 149; Protocoles, Commentaire, p. 1374, § 4457; Abi-Saab R. Droit humanitaire et contlits internes Geneve—Paris, Inst. H. Dunant, Pedone, 1986, pp. 147—148; Kiwakuna R.N. Humanitarian Norms and Internal Strife: Problems and Prospects. — F. Kalshoven, Y. Sandoz. Mise en-oeuvre du droit international humanitaire, Dordrecht, Nijhoft, 1989, p. 247; см. также мотивировку голосования Бельгии и Италии на Дипломатической конференции по вопросу о подтверждении и развитии международного гума­нитарного права, применяемого в период вооруженных конфликтов (Женева. 1974—1977 гг.), Actes de la Conference (далее - ActcsCDDH), Berne, Departemcnt politique federal, 1978, vol. VII, pp. 76 et 102-103. [123] CIJ.Rec. 1986, p. 114, §218. [124] Le respect desdroitsdel'homme en periodcdeconflitsarmes, Rapport du Secretaire General. Doc. ONU A/8052, 18 sept. 1970, p. 36, § 95. [125] Cp. Plattner D. La Convention dc 1980 sur les armes classiques et 1'applicabilite de regies relatives aux Jiioyens de combatxians un contlit arme non internatonal. — JIICR, 1990. р. 606. [126] Резолюция о правах и обязанностях иностранных держав в случае повстанческого движения, в отношении существующих и признанных правительств, борющихся с восстанием, статья 8: «Третьи державы не могут признать восставшую сторону в качестве воюющей: 1) если она не обрела самостоятельного территориального существования посредством обладания определенной частью национальной территории; 2) если она не создала официального правительства, фактически осуществляющего на этой части территории видимые права суверенности; 3) если борьба не ведется от ее имени организованными войсками, подчиняющимися военной дис­циплине и соблюдающими законы и обычаи войны». Session de Neuchalel, 1900. Ann. Inst. Dr. Int. Ed. nouvelle abregee, vol. IV, 1897—1904, p. 639. [127] Mallein, op. tit., p. 408. [128] Protocoles, Commentairc, pp. 1375-1376, §.4461; Abi-Saab ., op. tit., p. 152; Kiwakuna, loc. at., p. 247; Bothe M. Conflits armes internes et droit international humanitaire. — RGDIP, 1978, p. 91. [129] См., в частности, позицию Камеруна, Саудовской Аравии, Индонезии, Чили, Индии, Аргентины, Бразилии, Колумбии, Кении, Филиппин и Танзании. — Acles CDDH, VII, pp. 70—86, passim. [130] Аbi-Saab R., op.сit, p. 148. [131] ActesCDDH,VII,pp.69-70. [132] Protocols, Commentaire, p. 1375, § 4459. [133] Koсijmans P.H. Civil War and Civil Strife: Some Reflections on the Standard-Setting Process. — Essays Ir - in Honour of F. Kalshoven, op. сit , pp. 228, 233 ct 244. [134] Сp ibid., p. 228; Abi-Saab R.t op. cit., p. 152. [135] Ibid., pp. 462—464, однако отношение автора к этим «признаниям состояния войны», исходящим от международных организаций, очень сдержанное из-за политических соображений, которыми последние руководствуются в своих действиях. Нам кажется, однако, что данный феномен возникает в между народных отношениях и в международном праве слишком часто, чтобы ipso facto считать соответствующую практику не заслуживающей внимания. Говорить, что практика государств является результатом определенных политических намерений, — банальность, но все-таки она от этого не перестает быть элементом обычая и даже источником последнего. Поэтому было бы бесполезно игнорировать эту практику или ею пренебрегать. [136] См., в частности, решения Совета Безопасности, требующие соблюдения Женевских конвенций 1949 г. Израилем на оккупированных территориях: резолюция 271 от 15 сентября 1969 г.; Заявления председателя Совета Безопасности от 26 мая и 11 ноября 1976 г., резолюции 465,469,471,476,478,484 от 1 марта 8 и 20 мая, 5 и 30 июня, 20 августа и 26 ноября 1980 г., 497 от 17 декабря 1981 г., 592 от 8 декабря 1986 г., от 22 декабря 1987 г., 607 от 5 января 1988 г.; примеры резолюций Совета Безопасности, требующихся участников немеждународных вооруженных конфликтов соблюдения международного гуманитарного пpaва, см. ниже, § 1.170. [137] Как, например, заключение Международного суда по делу о военной деятельности в Никарагуа, Rec. 1986 pp.113-115. [138] Текст взят из Caflisch L La pratique'suisse en matiere de droit international public 1986. — ASDI, 1 pp. 185-187. [139] Ср., например, ClCR,.Rapport d'activite 1986, p. 36; 1987, p. 39; 1988, p. 43; 1989, p. 39 и т. д. [140] Даже авторы, которые специально занимались Конвенцией 1954 г., не касались этой проблемы; Ср. Eustathiades С. La protection des biens culturels en cas de conflit arme etla Conventiondela Hayedu 14 mai 1954. - Etudes de droit international. Athenes, Klissiounis, 1959, III, pp. 469—500; Nahlik St. La protection Internationale des biens cultureke en cas de conflit arme., - RCADI, 1967. 120. pp. 138-139. [141] SiotisJ. Ledroitde la guerre et les conflits armes d'un caractere non international. Geneve, LGDj, 1958, p. 208. [142] Zorgbibe C. La guerre civile. Paris, Puf, 1975, p. 181. [143] Rapport de la Commission d'experts charges d'examiner la question de 1'application des principes humanitaires en cas de troubles interieurs, Gcneve, 3—8 aoiit 1955, Publication 480 du CICR, Geneve, 1955, pp. 6-7. [144] Ibid. [145] Rapport de la Commission d'experts chargec d'examiner la question de 1'aide aux victimes des conflitsj internes. - RICR, 1963, pp,78-79. [146] Veuthey M. La Croix-Rouge et Ics conflits armes non internationaux. — RICR, 1970, p. 479.
[147] См. годовые отчетные доклады МККК за соответствующие годы. МККК также ссылался на ста­тью 3 в Индокитае в 1949 г., в Корее в 1950-1954 гг., в Венгрии в 1956 г. и в Конго в 1960 г., Pinto R. Les regies dudroit international concernant la guerre civile. — RCADI.vol. 114,t. 1, 1965,p.527;Mallein,op.cit pp. 285 ss.
[148] В этом конфликте французские власти отказались тем не менее «официально признать примени­мость положений статьи 3 (с момента вступления в силу Женевских конвенций 1949 г. для Франции) к ситуации в Индокитае, ссылаясь, в частности, на отсутствие взаимности у противной стороны» (Declaration du departement d'Etat frangais charge des Anciens Combattants, 19 decembre 1989 cm. CharpentierJ., Germain E. Pratique frangaise du droit international public. - AFDI, 1990, p. 1050). [149] Mallein, op. tit., pp. 297 ss.; несколько иной список см. в Forsythe D.P. Legal Management of Internal Wan the 1977 Protocol on Non-international Armed Conflicts. - AJIL, 1978, pp. 275-276. [150] CICR. Rapport d'activite, 1986, p. 27; 1987, p. 30; 1988, p. 30. [151] Ibid., 1988, p. 294. [152] Ibid., 1989, pp. 19-21,23-24. [153] Siordet F. Les conventions de Geneve et la guerre civile. Geneve, 1950, p. 18. [154] Мбатна Б. Немеждународный вооруженный конфликт и международное гуманитарное право. Автореферат диссертации. М. 1985, стр. 12. [155] Полторак А.И., Савинский Л.И. Вооруженный конфликты и международное право, МЦ 1976, с. 178. [156] Резолюция ГА ООН 2444 (XXIII) об уважении прав человека в период вооруженных конфликтов от 1968; Резолюции, принятые ГА ООН на XXIII сессии 24 сентября — 21 декабря 1968 г. Ньк)-Йорк, с.66. [157] Мбатна Б. Указ, соч., с. 8. [158] Блището P. Немеждународный вооруженный конфликт и международ­ное право // Советское государство и право, № 11, 1973. С. 13J —132; Арцибасов И.Н., Егоров СЛ. Вооруженный конфликт: право, политика, дипломатия, 1989, с 42 [159] Montealegre И. Conflictos armados intemos у derechos humanos // Studies and essavs . p. 737. [160] Капустин А.Я., Мартыненко Е.В. Международное гуманитарное право. М., 1991 с. 55-56. [161] Словарь международного права. М., 1982, с. 25. [162] Schindler D. The different types of armed conflicts according to the Geneva conventions and protocols // Recueides cours. Vol. 163. Sijthoff, 1979, 145. [163] Dupuy R.J. et Leonem л. La notion de conflict arme a caractere nonrnternational dansi "The new humanitarian law of Armed conflict". L. 1979, p. 269. [164] Как примеры: заявления, сделанные странами во время вооруженных конфликтов в Испании 1963 г.; Палестине 1968 г.; Венгрии 1956 г.; Йемене 1962; Нигерии 1967, и другие. См.: Venthey M. Guenilha et droit humanitaire, Geneve, 1983. [165] Предложение делегации Индонезии на Женевской конференции, 1975 г., см. Doc. CDDN/I/SR. 22. р. 16. [166] Это предложение сделано делегацией Вьетнама. См. там же, р. 17. [167] Полторак А.И., Савинский Л.И. Указ. соч. с. 189. [168] Об истории гуманитарного права см. С. Best и J. Pictet (примечание 2), а также: erre Boissier. History of the International Committee of the Red Cross: from Solferino to Tsushima. Geneva, 1985; Andre Durand. History of the International Committee of the Red Cross: from Solferino to Hiroshima. Geneva, 1984. Текст Конвенции см. в Schindler/Тотап, No. 36. [169] См. Shabtai Rosenne. Codification of International Law. — Bernhard1(tu.). Encyclope­dia of Public International Law, vol. 1 (1992), p. 632. [170] См. R. Hartigan (примечание 8) и Schindler/Toman, No. 1. Декларация об отмене употребления взрывчатых и зажигательных пуль. Санкт-Петербург, 29 ноября 1868 г. [171] См. Богусловский М.М. Международная охрана культурных ценностей. – М, 1979 – с. 86-89. [172] Такой Анализ содержится в работах советских юристов Л.Н. Гаменской, М.М. Богусловского.