Юрий Бондарев

Содержание: Вступление. Глава 1. Вся жизнь Юрия Бондарева. Глава2. Художественныеоткрытия Юрия Бондарева. Глава 3. Новый этап в литературе о войне.
Глава 4. Солнечный берег любви и надежды. Список используемой литературы
Вступление. «Военная литература», «военный писатель» - термины недавние, вошедшие в обиход после Великой Отечественной войны. Автора «Войны и мира» и «Севастопольских рассказов» ни современники, ни потомки не рассматривали как писателя военного. Не называли мы военными писателями и автора «Тихого Дона», и молодых В. С. Иванова или А. Фадеева – с появлением «партизанских повестей» или «разгрома». Даже Анри Барбюз, оставшийся в памяти читателей творцом одного романа – «Огонь», не причислялся к военным писателям. Традиционно, с XIX века, термин этот прилагался не к создателям художественных произведений, а к военным корреспондентам и авторам очерков из армейского быта. Художественная проза в ее высоких образцах оставалась человековедением, познанием истины, всегда более значимой и глубокой, чем сообщение о событиях как таковых. Отчего же положение вдруг изменилось, и мы бестревожно стали относить к военной литературе превосходные создания художественной прозы? Выражается ли в этом новый эстетический опыт, изменяющий традиционные представления о литературе или дело только в тематическом определении, в нехитром силлогизме: книги о войне – военная литература? Уже очень велика и критическая литература о военной прозе: многие десятки книг, сотни диссертаций, тысячи журнальных статей, выделяющих прозу о войне из общего потока советской художественной литературы. Рождено это жизнью, а к голосу жизни нельзя прислушаться. Пусть время, суровое к созданиям человеческим, в будущем сохранит только очень немного из того, чем мы сегодня зачитываемся, и, конечно же, выведет это многое из ограничительных тематических рамок, отнеся его к мировому человековедению, - сегодня перед нами почти необозримая литература о войне, и в ней много самобытных талантов, в ней новый исторический опыт и новый опыт художественного исследования человека «в самой нечеловеческой обстановке». Беспрецедентным был сам военный театр. Не только физически – протянувшийся через огромный континент, рассекший его кровоточащим рубцом. Ещё важнее, что он рассек планету и человечество на два мира: за одним были вандализм, призрак тысячелетней ночи, гибель порабощенного человечества, узаконенное палачество, за другим – возможность свободной, достойной жизни. Россия знала в прошлом Отечественную войну, когда защита Родины стала делом не одной только армии, а всего народа. Но Великая Отечественная война 1941-1945 годов, в силу многих исторических причин, неизмеримо подняла сознательную мысль человека, понимание им связи личности и общества в критический для страны час. Годы первой мировой войны оставили глубочайший след в литературе Запада, для нас же они быстро заслонились событиями революции и войны гражданской. Новый, революционный исторический опыт, изменивший карту мира, увел лучших наших писателей от событий первой мировой войны, как бы перехватил их внимание. А война 1941-1945 годов уже многие годы привлекает неизменное активное внимание, она родила литературу, которая не убывает, хотя и уходит поколение воевавших; она уже проделала ту великую работу в сознании и исторической памяти народа, которая обещает появление шедевров, созданных и талантом тех, для кого минувшая война будет историей, прошлым отцов, а не опытом собственной жизни. Сегодня странно и вспоминать о том, как заблуждались иные критики, назначая какие-то сроки, когда война потеряет для читателей интерес и остроту, когда на эту тему будет сказано все. Именно потому, что художественная литература о войне остается подлинным человековедением, она неисчерпаема, всякий новый талант приносит свое, ещё никем не раскрытое.
Глава 1. Вся жизнь Юрия Бондарева. Юрий Васильевич Бондарев принадлежит к тому поколению, чью юность внезапно оборвали орудийные залпы, и к той плеяде писателей, которые прошли трудными дорогами Великой Отечественной войны и которые увековечили память о своем поколении, рассказали суровую правду о войне. Среди его собратьев по перу – Виктор Астафьев, Владимир Богомолов, Василь Быков, Константин Воробьев, Олесь Гончар, Юрий Гончаров, Евгений Носов. Центральное место в их творчестве занимает тема: человек на войне, раскрытие глубокого гуманистического смысла великого подвига народа, отстоявшего мир от угрозы фашистского порабощения. Юрий Бондарев родился 15 марта 1924 года в Орске в семье народного следователя. В школе Бондарев читал много. Уже тогда появились у него свои любимые авторы и произведения, повлиявшие, как можно предположить, на формирование собственного художественного вкуса. Никогда не забывал он огромного впечатления, какое произвели на него в школьные годы «Степь» Чехова и «Затишье» Тургенева. Кто знает, не чеховским ли поэтичным настроением, его чувством добра и красоты навеян и первый рассказ Бондарева, написанный в школе. Назывался этот рассказ по-школьному традиционно – «Как я провел лето». А тем летом Юрий Бондарев жил вместе с родителями на реке Белой. Близость в первозданной уральской природе – ее вековечным лесам, свободным просторам степи, к полынным запахам разогретой земли и особенно к спокойной величавости красивейшей русской реки, ее живому, постоянно меняющемуся облику, прозрачной глубине с белеющей между зеленых водорослей донной галькой – запечатлелись в чуткой эмоциональной памяти мальчика. Юрия Бондарева и потом постоянно тянуло не к пыльной и жаркой экзотике юга, а к подернутому серым туманцем Уралу и северу, в тайгу, к бурливым, порожистым или мощным и величественным рекам России. Не случайно, наверное, образ реки, несущей свои глубокие и сильные воды, не однажды появится на страницах бондаревских книг, обретая порой почти символический смысл и значение. Любопытно, что один из французских литературных критиков, оценивая художественное своеобразие прозы Юрия Бондарева, сравнил его стилистику с переменчивым – то затаенно-спокойным, то бурно вздымающим высокую волну – течением полноводной реки. С живой непосредственностью и чистотой войдут детские впечатления в бондаревские романы и повести как один из важнейших компонентов художественного мироощущения. Сам Юрий Бондарев несколько десятилетий спустя в новелле «Звездные часы детства» как бы подтвердит нетленность этих первых жизненных впечатлений, образующих в его творчестве своеобразный синтез реального, вечного, живого мира с прекрасной, тайной, сказочной его сутью. Одухотворенная и одухотворяющая природа у Бондарева всегда причастна происходящему. Читаем ли мы его рассказы, такие, как «Простите нас!», «Игра», миниатюры «Апрельский день», «Звезда и земля», «Лес и проза», «Степь», или же романы «Тишина», «Горячий снег», «Берег», мы неизменно ощущаем приобщенность природы к изображаемому писателем событию, улавливаем ее реалистически зримое и одновременно магическое присутствие, воздействующее на душевный строй, на состояние персонажей.
Ощущение реальной и одновременно сказочной красоты, близкое испытанному в детстве близ реки, где под откосом, в ещё сумрачной тени деревьев раннего летнего утра, чуть-чуть покачивались лодки и ласковая волна мягко шлепала у просмоленных днищ, пронзит сознание умирающего Никитина на заключительных страницах бондаревского «Берега»: «… уже без боли, прощаясь с самим собой, он медленно плыл на пропитанном запахом сена пароме в теплой полуденной воде, плыл, приближался и никак не мог приблизиться к тому берегу, зеленому, обетованному, солнечному, который обещал ему всю жизнь впереди».
Рассказывая об этом романе, тогда ещё не завершенном, Юрий Бондарев как-то обмолвился, что вся его суть именно в этой последней фразе, уже давно известной самому писателю и возвращающей Никитина в невозвратимое счастливое детство. Семья Юрия Бондарева не однажды перебиралась с одного конца страны на другой: из Оренбуржья на Южный Урал, из Средней Азии в Москву, где окончательно обосновались в 1931 году. Сколько раз живые, ничуть не поблекшие впечатления детства и юности отзовутся потом в творчестве Бондарева. И войдут они в повести и рассказы не просто как точные подробности предметного мира, окружающей природы и обстановки. Но пробудят богатые и сложные ассоциации, создадут особую тональность и строй повествования, отразятся в своеобычной манере видеть мир. Надо было обладать особой чуткостью и прозорливостью, чтобы в школьном сочинении одаренного мальчика угадать его прекрасное будущее. Вот почему, говоря о биографии Бондарева-художника, никак нельзя не вспомнить Марию Сергеевну Кузовкину, его учительницу русского языка и литературы. Первый рассказ Юры Бондарева читали в классе. Потом Мария Сергеевна отвела мальчика в сторону и сказала: «Юра, тебе надо писать. Заведи записную книжку, дневник, записывай свои наблюдения, поразившие тебя факты и чувства, вызванные ими». В школе Юра Бондарев издавал рукописный литературный журнал. Однако рано заявившие о себе «побуждения к писательству» и к литературной деятельности оборвала война. После десятого класса, как и другие его сверстники, Бондарев оправился на фронт. Кончилось детство. Мирное, естественное течение юности так и не началось. Мальчики стали солдатами и командирами, приняли на себя немыслимую тяжесть ответственности «за исход боя», за человеческие жизни, им доверенные. Теперь их школой – высшей школой – была война. Летом 1941 года комсомолец Юрий Бондарев вместе со своими сверстниками – москвичами строят оборонительные сооружения под Смоленском, а с 1942 года, после учебы в военном училище, как командир противотанкового орудия, сражается с фашистами на Сталинградском и Украинских фронтах, в Польше, на границе Чехословакии. Новая школа войны была жестокой и грубой. Она переделывала людей на свой манер, обжигая и закаляя характеры, воспитывала знающих свое дело военных. Военная школа разделила жизнь этого поколения и несовместимые друг с другом «до» и «после». Все, что было «до», воспринималось как «когда-то», как что-то такое, чего, возможно, ещё и не было. А «после» растянулось на долгие 4 года, когда, как скажет Юрий Бондарев, «наше внутреннее зрение воспринимало только 2 краски: солнечно-белую и масляно-черную. Середины не было, полутонов не было. Не было нюансов. Радужные цвета спектра отсутствовали». Два ранения, четыре боевые награды – таковы вехи боевого пути будущего писателя. На фронте он стал коммунистом. Участник великого народного подвига, Юрий Бондарев проходит суровую жизненную школу, выносит из фронтовых дней уроки высокой героической нравственности. В конце 1945 года Юрий Бондарев был демобилизован. В то время он ещё не думал о писательстве, по его признанию, хотел стать шофером. Но вскоре поступает на подготовительное отделение Московского авиационно-технологического института. В 1946 году он студент Литературного института им. А. М. Горького, где его наставниками были выдающиеся советские писатели Ф. Гладков, К. Паустовский. О своем поколении, о тех, что остались в живых, Юрий Бондарев говорит как о людях, сумевших в четырехлетнем аду сберечь чистый, лучезарный мир солнечных великих ожиданий, «непреходящую веру в будущее, в молодость, в надежде», и как о людях, ставших непримиримее к несправедливости, добрее к добру. Их вторым сердцем стала совесть, оплаченная кровью, «обжигающей душу ненавистью ко всему черному, жестокому, античеловеческому». С таким сложным жизненным и душевным опытом возвращался Юрий Васильевич Бондарев к мирной жизни. Этот опыт принес он с собой и в литературу. Его творчество, так же как и творчество других художников военного поколения, невозможно понять по-настоящему, не принимая во внимание крутых жизненных обстоятельств, нравственное формировавших людей. Только после войны в душе у Бондарева стало пробуждаться смутное желание записать свои раздумья и воспоминания, передать то, что он знал о жизни и людях. Так неожиданно для себя он начал сочинять стихи, которые называет подражанием Блоку, Есенину, Твардовскому. Так появилась та школьная тетрадка, которая привела Юрия Васильевича Бондарева пока ещё не в литературу, но в Литературный институт Союза писателей. Главный шаг был сделан. В 1949 году студент третьего курса Литинститута Бондарев напечатал в молодежном журнале «Смена» свой первый рассказ «В пути». Героями его были геологи-изыскатели и молоденькая выпускница Московского медицинского института Аня, начинающая свою врачебную практику в условиях до чрезвычайности неожиданных и трудных. Сюжетная коллизия отличалась напряженностью. Но драматизм ее обуславливали не столько обстоятельства, сами по себе чреватые опасностью, требовавшие собственности и воли, сколько их нравственно-эстетическая подоплека.
Глава 2. Художественные открытия Юрия Бондарева. При встрече с явлением искусства нас занимают как идеи, сюжеты, образы, так и то, как пишет данный автор, в чем состоит его оригинальность, художественное мастерство. На первый план тут неизбежно выходит слово как «первоэлемент литературы» (Горький). Слово в литературе не только несет определенную информацию, но одновременно служит средством эстетического воздействия через художественные образы, идеи, сюжет. При помощи языка писатель создает и своих героев, и образы природы, и картины реальной жизни. Художник, замечает Бондарев, одарен от природы особой способностью изображать на бумаге словами не плоскостный слепок человека, окружающего мира, отдельного предмета, а глубину его, ощутимую, направленную форму, высекающую чувства и мысль, открывающие тайные замочки души. Художник использует слова, сочетания слов как необходимость, как инструмент, без которого невозможно познание. У каждого истинного художника свой язык. Достаточно одного-двух абзацев – и можно безошибочно определить, кем они написаны: Пушкиным, Гоголем, Толстым, Достоевским, либо Шолоховым, Леоновым… Начиная с повести «Батальоны просят огня» в полную силу входит язык Бондарева, которому присуща четкость интонации речи, ясность и эмоциональная выразительность фразы, выразительность ритма. Как известно, ритм в прозе так же важен, как и в поэзии. Ритм – это единство в разнообразии – как бы организует, упорядочивает повествование, вносит в него элемент прекрасного, приближая к музыке. Для бондаревской манеры ритм – постоянно присутствующий элемент.
Слоговая и языковая палитра Бондарева удивительна. Буйство глагольных форм придает повести (как и всей бондаревской прозе) динамизм, внутреннюю напряженность, а богатство оттенков и полутонов плотно сотканной словесной ткани – яркую зрелищность, действующую на зрение, слух и воображение. «Почти не пригибаясь, вынятувшись цепочкой и обходя воронки, шли по деревне двенадцать человек. Многие из них двигались в плотной немоте, не слыша ничего, кроме стрекочущего звона в ушах. Их осталось двенадцать артиллеристов, без орудий, без лошадей, лишь две панорамы – одну разбитую, другую целую – нес в вещмешке совершенно оглохший наводчик Вороной.
Выразительную картину помогают нарисовать глаголы, передающие движение, а также врожденное чувство гармонии и ритма художника. Бондарев возвращает слову его экспрессивную насыщенность, живописно-образную пластинку. У него светятся каждым листом рыжие осины, небо сияет стеклянно высокой синевой, весь Днепр становится оранжевым, а накаленный закат горит на половину неба… Не припоминаю, чтобы у другого писателя тишина была «оглушительной», темнота «невесомой», трава «аспидно-черной», а снег не только «белый», «синий», «голубой», «пепельный», «фиолетовый», «сиреневый», «розовый», «лиловый», но и «горячий». У этого художника словесные нити расцвечены всеми цветами радуги. Слова как бы источают звуки, запахи, рассыпаются фейерверком световых бликов, цветовых пятен. «Пустой, перепутанный паутиной садик был насквозь пронизан золотистым солнцем. В теплом воздухе планировали листья, бесшумно стукаясь о ветви, цепляясь за паутину на яблонях». «Ночь была на переломе – луна ещё сияла за деревьями, над тихой деревней, а в побелевшем небе звезды сгрудились в высоте и казались светлыми туманными колодцами. Парк сухо скребся оголенными ветвями, шумел предутренним ветром – свежо, влажно потянуло с низин». Жизнь во всем ее многообразии и противоречивости может быть выражена только посредством богатства красок и оттенков языка, стилевого своеобразия, выражающих глубину чувств и мыслей художника. Это нелегко дается. Работа «над языком ужасная – надо, чтобы все было красиво, коротко, просто и, главное, ясно…» «Язык, которым говорит народ и в котором есть звуки для выражения всего, что только может желать сказать поэт, мне мил… Язык этот, кроме того – и это главное – есть лучший поэтический регулятор. Заходи сказать лишнее, напыщенное, болезненное – язык не позволит… Люблю определенное ясное и красивое, и умеренное, и все это нахожу в народной поэзии и языке, в жизни» (Л. Толстой). Народное бытие, его творчество, подобно драгоценному алмазу, отшлифованному временем и человеческой мудростью, как бы аккумулирует в себе духовное достояние целых поколений. В нем не только выражены чаяния и стремления народа, его эстетические и моральные принципы, но и заключена социальная оценка времени, история развития общественной мысли вообще и человеческой личности в частности. Художественная литература немыслима без высокой культуры языка, глубоко народного по своей природе, эстетически богатого и прекрасного. Язык писателя – народное достояние. Судьба языка неотделима от судьбы нации. Как тут не вспомнить И. С. Тургенева: «Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины – ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя – как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу». Эти слова выдающегося русского писателя актуально звучат и в наши дни. Литературный портрет предоставляет автору возможность более рельефно выделить, подчеркнуть в данном герое все своеобразное, неповторимое и вместе с тем характерное, общее, что сообщает ему устойчивые признаки художественного образа. Важная роль принадлежит здесь тщательному отбору деталей. Характерная частность позволяет четко представить как внешний, так и внутренний облик персонажа. Внешность героя, сквозь которую просвечивает его индивидуальность, особенно отчетливо раскрывается через отношение в нему других персонажей, через развитие сюжета в целом. Характеризуя мастерство Достоевского-портретиста в романе «Идиот», Бондарев подчеркивает, что «наше познание правды возникает тогда, когда князь Мышкин высказывает свое отношение к портрету, осмысливает его». Между тем портретные характеристики детальны лишь в тех случаях, когда по тем либо иным причинам персонаж ограничен в своих поступках и действиях. При других обстоятельствах внешний облик героя складывается постепенно, давая простор нашему воображению. Например, главное действующее лицо «Батальонов…» Ермаков – весь порыв, действие, движение. Только раз читатель имеет возможность более менее пристально вглядеться в него: «Среднего роста капитан в летней выгоревшей гимнастерке с темными следами и портупеи стоял возле; тень от козырька падала на половину смуглого лица, карие, дерзкие глаза, белые зубы блестели в обрадованной улыбке». Портрет этого прекрасного человека дан в общих чертах, он не детализирован, в нем отсутствуют слова-краски, вызывающие ощущение завершенности, законченности. Но какой светлый образ встает перед нами, каким красивым, мужественным, умным представляется нам Борис Ермаков! У Бондарева особая манера изображать эпизодические персонажи. Благодаря характерной черточке внешности, портретной характеристике каждый из них обретает качества живого человека. За несколько минут общения с этими персонажами нам открываются какие-то важные моменты их бытия, четко вырисовываются индивидуальные свойства их облика. Если прибегнуть к сравнению, это напоминает ослепительную вспышку молнии ночной порою, которая на мгновение озаряет все окрестности, увеличивает предметы в объеме и обнажая невидимые при обычном освещении характерные их признаки. Подобные бондаревкие персонажи проживают всю свою жизнь в несколько мгновений. Литературный портрет в известной мере отражает ещё и внутренний мир самого художника, его представления о мире и человеке. Такова природа искусства, которое отличается от всех других сфер человеческой деятельности. Подчеркивая различие между зеркальным отражением и художественным воспроизведением действительности, Достоевский писал: «В зеркальном отражении не видно, как зеркало смотрит на предмет, или, лучше сказать, видно, что оно никак не смотрит, а отражает пассивно, механически. Истинный художник этого не может: в картине ли, в рассказе ли, в музыкальном ли произведении непременно виден будет он сам; он отразится невольно, даже против своей воли, выскажется со всеми своими взглядами, со своим характером, со степенью своего развития». Бондаревский литературный портрет вызывает самые яркие ощущения, вырастает в художественный образ, наполненный идейно-психологическим смыслом. Живописная многокрасочность стиля, ассоциативность художественного мышления Бондарева не могли не сказаться на изображении окружающего мира. Мы можем отложить книгу и продолжать мысленно бродить по местам, писанным в ней, вдыхать свежий воздух, любоваться прощальным блистанием увядающей осенней природы, слышать шорох падающих листьев, шум летнего дождя, ощущать холодный свет луны… Вообще в произведениях Бондарева природа живет своей собственной жизнью и одновременно она связана с миром персонажей, как бы подчеркивая их внутренне состояние, их ощущения в различные периоды бытия. Глава 3. Новый этап в литературе о войне. На ранние произведения Бондарева обычно смотрят, если не как на «пробу пера», то, во всяком случае, как на нечто «не бондаревское». Вряд ли уместна тут категоричность. Во всяком случае, все гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд. В 1953 году увидел свет первый сборник рассказов «На большой реке», спустя два года появилась первая повесть «Юность командиров», а уже в 1957 году после публикации повести «Батальоны просят огня» о Бондареве заговорили как об оригинальном явлении советской литературы. Между тем знаменитой повести предшествовала громадная внутренняя работа, напряженный процесс осмысления пережитого, использование своего личного творческого опыта, достижений отечественной и мировой художественной культуры. И пусть ранние рассказы и повесть написаны совсем в другом ключе, чем последующие произведения, тем не менее в них дает о себе знать скрытая энергия бондаревского чувства и мысли, чувствуется бондаревская склонность к глагольной форме и насыщенной эпитетом фразе, к точной детали… Ничто не возникает из ничего. Все имеет свое начало и продолжение. Как не случайным было то, что настоящий успех принесли ему произведения о войне.
Художественные открытия советских писателей связаны с изображением крупных революционных преобразований, происшедших в мире в XX столетии, и среди них – борьба советского народа с фашизмом. У истоков прозы о войне стояли М. Шолохов, Л. Леонов, А. Толстой, Л. Соболев, А. Фадеев. О борьбе с захватчиками писали Б. Горбатов и О. Гончар, К. Симонов и И. Эренбург, Вс. Иванов и М. Бебеннов и многие другие известные писатели. Для каждого этапа развития военной прозы характерны свои особенности, свои подходы и решения. В произведениях, опубликованных после 1956 года, наиболее талантливые авторы стремятся реалистически, без ложного пафоса показать человека в самых драматических ситуациях, когда серьезным испытаниям подвергается сила духа, его социально-нравственное достоинство. Писатели, на собственном опыте познавшие жестокие законы войны, на первый план выдвинули воинов-окопников. Их книги – это правдивое повествование о драматизме фронтовых будней, о трагедии людских судеб и нечеловеческих страданиях во имя победы. Уже в первых своих произведениях Юрий Бондарев утверждает, что «величайшая ценность данного мира» - человек, всей своей жизнью отстаивающий высокие принципы революционной нравственности. В ранних рассказах и повестях проявился пристальный интерес писателя к нравственной проблематике, к драматическим моментам внутренней жизни человека, воплотились его раздумья о сущности человеческого долга. «Долг, - подчеркивает писатель, - это категория имеющая отношение к смыслу человеческой жизни. Долг – это понятие высшего порядка, оно всегда заключает в себе нравственность на гране быть или не быть». Писатель не сразу подошел к художественному исследованию судеб своего поколения на войне, необходимо было время для того, чтобы сделать необходимый отбор из пережитого, «сказать о войне то, что еще не было сказано другими». Суровая правда о войне для Юрия Бондарева – это и «предельная достоверность и действительность деталей времени». Писатель так говорит об истории создания своих произведений: «повести «Батальоны просят огня» и «Последние залпы» родились, я бы сказал, от живых людей, от тех, которых я встречал на войне, с которыми вместе шагал по дорогам сталинградских степей, Украины и Польши, толкал плечом орудия, вытаскивая их из осенней грязи, стрелял, стоял на прямой наводке, спал, как говорят солдаты, на одном котелке, ел пропахшие гарью и немецким толом помидоры и делился последним табаком на закрутку после танковой атаки». В правдивом описании, казалось бы, локальных эпизодов войны в их трагизме, крови, гибели, в изображении трудной повседневной воинской работы писатель раскрывает героику великой всенародной битвы «ради жизни на земле». Продолжая традиции реализма Л. Толстого, автор повестей показывает «скрытую теплоту патриотизма». «Я совершенно убежден, - подчеркивает Бондарев в статье «Исследование жизни», - что последняя война, исполненные драматизма 40-е годы дают возможность искусству проникнуть в глубинную суть народного характера, в то, что Толстой называл «теплотой патриотизма». Писателя постоянно интересует сущность героизма советского человека, так ярко и массово проявившаяся в годы войны. «Героизм – это преодоление самого себя и это самая высокая человечность», - пишет он в статье «Взгляд в биографию». В «Горячем снеге» убедительно передано величине героизма миллионов. В романе по сравнению с предыдущими военными произведениями Юрия Бондарева больше охватывается событий – они разворачиваются и в Ставке верховного главнокомандующего, и в штабе командующего армией, и непосредственно на поле боя. Но полнота и насыщенность в передаче героического начала, в воссоздании «мысли народной» (выражение Л. Толстого) достигается не за счет беспредельного расширения изображаемых событий, а за счет глубины и объемности их изображения. За новеллой «В пути» последовали другие рассказы. Их печатали в московских журналах «Октябрь», «Молодая гвардия», «Огонек», «Советский воин», «Крестьянка». По мере накапливания публикация формировались сборники. В 1958 году вышел сборник «Трудная ночь», в 1962 – «Поздним вечером». Первым опытом Бондарева в области крупных прозаических форм стала повесть «Юность командиров» (1956). Повесть побуждала подумать о многом. Война, защитившая и упрочившая высокие нравственные качества народного самосознания, одновременно взметнула на поверхность и всевозможный человеческий «мусор». Сохранятся ли в этом новом мироустройстве мировоззрение, преданность идеалам, за которые пролито столько человеческой крови или появится ещё одно поколение опустошенных, изверившихся и разочарованных людей, получивших после первой мировой войны имя «потерянного поколения»? Эти вопросы, не сформулированные прямолинейно, но вполне очевидные, выдвинутые самой действительностью. Юрий Бондарев поставит в своих романах «Тишина», «Двое», «Родственники». Но и в первой повести, пусть в локальных пределах, они уже возникают. Начальная пора литературной деятельности Юрия Бондарева была порой накапливания профессионального опыта, углубления художественного мировоззрения. Однако протекал этот процесс не постепенно – от вещи к вещи, становившейся все полновеснее и лучше, а наподобие качественно обновляющегося скачка, сразу как бы переместившего творчество молодого тогда писателя в новые, более высокие измерения. Здесь не было разрыва с юностью. Напротив, новый Бондарев, более мудрый, с твердой рукой уверенного в себе художника, был по-прежнему юношески щедрым, пылким и добрым. Только теперь эти, казалось бы, противоположные свойства таланта обрели полноту взаимооплодотворяющего единства, так поразившего читателей его первой военной повести «Батальоны просят огня». То индивидуально-особенное, мужественное и лиричное, что светилось как обещание в ранних рассказах и в «Юности командиров», окрепло, стало определяющим в «Батальонах», а затем и в «Последних залпах», «Тишине», «Родственниках», «Горячем снеге», «Береге» - произведениях, принесших Бондареву общее признание.
В один прекрасный день 1957 года Юрий Бондарев, как принято говорить в таких случаях, проснулся знаменитым писателем. О его повести «Батальоны просят огня», напечатанной в журнале «Молодая гвардия», заговорила «вся Москва». Критик Михаил Кузнецов рассказывает, что разговоры «шли тогда повсеместно – в редакциях, библиотеках, просто за обеденным столом, среди профессионалов-литераторов и читателей».
Эта повесть об Отечественной войне, о непосильной и трагическом подвиге солдат возникла, по признанию автора, не сразу. Бондарев, как мы знаем, был убежден в своей неподготовленности к большой литературной форме и сомневался, сможет ли он, «обыкновенный смертный», вернувшийся с фронта офицер, прибавить хоть что-нибудь к тому, что уже сказали о войне другие известные писатели. Замысел «Батальонов» возник в темную июльскую ночь в двух тысячах километров от Москвы, на середине любимой реки Бондарева – Белой. Полный умиротворяющего спокойствия, вслушивался он в осторожные ночные звуки, в редкие капли воды с весел. За лесами над городом розовело далекое зарево, пахло острой речной сыростью, доносились тихие голоса рыбаков с соседних лодок. Но вот где-то на берегу взвыла буксующая машина, долетел «пулеметного» треск трактора, и сразу перед глазами встало другое зарево, высота, занятая противником, орудия, стреляные гильзы. Представилось, будто вот-вот взовьются сигнальные ракеты и начнется переправа туда, на другой берег Днепра, где натужно гудят немецкие танки. Повесть «Батальоны просят огня» начиналась «сразу» - без предваряющих пояснений или сколько-нибудь развернутой экспозиции. Сразу сложилась ситуация, чреватая действием, объединяющая общей судьбой и опасностью персонажей повести. Их характеристика с самого начала давалась заостренно-отчетливо, выявляя наиболее броские черты. Именно так представали на первых же страницах повести те, с кем будет связано развитие сквозного действия «Батальонов» - полковник Иверзев, командир полка Гуляев, его адъютант, «легкий и спокойный, как погожий летний день» Жорка Витьковский, комбат Ермаков. О драматизме познания мира и его конфликтов многое нам говорят книги Юрия Бондарева «Тишина» (1962-1964) и «Родственники» (1969). Книги, одновременно трагические и оптимистические, не скрывающие страха и растерянности, овладевавших порою людьми, столкнувшимися с непосильной для них тяжестью и непонятной несправедливостью, но не поступившимися честью, не изменившими правде и добру. Такие герои романов Юрия Бондарева, как бывшие фронтовики Сергей Вохминцев, Константин Корабельников, Алексей Греков, заплатят за свою «неуступчивость» жизненным благополучием; другие, их пылкие и безоглядные младшие братья – Никита и Валерий, - жизнью. «Горячий снег» Юрия Бондарева, появившийся в 1969 году, после «Тишины» и «Родственников», возвращал нас к военным событиям зимы 1942 года. «горячий снег», если сравнить его с предыдущими романами и повестями автора, произведение во многих отношениях новое. И прежде всего по новому ощущению жизни и истории. Этот роман возник и развернулся на более широком основании, что сказалось в новизне и богатстве его содержания, более масштабного и философически размышляющего, тяготеющего к новой жанровой структуре. И вместе с тем он часть биографии самого писателя. Биографии, понимаемой как непрерывность жизни человека и человечества. Эта генерализирующая идея, заявленная в романе о битве под Сталинградом, во всей своей полноте развернется и в последующих произведениях Юрий Бондарева, особенно в «Береге».
Глава 4. Солнечный берег любви и надежды. «-Скажите, господин Никитин, неужели мы все ещё помним, что была война?» - спросит фрау Герберт при первой же встрече в Гамбурге. «- К сожалению», - ответит Никитин. Для людей его поколения и судьбы, да, пожалуй, вообще для людей второй половины XX столетия война навсегда осталась важнейшей точкой отсчета, с которой начинается новый этап истории. Оценить смысл и дальнейшее перспективы современного исторического развития без прямого или косвенного учета событий войны и ее итогов было бы просто невозможно. Все сколько-нибудь значительные явления последующей жизни народов, втянутых во вторую мировую войну, так или иначе восходят к этому трагическому периоду. И тем не менее роман Юрия Бондарева «Берег» (1975) не назовешь ещё одним романом о войне. Война в той мере, в какой она включается в сюжет, средство для постановки и анализа глубоких проблем современности. Возвращая Никитина, ныне известного советского писателя, на землю Западной Германии, где четверть века назад лейтенант Никитин заканчивал свой ратный путь, автор побуждает своих героев и читателей к размышлениям о судьбах послевоенного жизнеустройства на земле. Уже первая фраза, открывающая роман и являющаяся своеобразным камертоном, «ведущим колокольчиком», настраивает на определенный ритм повествовательной манеры. «Воздушный лайнер гудел реактивными двигателями на высоте двести тысяч метров, и здесь, в солнечном арктическом холоде, за толстыми стеклами иллюминаторов сияли глыбами, проплывали по горизонту ослепительно сахарные айсберги, а где-то в белой глубине, ниже их, закрытая сплошной грядой облаков, осталась как бы потерянная земля». И чуть ниже фраза: «… в разных концах салона зазвучала русская и немецкая речь», а через несколько страниц вступит – вначале робкий, трепетный, а потом широкий, смелый – мотив Эммы… И эта поднебесная высота и чувство потерянности земли, отдаленности от родного края, тоска по прошлому, и любовь немецкой девушки – больше не оставят героя до конца повествования, определив своеобразие его человеческой судьбы. Действие романа происходит в начале 70-х годов. Московские писатели Вадим Никитин и Платон Самсонов прилетают в Гамбург для участия в дискуссии «Писатель и современная цивилизация». Совершенно неожиданно Никитин встречает здесь Эмму Герберт, которую полюбил далеко в сорок пятом. Но как давно это было, Никитин почти забыл ее… Эмма же все помнит, она и поныне любит лейтенанта и считает проведенные с ним часы самой светлой порой своей жизни. Встреча эта вызвала у Никитина целую гамму разноречивых чувств, заставила многое вспомнить из своей жизни и как бы вернула его в дни военной молодости, когда он был полон надежд, мечтаний о будущем и безоглядным в дерзости своей. Однако нынешний Никитин мало похож на лейтенанта Никитина сорок пятого. Изменился, правда, не только герой, изменилась сама жизнь, другим стал мир. Перед нами встают картины конца войны и послевоенного двадцатипятилетия, мы становимся свидетелями острых непримиримых конфликтов и напряженных раздумий над сложными вопросами прошлого и настоящего. Идет трудный поиск важнейших ценностей человеческого бытия и отстаивание их. Главный герой «Берега» - известный писатель. В концепции произведения выбор профессии для героя не случаен. Творчество, будучи самым увлекательным видом человеческой деятельности, наиболее полно и убедительно выявляет могущество человека, его потенциальные возможности. У Бондарева – не простые служители муз, но одаренные художники, завоевавшие своим талантом и великим трудом широкое признание в нашей стране и далеко за ее пределами.
Конечно, показ жизни творческой интеллигенции, ее специфического труда, психологии творчества – уже сам по себе представляет большой интерес. («Самсонов работал чрезвычайно медленно, по строчкам, по абзацу в день, в сомнениях выдавливал слова с трудолюбивой мукой, веря и не веря в их силу, ненавидя эпитеты и все же густо насыщая ими фразу до предельной густоты… И стоило лишь вообразить страдания Самсонова перед чистым листом бумаги, его пытку неуловимым словом, как Никитин ощущал почти стыдливое чувство – он заставлял себя сидеть за столом часов по десять, но писал легче, быстрее, независимо от нескончаемой правки, и если процесс работы Самсонова можно было назвать мучительной каторгой (четыре часа в день), то его работа была каторгой двойной по протяженности, но все же сладкой».) Любопытны страницы, посвященные художественному процессу восприятия Никитиным окружающей действительности, размышлениям о мироздании и т.д.
Но это, однако, главное для Бондарева – не повествование о специфике и своеобразии писательского труда задача его. Художник стремится обнажить сущность сложнейших проблем современности, увидеть их связи с «вечными» вопросами, над решением которых тысячелетия мучается человечество. Осмотр памятника в Гамбурге погибшим и пропавшим без вести немецким солдатам и офицерам 1939 – 1945 годах – одна из ключевых сцен в романе, та грань, которая разделяет и в то же время незримыми нитями связывает два этапа в жизни Никитина, а шире – в истории Европы: прошлый, военный и современный, мирный. Здесь проходит как бы перекличка времен, отозвавшаяся в сердце героя новой болью, размышлениями и обобщениями. Памятник этот «был тяжел, мрачен, чернел смоченным дождем камнем, немо, угольно выступали очертания барельефов, будто размытые темной ночи силуэты солдатских фигур, шагающих куда-то плотным слоем – в ад или небытие; оружие, краски, едва различимые, без выражения глаз смертные лица». С годами у Никитина обострился и углубился взгляд на многое в этой жизни, но остались все такими же чистыми и трепетными его отношения к добру, Родине, истории народа. Все так же непримирим он ко злу, как и в военной молодости своей. Это писатель Никитин, с его понятием совести, гуманизма, любви к своему народу, не может побороть в себе неприязни к врагам. Другие – могут, по крайней мере, копаются в их душах, пытаясь отыскать нечто человеческое, но это неблагодарное занятие! Для Никитина же немецкие солдаты пришли на нашу землю как поработители, стремящиеся уничтожить цвет нации, перечеркнуть ее историю, ее культуру, - и нет им прощения. В завоевателе превалирует одна черта – равнодушие и ненависть ко всему русскому, советскому, поэтому никакого сочувствия к себе он вызвать не может. Никитину непонятны, он не воспринимает и никогда не будет должным образом воспринимать тех проявлений человеческих черт в фашистском солдате, которые при известных обстоятельствах могут обнаружиться в нем как в сыне, отце, муже. Высказанные в ходу дискуссии в Гамбурге Никитиным мысли интересны для нас своим глубоким идеологическим и философским подтекстом. Это и широкий взгляд на мир, и страстный протест против извращения человеческой природы, и бескомпромиссное отстаивание наших социальных, нравственных, эстетических идеалов; это, наконец, его высокий пафос поиска истины, служения правде и красоте. Рядом с Никитиным журналист Дицман выглядит довольно-таки невзрачной фигурой, несмотря на всю его словесную эквилибристику насчет «коммунистического оптимизма», отсутствия идеалов и пресловутой свободы западных немцев. Иные представления о мире, иной масштаб у Никитина. Отвечая на один из колких пассажей Дицмана, Никитин говорит: «Мы знаем ряд истин, но это лишь слагаемые одной и главной. Мы не знаем конечную сумму истин. В противном случае – если бы мы знали о человеке все – не было бы никакого смысла писать книги, заниматься наукой и вести дискуссии, как мы ведем с вами. Человек – такая же тайна, как и мироздание. Об этом думали и тысячи лет назад. Я уверен, что если бы люди завтра открыли все законы мира, а значит, и человеческой души, то движение истории прекратилось бы…». Герой «Берега» как бы живет в самом процессе познания, но он не ограничивается размышлениями либо чувственным восприятием мира. Нравственную философию Никитин переносит в сферу деятельного поиска правды. Вот смотрит он на послевоенный Гамбург, его обитателей и хочет понять, что толкало немцев к войне, почему и зачем эти вот благодушного вида люди некогда с такой ожесточенностью и ненавистью пытались поработить народ Никитина. «- Кто же в конце концов орал «хайль» и стрелял? – заворчал Самсонов. – Все, оказывается, милые, добрые, прекрасные люди… Кто же стрелял? - Не «кто», наверное, а «почему» и «зачем» - в этом суть». Это принципиальная поправка. Ибо погиб в этой войне цвет нации, и среди них такие, как Андрей Княжко. С Княжко читатель впервые встречается в мае 1945 года в небольшом немецком городке Кёнигсдорфе. «Он был очень молод, этот лейтенант Княжко, и так женственно тонок в талии и так подогнан, подтянут, сжат аккуратной гимнастеркой, крест-накрест перетянутой портупеей, и так нежно, по-девичьи зеленоглаз, что каждый раз при появлении его во взводе рождалось ощущение чего-то хрупкого, сверкающего, как узкий лучик на зеленой воде. И хотя это ощущение было обманчивым – нередко мальчишеское лицо Княжко становилось неприступным, гневно-упрямым, - Никитина будто омывало в его присутствии веяние летнего свежего сквознячка, исходящего от голоса, взгляда, от всей его подобранной фигурки. Княжко был из московской профессорской семьи, учился на филологическом факультете, жил на Озерковской набережной, хорошо знал переулки Пятницкой, где жил Никитин; они никогда не встречали друг друга на замоскворецких тротуарах и сблизились только на фронте в конце сорок третьего года. Лейтенант Княжко прибыл, ещё хромая, из госпиталя, был назначен в батарею на место убитого командира первого взвода. До этого он служил в пехоте, командовал на Днепре ротой, но в связи с ранением и хромотой не был взят в стрелковую часть, а направлен по личному желанию в дивизионную артиллерию…» За внешней сдержанностью и суровым ригоризмом Княжко скрывается способность к романтической мечте, к возвышенным чувствам: »… я хотел бы бать или рыцарем, или Андреем Болконским (мой тёзка)…»- пишет он в письме к санинструктору Гале. Княжко чувствует личную ответственность не только за исход боя с немецкими самоходками, может быть, последнего в этой войне, но и за дальнейшие судьбы всего мира. Именно он по собственной инициативе берёт на себя опасную роль парламентёра, спасая жизнь немецким юношам, обманутым фашизмом, и гибнет от пули эсесовца. В подвиге Княжко, утверждающем высокий гуманизм мира социализма, нашло своё отражение величия народного героизма и трагизм потерь, ценою которых была завоёвана победа, мир на земле. Княжко на всю жизнь остаётся идеалом, образцом высокого мужества и человечности для Никитина. В его писательской деятельности, в свойственном ему чувстве ответственности за судьбы послевоенного мира, в постоянном стремлении к самосовершенствованию Никитин продолжает борьбу за те высокие идеалы, которые он защищал в боях Великой Отечественной войны, за которые отдал жизнь его лучший друг Княжко. В споре с Дицманом, проповедующим насаждаемые буржуазными идеологами лживые тезисы о несовершенстве, порочности человеческой природы, стремящимся выдать бездуховность и культ потребительства, свойственные буржуазному миру, за всеобщую норму. Никитин защищает высокую гуманистическую сущность революционных преобразований Октября, открывших для каждого человека возможность для невиданного духовного роста. «Революция, - говорит Никитин, - это отрицание безнравственности и утверждения нравственности, то есть веры человека и борьбу и, конечно, совесть как руководство к действию».
За эти внешним рисунком образа чувствуется незаурядность натуры молодого офицера, его высокая нравственность и воинская доблесть. Многие из этих качеств раскрыты при помощи сопоставления, контраста (Княжко – Гранатуров, Княжно – Перлин, Княжко – Меженин). Вот один из примеров. Артиллеристы начали обстреливать дом, в котором засели немцы. Два снаряда разорвались внутри дома, и вдруг страшный вой человеческих голосов вырвался оттуда, вой предсмертного отчаяния и обреченности. «И Никитин увидел бледное, передернутое страданием и удивленное лицо Княжко, теребящего в руках прутик, поодаль лицо младшего лейтенанта Лаврентьева с зажмуренными глазами, зажавшего ладонями уши, увидел Перлина, который с криком и даже хохотом удовлетворенного злорадства взмахивал ракетницей, раскрыл плащ-палатку, и строевой голос его бил по слуху грубым матом: «Сдаются, гады, сдаются, так их! »
- Хрен вам, сдаются, хрен сдаются! – выговорил обрывисто и сипло Меженин. - Еще пару осколочных туда! Шашлык из них… Кучу дерьма из них… - Стой! Ни одного снаряда! – крикнул Княжко и, швырнув прутик, подошел к Никитину, мертвенно-бледный, сосредоточенный, быстро заговорил перехваченным возбуждением голосом: - Слушай… Это же наверняка мальчишки… Похоже, мы в упор расстреливаем их! Сомневаются, пощадим ли мы их. Боятся в плен… Стой, не стреляй!» Сам Никитин, много лет спустя, вполне резонно отметил во время дискуссии в Гамбурге с Дицманом, что он согласен с русским классиком: «Никто не знает всей правды…» И все-таки Никитин стремится осознать высокость духа Княжко в последнем бою, когда уже, ясно видимый в яркой прозелени травы, он решительно поднял платок над головой и, помахав им, прокричал всего несколько фраз на немецком языке. «Никитин понял едва ли три слова: «Нихт шиссен» и «юнге», но совсем не предполагаемое и отдающее жутью действие Княжко, его приказ не продолжать неравный бой с засевшими в доме немцами, то, что казалось одной гранью правды или всей правдой, было и бессмысленным риском, и выходом из безумия, которое тем же безумным шагом своего трезвого разума хотел прекратить Княжко». Ясно одно: этот подвиг никто из присутствующих не был готов совершить – ни Гранатуров, ни Меженин, ни Перлин, ни сам Никитин. Во имя идеалов правды и человечности, не задумываясь, взял Княжко на себя «боль других» - и когда защитил слабых и беззащитных Курта и Эмму Герберт от грубой подозрительности Гранатурова, и сейчас, спасая мальчишек-немцев от явной гибели. Но в тот момент, когда, казалось, все закончилось благополучно, «белые вспышки автоматной очереди из окна мансарды, где кругло темнел силуэт каскетки, как будто толкнули в грудь Княжко, он сделал шаг назад, внезапно споткнулся и сделал шаг вперед, странно и тихо упал на колени, закинув голову, отчего свалилась с головы щегольски аккуратная маленькая пилотка, открыв светлые, всегда аккуратно причесанные на пробор волосы, жестом невыносимой усталости провел носовым платком по лицу и, словно ещё пытаясь оглянуться на орудие, в последний раз увидеть позади что-то, вдруг, уронив голову, повалился грудью в траву, едва различимый на середине сияющей под горячим солнцем поляны». Это не просто описание последних мгновений жизни героя – к подобному приему изображения боя, напоминающему как бы замедленное движение кинопленки, Бондарев никогда не прибегал. Это – реквием. Высокая музыка слов звучит торжественно и свято, обращаясь к памяти людской, к настоящему и будущему… И становится понятнее тоска Никитина: «Таких, как лейтенант Княжко, я больше не встречал в жизни, мне его не хватает до сих пор», «Когда нет таких, как лейтенант Княжко, то нет и настоящих друзей, и вообще многое в мире тускнеет», «Мне все время нужен был такой друг, как лейтенант Княжко. До сих пор нужен. И такого, как Княжко, нет». Мало осталось, мнится герою, столь смелых, убежденных, преданных и честных людей, у которых не расходились бы слово и дело и не было места сомнению, рефлексии и необязательности. Опыт героической нравственности, приобретенный народом в Великой Отечественной войне, вынесенные из нее уроки подлинного гуманизма помогают главному герою романа «Берег» в его напряженных поисках истины, в постоянной активности жизненной позиции, определяемой стремлением всегда быть в рядах передовых борцов за коммунистические идеалы. Изображаемые порознь периоды жизни героя существуют в образной системе романа в тесном взаимодействии, без которого невозможно понять ни сущности драматических нравственных исканий Никитина, ни сложного комплекса идейно-эстетических проблем романа в целом. В «Береге» достигают нового уровня присущие Ю. Бондареву динамика и драматизм воссоздания внутреннего мира героя, пластичность изображения действительности, искусство синтеза сложных жизненных связей и отношений. Автор продолжает творческое развитие традиций реализма Л. Толстого. В романе нашел свое воплощение связанный непрерывными духовными исканиями героев принцип расширяющейся жизненной перспективы, характерной для романов «Анна Каренина» и «Воскресенье». Берег в романе – понятие многозначное. К каким берегам пришел западный мир теперь, после тридцати лет со времени окончания войны? Возможно ли в мире, раздираемом противоречиями империализма, вынашивающего новые милитаристские планы, движение человечества к всеобщему берегу мира и счастья? Как совмещается в духовном развитии современного человека берег прошлого и берег будущего, какова цель его движения? Такие вопросы возникают перед главным героем книги. Как подчеркивает Юрий Бондарев, «образ берега – это вечное движение к чему-то, к идеальной цели, к истине, к высотам духа…». На встрече со студентами Московского университета писатель так говорил о замысле романа: «Я имею в виду не одну идею, а комплекс идей. Я хотел высказать то, что меня буквально преследовало последние годы, сказать о главном – о человеческом счастье. Счастье – это одержимость, это ожидание, это последовательное приближение к цели, это исполнение своего долга перед людьми и т.д. Мне хотелось сказать о счастье, которое является для меня синонимом человечности». С честью выдержав в военные годы испытание на героическую нравственность. Никитин через всю свою жизнь пронесет ненависть к жестокости, насилию, цинизму, прикрывающемуся маской показной храбрости, которая особенно ярко выразилась в его столкновении с сержантом Межениным. В основе меженинщины как жизненной позиции лежит трусость, неверие в человека, отсутствие высоких идеалов. Из-за трусости Меженина гибнет лейтенант Княжко, человек удивительной душевной красоты. С меженинщиной связано для Никитина понятие вседозволенности, которое ничего общего не имеет с высокими гуманистическими нормами социалистической нравственности. Никитин выступает как достойный преемник эстафеты революционного преобразования мира, переданной ему друзьями, погибшими во имя мира и счастья всего человечества. И если даже он порой и ошибается, несомненным остаётся его верность высоким революционным идеалам, за которые он сражался в годы войны, которые он отстаивает своей деятельностью писателя и публициста. Ими определяется его активная жизненная позиция, его непрерывный нравственный поиск, неотделимые от его творчества.
Никитину – писателю свойственно обострённая память сердца, память о трагизме утрат, понесённых нашим народом в Великой Отечественной войне, и о величии подвига народа, отстоявшего мир для человечества. Столкнувшись с современной жизнью буржуазного мира, он выступает решительным противником как милитаристских устремлений современного империализма, так и против попыток буржуазных идеологов затушевать классовые, социальные противоречия современного капитализма, отвлечь трудящихся от активного участия в решении судеб мира.
В главах, посвящённых изображению событий наших дней, детально показано, как раскрывается перед Никитиным – писателем изнанка капиталистического мира, кризис буржуазной цивилизации, философии, культуры. Широкое развитие получает здесь публицистическая струя в творчестве Ю. Бондарева, которая вступает в органическое взаимодействие со свойственным ему искусством пластического образного рисунка. Активная жизненная позиция Никитина ярко проявляется в его беззаветной преданности своему писательскому призванию, одержимой увлечённости. Его беззаветность служения искусству, талант и человеческая значительность особенно наглядны при сопоставлении с самодовольством и мелким тщеславием Самсонова. Принципиальное значение имеет прямое обращение Юрия Бондарева к проблеме толстовских традиций в современной литературе. Писатель, изображая диспут Никитина с Дицманом, в уста последнего вкладывает утверждение, характерное для искусства модернизма с его философией отчаяния и унижения человека: «Современному миру машин не нужны ни Шекспир, ни Толстой, ни Достоевский. Западный роман отошел от прошлого реализма…». Бондарев отстаивает жизненность принципов классической литературы с её гуманизмом, верой в высокое назначение человека на земле. Общая идейно-эстетическая концепция романа вопреки литературе модернизма с её неверием в человека, утверждает принципы реализма – его стремление к раскрытию и наиболее полные реализации в высоких духовных качеств человека. Сложные духовные искания героя романа направлены на утверждение полноты человеческого бытия, которое предусматривает творческую реализацию сил и возможности человека, его активное участие в борьбе за мир, за утверждение высокого гуманистического смысла новых общественных отношений. Только в связи с прогрессивными тенденциями исторического развития возможно непрерывное внутреннее развитие героя, его движение к «берегу», истине. В активных моральных исканиях Княжко и Никитина ощутима связь с интенсивностью внутренней жизни главных героев «войны и мира». Неслучайно критика говорила о том, что Княжко в какой-то степени близок в своих моральных исканиях к Андрею Болконскому, а Никитин – к Пьеру Безухову. На вопрос: «не кажется ли вам, что лейтенант Никитин – это Пьер Безухов?» - писатель ответил: «Не задумывался над этим, и все-таки, может быть, действительно Никитин напоминает Пьера, хотя это совсем разные фигуры. Нескромно сравнивать своего героя с героем величайшего из мировых гениев, но, если говорить о каком-то сходстве, то оно в том, что Никитин, как и Пьер, ищет высший смысл, познавая действительность и самого себя». И в то же время герой стоит на новом, обусловленном новой эпохой уровне самосознания. Говоря о том, что он сам не взялся бы категорически определенно сформулировать главную идею «Берега», что она во всем содержании романа, Юрий Бондарев заметил, однако, что «это – не только мост из прошлого в настоящее. Это роман о счастье, о любви, о поисках смысла жизни. В самом названии заложено все – «Берег». Каждый человек пытается найти свой берег, который должен оправдать или объяснить смысл жизни. Название романа говорит о смысле жизни. Человек ищет берег в себе, и вне себя. Нашел человек свой берег или не нашел – в этом категория счастья или несчастья. О смысле жизни, об исторической памяти народа, о его праве на возмездие, о том, что может сделать на земле один человек, размышляют Никитин и Самсонов, Дицман и Вебер, Эмма Герберт и Лота Титтель, вольно или невольно координируя свои представления с пережитой военной драмой. О том же размышляем и мы вместе с автором.
Заключение.
Талант Бондарева произрастает из могучего корня духовной культуры русского народа.
Жизнь Юрия Васильевича Бондарева сложилась, кажется, удачно. Почти безоблачное детство, юность, обожженная войной, учеба в литературном институте, первые рассказы и повести, затем стремительный взлет, всеобщее признание, мировая известность. Везение, счастливая судьба в искусстве? А за всем этим идет невидимая потустороннему глазу, громадная, напряженнейшая душевная и умственная работа: тревоги и сомнения, духовные взлеты и тоскливое чувство неудовлетворенности собой…
Система творчества, глубина бондаревских замыслов не могут быть раскрыты и по-настоящему оценены только через сюжет или судьбы главных героев. Они осмысливаются в ходе постижения ограниченного сплетения конфликтов, положений, мотивов, характеров, взятых в контексте времени, в конкретной исторической обстановке. Что же касается биографии Бондарева, то она, по его признанию, - это все, что он написал; биография соткана из слов его сочинений, в которых воплощен он сам и все боли и радости общества, в котором живет писатель. Тут мы прикоснулись к тайне его языковой палитры, обладающей повышенной энергией чувства и мысли. Это стоит особо подчеркнуть, ибо являемся свидетелями поразительного равнодушия к смысловой и эмоциональной напряженности слова даже у иных одаренных авторов. Увы, не многие, положа руку на сердце, могут сказать сегодня: «Я… влюблен до фантастичности, порой до мучительного бессилия в слово, в его магическое очертание на бумаге, в его звучание и загадочность всегда ускользающей простоты. Я всю жизнь в погоне за словом, которое называется глаголом и эпитетом. Быть тенденциозным, но не навязчивым, говорить полновесно, но не прямолинейно – вот почему я всю жизнь в погоне за словом».
Между тем чувство языка, сюжет и характеры – ещё не составляют искусства, а автору не дают права на титул художника. Чтобы им стать, надо, кроме таланта, обладать широкой концепцией мира и человека, уметь постигать глубину противоречий действительности. Лишь тогда возможны художественные открытия, исполненные истинной правды и того неизъяснимого животворного пафоса, которые позволяют нам сильнее чувствовать радость, боль и неутолимую жажду жизни.
Художественные открытия Бондарева связаны с новым ракурсом воззрения на мир, с новыми типами героев, которыми, несмотря на сложный комплекс переживаний, сомнения, нелегкий путь самопознания, овладевает горячая вера в свое дело. Писатель воссоздает многослойный и неоднозначный процесс духовных исканий современника, которые выступают как самая жгучая и острая потребность эпохи. Бондарев испытывает человека на прочность. Он пишет жизнь, как она есть, признавая за ней достоинства и недостатки, каковы ей присущи. Поэтому столь пронзительно звучат его слова: «Я стараюсь помнить, что литература – это великое переселение из мира внешнего в мир внутренний, что ей дано проводить всеобщую ревизию совести, порицать мировой порок безразличия друг к другу, жестокость, алчность, варварское соперничество с самой природой, которое ведет к гибели природы и человека не только физически, но и через сознание собственной вины». Список используемой литературы:
ü «Берег», Ю. Бондарев, Издательство художественной литературы «Днiпро», 1979 ü «Юрий Бондарев. Очерк творчества», Е. Горбунова, Советский писатель, Москва, 1981 ü «Художественные открытия Бондарева», Н. Федь, «Современник», Москва, 1988
ü «Горячий снег», Ю. Бондарев, «Просвещение», Москва, 1982