Горный венец Петра Негоша

Содержание Введение. 1. Условия создания «Горного венца» Петром Негошем 2. Анализ сюжета «Горного венца» Негоша. 3. Анализ стихотворного строя «Горного венца». Заключение.
Список использованной литературы
Введение Георгию Черному, как называл Пушкин Карагеоргия, вождя Первого сербского антиосманского восстания, «отцу Сербии», посвящен «Гор­ный венец» (1847) — любимое детище поэта и, можно сказать, главная книга не только черногорской, но и всей югославской классической литературы. Она занимает первое место по числу изданий в Югосла­вии и первое место — по числу переводов на иност­ранные языки. К ней поэт шел всю жизнь, а написалась она за несколько месяцев. Обращение Негоша к драматической форме, думается, не обошлось без усвоения пушкинского опыта в создании драматиче­ских произведений и прежде всего «Бориса Годунова», о котором Белинский писал, что это «совсем не драма, а разве драматическая поэма в разговорной форме», что справедливо и для «Горного венца». С неменьшим основанием к «Горному венцу» приложимы сло­ва Белинского, сказанные им о романе «Евгений Оне­гин»: «Горный венец» — действительно энциклопедия черногорской жизни и в высшей степени народное произведение. Негош создал произведение, всеми свои­ми корнями уходящее в толщу народной жизни и затрагивающее самые сокровенные струны в душах соотечественников. Появился «Горный венец» в канун революционных событий 1848—1849 годов в Европе, подъема национального и классового движения в Хор­ватии, Славонии, Далмации, Воеводине и сразу стал «евангелием патриотически настроенных сербов, при­нимающих близко к сердцу будущее своего народа»[1] — таков был патриотический заряд, пламенная пропо­ведь борьбы за свободу и независимость ради сохранения «чести и имени», ради грядущих поколе­ний в новом произведении черногорского владыки. Многие строки «Горного венца» быстро обрели крылья и разлетелисьпо всей стране, войдя в язык как по­словицы, поговорки, присловья, речения, живущие и по сей день. Сказать, что “Горный венец” — произведение, написанное на тему национально-освободительной борьбы, значит ничего не сказать о нем. Правы те, кто называют эту драматическую поэму энциклопедией черногорского духа. Но и в этом случае невозможно вычленить главную мысль книги. Как невозможно вычленить главную мысль “Бориса Годунова”, “Евгения Онегина”, “Медного всадника”. В первой половине XIX века Негош, как и Пушкин, мыслил такими категориями, на таком уровне, к которому человеческая литературная мысль в начале XXI века только еще поднимается. Жизнь и смерть поставили его на ту грань, где невозможно не задаться вопросом: на что имеет право этнос под угрозой полного исчезновения с планеты, что значит — жить в этом мире и что значит — умереть.
1. Условия создания «Горного венца» Петром Негошем С конца XVII в. власть в Черногории сосредоточивают в своих руках владыки из сильного и влиятельного рода Петровичей племени негуши, жившего недалеко от Цетинья. Первым владыкой из этого рода, давшего впоследствии черногорскую княжескую и королевскую династию, стал Даниил (Данило) Петрович (1697-1735), главный герои событий, легших в основу драматической поэмы "Горный венец". Еще за несколько десятилетий до прихода к власти владыки Даниила начинаются вооруженные столкновения православных черногорцев и местных мусульман славянского происхождения, так называемых потурченцев. Ислам медленно и неуклонно проникал в Черногорию. Уже брат Георгия Црноевича. сын Иванбега Стефан, известный в народных песнях под именем Станиша. будучи послан в Царьград, принял ислам и. вернувшись, боролся с братом за власть в стране, опираясь на турок. Народные песни, почти единственный фундамент исторической памяти старых черногорцев, свидетельствуют: при владыке Данииле в самом начале XVIII в. была предпринята решительная акция: общее и одновременное нападение на потурченцев. произошедшее на праздник Рождества Христова, в результате которого потурченцы были частично истреблены, а уцелевшие изгнаны из страны. Данное событие (возможно, легендарное и к действительности растянувшееся на несколько лет) Негош считал началом новой истории балканских славян, истории долгой и упорной борьбы за освобождение от турецкого ига. С этого момента черногорцы находятся в состоянии почти непрекращающейся войны с Турецкой империей. Они одержали ряд побед, устанавливают связи с Россией Петра Великого, выступают союзниками русских в русско-турецких войнах, что им не проходит даром: боснийский визирь Нуман-паша Чуприлич осенью 1714 г. вторгается в Черногорию и огнем и мечом опустошает ее. Исключительно много для упрочения центральной власти в стране и для обретения ею независимости сделал Петр I Петрович Негош (св. Петр Цетинский), ставший владыкой Черногории в 1781 г. Во время его правления черногорцы, выступая союзниками австрийцев и русских, успешно воевали против турок и наполеоновских войск, поддерживали в начале XIX в. связи с Карагеоргием. руководителем Первого сербского восстания. При Петре I был составлен первый свод законов и учреждены некоторые формы верховной власти, призванные препятствовать самоуправству племенных вождей и способствовать единству страны. Владыка ориентировался в своей политической деятельности на Россию и сумел существенно ограничить в стране, влияние проавстрийски настроенных губернаторов[2]. Один из самых мудрых и энергичных черногорских правителей Петр I умирает в 1830 г., оставляя своему преемнику, будущему поэту Негошу, вместе с престолом владыки все трудности Черногории - маленькой горной страны, где жил храбрый и непокорный народ, страдавший от бедности, голода и внутренних неурядиц, фактически независимый от власти Стамбула, по-прежнему представлявший собою островок в океане ислама и католичества, граничащий со своими извечными врагами турками, не признававшими его политической самостоятельности, и официально дружественными австрийцами, зарившимися на его территории и на правах могущественного имперского народа вмешивавшимися в его внутренние дела. Далеко на северо-востоке раскинулась Россия Николая I, с которой Негошу его дядя Петр завещал никогда не прерывать связей. В свою очередь Россия уже давно приглядывалась к Балканам, к близким по крови и вере южным славянам. У Радивоя Петровича, младшего племянника владыки Петра, было не много шансов наследовать дяде. Но один из племянников митрополита, которого владыка готовил себе на смену, умер: другой, уже учась в Петербурге, предпочел карьеру российского офицера монашеским подвигам и тернистому пути черногорского правителя. Юный Раде с горных пастбищ попадает в Цетинский монастырь, и его начинают учить грамоте. Это произошло в 1825 году. Ему было тогда двенадцать лет. Учение продолжалось только два года: научившись читать и писать, он был через полгода отправлен в один из приморских монастырей, в школу монаха Иосифа (Троповича). За полтора года обогнав в науках всех своих сверстников и перечитав все книги в монастырской библиотеке, будущий Негош возвращается в Цетинье. Дядя больше не отпускает его от себя. Раде три года проводит возле Петра, выполняя секретарские обязанности и помогая владыке в его повседневных заботах. Жизнь рядом с образованным и мудрым человеком, каким был Петр I. стоила лучшей школы для одаренного мальчика.
А вскоре в Цетинье прибывает и занимает должность секретаря владыки Сима Милутинович Сарайлия, известный сербской поэт. Пылкий романтик, певец освобождения славян от турецкого ига, участник Первого и Второго сербских восстаний, побывавший в России и Германии, лично знакомый со многими европейскими литераторами, ученик и последователь Вука Караджича, записывавший и издававший народные сербские песни, он стал тем катализатором, под воздействием которого в талантливом мальчике пробудился поэт. До конца жизни Негош сохранил любовь и признательность к этому человеку.
Осенью 1830 г. владыка Петр умирает, и семнадцатилетний Раде занимаете его место. Через несколько месяцев он принимает постриг и получает в монашестве имя Петра. Молодой правитель Петр II продолжает политику своего предшественника. Он делает решительные шаги к сосредоточению государственной власти в своих руках и обустройству Черногории: уничтожает институт губернаторства, формирует высшие органы законодательной и исполнительной власти – Сенат и Гвардию, вводит судопроизводство. Следуя завету Петра I, он ищет поддержки в России. В 1833 г. Негош предпринимает свое первое путешествие в Россию. Больше месяца он проводит в Петербурге. В присутствии императора Николая в Спасо-Преображенском соборе молодой черногорский правитель архимандрит Петр был посвящен в сан архиерея. Со времен Петра Великого Россия интересуется Черногорией. Существование на занятых турками Балканах независимой православной страны отвечало ее интересам. Но сложный мир европейской политики не давал возможности правительству николаевской России открыто и бескомпромиссно стать на сторону черногорцев в их конфликте с соседями, Австрией и Турцией. Те и другие претендовали на черногорские земли. Черногорцы, предоставленные самим себе, жили, как и столетия прежде, в состоянии почти непрерывной войны с турками. Возможно, уже в первый свой приезд в Петербург, Негош, обласканный русским двором, почувствовал, что его отношения с Николаем не всегда напоминают отношения двух суверенов. Но в этот момент его больше заботила судьба его родины. Из русской столицы он увозит в Черногорию не только деньги и книги, но и типографию. Во время путешествия в Россию Негош дважды, по дороге в Петербург и возвращаясь домой, побывал в Вене. Здесь он познакомился и сошелся близко с Вуком Караджичем - филологом, реформатором сербского литературного языка и знаменитым собирателем и издателем сербского эпоса[3]. Дома Негош открывает школу и запускает в работу типографию. Он печатает духовную литературу и школьные учебники, первый черногорский журнал (ежегодный календарь) Трлица''. пословицы, собранные Вуком Караджичем и, конечно, свои первые сборники стихов "Пустынник цетинский" и "Лекарство от турецкой ярости". В своем большинстве - это стихи лишь становящегося поэта. Они несут на себе следы влияния русско¬го классицизма, стилистики торжественной оды XVIII века. Но некоторые темы предвещают будущего Негоша. Стихотворение "Черногорец ко Всемогущему Богу" открывает религиозно-философскую тему, а "Черногорец, плененный вилой" - тему истории. Черногорию с ее 120 тысячами населения, живущего на голом камне, терзали голод и внутренние неурядицы, кровная вражда, неизменный спутник общества, живущего по родоплеменным законам, непросвещенность и своеволие племенных вождей. Финансовая и политическая поддержка России не избавляли Негоша от чувства одиночества, которое он испытывал и как литератор, и как государственный деятель. Черногория была картой в руках европейских правительств. Здесь, на Балканах, сталкивались интересы России, Турции и Австрии. Пограничные конфликты черногорцам часто приходилось решать самостоятельно, на свой страх и риск. Правителю полузависимого сербского княжества Милошу Обреновичу Негош не доверял. Он считал его двуличным и коварным человеком и никогда не мог ему простить убийство вождя Первого сербского восстания Карагеоргия. Каждый шаг, предпринятый Обреиовичем, через верных людей становился известен Негошу. Отношения с русским правительством тоже не всегда складывались благоприятно. В конце 1836 г. Негош вновь собирается посетить Россию, где были недовольны его якобы революционно-демократической деятельностью, в частности, поддержкой повстанцев в Боснии и Герцеговине. Сначала российское правительство отказывает ему в приеме, но вскоре Негош получает разрешение прибыть в Санкт-Петербург. По дороге его задерживают в Пскове. Причиною было следствие в Черногории, ведшееся русским вице-консулом в Дубровнике Иеремией Гагичем. Российское правительство выясняло состояние, дел в стране. Недруги владыки оклеветали его, обвинили в том, что он присвоил церковные ценности, что в Черногории нарастает общее недовольство против правителя. Прибыв в Петербург, Негош отмел обвинения: следствие показало его полную невиновность. Более того, этот приезд в Петербург имел большее значение для поэта, он стал его триумфом. Негош разбил интриги своих врагов, оправдался перед российским императором и улучшил положение Черногории. Ежегодная субсидия его стране была увеличена в девять раз. Но свою вынужденную задержку в Пскове Негош считал унизительной для себя лично и для независимой Черногории. Двадцать один год был у власти Негош в нелегкие для Черногории годы. Ему приходилось заниматься внутренним устройством страны, просвещением народа, бороться с притязаниями соседей-врагов, защищаться от клеветы. Он пережил смерть близких родственников, погибших в сражениях с турками, смерть любимого наследника, крушение надежд на объединение всех славян, и христиан и мусульман, для общей борьбы за независимость, непонимание современников и соплеменников. Образованнейший человек, владеющий русским, французским и итальянским языками, он страдал от одиночества. Жизнь поэта была так тяжка, что порою Негош признавался, что хочет сложить с себя сан и покинуть страну. В результате его неустанной государственной деятельности Черногория, давний форпост борьбы балканских славян с турками, полноправно вошла в число независимых европейских государств и сыграла важную роль в освобождении южных славян от османского ига. Его литературная деятельность достигает апогея во второй половине 40-х годов. В 1845-47 гг. Негош пишет "великий триптих", три поэмы: "Луч микрокосма", "Горный венец" и "Самозванец Степан Малый", посвященные трем темам, всю жизнь не, оставлявшим владыку: философии веры, судьбе народа в истории и законности власти. Он становится великим поэтом, достойно представляющим черногорцев и сербов в мировой литературе. Но пока об этом известно лишь горстке его соплеменников и ближайших друзей. 19 (31) октября 1851 г. он умирает. Прах его переносят на вершину горы Ловчен. откуда видна вся его небольшая страна.
2. Анализ сюжета «Горного венца» Негоша Народная эпическая песня значила много для черногорца. Она служила для него не только единственным учебником истории с описаниями событий, именами и хронологией, но и авторитетнейшим пособием по этике и эстетике. Историю племени и братства, историю страны черногорец знал из песни. Из нее же он узнавал о подвигах и геройской смерти своих предков. Как себя вести в той или иной ситуации, что суть красота, добро и справедливость - всему этому он учился у народных певцов.
События, о которых повествуется в драматической поэме «Горный венец", произошли в Черногории на рубеже XVII и XVIII веков. Это был тот самый эпизод черногорской истории, о котором говорилось выше: изгнание из страны соотечественников-мусульман, местных турок, как их называют действующие лица поэмы, отчаянная акция черногорцев, бросивших вызов огромной империи, ввергшая страну в нескончаемые войны и в конечном итоге способствовавшая освобождению всех южных славян от власти турок.
Случилось ли это в Рождественский сочельник 1702 г как пометил Негош, публикуя народную песню об изгнании потурченцев, в конце ли XVII века, как стоит на титульном листе первого издания поэмы (Вена 1847), или это нападение не было неожиданным и одновременным, как считают некоторые современные исследователи, - сказать сегодня с полной уверенностью невозможно. Избранный Негошем сюжет неоднократно раз­рабатывался в черногорском эпосе, устных преданиях, отражен он и в «Истории Черногории от исконных до новых времен» С. Милутиновича (1835). Осман­ская политика исламизации порабощенных народов, увенчавшаяся в ряде случаев, например, в соседних Боснии и Албании, успехом, на рубеже XVII—XVIII веков начала давать плоды и в Черногории. Выбора чаще всего не было: «Пей шербет из чаши Магомета, иль по шее топором получишь!» Так в Черногории появились семьи и братства, принявшие мусульман­ство и ставшие опорой для чужеземного влияния в стране, которую силой оружия покорить не удавалось. Владыка Данило (1697—1735), первый владыка Чер­ногории из семьи Петровичей, решительно распра­вился с внутренним врагом, закрыв путь к овладе­нию страной изнутри, хотя эта опасность, как мы видели, не потеряла своей актуальности и во време­на Негоша, чем и объясняется его интерес к этой проблеме. И речь здесь не о религиозной нетерпимости, вообще несвойственной поэту. Еще в стихотворении 1833 года «Серб сербов благодарит за честь» он писал: Будь сербом в деле, верь, во что веришь, меркой веры мерь людскую глупость, а серьезность — делом и доблестью! А «дело и доблесть» состояли в том, чтобы со­хранить «гнездо свободы и юнацтва», сохранить свои народные корни, свою историческую память. Ведь вместе с верой люди меняли не только платье и религиозные обряды, но и образ мысли, предания, идеалы. Конкретному эпизоду черногорской истории, конкретным по большей части историческим персо­нажам Негош сумел придать характер художествен­ного обобщения высочайшей силы и убедительности[4]. Вот черногорские «турки» на свадьбе уже воспе­вают Джерзелеза, героя мусульманского фольклора, а Мустай-кадий рисует картины вечной жизни среди райских садов и прелестных гурий и не скрывает своего восторга перед «Царьградом, источником свя­тости и силы». Для них переход в мусульманство вполне естествен и логичен, ибо «когда мал ручей в большой впадает, он теряет собственное имя», — упорство «горсточки народа горного» перед силой и величием Оттоманской империи таким образом обес­смысливается. Поэма значительно перерастает рамки этих событий, чрезвычайно важных для черногорской и сербской истории. Родившееся из глубин народной жизни, вспоенное из чистых ключей народного духа, это произведение великого поэта-философа, непростое и неоднозначное, было тотчас же принято народом. Многие стихи "Горного венца" до сих пор живут в языке в виде афоризмов, пословиц и поговорок. В Черногории нередко встречаются люди, знающие поэму наизусть, от первой до последней строчки. А цитируют ее все. И это. может быть, главное, что сделал владыка для просвещения своего народа. Любимая книга Негоша стала самой известной книгой черногорской и сербской литературы. Она стоит на первом месте по количеству изданий и по числу переводов на мировые языки. "Горный венец" полифоничен. Его часто называют энциклопедией черногорской жизни. В нем можно найти все: историю и быт. веру и суеверия, православие и остатки язычества. трагедию и юмор. взгляд черногорцев на самих себя и на окружающий мир. глубочайший пессимизм и героический оптимизм. Как, впрочем, это можно найти и в сербском эпосе, другом уникальном феномене югославянской культуры. Но "Горный венец" не только произведение народного духа, народной стихии, обработанное рукою великого мастера. Он принадлежит не фольклору, а литературе. Бесспорно, у Негоша были предшественники, как были они у Пушкина и Гоголя. Но великая русская литература началась не с Тредиаковского. Подлинная литература начинается тогда, когда приходит гений: она открывает глаза и начинает жить. Черногорская и сербская литература началась с Негоша. "Горный венец" - книга, которая не рассказывает и поучает, но ставит самые главные вопросы, те, на которые впоследствии отвечает история. Читая поэму, иногда кажется, что ее главные герои владыка Даниил и игумен Стефан через головы непонимающих или сваленных богатырским сном современников обращаются к нам, потомкам[5]. Фабула "Горного венца" проста. Старейшины черногорских племен неоднократно собираются на скупщину. Идут долгие разговоры, предшествующие принятию решения, на фоне повседневных событий. Наконец, решение принято. В Цетинский монастырь поступают первые вести о свершившейся акции. Поле высокого напряжения практически неразрешимых вопросов, в котором существует главный герой поэмы владыка Даниил, и есть основное действие "Горного венца". Владыка колеблется. Потурченцы - люди одной крови с черногорцами. Они уже поют турецкие песни, но еще вместе с православными братьями защищают страну от турок, уже наполовину принадлежат султану, но еще считаются родством с черногорцами. Владыка страшится кровной вражды, которая может захлестнуть страну, самоубийственной гражданской войны, которой не вынесет Черногория. Он знает, что значит пролить человеческую кровь. Он и игумен Стефан мыслят в иных масштабах, чем их соплеменники. По положению стоящие выше других, они видят код истории. Молодой владыка ощущает себя ее заложником. Восьмидесятилетнему мудрому игумену открыт завтрашний день. Рядом, в Герцеговине, на расстоянии нескольких часов пути такие же потурченцы уже не считают себя сербами: Я Царьградом триста лет владею, завоеван он дедовской саблей .[6] Два мира столкнулись на Балканах. Азиатский, мусульманский, и европейский, восточно-христианский. Если некогда граница между двумя этими мирами разделяла народы, то ко времени действия "Горного венца" эта граница переместилась. Она теперь разделяет один народ. Сегодня это уже не только борьба двух миров, но борьба внутри себя, борьба с неким началом, разрушающим самосознание черногорцев, лишающим человека и народ имени и истории, выталкивающим его в иное измерение. После поражения на Косовом поле, где сербы потеряли все, осталась историческая память, горячий пепел, из которого в любой момент могло появиться пламя. Владыка и игумен сознают, что потеря веры ведет к потере исторической памяти, уничтожению не только прошлого, но и будущего. И здесь совпадают чаяния простых черногорцев, внутренне цельных, пришедших в поэму из эпоса, и чаяния владыки и игумена, проникнутых отвращением к насилию и пролитию крови. Услышав о многочисленных жертвах, о том, что не хватило земли на кладбище и убитых хоронят по-шестеро в одну могилу, игумен радостно смеется, удивляя владыку. Для Стефана то, что произошло, становится отныне не насилием, не убийством, пусть и совершенным на благо народа, но жертвой, принесенной на алтарь веры и отечества. Началась борьба за очищение и возрождение, освященная кровью мучеников.
Действие драматической поэмы тяготеет к че­тырем временным точкам, привязанным к обрядовым праздникам, когда, по обычаю, черногорцы соби­раются в Цетине. Это Троица, Рождество Бого­родицы, сочельник и Новый год; следовательно, от осознания необходимости действия до его свершения проходит полгода. Шесть ночей, выполняя роль свое­образного занавеса, отделяют сцену от сцены, в каждой из которых появляются все новые и новые «ар­гументы», вплетающиеся в ход мучительных размыш­лений владыки и подводящие его к единственно возможному решению, что создает своеобразное движение драмы. Характер же и суть «аргументов» составляют ту самую плоть «Горного венца», ко­торая и содержит в себе «энциклопедию» народной жизни. Здесь и быт, семейный и племенной уклад, этика и психология, обряды и обычаи, любовь и ненависть, шутки и прибаутки, игры и забавы, оцен­ка своего и чужого мира, историческая память на­рода, суеверия и предрассудки, приметы и толкова­ния снов. И все это не фон происходящего, а само происходящее, поданное с крайней лапидарностью и замечательной емкостью, чему немало способствует именно «разговорная форма» драмы. Ведь как раз­говаривают в «Горном венце»? «Не сказать ничего прямо и, однако, сказать все с помощью анекдота, пословицы или какой-нибудь детали из всем известной песни или сказки так, что и тот, кому говорят, и остальные, которые слушают разговор, хорошо понимают намек, считалось верхом искусства ведения разговора»[7]. Например, сцена переговоров черногор­ских главарей и главарей потурченцев представляет собой образец такого искусства.

3. Анализ стихотворного строя «Горного венца» "Горный венец" написан так называемым сербским десятисложником. "десетерцем", стихом эпических песен. Это десятисложный стих с цезурой после четвертого слога (4-6), где ударения свободно распределяются по всем слогам, кроме четвертого и десятого, что обусловлено просодией сербского языка, ударение в котором никогда не падает на последний слог. Ударения все же преобладают на нечетных слогах, что позволяет многим стиховедам писать о хореической тенденции. Крайне редко появляется концевая или внутренняя рифма. Десятисложник Торного венца" отличается от народного. Он предназначен для чтения, а не поется речитативом, поддержанный мелодией (хотя. в принципе, и его можно петь); его цезура часто формальна, т.е. является обычным словоразделом, а не границей синтагмы, как в народном десетерце, распределение долгот в конце стиха часто иное. Десетерец в восприятии носителя сербского языка обладает основными характеристиками фольклорного эпического стиха: ясно слышимой ритмической основой при высокой степени свободы, акцентной многовариантности и открытости для импровизации[8]. Для русского же он экзотичен, его звучание непривычно. Впрочем, это не совсем так. Его довольно близко передает стих "Песен западных славян" Пушкина, особенно там, где он тяготеет к десятисложности (в песне "Сестра и братья"'). Вероятно, одним из первых филологов, заметивших связь этого пушкинского стиха с десетерцем, был И.И. Срезневский. Но его слова были или не расслышаны позднейшими переводчиками, или не приняты к сведению. Путь, по которому пошла русская переводческая практика, был путь передачи ритма десетерца пятистопным нецезурованным хореем. Для этого были веские причины. Русское литературное стихосложение очень долго было строго силлаботонично. Один из основных законов этой системы – запрет переакцентуации, т.е. правильное чередование сильных и слабых мест в стихе, невозможность ударения на слабом месте стиха в пределах двух- и многосложного слова в ямбе и хорее. Это самая яркая черта русского литературного стихосложения, которая, до сих пор определяет его лицо. Иными словами, "неправильного" хорея в переводе и быть не могло: он бы не, воспринимался как стихотворная речь. А народный русский стих привносил бы стилистику русского фольклора, в то время как от перевода требуется точная передача специфики иноязычной культуры. Определенную роль при этом сыграл сам Вук Караджич, назвавший десетерец хореем в лейпцигском издании сербских народных песен (1824 г.). Это его ошибочное мнение сложилось под влиянием теории классической метрики и ритма музыкального сопровождения песен. Авторитет знаменитого знатока и собирателя песен повлиял на мнение крупного русского филолога и переводчика А. X. Востокова и привел к тому известному казусу, что в примечаниях к первым русским переводам сербских народных песен, где на практике Востоков пытался приблизиться к ритмике оригинала, говорилось, что десетерец есть хорей[9]. Белый пятистопный нецезурованный хорей и стал на многие годы в русской практике тем стихом, которым переводились, за немногими исключениями, сербские народные песни и ''Горный венец" Негоша, как только вставал вопрос об эквиритмии. А эпический сербский стих получил название "сербский хорей". Наблюдения над сербским стихосложением, не до конца определяемым в терминах стиховедения, таких, как "силлабика", "силлаботоника". "тонический (акцентный) стих", долго ускользавшим от пристального внимания стиховедов, заставили нас по-другому взглянуть на теорию стиха. Нам представляется, что феномен стихотворной речи есть феномен ощущения парадокса, одновременного восприятия порядка и свободы, где свобода - ощущение неискаженного, естественного ритма речи, а порядок - ясно слышимая нами та или иная упорядоченность, повторяемость языковых единиц. Противоречие двух ритмов в разноязычных системах воспринимается носителями языка по-разному и по-разному разрешается национальными формами стиха. Восприятие стихотворной речи зависит от фонологической системы языка и может изменяться со временем. Изменения в фонологической системе, искажая восприятие стихотворной речи. приводят к изменениям в системе, стихосложения: кроме того, система стихосложения развивается, исходя из своих внутренних возможностей. и движущий импульс этого развития (ее изменений) заключается все в той же парадоксальной сущности явления. которое мы зовем стихом. Порядок, не насилующий свободу, и свобода, существующая в порядке - таков феномен стихотворной речи. Между силлабикой и силлаботоникой, в принципе, нет коренных отличий, нет непреодолимой границы. Такая граница возникла лишь у нас. где одна система стихосложения сменила другую в результате резкого изменения фонологической системы литературного языка на исходе первой трети XVIII века. Тогда зарождалась новая литература. Тогда стихия русского разговорного языка (с его редукцией безударных гласных) вошла, наконец, в старый литературный язык и перестроила его фонологию, остановив развитие силлабики, закрыв ее для нашего восприятия. Там, где в языке свобода ударения каким-то образом ограничена, хотя оно и остается более или менее свободным, мы можем предполагать, что встретим формы стихосложения. переходные между силлабикой и силлаботоникой. Так, на основе сербского языка существует стихосложение, которое можно определить или как силлабическое, где большую роль все же играет упорядочение ударений, или силлаботоническое. где ударения располагаются с гораздо большей свободой, непривычной для русского слуха, т.е. снят запрет переакцентуации. Это стихосложение именно таково, как о нем было только что сказано: Сиднее между силлабикой и силлаботоникой, как это ни странно звучит для любителя строгих дефиниций.
Десетерец - эпический стих. Это значит, что при достаточно строгой огранизованности он настолько богат ритмически, дает столько ритмических вариантов (в зависимости от расположения ударений, долгот словоразделов), что в сотне стихов вряд ли можно встретить две идентичных строки. Подобными характеристиками в русской поэзии обладает только тонический былинный стих, который так же открыт для импровизаций. Других аналогов, кажется, нет. Русский пятистопный нецезурованный хорей, звучание которого очень приблизительно и условно передает звучание десетерца (к его произносительном варианте, не при пении, т.е. когда речь идет именно о стихе "Горного венца"), очевидно, уже не годится для этой роли.

Заключение Петр Петрович Негош - светский и духовный правитель независимой Черногории (в сан митрополита был рукоположен в России), а его знаменитая поэма, увидевшая свет в 1847 году, была посвящена событиям двухвековой давности и касалась такой больной проблемы национальной истории, как отношения сербов, сохранивших православную веру и сербскую идентичность, с потурченцами - соплеменниками, принявшими ислам и, в соответствии с законами Османской империи, получившими ряд социальных привилегий. Разумеется, отношения эти были далеки от идиллических, отмечены множеством взаимных жестокостей, что, естественно, нашло отражение в поэме. Cуть драматического конфликта в «Горном вен­це» заключается в противостоянии права силы и силы права — права на верность себе и своим корням. В разрешении этого конфликта нет одно­мерности эпических песен и предания. Если таким персонажам, как Вуку Мичуновичу и Вуку Мандушичу, в чистом виде воплощающим в себе отвагу и доблесть черногорцев, если народу (в роли античного хора), верному преданиям старины и в хороводных песнях воскрешающему ее уроки, задача представ­ляется однозначной, то для владыки Данилы — а он и игумен Стефан выражают мысли и муки поэта — борьба с внутренними врагами, вчерашними братьями по крови и вере, вырастает в тяжелейшую про­блему: Кто стоит на горе, хоть и малой, видит больше, чем внизу стоящий . Даже приняв решение «в божьем стаде истре­бить заразу», владыка Данило делает еще одну попытку избежать крови и жертв и призывает потурченцев вернуться к вере отцов и дедов. Любовь и неизбывный интерес к жизни народа во всех ее проявлениях, глубинное знание народного языка, которому Негош придал особый блеск и отточенность, поэтическое воспроизведение исторических преданий, которые хранит народ, тем сохраняя себя, все это сделало «Горный венец» подлинным венцом творчества поэта.
Список использованной литературы 1. Nikčević V. Mladi Niegoš. Сetinje, 1978 2. БабовиЋ М. Зенкевичев превод «Горског виjенца». Стварање, Цетиње, 1956, XI, бр. 1. 52-59 3. БуриЋ В., Његошева поетика, Београд, 1964 4. ДрагиЋевиЋ Р. J. Руски преводи «Горског Виjенца», Стварање, Цетиње, 1956, XI, бр. 9-10, 645-652 5. ДурковиЋ Ш. Љ., Библиографиjа о Његошу, Београд, 1951 6. Лавров П. А. Петр II Петрович Негош. М., 1887 7. ЛукетиЋ М. и ВукмировиЋ О., П. П. Његош. Библиографиjа. 1963—66, Цетиње, 1968. 8. Негош П. Горный венец. М, 1988 9. Новаковиħ С. Историjа српске книжевности. Београд, 1867 10. Петр II Петрович Негош. Горный венец. Кралево: Слово, 1995. 11. ТомовиЋ С., Његошева луча. Студиjа, Титоград, 1971 12. Цjeлокупна дjeла, књ. 1—9, Београд, 1951—55; в рус. пер. — Горный венец, М., 1955. [1] Новаковиħ С. Историjа српске книжевности. Београд, 1867, c. 285 [2] Петр II Петрович Негош. Горный венец. Кралево: Слово, 1995, с. 219 [3] Петр II Петрович Негош. Горный венец. Кралево: Слово, 1995, с. 220 [4] Негош П. Горный венец. М, 1988, с. 33 [5] Петр II Петрович Негош. Горный венец. Кралево: Слово, 1995, с. 225 [6] Негош П. Горный венец. М, 1988, с. 38 [7] Nikčević V. Mladi Niegoš. Сetinje, 1978, s. 132 [8] Негош П. Горный венец. М, 1988, с. 32 [9] Петр II Петрович Негош. Горный венец. Кралево: Слово, 1995, с. 229