Анализ стихотворений

О ПЕРВОМ СТИХОТВОРЕНИИ ИЗ ЦИКЛА «КАРМЕН» А. БЛОКА Цикл Кармен (1914) открывается восьмистишием, которое набрано курсивом и представляет собой пролог ко всему циклу: Как океан меняет цвет, Когда в нагроможденной туче Вдруг полыхнет мигнувший свет,—
Так сердце под грозой певучей Меняет строй, боясь вздохнуть, И кровь бросается в ланиты, И слезы счастья душат грудь Перед явленьем Карменситы. Как известно. Блок осенью 1913 года увидел в спек­такле петербургского театра Музыкальной драмы Л. А. Дельмас, исполнявшую роль Кармен. Личное зна­комство, перешедшее в страстную любовь, состоялось 28 марта 1914 года; пролог к Кармен датирован 4 марта — стихотворение, начатое еще в октябре 1913 г., окончено Блоком за две недели до встречи. В Записных книжках сохранилась запись от 14 февраля 1914 год а: «"Кар­мен" — с мамой. К счастью моему, Давыдова заболела, и пела Андреева-Дельмас—мое счастье.» Сколько волне­ния в этом дважды повторенном счастье! 5 марта Блок снова записывает — задним числом — события 2 марта: «Я страшно тороплюсь в «Кармен». На афише Давыдова, но я тороплюсь, весь день — тревога . Беру 8-й ряд. Вхожу, когда уже началось, увертюра пропущена, уже солдаты на сцене, Хозе еще нет. Рядом оказывается (через даму) председатель общества поэтов. Я жду Кармен (Хозе — тот же, Микаэла — та же). Рядом садится паршивый хам — офицер, громко разговариваю­щий с дамой. Выходит какая-то коротконогая и рабская подражательница Андреевой-Дельмас. Нет Кармен .Свет гасят, вступление к 4-му акту, я жду- Уже толпа, уже торреадор. Ее нет. Я решаю ждать Хозе. Вот и Хозе, ее нет, на сцене, бездарно подражая ей, томится Давыдова. Я ухожу». Таков протофакт: 2 марта 1914 года А. Блок сидит в восьмом ряду партера театра Музыкальной драмы и ожидает выхода актрисы, Л. А. Дельмас, исполняющей партию Кармен. В стихотворении нет ни партера, ни восьмого ряда, ни «паршивого хама» — офицера с его дамой, ни «председателя общества поэтов», сидящего «через даму», ни Давыдовой, ни даже оркестра, уже исполнявшего увертюру. В стихотворении — океан, гром, молния, сердце . Оно говорит о страсти, потряса­ющей все существо человека. Огромность любовного пе­реживания выражает прежде всего слово-образ океан, от­крывающее стихотворение,—с океаном сопоставлено сердце, человек. Сердце не сопровождено притяжатель­ным местоимением «мое», отчего стихотворение приоб­ретает большую обобщенность, широкий общечеловечес­кий смысл. Парадокс же тут в том, что Блок как бы утверждает: это судьба всякого смертного, ожидающего выхода Карменситы; подставим «мое» — стихотворение в корне изменится, и вовсе не потому, что будет нарушен размер — его ведь можно и сохранить (ср. вариант: Так дух мой под грозой певучей .), а потому, что общечелове­ческое, чуть ли не космическое, уступит место индивиду­альному. Дико? Конечно, дико, но тут действует особая логика,— логика поэтического искусства. Ланиты: это церковнославянское слово не слишком-то подходит к зрителю оперного спектакля, да и вообще человек сам о себе едва ли скажет, что у него ланиты, а не лицо (или «щеки»). Но Блок так сказать может — именно потому, что он опустил притяжательное местоимение, столь, ка­залось бы, грамматически нужное. Все стихотворение — одна фраза, устремленная к сво­ему концу: Перед явленьем Карменситы. Явление здесь вместо «появление»,— в этом-то и смысл вещи. Слово яв­ление для нас привычно в сочетании, которое послужило названием картины Александра Иванова — «Явление Христа народу». Вместо имени Бога у Блока — имя ис­панской цыганки, прославленное Мериме и Бизе и при­надлежащее хотя и пленительной, но очень земной, даже вульгарной женщине. Блок создал сложную поэтическую систему, в которой имя Карменсита (даже не «Кармен», а уменьшительное — испанская интимно-ласкательная форма этого имени!) — естественно воспринимается как имя богини. Такому восприятию способствует и гранди­озность сравнения сердца с океаном, меняющим цвет, когда над ним полыхает молния, и отождествление ни­как не названного ожидания влюбленного — с грозой, и высокие стерто-романтические слова и сочетания — сердце, слезы, счастья, которые настолько традиционны, что были бы лишены образности, если бы ее не возродил контекст ( .сердце под грозой певучей/ Меняет строй ., слезы . душат грудь). В эту систему включен и синтаксис: величавая, медли­тельная фраза, начинающаяся с двух придаточных (Как ., Когда .), усложненная, замедленная деепричаст­ным оборотом ( .боясь вздохнуть) и параллельными од­нородными членами (И кровь ., И слезы .), движется к своему завершению, к имени Карменсита,— пока оно не произнесено, это имя остается загадкой для читателя, который ожидает любого другого слова, только не это­го,— скажем, имени Афродиты. В систему включены и звучанья слов. Так в трехсложном океан преобладают открытые гласные звуки (А — А),— на него падает два стиховых ударения и оно поддержано гласными в слове меняет; в первом стихе получается вокалический ряд: А^ А-Е-А-Е-А-Е-Е, который дает звуковой образ безгранич­ного простора, а необычный эпитет нагроможденной про­тивоположен слову океан скоплением согласных, и к тому же в нем запрятан гром (нагроможденный), сопро­вождающий вспышки молнии, о которой пойдет речь в третьем стихе, причем и молния, не названа прямо, а дана косвенными музыкально-словесными средствами. Неожиданность и торжественность заключительного сти­ха выражена и средствами ритма: стих с четырьмя уда-реньями сменяется стихом иного темпа, подчеркнутым двумя пиррихиями: И слезы счастья душат грудь Перед явленьем Карменситы. Зритель слушает оперный оркестр,—может быть, увертюру (под грозой певучей),— и ожидает выхода певи­цы. Таков один план стихотворения. Любовь грандиозна, как первобытные стихии природы — океан, гроза с гро­мом и молнией,—и всеобъемлюща, как вера; ожидание любимой женщины равно состоянию религиозного экста­за, ожиданию чуда, явления Бога простым смертным. Сопоставление стихий природы с внутренним состоянием человека усилено и повторением глагола меняет, от­носящегося к обоим мирам:, внешнему и внутреннему. А само «изменение» выражено еще и средствами поэтичес­кой интонации: придаточное предложение, с которого начинается пролог, охватьгвает не все четверостишие, а лишь три стиха,— четверостишие с перекрестными риф­мами сломано, последняя его строка отнесена к следую­щей синтагме, к главному предлйжению: так ритмико-синтаксически, да еще с помощью единственного в сти­хотворении enjambement, выражена идея: меняет строй. Любовь — религия. Эта мысль проходит через всю ли­рику Блока, начиная от Стихов о Прекрасной Даме, где любимая женщина отождествлялась с Богом и вселенной: Все бытие и сущее согласно В великой, непрестанной тишине. Смотри туда участно, безучастно,— Мне все равно — вселенная во мне. Я верую, и чувствую, ц знаю, Сочувствием провидца не прельстишь. Я сам в себе с избытком заключаю Все те огни, какими ты горишь. Но больше нет ни' слабости, ни силы.
Прошедшее, грядущее — во мне. Все бытие и сущее застыло В великой, неизменной тишине (17 мая 1901) Вселенная во мне — это центральная формула Блока, которая в его раннем творчестве осуществлялась с извес­тной абстрактностью, а в Кармен получила наиболее полное и художественно совершенное выражение. Про­лог к циклу Кармей — стихотворение о том,, что в душе влюбленного живет и вся вселенная, и все духовное на­следие человечества; вспомним, что, согласно Блоку .только влюбленный /Имеет право на звание человека (Когда вы стоите на моем пути ., 1908).
Впрочем, Блок не отождествляет любовь с христиан­ством — он даже, скорее, спорит с ним. В потрясающем письме к Л.А.Андреевой-Дельмас от 20 июня 1914 года Блок писал: .Из бури музыки — тишина,— нет — не тишина; старинная женственность,— да,— и она, но за ней — еще: какая-то глубина верности, лежащая в Вас; опять, не знаю, то ли слово: "верность"? Земля, природа, чистота, ЖИЗНЬ, правдивое лицо жизни, какое-то мне -незнакомое; все это все-таки не определяет. ВОЗМОЖ­НОСТЬ СЧАСТЬЯ, что ли? Словом, что-то забытое людь­ми, и не мной одним, но всеми христианами, которые превыше всего ставят крестную муку; такое что-то про­стое, чего нельзя объяснить и разложить. Вот Ваша сила— в этой простоте. В этом письме повторены мо­тивы стихотворения Как океан меняет цвет .: «Земля, природа, чистота, жизнь .» — такой же космический размах любовного переживания, такое же напряженно-экстатическое ожидание счастья (И слезы, счастья ду­шат грудь — Возможность счастья. Ср. то же слово в приведенной выше дневниковой записи); наконец, такое же сопоставление с христианской религией, но — пол­емическое, так что не столько со-, сколько противопос­тавление: христианство аскетично, оно сулит «крестную муку» и отвергает «возможность счастья». Сколько бы мы ни привлекали дополнительных фак­тов и прозаических текстов для проявления блоковских стихов, сколько бы ни растолковывали отдельных оборо­тов, лексических, стилистических или ритмических осо­бенностей стихотворения, мы никогда не создадим смыс­лового эквивалента его непосредственной деятельности. Достаточно сказать, что стихотворение посвящено ожи­дания чуда, и вся его структура представляет собой имен­но ожидание; уже говорилось о конструкции фразы-за­гадки, разрешение которой дано лишь в самом конце: .слезы, счастъю.душат грудь — перед . Перед чем? .пе­ред явлением . Явлением чего? И слово неожиданное, как чудо, слово, несочетаемое с предыдущим, возникающее как бы из пустоты: .Карменситы. Структура стихотво­рения, конструкция фразы становится образом, то есть непосредственной действительностью идеи. В поэзии все — образ, все — непосредственная дей­ствительность чувства, содержания. В этом — главное эстетическое своеобразие поэтического искусства, его отличие от прозы. АНАЛИЗ СТИХОТВОРЕНИЯ М. ЦВЕТАЕВОЙ «ИМЯ ТВОЕ — ПТИЦА В РУКЕ .» И Стихи к Блоку (1916—1921) — цикл из шестнадцати стихотворений; характерно для Цветаевой, что первое из них (1916) посвящено имени Блока, самому его звучанию: Имя твое — птица в руке, Имя твое — льдинка на языке. Одно-единственное движение губ. Имя твое — пять букв. Мячик, пойманный на лету, Серебряный бубенец во рту. Камень, кинутый в тихий пруд, Всхлипнет так, как тебя зовут. В легком щелканье ночных копыт Громкое имя твое гремит. И назовет его нам в висок Звонко щелкающий курок. Имя твое — ах, нельзя! — Имя твое — поцелуй в глаза, В нежную стужу недвижных век. Имя твое — поцелуй в снег. Ключевой, ледяной, глубокий глоток, С именем твоим — сон глубок. Три строфы, логически сменяющие друг друга: в пер­вой — описание фонетического и даже графического соста­ва слова Блок (Имя твое — пять букв — оно писалось с твердым знаком, Блокъ); во второй — сравнение звуков этого имени со звуками природы; в третьей — эмоциональ­ная ассоциация (звук поцелуя). Цветаева дает всесторон­нюю семантизацию слова, поясняя даже чисто фонетичес­кий факт билабиальности звука б (Одно-единственное дви­жение губ .) и характер звука л („льдинка на языке). Три сравнения второй строфы, поясняющие звуковой комплекс блок, раскрывают вместе с тем и образный мир блоковской поэзии: камень, упавший в воду пруда (усадебная атмосфе­ра, безмолвная природа), щелканье ночных копыт (важ­нейшая тема Блока: Над бездонным провалом в вечность, Задыхаясь, летит рысак, или Вновь оснеженные колонны или Вон счастие мое на тройке В серебристый дым унесь но), щелканье курка (трагизм блоковского «страшного мира»). Третья строфа, содержащая, в сущности, призна­ние в любви, связывает звучание имени поэта с поэтичес­ким миром его Снежной маски. Стихотворение завершает­ся словом глубок, содержащим все звуки имени поэта и рифмующим с ним. Так осмысляется комплекс звуков Блок, приобретающий в сознании Цветаевой глубокую за­кономерность. АНАЛИЗ СТИХОТВОРЕНИЯ М. ЦВЕТАЕВОЙ «КТО СОЗДАН ИЗ КАМНЯ, КТО СОЗДАН ИЗ ГЛИНЫ .» Свой собственный характер, и женский, и поэтичес­кий, Цветаева склонна объяснять своим именем, но не просто звучанием, как было выше, а главным образом этимологией имени,— кстати, вполне реальной: «Мари­на» значит «морская». Кто создан из камня, кто создан из глины,— А я серебрюсь и сверкаю! Мне дело — измена, мне имя — Марина, Я — бренная пена морская. Кто создан из глины, кто создан из плоти — Тем- гроб и надгробные плиты . — В купели морской крещена — и в полете Своем — непрестанно разбита! Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети Пробьется мое своеволье. Меня — видишь кудри беспутные эти? Земною не сделаешь солью. Дробясь о гранитные ваши колена, Я с каждой волной — воскресаю! Да здравствует пена — веселая пена — Высокая пена морская! (1920) Стихотворение, реализует смысл имени Марина, в этой реализации участвует каждый его элемент: наподобие волн сменяют друг друга полустишия, которые образуют строку четырехстопного амфибрахия (Кто создан из кам­ня, кто создан из глины Кто создан из глины, кто создан из плоти .Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети ., и, наконец. Да здравствует трехстопного амфиб­рахия. Фактором образности оказывается противопостав­ление ритмико-синтаксических (интонационных) струк­тур: симметричных, устойчивых, еще и усиленных в своей монументальной статической звукописью — и порывисто -динамичных от дробности вводных предложе­ний и от «беззаконных» переносов: Кто создан из глины, кто создан из плоти — Тем гроб и надгробные плиты . — В купели морской крещена — и в полете Своем — непрестанно разбита! В этой строфе сталкиваются суша и морская стихия как неподвижность и полет; противопоставляются два характера — не только общечеловеческих, но и социаль­ных. Основа же всего образного строя г- во внутренней форме имени Марина. Тема Марины у Цветаевой проходит через ряд ее сти­хотворений. В одной из песен (И что тому костер осты­лый .— 1920) развернута та же образность; каждая вто­рая строфа (из восьми) оканчивается почти одинаковым двустишием: Я [или: дщерь], выношенная во чреве /не Материнском, а морском! Предпоследняя строфа, обра­щенная к возлюбленному, гласит:
Когда-нибудь, морские струи Разглядывая с корабля, Ты скажешь: «Я любил—морскую! Морская канула—в моря!» Фраза Я любил морскую синонимична другой: Я лю­бил Марину. Это осмысление подхватил позднее П. Ан­токольский, писавший в стихах, посвященных Цветае­вой: Тебе, Марина, вестница моряны .
Двойное «конфликтное» осмысление имени: возни­кает борьба, в итоге которой оказывается, что только одна мотивировка правильна,— другая же с негодовани­ем отвергнута. В Стихах к Пушкину (1931) встречаемся первоначально, в стихотворении 1, с возведением имени поэта к словам, содержащим звуки уш: избушки, душ, пушка, уши (Как из душа, как из пушки Пушкиным по соловьям—Уши лопнули от вопля: «Перед Пушкиным во фрунт!») — это осмысление обывателей, для которых Пушкин выступает в роли пушкиньянца; их главный культ выражается в механическом твержении звуков имени (Пушкин — тога, Пушкин — схима, Пушкин — мгра, Пушкин ~ грань . Пушкин, Пушкин — имя Благо­родное — как брань Площадную — попугаи .). В стихот­ворении 4 имя Пушкина осмысляется иначе — через зву­ки у, к, возведением к слову мускул: Преодоленье Косности русской — Пушкинский гений? Пушкинский мускул На кашалотьей Туше судьбы — Мускул полета, Бега, Борьбы. Снова возникает отрицаемое сочетание звуков уш (туше), поддержанное аш(а) (кашалотьей), но побежда­ет повторенное мускул, которое уже в дальнейшем тек­сте займет положение монопольное, подчиняя себе отвер­гнутое звучание уш,— в последний раз это уш возникает в конце, в слове несокрушимый: Пушкин — с монаршьих рук руководством Бившийся так же Насмерть, как бьется (Мощь — прибывала, Сила —росла) С мускулом вала Мускул весла. Кто то, на фуру Несший: «Атлета Мускулатура, А не поэта» То — серафима Сила — была: Несокрушимый Мускул — крыла. Значит, имя Пушкина объяснимо не через звуки уш, а через ук: конфликтом обоих звукосочетаний проявля­ется замысел Цветаевой, которая в конечном счете возводит имя поэта к слову мускул и так истолковывает его. Стихотворение С. Есенин «О красном вечере задумалась дорога .» (1916) Чувство родины — основное в моем творчестве С. Есенин Сергей Александрович Есенин — истинный поэт России. О чем бы ни писал Есенин, где бы ни был, судьба “страны березового ситца” всегда оставалась его радостью и болью. Для Есенина Русь немыслима без ее тихой, неброской, но такой живой природы, которая не просто присутствует в его стихах — она дышит, радуется, плачет. Стихотворение “О красном вечере задумалась дорога .” — прекрасное подтверждение этому. Оно было написано в 1916 году и принадлежит уже к периоду творческой зрелости Есенина (хотя поэту не исполнился еще двадцать один год). Уже в первых строчках появляется образ дороги, столь часто встречающийся в русской лирике. Для Есенина он неразрывно связан с темой родного дома, гроздьями “горящей” рябины — всем тем, что оставил он в родном краю и о чем не мог забыть: О красном вечере задумалась дорога, Кусты рябин туманней глубины. Изба-старуха челюстью порога Жует пахучий мякиш, тишины. Тихую задумчивость сельского пейзажа не нарушает даже сравнение “изба-старуха”. Напротив, оно придает ему оттенок сказочности, необычности. Второе четверостишие, на мой взгляд, имеет очень большое значение. Есенин передает особую пору, столь знакомую деревенскому жителю: поздняя осень, холод, когда мечтается о теплой избе и запахе домашнего хлеба. Но здесь же появляется и образ “желтоволосого отрока”, с интересом смотрящего “сквозь синь стекла . на галочью игру”. Не себя ли, только на пять-шесть лет моложе, вспомнил Есенин, не свои ли полудетские впечатления представил он? Следующие строчки привносят в стихотворение элемент таинственности. О ком же шепчет “тонкогубый ветер”, кто сгинул в тумане осенней ночи? Сначала мне показалось, что здесь говорится о смерти как о естественном завершении жизненного бытия, но потом на ум пришли другие строчки: “Не жалею, не зову, не плачу .”. Думаю, что и в этом произведении речь идет о вечном движении жизни, о невозможности вернуться к себе прежнему, тому самому “желтоволосому отроку”: Кому-то пятками уже не мять по рощам Щербленный лист и золото травы. Как это похоже на другие строчки, написанные шесть лет спустя и за три года до гибели: Ты теперь не так уж будешь биться, Сердце, тронутое холодком, И страна березового ситца Не заманит шляться босиком. Однако в отличие от этих слов в анализируемом стихотворении нет подобной драматической завершенности: лирический герой еще не подошел к порогу своего увядания. Поэтому в последних строках стихотворения вновь возникает образ дороги как символ возвращения к родному очагу. Многочисленные олицетворения, встречающиеся в этом стихотворении, свидетельствуют о горячей любви поэта к отчему краю, к родной природе, народной культуре. Как и в сказках, былинах, песнях, пейзажные образы у Есенина “задумываются”, “шепчут”, “ласкаются” и “вздыхают”. Они символизируют неразрывную связь лирического героя с живым, вечно обновляющимся миром природы, который всегда питал и одухотворял творчество великого поэта. Кровью связанный с Россией, живущий ее думами и надеждами, Сергей Есенин принадлежит к плеяде великих художников слова, без которых невозможно представить ни русскую, ни мировую поэзию. Анализ стихотворения С. Есенина «Гой ты, Русь, моя родная» (1914) Тема родины - одна из главных тем в творчестве С.Есенина. Этого поэта принято связывать прежде всего с деревней, с родной для него Рязанщиной. Но из рязанской деревни Константиново поэт уехал совсем молодым, жил потом и в Москве, и в Петербурге, и за границей, в родную деревню приезжал время от времени как гость. Это важно знать для понимания позиции С.Есенина. Именно разлука с родной землей придала его стихам о ней ту теплоту воспоминаний, которая их отличает. В самих описаниях природы у поэта есть та мера отстраненности, которая позволяет эту красоту острее увидеть, почувствовать. Есенин вошел в нашу отечественную поэзию со стихами о деревенской Руси. За исключением последнего периода творчества, у Есенина почти нет лирики любви. Место любимой у поэта занимает Русь, родина, родной край, нивы, рощи, деревенские хаты. Русь Есенина в первых книгах его стихов - смиренная, дремотная, дремучая, застойная, кроткая, - Русь богомолок, колокольного звона, монастырей, иконная. Русь Есенина встает в тихих заревых вечерах, в багрянце и золоте осени, в рябине, в аржаном цвете полей, в необъятной сини небес. Уже в ранних стихах С.Есенина звучат признания в любви к России. Так, одно из наиболее известных его произведений - "Гой ты, Русь моя родная ." С самого начала Русь здесь предстает как нечто святое, ключевой образ стихотворения - сравнение крестьянских хат с иконами, образами в ризах, и за этим сравнением - целая философия, система ценностей. Гой ты, Русь, моя родная Хаты - ризах образа… Для поэта родная деревня в России -это нечто единое, родина для него, особенно в раннем творчестве, - это прежде всего родной край, родное село, то, что
позднее, уже на исходе XX века, литературные критики определили как понятие "малой родины". С присущей С.Есенину-лирику склонностью одушевлять все живое, все окружающее его, он и к России обращается как к близкому ему человеку: "Гой ты, Русь, моя родная».
Мир деревни - это как бы храм с его гармонией земли и неба, человека и природы. Стихотворение со строки «только синь сосет в глаза» обретают ноту щемящей грусти, со строки «как захожий богомолец» возникает образ странника, появляется чувство неприкаянности: А у низеньких околиц Звонно чахнут тополя. Но затем чувство тихой щемящей грусти сменяется «девичьим смехом»: Мне навстречу, как сережки, Прозвенит девичьих смех. Мир Руси для С.Есенина - это и мир крестьянских домов, в которых пахнет яблоком и медом», где «гудит за косогором на лугах веселый пляс», где радость коротка, а печаль бесконечна. В природе поэт видит источник вдохновения, он ощущает себя частицей природы. Стихотворение — признание в любви к родной земле, стремление раствориться в ней: Побегу по мятой стежке На приволь зеленых лех Поэтический язык стихотворения своеобразен и тонок, метафоры порой неожиданно-выразительны, а человек (автор) чувствует, воспринимает природу живой, одухотворенной. Лирический герой - странник, который «как захожий богомолец» смотрит в родные поля и не может наглядеться, потому что «синь сосет в глаза». Русь сравнивается в стихотворении с раем: Если крикнет рать святая: «Кинь ты Русь, живи в раю!» Я скажу: «Не надо рая, Дайте родину мою». Отличительная черта стихотворения – потаенная грусть и щемящая жалость ко всему живому, прекрасному, к родине, к деревне. В стихах Есенина, в некоторых мотивах, чувствуется сын земли, сын хаты, деревенский кудрявый парень, от ливенки и частушки пришедший в город со своими песнями, навеянными ивовой грустью, малиновыми зорями, овсом и рожью. Есть в них искренняя любовь к скирдам, к тополям и рощам, к коровам и кобылам. Анализ стихотворения В. Маяковского «Послушайте!» Стихотворение «Послушайте!» написано в 1914году. В стихах этого периода внимательный читатель увидит не только фамильярные, насмешливые, пренебрежительные интонации, но и, присмотревшись, поймет, что за внешней бравадой - ранимая, одинокая душа. Цельность характера поэта, человеческая порядочность, помогавшая ориентироваться в главных проблемах времени, внутренняя убежденность в правоте своих нравственных идеалов отделяли В.М. от других поэтов, от привычного течения жизни. Эта обособленность рождала душевный протест против обывательской среды, где не было высоких духовных идеалов. Стихотворение-крик души поэта. Оно начинается просьбой, обращенной к людям: «Послушайте!» Таким восклицанием каждый из нас очень часто прерывает свою речь, надеясь быть услышанным и понятым. Лирический герой стихотворения не просто произносит, а «выдыхает» это слово, отчаянно пытаясь обратить внимание живущих на Земле людей на волнующую его проблему. Это не жалоба на «равнодушную природу», это жалоба на человеческое равнодушие. Поэт как бы спорит с воображаемым оппонентом, человеком недалеким и приземленным, обывателем, мещанином, убеждая его в том, что нельзя мириться с безразличием, одиночеством, горем. Весь строй речи в стихотворении «Послушайте!» именно такой, какой бывает, когда, ведется острая дискуссия, полемика, когда тебя не понимают, а ты лихорадочно ищешь аргументы, убедительные доводы и надеешься: поймут, поймут. Вот только объяснить надо как следует, найти самые важные и точные выражения. И лирический герой их находит. Накал страстей, эмоций, переживаемых нашим героем, становится так силен , что иначе их не выразить как только этим многозначным емким словом-«Да?!», обращенным к тому, кто поймет и поддержит. В нем и обеспокоенность, и забота, и сопереживание, и надежда . Если бы у лирического героя совсем не было надежды на понимание, он бы так не убеждал, не увещевал, не волновался .Последняя строфа стихотворения начинается так же, как и первая, с того же слова. Но авторская мысль в ней развивается совершенно по-другому, более оптимистично, жизнеутверждающе по сравнению с тем, как она выражена в первой строфе. Последнее предложение вопросительное. Но, в сущности, оно утвердительно. Ведь это риторический вопрос ответ не требуется. Располагая стихи «лесенкой», он добился того, что каждое слово становится значимым, весомым. Рифма В.М. -необычайная, она как бы «внутренняя», чередование слогов не явное, не очивидное-это белый стих. А как выразительна ритмика его стихов! Мне кажется, ритм в поэзии Маяковского-самое главное, сначала рождается он, а потом уже мысль, идея, образ. Некоторые думают , что стихи В.М. надо кричать, надрывая голосовые связки. У него есть стихи для «площадей». Но в ранних стихах преобладают интонации доверительности, интимности. Чувствуется, что поэт только хочет казаться грозным, дерзким, уверенным в себе. Но на самом деле он не такой. Наоборот , М. одинок и неприкаян, и душа его жаждет дружбы, любви, понимания. В этом стихотворении нет неологизмов, столь привычных для стиля В.М «Послушайте!»-взволнованный и напряженный монолог лирического героя. Поэтические приемы, используемые В.М. в этом стихотворении, на мой взгляд, очень выразительны. Фантастика («врывается к богу») естественно сочетается с наблюдениями автора над внутренним состоянием лирического героя. Ряд глаголов: «врывается», «плачет», «просит», «клянется»-передает не только динамику событий, но и их эмоциональный накал. Ни одного нейтрального слова, все очень и очень выразительны, экспрессивны, и, мне кажется, само лексическое значение, семантика глаголов-действий указывает на крайнюю обостренность чувств, испытываемых лирическим героем. Основная интонация стиха не гневная, обличительная, а исповедальная, доверительная, робкая и неуверенная. Можно сказать, что голоса автора и его героя зачастую сливаются полностью и разделить их невозможно. Высказанные мысли и выплеснувшиеся, прорвавшиеся наружу чувства героя, бесспорно, волнуют самого поэта. В них легко уловить ноты тревоги («ходит тревожный»), смятения. Огромное значение в системе изобразительно-выразительных средств у В.М. имеет деталь. Портретная характеристика Бога состоит всего лишь из одной-единственной детали-у него «жилистая рука». Эпитет «жилистая» настолько живой, эмоциональный, зримый, чувственный, что эту руку как бы видишь, ощущаешь в ее венах пульсирующую кровь. «Длань» (образ, привычный для сознания русского человека, христианина) органично, абсолютно естественно заменяется, как видим, просто «рукой». Мне кажется, в очень необычной антитезе, в словах антонимах (антонимами они являются только у В.М., в нашем привычном, общеупотребительном лексиконе это далеко не антонимы) противопоставлены очень важные вещи. Речь идет о небе, о звездах, о Вселенной. Но для одного звезды «плевочки», а для другого-«жемчужины». Лирический герой стихотворения «Послушайте!» и есть тот «кто-то», для кого без звездного неба немыслима жизнь на Земле. Он мечется, страдает от одиночества, непонимания, но не смиряется с ним. Отчаяние его так велико, что ему просто не перенести «эту беззвездную муку».
Стихотворение «Послушайте!»-развернутая метафора, имеющая большой иносказательный смысл. Кроме насущного хлеба, нам нужна еще и мечта, большая жизненная цель, духовность, красота. Нам нужны звезды -«жемчужины», а не звезды-«плевочки». В.М. волнуют вечные философские вопросы о смысле человеческого бытия, о любви и ненависти, смерти и бессмертия, добре и зле.
Однако в «звездной» теме поэту чужд мистицизм символистов, он не думает ни о какой «протянутости» слова к Вселенной, но В.М. ни в коей мере не уступает поэтам-мистикам в полете фантазии, свободно перебрасывая мост от земной тверди к безграничному небу, космосу. Безусловно, такой свободный полет мысли был подсказан В.М. в ту эпоху, когда казалось, что человеку подвластно все. И независимо от того, в какие тона окрашены астральные образы, сатирические или трагические, его творчество проникнуто верой в Человека, в его разум и великое предназначение. Пройдут годы, утихнут страсти, российские катаклизмы превратятся в нормальную жизнь, и никто не будет считать В.М. только политическим поэтом, отдавшим свою лиру лишь революции. На мой взгляд, это величайший из лириков, и стихотворение «Послушайте!»-истинный шедевр русской и мировой поэзии.