Жителям Запада нелегко представить, что относительно недавно появившиеся у нас идеи важности индивидуального, уважения к личности, ее правам и свободе, для Востока совершенно бессмысленны. Таким же невразумительным показались бы они первобытным людям, народам Древней Месопотамии и Египта, Индии и Китая. Вообще говоря, наши взгляды прямо противоположны идеалам, смыслу и укладу жизни большинства народов мира. Однако эти принципы – поистине великое новшество, которое подарили миру именно европейцы. Западное откровение о достойных человека духовных идеалах, соответствующих истинному, высшему потенциалу нашего биологического вида.
Разделение Востока и Запада
Основную черту, отделяющую восточный мир от западного, Джозеф Кемпбелл проводит вертикально через Иран. Этот меридиан можно считать линией культурного водораздела, по обе стороны от которой находятся две созидательные матрицы развитых культур: к востоку – Индия и Дальний Восток(Япония и Китай), а к западу – Левант (Ближний Восток) и Европа. На протяжении всей истории эти четыре мира сохраняли каждый свои уникальные свойства – мифологию, религию, философию и идеалы, не говоря уже про образ жизни, стиль одежды и искусства.
Восточные центры, отгороженные от Запада и друг друга бескрайними горными пустынями и тысячами лет изоляции, оставались глубоко консервативными. Левант и Европа, напротив, постоянно вступали в плодотворные конфликты и торговые отношения и были настежь открыты как крупным вторжениям, так и взаимному обмену добротными товарами и идеями. Изумительные духовные и материальные свершения нынешней бурной эпохи во многом объясняются тем, что некогда крепкие стены Индии и Дальнего Востока были сперва испещрены пробоинами, а потом и вовсе разрушены. После этого, однако, мир столкнулся с проблемой, которую в мифологии олицетворяет библейское предание о строительстве Вавилонской башни, когда Господь смешал языки народов, чтобы те перестали возводить свой вечный город и рассеялись, как сказано в Писании, «по лицу всей земли» (Быт. 11:4). Сегодня, однако, уже нет места, в котором можно было бы спрятаться; и именно в этом, конечно, заключается особая сложность нашей эпохи.
Именно от Леванта, а точнее от – от ранних храмовых городов с башнями – зиккуратами, - разрослись все ветви огромного дерева четырех главных территорий цивилизованности. Больше того, именно там зародились мифические формы общественного строя, до сих пор не позволяющие жителям Востока постичь идею по-настоящему личной жизни.
В подобном мире просто не могло быть личной жизни – только великий космический закон, властвующий над всеми и отводящий каждому свое место. Египтяне называли его Маат, а шумеры Ме; в китайском это Дао, а в санскрите –Дхарма. Единый закон не допускает личного выбора, индивидуальных желаний и даже собственных суждений. У человека просто нет повода задаваться такими вопросами: «Чем я сам бы предпочел бы заниматься? Каким мне хотелось бы стать?» Кем тебе быть, о чем думать и как поступать, определяется твоим рождением. В основе восточного мировоззрения вплоть до наших дней лежит зародившаяся в начале бронзового века идея общества как отражения космического порядка, которому обязан без рассуждения покоряться каждый, если он вообще хочет кем-то быть.
Европейское представление о личности.
По мнению швейцарского психолога Карла Юнга, в чьих работах понятие «индивидуация» обозначает психологический процесс обретения индивидуальной целостности. Юнг высказывает мысль о том, что в нынешней жизни общество требует от каждого из нас исполнения определенной социальной роли и , вообще говоря, непрерывное разыгрывание ролей является неотъемлемым условием нашего существования в этом мире. Такие роли Юнг называет персонами. Чтобы сосуществовать с другими людьми, приходится надевать ту или иную маску; и даже тот кто решил отказаться от всякой маски, фактически надевает что-то вроде маски отказа.
Для того, чтобы пережить, говоря по-юнговски «индивидуацию», то есть перейти у образу свободной личности, необходимо знать, как и когда необходимо надеть и снимать маску различных социальных ролей. Маски предопределяют определенные суждения и нравственные ценности, гордость, честолюбия и тягу к успеху. Они могут требовать даже безрассудных страстей. В конечном счете, каждая жизнь представляет собой постижение целого, то есть самого себя, и по этой причине такое постижение можно назвать индивидуацией. Жизнь сводится к постигающим ее носителям индивидуальности, без них она просто немыслима. Но каждому носителю отведена индивидуальная судьба и место назначения, и само постижение этого придает жизни смысл.
Эта концепция прямо противоположна идеалу, навязанному всем – даже великим святым и мудрецам – на Востоке, где безраздельно властвует уверенность, что человек должен до конца отождествиться с отведенной ему маской социального положения, а после, когда все обязанности, соответствующие этой роли, безукоризненно исполнены, исчезнуть, или, пользуясь известным сравнением, раствориться, словно капля, в океане всеобщего. В противоположность обычной для Западной Европы идее – что именно индивидуальная судьба и характер, потенциально данные каждому человеку, представляют собой «смысл» и «исполнение» его единственной жизни, - на Востоке центром внимания остается не отдельная личность, а, как любят повторять современные коммунистические деятели, установленный общественный строй. Для Востока важнее уникальная творческая индивидуальность (там считают, что она, напротив, таи в себе угрозу), ее обуздание посредством отождествления с локальным общественным архетипом и одновременно подавления любых порывов души к обособленной жизни. Просвещение сводится к навязыванию определенных доктрин, либо, как принято говорить сегодня, промыванию мозгов: брамину надлежит быть брамином, башмачнику – башмачником, солдату – солдатом, жене – женой. И ничем иным, не больше и не меньше.
В таких условиях личность никогда не увидит в себе ничего кроме более-менее успешного исполнителя совершенно стандартной роли. Любые черты уникального характера, какие могли проявляться в раннем детстве, уже через пару лет полностью исчезают и сменяются чертами социального архетипа, казенной формой, призрачной личностью, «высокомерным ничтожеством». В подобном обществе образцовым учеником является тот, кто без лишних вопросов исполняет любые указания и, руководствуясь похвальной добродетелью несгибаемой веры в правоту наставника, жадно впитывает не только уже разжеванные знания, но и манеры, суждения и общий образ учителя, в которого ученику предстоит превратиться – и здесь слово «превращение» следует понимать буквально, так как от прежнего ученика не останется ничего, никакой личности в западном смысле – никаких собственных мнений, предпочтений и антипатий, мыслей и целей.
Центром же европейского внимания является личность, которая рождается и живет лишь единожды; уникальные желания, мысли и поступки делают ее непохожей на всех остальных. С другой стороны, на бескрайних просторах Востока – в Индии, Китае, Корее, Японии, Тибете – живое существо воспринимается как бесплотный чужеземец, который задерживается на Земле «проездом» и постоянно меняет наряды. Ты – не твое тело. Ты – не твое «я». Пойми, что все это иллюзорно.
Последствия этой основополагающей разницы между восточными и европейскими взглядами на личность затронули все сферы общественной жизни и нравственности, а равно психологические, космологические и метафизические представления. «Эта объективная Вселенная, - сказано, например в одном санскритском тексте, - совершенно нереальна. Столь же нереально и «я», чей срок существования, очевидно, - лишь краткий миг . Перестань отождествлять себя со сгустком плоти, грубым телом, и с эго, телом тонким; ведь оба они – в воображении ума . Уничтожив своего врага, эгоизм, могучим мечом Самосознания, вольно насладись непосредственным блаженством своего истинного царства – величием Я, которое есть Всё во Всём»[1].
Вселенная, от которой нам, таким образом, следует обособиться, должна быть понята как извечно возникающее и пропадающее в повторных циклах, подобно сну, иллюзорное видение. Когда приходит такое прозрение и человек исполняет любую роль без участия эго, без каких-либо желаний, надежд, страхов, наступает освобождение от непрестанного круговорота бессмысленных перевоплощений. Считается, что вследствие наших поступков в прежних жизнях нынешняя начинается как бы с того же самого места, но для его точного определения не требуется участия какого-либо бога-судьи. Все решается само собой – меряется духовным весом перевоплощающейся монады. Только от этого зависит общественное положение человека, предписанный образ жизни и все прочее, что будет приносить ему радости и страдания.
Принципы личности, открытого мышления, свободы воли и самостоятельных поступков в этих обществах вызывает только отвращение и отбрасывается как противоречащее всему естественному, благому, настоящему. По этой причине индивидуация, которая, по Юнгу, представляет собой идеал душевного здоровья и благополучия взрослой жизни, Востоку просто не понятна.
На Западе боги и люди не воспринимаются просто как отдельные грани единого безличного Бытия всего сущего, пребывающего за пределами имен и форм. Люди и боги начали различаться по естеству. Стали едва ли не противоположностями, причем человек оказался в положении подчиненном. Больше того, наделенный личностью бог занял место не ниже законов Вселенной, а над ними. Если по ранним представлениям боги были чем-то вроде космических чиновников и, подобно людям, руководствовались в своих делах и обязанностях великими естественными законами Вселенной, то теперь появился Бог, который сам решает, как должны выглядеть законы. Акцент смещается с непреложного всеобщего закона на личность и ее прихоти: отныне бог вправе менять свои намерения и делает это довольно часто.
Особенность Леванта заключается в подчеркнутой покорности людей воле божьей, в каких бы капризах она не проявлялась. Основная мысль сводится к тому, что Бог даровал запечатленное в книге откровение, и каждый обязан его читать и почитать, никогда не подвергать сомнениям, только верить и подчиняться, а от того, кто пренебрегает священной книгой или отрицает ее, создатель просто отвернется. Таким образом, многие большие и малые народы, а подчас и целые континенты населены нечестивыми безбожниками. Действительно, всем крупным религиям, зародившимся в районе Леванта – зороастризму, иудаизму, исламу и христианству, - свойственна идея о том, что на свете есть только один народ, получивший Слово, единственная верная традиция, а ее представители, следовательно, образуют один исторический организм; подразумевается, однако, уже не то природное, космическое единство, идея которого характерна для древних и нынешних восточных мифологий, а наделенный сверхъестественной силой, исключительный общественный институт со своими собственными, подчас на удивление неестественными законами. В Леванте главным героем является не отдельный человек, а благословенный, богоизбранный народ или Святая Церковь, где личность может рассчитывать только на роль рядового члена. Христианин. Например, благословлен уже потому, что крещен и принадлежит церкви, а иудей не должен забывать, что у него есть обязательства перед Яхве в силу самой тайны рождения от матери – еврейки. Главное, что Коней Света переживут лишь те, кто следовал Заветам – либо, как в христианском варианте, те, кто прошел таинство крещения и скончался «в благодати».
Поразительным свидетельством глубочайших трудностей, которые испытывали европейцы, когда пробовали совместить общинные идеи Леванта с исконным чувством значимости личности у греков и римлян, кельтов и германцев, может послужить католическая доктрина о двух судах, ожидающих душу в загробном мире. Первый, «частный» суд происходит сразу после смерти; на нем каждому человеку в отдельности определяют награду или искупительную кару. Второй, «всеобщий» суд состоится, когда наступит Конец Света; всех, кто когда-либо жил на Земле, соберут вместе и будут судить открыто – вероятно, для того, чтобы Промысел Божий, который в земной жизни частенько вынуждает хороших людей страдать, а злодеям дарует благоденствие, мог наконец наглядно явить всему человечеству свою непогрешимую справедливость.
Религиозное противостояние Востока и Запада
В начале XX века едва ли кто-то в Европе мог предположить, что и через полвека, и через век образованные люди все еще будут размышлять о религии. Тогда никто не сомневался. Что в будущем с религией будет навсегда покончено. Главное место уже заняли наука и разум. В литературе тон задавали ранний Олдос Хаксли с его «Контрапунктом», Бернард Шоу, Герберт Уэллс и прочие рассудительные авторы. Но именно тогда, в разгар оптимистической веры в силу разума, демократии и социализма, вышла тревожная работа – «Закат Европы» Освальда Шпенглера. Именно в то счастливое время начали появляться и другие книги совершенно неожиданного содержания: «Волшебная гора» Томаса Манна, «Улисс» Джеймса Джойса, «В поисках утраченного времени» Марселя Пруста и «Бесплодные земли» Томаса Элиота.
Если судить по успехам литературы, те годы были поистине триумфальны. Однако некоторые авторы, казалось, пытались предупредить нас, что, несмотря на торжество разума и прогрессивные политические достижения, озарившие светом самые мрачные уголки Земли, в сердце западной цивилизации гибнет что-то очень важное. Самым неутешительным среди подобных предостережений и провозвестий были раздумья Шпенглера, основанные на идее органической схемы жизненного пути цивилизации – морфологии истории. Его мысль сводилась к тому, что у каждой культуры есть пора юности и период расцвета, после чего начинаются годы шаткой старости и попытки сберечь себя рациональным планированием, прожектами и жестокой организацией; несмотря на все усилия, завершается это немощью, оцепенением – тем, что Шпенглер именовал «феллахенизмом», - и, наконец, полной безжизненностью. Больше того, по мнению Шпенглера, именно в те годы Европа оказалась на пороге перехода от эпохи Культуры к периоду Цивилизации, то есть от юношеской непосредственности и удивительных творческих задатков к неопределенному возрасту тревог и напускных надежд – иными словами, к началу конца. Шпенглер искал аналогии в античном мире, и, по его утверждению, наша эпоха соответствовала концу второго века до нашей эры, когда бушевали Пунические войны, культурным мир Греции скатывался к эллинизму, расцветало римское военизированное государство, самодержавие и то, что сам Шпенглер назвал «второй религиозностью» - политика, основанная на подаче хлеба и зрелищ толпам жителей гигантских городов, а также всеобщая грубость и жестокость в искусстве и досуге.
Что же положительного сможет принести этот тяжкий переломный период? Шпенглер утверждал, что в такие, как наша, эпохи перехода от культуры к цивилизации происходит отмирание и отбрасывание культурных форм. Развивая идею Шпенглера, можно заключить, что в настоящее время западный человек не только отбрасывает культурные формы прошлого, но и занимается созданием новых форм цивилизации, с помощью которых удастся выстроить крепкое многокультурное будущее.
В те годы работал и другой немецкий историк культуры, Лео Фробениус. Подобно Шпенглеру, он тоже рассуждал о культуре и цивилизации с морфологической точки зрения и видел в них органичный, необратимый и неотвратимый процесс. Фробениус был, однако, африканистом и антропологом, и потому в его поле зрения попадали не только развитые, но и примитивные цивилизации, что привело к идее трех принципиально различных крупных этапов, охватывающих всю культурную историю человечества. Первый этап, когда нет еще письменности, представляет собой стадию первобытной охоты, собирательства и оседлого земледелия; тянется он от самого зарождения человеческого рода вплоть до настоящего времени (в некоторых уголках земного шара). Второй период, начинающийся примерно с 3500 г. до н.э., можно назвать эпохой «монументальных», сложных и обладающих письменностью культур: сначала Месопотамия и Египет, затем Греция и Рим, Индия, Китай и Япония, Центральная и Южная Америка, Левант и Европа (начиная с готических времен и кончая нашей эпохой). Ныне наступает, наконец третий этап – заря многообещающей глобальной эры, в которой Фробениус видел вероятное завершение всей культурной истории человечества, хотя допускал, что она может растянуться на несколько десятков тысячелетий. Таким образом, период, который Шпенглер толковали как завершение цикла западной культуры, Фробениус считал, напротив, началом новой эпохи безграничных возможностей.
Действительно, наше время, когда прежде разобщенные культурные миры наконец-то соприкоснулись, вполне может ознаменоваться не только окончанием господства Запада, но и совершеннолетием человечества, объединенного величайшими достижениями, наукой и техникой, без которых зрелости не достичь.
Тем не менее Шпенглер и в этой области пророчит только запустение. По его мнению, наука и техника – проявления исключительно европейского восприятия, и прочие народы позаимствуют их лишь как средства борьбы с Западом и его уничтожения. Когда же они зарежут эту курицу, несущую золотые яйца, развитие промышленности прекратится, к научным знаниям потеряют какой-либо интерес, они будут преданы забвению, что приведет к полному упадку технологии и возвращению многих народов к прежним обычаям. Таким образом, нынешний «золотой век» Европы и все, что она несет миру, - заведомо несбыточные надежды. С другой стороны, Фробениус, как и чуть ранее Ницше, видел в настоящем эпоху необратимого движения всего человечества к единому образцу жизни – переход от детских, ограниченных ступеней культурного роста к новому, общечеловеческому будущему с такими творческими прорывами и озарениями, какие сейчас просто невозможно предугадать.
Сегодня можно сказать, что общество осознает, что вступает в новую эпоху, требующую новой мудрости – причем мудрость эта связана скорее с опытом зрелого возраста, чем с поэтическими фантазиями юности. Больше того, обращаясь к религии, замечена царящая в любой великой традиции полная неразбериха: то, что прежде считалось неоспоримой истиной, теперь кажется несостоятельным.
Очевидно, однако, что религиозные брожения захватывают умы не только молодежи, но и людей среднего и преклонного возраста. Горячность эта, впрочем, имеет мистическую направленность, а самые почитаемые учителя приходят из того мира, который, как считалось раньше, безнадежно отстал от Европы с ее великим стремлением к цивилизованности и олицетворяет архаичный, давно отживший свое склад мышления. Запад наводнили индийские гуру, японские роси и тибетские ламы, а китайские книги прорицаний опережают по объемам продаж труды своих философов.
В западном прекрасном мире всеобщие религиозные символы лишились власти и рассеялись, а вместе с ними исчез и прежний уклад жизни. Многие обитатели озадаченного западного мира пустились – чаще под руководством Востока – в потенциально очень опасное и нередко опрометчивое путешествие в глубины собственной души, чтобы отыскать в ней волнующие образы, которые не в силах уже предложить утративший веру общественный строй с его несообразно архаичными религиозными институтами. Церковь сейчас настолько уступила ученым – психиатрам, что многие священники сами обращаются за помощью к психологам, чтобы научиться лучше исполнять обязанности пастырей. Волшебство традиционных религиозных символов уже не в силах исцелить и вызывает только замешательство.
На Востоке сокровенную тайну божественного ищут за пределами человеческих категорий мышления и чувств, за гранью имен и форм – и уж точно вне таких идей, как личное великодушие или мстительность, превосходство одного народа над другим, вознаграждение молящегося и истребление тех, кто бога не чтит. С точки зрения индуиста, попытки приписать непостижимой загадке антропоморфные, человеческие чувства представляет собой религию малых детей, поскольку главным признаком «зрелой» веры является постижение того, что сущность самого человека – тайна, превосходящая любые понятия, имена и формы, мысли и чувства. Это откровение и выражено в знаменитых словах, с которыми кроткий брамин Аруни обращается к своему сыну в «Чхандогья упанишаде» (ок VIII в. до н.э.): «Ты – одно с Тем, дорогой мой Шветакету» - тат твам аси[2]
На Западе люди назвали Бога – точнее, узнали его имя из книги, дошедшей до нас из чужих мест и времен. Нас приучили верить не только в абсолютное существование этого метафизического вымысла, но и в то, что он оказывает влияние на нашу жизнь. На Востоке, напротив, основное внимание уделяют переживаниям – своим, а не чужим. Разнообразные учения указывают пути к безошибочному, все более углубленному и обостренному восприятию собственного тождества с тем, что понимается под «божественным»: сначала отождествление, а после – избавление и от него.
Слово «Будда» означает «проснувшийся, Пробужденный». Оно происходит от санскритского корня будх: «измерять глубину, дотягиваться до самого дна» и, кроме того, «воспринимать, постигать, приходить в себя, просыпаться». Будда – тот, кто пробудился и увидел в себе не тело, а познающего тело, не мышление, а наблюдателя за мышлением и собственным сознанием. Кроме того, он постиг, что его значимость определяется способностью излучать сознание. Кто постигнет это – обретет сознание Будды. Ошо хорошо заметил, что буддизм достигнет своей цели тогда, когда все станут Буддами.
Существуют ли на Западе такие учения? Ничего подобного нет ни в одной европейской религиозной доктрине. Согласно Священному Писанию, Господь создал мир и человека, но Бога и его тварей заведомо нельзя приравнивать друг к другу. Собственно говоря, проповедь равенства Бога и человека как раз и есть главная примета ереси. Иисус сказал: «Я и Отец – одно» (Иоан.10:30) и был распят за богохульство, а девять веков спустя за те же идеи казнили исламского мистика Халладжа. Но именно к этому сводятся представления Востока о настоящей религиозности!
Чему же тогда учат западные религии? Явно не тому, как ощутить свое равенство Богу; это напротив, страшная ересь. Западные религии объясняют, как установить и поддерживать должные взаимоотношения с названным Богом. Как же их установить? Только благодаря принадлежности к избранному сообществу, наделенному свыше уникальными правами. Ветхозаветный бог вступил в соглашение только с одной социальной группой, одним народом – иными словами, единственным, что свято на Земле. Как примкнуть к этой группе? 10 мая 1970 года, в Израиле законодательно подтвердили традиционный ответ: первейшим условием права на гражданство в этом мифовдохновленном государстве является рождение от матери-еврейки. Как достигается сходная богоизбранность в христианстве? Благодаря вочеловечению Иисуса Христа, истинного Бога и истинного Человека (что, на взгляд христианина, представляет собой поистине чудо, тогда как на Востоке настоящим Богочеловеком считается всякий, просто лишь немногие до конца сознают свое подлинное естество). С Христом нас роднит наша человечность, а его Божественность, в свою очередь, соединяет нас с Богом. Но как на деле вступают в такие взаимоотношения с единственным Богочеловеком? Путем крещения и, следовательно, духовного членства в его Церкви – опять же, благодаря принадлежности к собственному социальному институту.
А ведь главным в религии является обряд, ритуал и его символика, а где нет обряда, там слова остаются просто носителями понятий, часто не имеющих никакого смысла в современных условиях. Ритуал представляет собой упорядоченную систему мифологических символов. Участие в драматическом обряде позволяет человеку непосредственно соприкоснуться с ними, увидеть в символике не рассказ о событиях исторического прошлого, настоящего или грядущего, а откровения о происходящем здесь и сейчас, всегда и вечно. Главная ошибка синагог и церквей – в стремлении разъяснить «смысл» символов; но ценность живого обряда заключается в том, что он вызывает у каждого свои мысли, а догматы и определения лишь сбивают с толку. Вдалбливание рациональных доктрин вовсе не способствует религиозным размышлениям, но неизбежно им мешает, поскольку ощущение присутствия Бога рождается у человека только в развитии его собственного духовного начала. Какой прок в том, что твои представления о Боге – самой сокровенной и потаенной загадке жизни – описаны понятиями, которые были введены каким-то собором или Святым отцом, скажем, в пятом веке? Созерцание распятия, аромат ладона, культовые одежды, звучание слаженного напева, невнятная перекличка молитв и ответствий, слышимые и беззвучные освящения – вот что по-настоящему действенно! Но как «волнующая значимость» такого рода чудес связана с догматами соборов? Рассеиваются волшебные чары обряда .
Вместо заключения.
Разговор мамы и мальчика лет двенадцати:
- Я написал сегодня работу про эволюцию человека. А учитель сказал, что все неверно, потому что нашими прародителями были Адам и Ева.
- Учитель прав, нашими прародителями действительно были Адам и Ева.
- Да, я знаю, но это была научная работа!»
- Ох уж эти ученые! Все у них одни теории.
- Да, конечно, но уже есть и факты: они нашли кости .
На этом разговор закончился.
Стоит задуматься: ведь такой разговор состоялся в конце XX века?!
Западный человек находится сейчас на стадии духовных исканий, так как старые догматы уже не удовлетворяют его потребностей. Надо ли европейцу учиться у Востока мудрости? Скорее всего, стоит хотя бы попробовать.
Список используемой литературы:
1. Кэмпбелл Дж. - «Мифы, в которых нам жить» К.: «София»; М.: ИД «Гелиос» 2002
2. Шпенглер О. «Закат Европы: очерки морфологии мировой истории». – М.:Мысль-1998
3. Уолш Р. – «Основания духовности» М.: Академический проект, ОППЛ, Екатеринбург: Деловая книга, 2000
4. Юнг К. «Душа и миф. Шесть архетипов». К.- М., 1997
[1] Шанкарачарья, «Вивекачудамани»
[2] Чхандогья упанишада, 6:9-16