В. Г. Короленко и Л. Н. Толстой о смертной казни в России

План Введение. 3 Глава I. В. Г. Короленко — публицист. 6 Глава II. Л. Н. Толстой о карательной юстиции в России. 11 Глава III. «Бытовое явление» (Заметки о смертной казни)». 22 Заключение. 30 Читайте тут питание купить спортивное.
Список использованной литературы 32
Введение Актуальность работы. Несправедливое отношение власти к гражданам, попирание прав человека находятся сейчас под пристальным внимание правозащитников. Из всех публицистических произведений Короленко и Толстого теснее всего связаны друг с другом «Не могу молчать» и «Бытовое явление». При сопоставлении этих выдающихся публицистических выступлений наиболее рельефно обозначаются близость и различие обоих писателей. Дело не только в характере материала, но и в прямых выражениях авторской позиции: Толстой намеренно субъективен, ему важно передать его, Л. Толстого, чувства и мысли во всем своеобразии его индивидуальной точки зрения и авторитетом своего имени вызвать немедленный общественный отклик. Короленко, в отличие от Толстого, подчеркнуто сдержан; выступив после Толстого, он, по собственному признанию, думал о Толстом во время работы и понимал, что и современники будут сопоставлять «Не могу молчать» и «Бытовое явление». Он «представительствует» от большинства, выступает как один из рядовых публицистов и намеренно не дает места прямым выражениям своих личных чувств, считая, что взгляды рядового человека,, его мысли, его совесть сами по себе важны и, быть может, не менее, чем чувства великого Толстого. Ненасильственные действия уже в течение длительного времени широко используются людьми в борьбе за свои права, за экономические преобразования, за гражданские свободы и демократию. Это такие ненасильственные действия, как отказ от экономического и политического сотрудничества, ненасильственное вмешательство, социальный бойкот и многие другие. В последние несколько десятилетий ненасильственные действия стали широко использоваться и против наращивания военной мощи, и в борьбе за экологию, и за мирное сосуществование. Ненасильственная борьба становится важным фактором мировой политики. Ненасильственная борьба — это не иллюзия, не плод утопического мышления. Сегодня практика ненасилия является выверенным показателем уровня нравственного развития человека и общества. Именно этим аспектом рассмотрения принципа ненасилия, по существу политического, В. Короленко и Л. Толстой в наше время необычайно актуальны. Государство — это организация, созданная людьми для людей, а не для Бога, причем подчас для немногих людей и далеко не всегда лучших. Государственная деятельность требует от человека нарушения тех или иных заповедей Христа. И трудно возразить Толстому, утверждавшему, что «государственная жизнь требует от меня нехристианской деятельности, прямо противной заповеди Христа». Государство (любое) основано на законах, нарушение которых приводит человека в суд, не в суд Божий, а в суд человеческий, так что государство предполагает нарушение заповеди «не суди!» Цель работы — проанализировать публицистику В.Г. Короленко. Задачи работы. Цель достигается через решение следующих задач: особое внимание уделяется произведениям 1910-1911 гг., когда писатель-публицист выступил против «военно-скорострельной юстиции» и опубликовал серию статей: «Бытовое явление», «Дело Глускера», «Черты военного правосудия», «Еще к чертам военного правосудия» («Речь», 1911 г., 18 дек.) и «Истязательская оргия» («Русское богатство» 1910, №№ 3, 4, 7, 10; 1911 г., № 7). Далее задачей является раскрытие отношения Л.Н. Толстого к смертной казни и показать, как писатель откликнулся на статью В.Г. Короленко «Бытовое явление». Для этого используется письмо Л.Н. Толстого к В.Г. Короленко (1910 г.), которое в заграничных изданиях печаталось в виде предисловия к указанной статье. Предмет исследования — публицистика Толстого и Короленко. Объект исследования — В.Г. Короленко и Л.Н. Толстой против смертной казни (« Бытовое явление» и «Не могу молчать») При написании работы автор использовал историко-хронологический и сравнительно-аналитический методы исследования.
Глава I. В. Г. Короленко — публицист Короленко обладал замечательной способностью публициста — показывать мелкие частные факты как отражение больших общих явлений социальной жизни и государственной политики. Интересы народа и при «борьбе с мелочами» всегда стояли у него в перспективе. Но именно в перспективе. Трудно истолковать слова Короленко о «репортерски-писательском отношении к жизни». Возможно, что они относятся также к публицистической его работе: писатель упрекает себя в том, что он лишь откликался на факты общественной несправедливости словом публициста, не вмешиваясь в жизнь лично, прямо и непосредственно. Но, может быть, однако, что переоценка прошлой деятельности зашла еще дальше. Невольно возникает предположение, не звучит ли в этих словах Короленко и осуждение его беллетристической работы — не характера и направления ее, а самого стремления «описывать» жизненные явления. Короленко как будто сожалеет о силах, которые он потратил на художественное творчество, вместо того чтобы употребить их на непосредственное «вмешательство в жизнь» (« .я только . «описывал», почти совсем не живя»). В самом начале своей публицистической деятельности Короленко едва не отказался от художественного творчества под влиянием «туманностей Златовратского». В пору раннего увлечения народническими идеями померкла его юношеская мечта стать писателем. «Стоит ли, в самом деле, если даже Пушкины, Лермонтовы, Некрасовы знаменуют собою только крупные маяки на старом пройденном пути . Придет время, и оно, казалось, близко, когда станет «новое небо и новая земля», другие Пушкины и другие Некрасовы. Содействовать наступлению этого пришествия — вот что предстоит нашему поколению, а не повторять односторонность старой культуры, достигшей пышного, но одностороннего расцвета на почве несправедливости и рабства». Эти настроения были преодолены в результате кризиса 1882 года. Возможно, что спустя пятнадцать лет они вновь дали о себе знать уже на иной базе. Литература, очевидно, вновь предстала перед ним как слишком «мирное» занятие, отвлекающее силы от непосредственной жизненной борьбы. Так, гипотетически правда, намечается содержание кризиса 1897 года, действительно очень глубокого по силе переоценки писателем пройденного им большого литературного и общественного пути. Каковы же были результаты этого кризиса? Публицистика Короленко в XX столетии позволяет усмотреть следы охарактеризованной выше переоценки. «Борьба с мелочами» отходит на задний план. Общественная борьба Короленко становится исключительно яркой и напряженной. Даже беглый перечень главнейших его выступлений после 1897 года убеждает в этом. В 1898 году еще продолжается полемика по Мултанскому делу: Короленко разоблачает изуверские выступления церковников («По поводу доклада свящ. Блинова» и «Из Вятского края»).
В 1899 году начинается уже столь характерная для позднего Короленко борьба со смертными казнями, впоследствии перешедшая в яркую и энергичную защиту осуждённых революционеров. Короленко вмешивается в дело осужденного чеченца Юсупова и добивается отмены смертного приговора. В 1902 году он предпринимает защиту крестьян, участников аграрных волнений в Полтавской губернии; на его квартире собираются подсудимые крестьяне и при его участии организуются совещания защитников. В 1903 году Короленко в связи с еврейским погромом в Кишиневе выезжает на место происшествия; он вывозит оттуда начерно набросанный знаменитый очерк «Дом № 13», разоблачающий погромную «политику» властей (вышел отдельным изданием в 1905 г.). Борьба Короленко с еврейскими погромами достигает особенной силы в 1905 году. Для борьбы с готовившимися погромами Короленко отправлялся на базары и, вмешавшись в гущу толпы, подстрекаемой черносотенцами, произносил речи, разоблачавшие происки черносотенцев и полиции.
К 1906 году относится знаменитое выступление Короленко в защиту украинских крестьян против руководителя карательной экспедиции, жестокого истязателя Филонова. Короленковское «Открытое письмо статскому советнику Филонову», последовавшее вслед за тем убийство Филонова, подложное посмертное «письмо» Филонова, привлечение Короленко к следствию по делу о подстрекательстве к убийству — все это вызвало травлю писателя в реакционной печати и даже с трибуны Государственной думы. Полтавские рабочие взяли Короленко под свою защиту и поставили у его дома вооруженную охрану. В 1910 году появляется «Бытовое явление»— гневный памфлет Короленко против массовых «судебных» убийств революционных рабочих, крестьян и профессиональных революционеров. Сюда же относятся его очерк «Черты военного правосудия» и ряд статей, связанных с ними («Дело Глускера»— 1910 г., «К чертам военного правосудия», «Еще к чертам военного правосудия» — 1911 г.). Эти очерки изобилуют реальными фактами, эпизодами, примерами царского военного «правосудия». В числе приговоренных к смертной казни, в защиту которых поднял свой голос Короленко, был и М. В. Фрунзе. Сюда же можно отнести и потрясающие разоблачения тюремных порядков, истязаний, которым подвергались заключенные в тюрьмах («Истязательская оргия», «Ликвидация псковской голодовки», «О «России» и о революции» — 1911 г.), пыточной практики в обиходе царского «правосудия» («Любители пыточной археологии» — 1905 г., «Русская пытка в XIX в.» - 1912 г.). Этот вопрос Короленко собирался даже осветить исторически, намереваясь написать специальную работу под названием «Страна пыток» — об истории пыток в России, официально отмененных еще в XVIII веке, но фактически процветавших на протяжении всей истории самодержавного режима. В 1911 году, в связи с подготовкой дела Бейлиса, Короленко пишет обращение «К русскому обществу (По поводу кровавого навета на евреев)», в 1912 году участвует в совещании юристов и общественных деятелей, посвященном близкому процессу, в 1913 году присутствует на суде в качестве корреспондента. За одну из своих корреспонденции («Господа присяжные заседатели»), вскрывавшую подтасовку состава присяжных, Короленко был привлечен к судебной ответственности. Так продолжал Короленко борьбу против реакционной шовинистической политики самодержавия, борьбу, которую он так успешно начал еще в 90-е годы защитой удмуртских крестьян на Мултанском процессе. Публицистика писателя — многолетняя борьба с произволом царской военщины, с самоуправными насильническими нравами, процветавшими и культивировавшимися в офицерской среде. В ряде статей, написанных в 1899-1912 годы и объединенных в марксовском «Полном собрании сочинений» в особый цикл «Честь мундира и нравы военной среды», Короленко рассказал о вопиющих беззакониях, насилиях и даже убийствах, учиненных «людьми в мундирах» над беззащитными , обывателями, над работниками прессы. Общественное значение этих статей было очень велико: они были прямо и резко направлены против властной, замкнутой и тщательно оберегаемой от критики привилегированной корпорации. Все публицистические работы Короленко вполне отвечают тому требованию «вмешиваться в жизнь», которое Короленко поставил себе в 1897 году. Это было в самом деле непосредственное, личное вмешательство в события, иногда не осложненное даже публицистическими выступлениями, как, например, защита участников аграрных волнений в 1902 году. В публицистической же работе обличение самодержавных порядков, мужиконенавистничества, шовинизма, неправосудия, произвола и страшных насилий сопровождалось защитой жертв царизма и заканчивалось часто спасением десятков человеческих жизней. Все эти публицистические выступления имели широкий общественный резонанс. Теперь Короленко не мог бы себя обвинить в «репортерстве», в пристрастии к «борьбе с мелочами» и в отрыве от жизни. Так вырисовываются непосредственные результаты общественной деятельности Короленко. Стремление «описывать» было слишком органично для Короленко, чтобы прекратиться.
Глава II. Л. Н. Толстой о карательной юстиции в России Государство, считает Толстой, основано на насилии, на порабощении одними людьми других. Всякое порабощение одного человека другим, по мысли Толстого, базируется только на том, что один человек может лишить другого жизни и, «не оставляя этого угрожающего положения, заставить другого исполнять свою волю». По логике рассуждений Л.Н. Толстого в письме к В.Г. Короленко 1910 г., если человек отдает свой труд другим, «питается недостаточно, отдает малых детей в тяжелую работу, уходит от земли и посвящает всю свою жизнь ненавистному и не нужному для себя труду», значит, он делает это только вследствие того, что за неисполнение всего этого ему угрожают лишением жизни. В своих произведениях Толстой описывает три способа порабощения людей. Первый способ порабощения самый древний. Он состоит в прямой угрозе убийством. Вооруженный человек, угрожающий другому лишением жизни, говорит безоружному: «Я могу убить тебя .но я не хочу делать этого, я милую тебя, — во-первых, потому что мне неприятно убивать тебя, во-вторых, потому что мне и тебе будет выгоднее работать на меня, чем быть убиту. Итак, делай все, что я велю, а если откажешься, то я убью тебя». Это, считает Толстой, есть личная форма рабства, которое «первое появляется у всех народов и теперь еще встречается у первобытных народов». Постепенно этот способ порабощения с усложнением жизни видоизменяется. Способ этот становится все более и более неудобен для «насильника», так как ему для того, чтобы пользоваться трудом слабых, необходимо «содержать их так, чтобы они были способны к работе». И кроме того, этот способ «принуждает насильника беспрестанно с угрозой убийства стоять над порабощенным». Вырабатывается другой способ порабощения, который «пять тысяч лет тому назад, как это записано в Библии, был изобретен Иосифом Прекрасным» /там же/. Способ этот — голод. Пользуясь этим способом, поработитель говорит голодным: «Я могу заморить вас голодом, потому что хлеб у меня, но я милую вас только с тем, чтобы вы за хлеб, который я буду вам давать, делали все то, что я велю». Поступая так, «насильник» держит в своей зависимости людей не только «голодом, но и жаждой, и холодом, и всякими другими лишениями» /5, т. 16, с.264/.
Устанавливается третья форма рабства — денежное рабство, состоящее в том, что «сильный говорит слабому: я с каждым из вас отдельно могу сделать все, что хочу: могу прямо ружьем убить каждого, могу убить тем, что отниму землю, которою вы кормитесь, могу за денежные знаки, которые вы должны мне доставить, купить весь тот хлеб, которым вы кормитесь, и продать его чужим людям и всякую минуту уморить вас всех голодом, могу отобрать все, что у вас есть: и скот, и жилища, и одежды, но мне неудобно это и неприятно, и потому я вам всем предоставляю распоряжаться вашей работой и вашими произведениями труда, как вы хотите; только подавайте мне столько-то денежных знаков, требование которых я распределяю или по головам, или по земле, на которой вы сидите, или по количеству пищи, или питья вашего, или ваших одежд, или построек. Подавайте мне эти знаки, а между собой распоряжайтесь как хотите, но знайте, что я не буду защищать и отстаивать ни вдов, ни сирот, ни больных, ни старых, ни погорелых; я буду защищать только правильность обращения этих денежных знаков. Прав будет предо мной и будет отстаиваться мною только тот, кто правильно подает мне, сообразно требованию, установленное количество денежных знаков. А как они приобретены — мне все равно» .
Организация третьего способа порабощения гораздо сложнее, чем второго. И поэтому при третьем способе поработителям приходится делиться еще с большим количеством людей, чем при втором способе. Но и выгод от него для «насильника» значительно больше. Они заключаются в следующем: во-первых, в том, что «посредством этого способа может быть отобрано большее количество труда и более удобным способом», во-вторых, в том, что «при этом способе насилие распространяется на всех ускользавших прежде безземельных людей». Этот третий способ порабощения людей тоже очень старый и входит в употребление вместе с двумя первыми, не исключая их совершенно. Все эти три способа порабощения людей, считает Толстой, никогда не переставали существовать. Для демонстрации картины насилия одних людей над другими он прибегает к образному описанию действительности: «Все три способа можно сравнить с винтами, прижимающими ту доску, которая наложена на рабочих и давит их. Коренной, основной средний винт, без которого не могут держаться и другие винты, тот, который завинчивается первый и никогда не отпускается, — это винт личного рабства, порабощения одних людей другими посредством угрозы убийства мечом; второй винт, завинчивающийся уже после первого, — порабощение людей отнятием земли и запасов пищи — отнятие, поддерживаемое личной угрозой убийства; и третий винт — это порабощение людей посредством требования денежных знаков, которых у них нет, поддерживаемое тоже угрозой убийства. Все три винта завинчены, и когда туже натягивается один, тогда только слабнут другие». Для полного порабощения людей, по мысли Толстого, государством устанавливается карательная юстиция, которая использует все три винта, все три способа порабощения, и «в нашем обществе всегда употребляются все три способа порабощения, всегда завинчены все три винта». Первый способ порабощения людей личным насилием, утверждает Толстой, никогда не уничтожался и не уничтожится до тех пор, пока будет какое бы то ни было порабощение одних людей другими, потому что на нем зиждется всякое порабощение. Рабство личное не только не уничтожено, считает Толстой, но «в наших цивилизованных обществах» еще и усилилось с введением общей воинской повинности. Второй способ порабощения отнятием у людей земли существовал и продолжает существовать. «Винт этого порабощения людей, — пишет Толстой, — ослабляется или притягивается по мере того, как туго натянуты другие винты; так, в России, когда порабощение личное было распространено на большинство рабочих, поземельное порабощение было излишне, но винт личного рабства в России ослаблен был только тогда, когда подтянуты были винты поземельного и податного порабощения». Третий способ порабощения точно так же продолжает существовать, и с распространением в разных государствах денежных знаков и усилением государственной власти этот способ получил особенную силу. Эта форма властвования поработила народ до такой степени, что «0,9 русского рабочего народа работают у помещиков и фабрикантов только потому, что их принуждает к тому требование податей государственных и поземельных». Порабощение государством людей с его тремя основными приемами, утверждает Толстой, существует точно такое же, как и прежде: «Мы только не видим его потому, что каждая из трех форм рабства получила новое оправдание, заслоняющее от нас его значение. Личное насилие вооруженных против безоружных получило оправдание защиты отечества от воображаемых врагов его; в сущности же оно имеет одно старое значение: подчинение покоренных насилующим. Насилие отобрания земли у трудящихся над нею получило оправдание награды за услуги для мнимого общего блага и утверждается правом наследства; в сущности оно то же обезземеление и порабощение людей, которое произведено было войском (властью). Последнее же, денежное — податное насилие — самое сильное и главное в настоящее время, получило самое удивительное оправдание: лишение людей их имущества, свободы, всего их блага делается во имя свободы, общего блага. В сущности же оно не что иное, как то же рабство, только безличное». Где будет насилие, возведенное государством в закон карательной юстиции, считает Толстой, там будет и порабощение. Толстой не согласен со взглядами тех, которые утверждают, что можно в рамках государства справедливо и демократично перераспределить имеющиеся богатства. «Чтобы остановить утекание богатств из рук рабочих в руки нерабочих, — пишет Толстой, — нужно найти . ту дыру, через которую происходит это утекание. Дыра эта есть насилие вооруженного над безоружным, насилие войска, посредством которого отбираются и самые люди от труда, и земля от людей, и произведения труда людей». Пока будет, утверждает Толстой, хотя бы один вооруженный человек, признающий за собой право убить какого бы то ни было другого человека, до тех пор будет неправильное распределение богатств и рабство. В государственных масштабах главным средством карательной юстиции, с помощью которого власть осуществляет насилие, является армия, войско. Толстой говорит, что возможность совершать над людьми телесное насилие прежде всего дает организация вооруженных людей, подчиняющихся единой воле, именуемая войском. «Войско всегда стояло и теперь стоит в основе, власти. Власть всегда находится в руках тех, кто повелевает войском, и всегда все властители — от римских кесарей до русских и немецких императоров — озабочены более всего войском, заискивают только в войске, зная, что если войско с ними, то власть в их руках». Государственное насилие, утверждает Толстой, зиждется только на вооруженных людях, «которые своими руками бьют, вяжут, запирают, убивают». Ведь если бы не было этих вооруженных людей, готовых по приказу совершать самые бесчеловечные поступки, то, рассуждает Толстой, «ни один из тех людей, которые подписывают приговоры казней, вечных заключений, каторг, никогда не решился бы сам повесить, запереть, замучить одну тысячную часть тех, которых он теперь спокойно, сидя в кабинете, распоряжается вешать и всячески мучить только потому, что он этого не видит, а делает это не он, а где-то вдалеке покорные исполнители». Не будь этих вооруженных людей, не было бы того безумия, уверяет Толстой, когда «земля, окружающая мрущих от безземелья крестьян, есть собственность человека, не работающего на ней». Не было бы и поборов с народа, и казненных за проповедование истины, и многих-многих других варварств. Все это делается только потому, считает Толстой, что все властители несомненно уверены, что у них всегда «под руками покорные люди, готовые привести всякие их требования в исполнение посредством истязаний и убийств».
Карательная юстиция в современном мире держится, по мысли Толстого, уже не тем, что она считается нужным, а только тем, что онадавно существует и очень «искусно» организовано теми людьми, которым она выгодна, т.е. правительством и правящим классом. «Правительства в наше время — все правительства, — пишет Толстой, — самые деспотичные так же, как и либеральные, — сделались тем, что так метко называл Герцен Чингис-ханрм с телеграфами, т.е. организациями насилия, не имеющими в своей основе ничего, кроме самого грубого произвола, и вместе с тем пользующимися всеми теми средствами, которые выработала наука . и которые они употребляют для порабощения и угнетения людей».
Правительства и правящие классы, утверждает Толстой, опираются в современном мире отнюдь не на право, а на такую организацию карательной юстиции, «при которой все люди захвачены в крут насилия, из которого нет никакой возможности вырваться». По Толстому, этот круг насилия составляется из четырех средств воздействия на людей. Первое, самое старое средство — это средство устрашения. Суть этого средства заключается в том, чтобы выставлять существующее государственное устройство «чем-то священным и неизменным и поэтому казнить самыми жестокими казнями все попытки изменения его» . Толстой подробно описывает то, как это средство употреблялось раньше и как оно употребляется в современности: в России против нигилистов, в Америке против анархистов, во Франции против коммунаров. Второе средство — это средство подкупа. Оно состоит в том, «чтобы, отобрав от трудового рабочего народа посредством денежных податей его богатства, распределять эти богатства между чиновниками, обязанными за это вознаграждение поддерживать и усиливать порабощение народа». Третье средство называется Толстым средством «гипнотизации народа». Суть этого средства состоит в том, чтобы «задерживать духовное развитие людей и различными внушениями поддерживать их в отжитом уже человечеством понимании жизни, на котором и зиждется власть правительств». Внушение детям религиозных, патриотических суеверий, запрещение печатать и распространять просвещающие народ книги, поощрение в .людях склонностей к табаку, водке и т.п. — все это составляет, по Толстому, деятельность «гипнотизации народа». Четвертое средство заключается в том, чтобы выделить из народа ряд людей и, подвергнув их «усиленным способам одурения и озверения, сделать из них безвольные орудия всех тех жестокостей и зверств, которые понадобятся правительству». Достигается это тем, что таких людей берут в том юношеском возрасте, когда у них еще не успели сложиться четкие нравственные ориентиры, отрывают их от естественных условий, помещают в казармы, «наряжают в особенное платье и заставляют их при воздействии криков, барабанов, блестящих предметов ежедневно делать известные, придуманные для этого движения и этими способами приводят их в такое состояние гипноза, при котором они уже перестают быть людьми, а становятся бессмысленными, покорными гипнотизатору машинами». Именно эти молодые, сильные, хорошо вооруженные люди, покорные власти, и составляют главное средство порабощения людей. Таким видится положение людей Толстому при существующем государственном устройстве: «Положение народов христианских в наше время осталось столь же жестоким, каким оно было во времена язычества. Во многих отношениях, в особенности в порабощении людей, оно стало даже более жестоким, чем было во времена язычества». Причина этого коренится, по мнению Толстого, в том, что в реальной жизни люди не руководствуются учением Христа. Тысяча восемьсот лет тому назад, пишет Толстой, христианское учение открыло людям истину о том, как им нужно жить. Но люди не следовали учению Христа, не руководствовались в общественной жизни законом непротивления злу насилием и пришли к «тому положению неизбежности погибели, которое обещано Христом тем, которые не последуют его учению». По Толстому, вопрос о противлении или непротивлении злу насилием в их общественной жизни есть «тот же, что для путешественника вопрос о том, по какой из двух дорог идти, когда он приходит к разветвлению того пути, по которому шел». Людям неизбежно приходится делать выбор из двух возможных альтернатив. Вопрос о противлении или непротивлении злу насилием возник, считает Толстой, тогда, когда появилась первая борьба между людьми, потому что любая борьба, по Толстому, есть не что иное, как противление насилием тому, «что каждый из борющихся считает злом». Христос, по мнению Толстого, показал людям, что способ разрешения борьбы посредством противления злу насилием не может ни к чему позитивному для них привести, показал, в чем заключается действительное, абсолютное зло. Истина, данная людям Христом, утверждает Толстой, учит их пониманию того, что жизнь не есть их личная собственность, что она не принадлежит ни семье, ни государству, а только тому, кто послал их в жизнь, Богу: «Человек — посланник, как сказал Христос, — именно посланник, которому важно только исполнить данное ему поручение .». Только люди, так понимающие свою земную миссию, могут сознательно служить замене царящего в мире закона насилия законом любви. Причиной власти и отчуждения людей от истинной жизни, друг от друга в первую очередь являются не общественные институты, не правительство, а основанная на ложной вере установка сознания, считает Толстой. Следование этой ложной установке сознания ведет к отпадению от Закона Бога, закона любви и единения людей, следствием чего является развращение людей, их вражда и разъединение. И поэтому, утверждает мыслитель, стремиться нужно не к тому, чтобы разрушить власть в обществе, а к изменению замутненного суеверием сознания, к духовному очищению себя. В глазах человека, подчинившего себя Высшей Воле, все человеческие законы лишаются своей обязательности. «Христианин освобождается от всякой человеческой власти тем, — пишет Толстой, — что считает для своей жизни и жизни других божеский закон любви, вложенный в душу каждого человека и приведенный к сознанию Христом, единственным руководителем жизни своей и других людей». По Толстому, освобождение от всякой человеческой власти зависит, следовательно, от глубины осознания каждым отдельным человеком христианской истины. Именно поэтому на усиление в себе и других ясности христианской истины и должна быть направлена деятельность всех тех людей, которые желают содействовать благу человечества. «Только бы каждый из нас, — утверждает Толстой, — постарался понять и признать ту христианскую истину, которая в самых разнообразных видах со всех сторон окружает нас и просится нам в душу; только бы мы перестали лгать и притворяться, что не видим эту истину или желаем исполнять ее, но только не в том, чего она прежде всего требует от нас; только бы мы признали эту истину, которая зовет нас, и смело исповедовали ее, и мы тотчас же увидали бы, что сотни, тысячи, миллионы людей находятся в том же положении, как и мы, так же, как и мы, видят истину, и так лее, как и мы, только ждут от других признания ее.
Только бы перестали люди лицемерить, и они тотчас же увидали бы, что тот жестокий строй жизни, который один связывает их и представляется им чем-то твердым, необходимым и священным, от Бога установленным, уже весь колеблется и держится только той ложью лицемерия, которой мы вместе с подобными нам поддерживаем его».
Насилие государственное уничтожится не внешними средствами, считает Толстой, а только сознанием пробудившихся к истине людей. Средствами, уничтожающими государственное насилие, являются внутреннее совершенствование и неучастие в насилии. С особой тщательностью разработаны в трудах Толстого принципы применения ненасилия в политической жизни, будь то борьба за независимость народа или борьба против собственных поработителей. Строго придерживаясь принципа ненасилия, Толстой настаивает на том, что главной причиной деления на господствующих и подчиняющихся является не сила оружия, а то, что он называет «самопорабощением». И в межгосударственных и в государственных отношениях люди становятся как бы угнетателями самих себя. Порабощение происходит только потому, считает Толстой, что сами порабощенные не только поддаются порабощению, но и участвуют в нем. Во многих произведениях Толстой вновь и вновь подтверждает свою мысль о том, что причина порабощения людей заключена в поддержании ими закона насилия. Чтобы избавиться от зла, надо бороться не с его последствиями (злоупотребление властью, захваты и грабежи соседних народов), а с корнем зла: с ложным отношением народа к власти. «Если народ признает политическую власть выше власти нравственного закона, то он всегда останется рабом, какой бы характер эта власть ни носила». Ситуация того времени, по мнению Толстого, больше благоприятствовала России, чем западным странам. «Если русский народ — нецивилизованные варвары, то у нас есть будущность. Западные же народы — цивилизованные варвары, и им уже нечего ждать». «Дело, предстоящее русскому народу, в том, чтобы развязать грех власти, который дошел до него. А развязать грех можно только тем, чтобы перестать участвовать во власти и повиноваться ей».
Глава III. «Бытовое явление» (Заметки о смертной казни)» В третьей и четвертой книгах журнала «Русское богатство» за 1910 год Короленко опубликовал свою знаменитую статью «Бытовое явление». Статья направлена против смертных казней, широко применявшихся царским правительством. Людей вешали и расстреливали по наскоро состряпанным решениям судебных органов, без всяких решений, без суда и следствия. Вешали и расстреливали сотни и тысячи людей по доносам шпиков, «по подозрению», по наветам помещиков и заводчиков. Казнили мужчин и женщин, юношей и девушек. Все это приняло массовый характер, носило обычное, бытовое явление, причем количество казней непрерывно увеличивалось. Короленко писал, что смертная казнь вошла, «как хозяйка в дом русского правосудия. Вошла и расположилась прочно, надолго, как настоящее бытовое явление, затяжное, повальное, хроническое .» Короленко на протяжении многих лет собирал материал для статьи по этому вопросу. В распоряжении писателя были также письма невинно осужденных людей, их родственников, самих «смертников», ждавших исполнения приговора. Нельзя без волнения читать «Бытовое явление». Заканчивая статью, Короленко писал: «Читать это тяжело. Писать, поверьте, еще во много раз тяжелее . Но ведь это, читатели, приходится переживать сотням людей и тысячам их близких». Эта статья, продиктованная горячей любовью к людям, вызвала широкий отклик среди общественности России и зарубежных стран. В июле 1910 года она вышла отдельной книжкой в издании «Русского богатства» и в Берлине — в издательстве Ладыжникова. В том же году «Бытовое явление» появилось в переводах во Франции, в Германии, Италии, Болгарии, а затем и во многих других странах. В России «Бытовое явление» вышло с предисловием Льва Николаевича Толстого, в основу которого взято письмо великого русского писателя к Владимиру Галлактионовичу Короленко. Прочитав первую часть статьи, Л. Н. Толстой 27 марта 1910 года писал Короленко: «Владимир Галлактионович! Сейчас прослушал вашу статью о смертной казни и всячески во время чтения старался, но не мог удержать — не слезы, а рыдания. Не нахожу слов, чтобы выразить вам мою благодарность и любовь за эту и по выражению, и по мысли, и главное, по чувству — превосходную статью. Ее надо перепечатать и распространять в миллионах экземпляров. Никакие думские речи, никакие трактаты, никакие драмы, романы не произведут одной тысячной того благотворного действия, какое должна произвести эта статья. Она должна произвести это действие — потому, что вызывает такое чувство сострадания к тому, что переживали и переживают эти жертвы людского безумия, что невольно прощаешь им какие бы ни были их дела, и никак не можешь, как ни хочется этого, простить виновников этих ужасов . Радует одно то, что такая статья, как ваша, объединяет многих и многих живых, неразвращенных людей одним общим всем идеалом добра и правды, который, что бы ни делали враги его, разгорается все ярче и ярче»[1]. Л. Н. Толстой счел нужным откликнуться и на вторую часть статьи «Бытовое явление». 26 апреля 1910 года он писал Короленко: «Прочел и вторую часть вашей статьи, уважаемый Владимир Галлактионович. Она произвела на меня такое же, если не еще большее впечатление, чем первая. Еще раз в числе, вероятно, многих и многих благодарю Вас за нее. Она сделает свое благое дело. Надо бы непременно напечатать и как можно больше распространить ее. Будет ли это сделано?»[2] Непосредственно к «Бытовому явлению» примыкает статья «Черты военного правосудия», опубликованная в десятой книге «Русского богатства» за 1910 год. К работе над этой статьей Короленко приступил летом 1910 года, проживая на даче в Куоккале, и заканчивал в Хатках на Полтавщине. Статья направлена против произвола и жестокости, которые проявляли военно-полевые суды России. Они еще в большей степени, чем гражданские судебные органы, беспощадно расправлялись с рабочими, крестьянами, солдатами, офицерами, служащими за малейшую попытку сказать свободное слово. По решениям военно-полевых судов без каких-либо оснований, доказательств и фактов вешали и расстреливали тысячи людей. 26 июля 1910 года Короленко писал жене: «Статья двигается хорошо. Будет около 2-х листов и — совсем кончу с этим вопросом. Пока идет живо и бодро, в тоне, о котором, я тебе говорил: не жалость, а негодование». Короленко не мог взяться ни за какую другую работу, не закончив этой, как он называл, «смертницкой» темы. Она, как кошмар, давила на его сознание, требовала завершения, ибо за каждой своей строкой он видел живых людей, томившихся в тюрьмах, слышал хрип и стоны осужденных на смерть. «Одну статью о Глускере напечатал,— писал 24 августа Короленко Ф. Д. Батюшкову,— другую написал вчерне, но не закончил. Кончаю теперь. Это последняя из этой «смертницкой» серии. Я должен с нею покончить, — иначе не смогу перейти к другим. А пишется — трудно. Ну, ничего, как-нибудь справимся, хотя недоимок на мне — гора. Закончу о военном правосудии — и с плеч долой».
Эта же мысль подчеркнута и в письме от 2 сентября 1910 года к А. Г. Горнфельду: «Погряз я в «смертницком» вопросе и все еще не выбрался. Надеюсь дня через три послать последнюю из обязательных статей этого цикла и сейчас же перейду к другим работам. А то ни за что не могу взяться, пока не выгружу».
После встречи с Короленко Л. Н. Толстой сделал следующую запись в дневнике: «Приехал Короленко. Очень приятный, умный и хорошо говорящий человек». В сентябре Короленко, наконец, завершил свою статью «Черты военного правосудия». Факты, о которых писал Короленко, были потрясающими, вызывали негодование и ненависть не только к военно-полевым судам, но и ко всему царскому правительству. Короленко рассказывал о том, как в 1899 году военные судьи в Грозном приговорили к смертной казни чеченца Юсупова за убийство, которое он никогда не совершал. Обвинение было необоснованным. Защитник подал кассационную жалобу, но сам считал ее безнадежной. Тогда попросили Короленко вмешаться в это дело. Речь шла о том, что нужно вызволить невинного человека, и писатель почувствовал, что на его плечи взвалена огромная ответственность, он не имеет права молчать и бездействовать. Нужно сделать все возможное, чтобы спасти Юсупова. Короленко писал: «Найду я ходы — Юсупов может спастись. Не найду — его повесят. А у него — жена, старик отец и ребенок. Таковы эти маленькие случайности нашей русской жизни, такова ее круговая ответственность. Я чувствовал себя отвратительно, точно здесь, в Петербурге, на меня свалилась и неожиданно придавила меня одна из кавказских скал .» Добрые люди помогли Короленко, они заставили судебных чиновников пересмотреть дело и оказалось, что все обвинение построено на песке. Юсупова оправдали, смертный приговор отменили, хотя по другой статье его осудили на каторжные работы . Короленко писал, что такие приговоры ничего общего не имеют с элементарными понятиями о праве, правосудии и законности. В Мглинском уезде, Черниговской губернии, был осужден к смертной казни кровельщик Глускер за убийство семьи Быховских, хотя всем было известно, что Глускер в тот день находился на расстоянии примерно ста километров от того места, где было совершено преступление. Глускера повесили, а через несколько месяцев после казни нашли истинных виновников, но вернуть к жизни ни в чем не виноватого человека уже никто не мог. В Двинске осудили к смертной казни рабочего Маньковского за убийство полицмейстера Булыгина. К этому убийству он не имел никакого отношения. Председатель военно-полевого суда генерал Канабеев ночью, накануне вынесения приговора, явился в камеру Маньковского и дал ему золотую монету, чтобы он мог перед смертью послать телеграмму отцу и купить себе конфет. После прочтения приговора Маньковский поднялся и . протянул председателю вчерашнюю золотую монету: — Ваше превосходительство,— сказал он,— вчера вы дали мне золотой на телеграмму родителям или на лакомства. Позвольте вернуть вам ваши деньги. Отдайте их палачу, который повесит меня по вашему приговору . Это заявление явилось основанием защитникам для требования о пересмотре дела. Приговор отменили, Маньковского оправдали. В ходе пересмотра дела выяснилось, что генерал Канабеев ненормальный и его отправили в сумасшедший дом. Возник законный вопрос: сколько человек отправил на виселицы этот безумец в генеральской форме? Таких фактов в статье приведено огромное количество. В ней рассказывалось также о деле выдающегося деятеля большевистской партии Михаиле Васильевиче Фрунзе. Вот что писал об этом В. Г. Короленко: «Двадцать шестого января 1909 года временный военный суд во Владимире приговорил М. В. Фрунзе к смертной казни за покушение на убийство урядника. Свидетеля, который первоначально оговорил Фрунзе, к прокурору доставил урядник лично, на свой счет, а затем этот свидетель дважды отказался от показания, заявив, что был запуган. Целый ряд свидетелей-очевидцев удостоверил, что Фрунзе целых три дня (во время, когда произошло покушение) провел в Москве. Защитник приговоренного уверен в ошибке и обратился к депутатам с просьбой ходатайствовать о пересмотре дела. Что случилось потом с Фрунзе?» Действительно, что же произошло дальше с Фрунзе? Главный, военный суд отменил приговор и передал дело на новое рассмотрение. Вторично судили Фрунзе 22 сентября 1910 года — и снова был вынесен совершенно необоснованный смертный приговор. Только категорические протесты общественности заставили военно-полевой суд заменить смертную казнь десятилетней каторгой. В неопубликованной части статьи «Черты военного правосудия» Короленко писал: «Однако будем продолжать этот скучный перечень газетных отчетов, за которыми стоят столько тяжелых страданий, отчаяния, горя и . возможных судебных ошибок». В те дни, когда Короленко в Куоккале писал «Черты военного правосудия», рядом с ним жил писатель и литературовед Корней Иванович Чуковский. Как-то поздним июльским вечером после прочтения статьи «Бытовое явление», рассказывает в своих воспоминаниях К. И. Чуковский, он долго не мог заснуть и выбежал на безлюдную улицу — без шляпы, босиком, и вскоре очутился на взморье, в двух километрах от дома . Каково же было удивление Чуковского, когда на песчаном пригорке он заметил невысокую полную фигуру Короленко, понуро шагавшего к морю. Он тоже не мог заснуть. Он не мог оставаться равнодушным к тем фактам произвола и варварства, которые он описывал в своих «смертницких» статьях. Короленко рассказывал Чуковскому, что ему очень тяжело писать такие статьи, как «Бытовое явление»; что он «рад был бы не писать об этих ужасах, что его тянет к «художественному», но ничего не поделаешь: писательская совесть заставляет его погружаться с головой, в публицистику. Всякий раз, когда он бросает искусство и принимается за написание статей вроде «Бытового явления», на него нападают бессоницы, которые не дают ему ни жить, ни работать. Оказалось, что и сегодня он не спит по такой же причине: разворошил у себя на столе собранные им материалы для новой статьи, которая будет еще страшнее «Бытового явления»: в ней он расскажет те нередкие случаи, когда по приговорам военных судов власти вешают невинных людей»[3]. Хотя Короленко создавал свои статьи в состоянии огромного волнения, с первого взгляда кажется, что они написаны в относительно спокойных тонах, в них почти нет восклицательных знаков, риторических вопросов, желания ошеломить читателя. Сила статей — в фактах, в объективности, в деловитости, точности материала. Эти факты неопровержимы, они взяты из жизни. Вот почему они произвели огромное впечатление и были убийственны для царизма. Статьи «Бытовое явление» и «Черты военного правосудия» встретили горячий отклик в России. Писатель получил сотни писем из Петербурга, Киева, Москвы, Харькова, Армавира, Ставрополя, Красноярска, Ярославля, Екатеринослава, Самары, Ростова, а также из Мюнхена, Рима, Парижа, Софии, Мадрида, Цюриха, Брюсселя и других городов. К очеркам «Бытовое явление» и «Черты военного правосудия» примыкают по тематике также статьи «В успокоенной деревне», «Истязательская оргия» и другие, написанные в те же годы.
В статье «Истязательская оргия» Короленко изобличил варварские порядки, господствовавшие в Псковской каторжной тюрьме. Из мрачных стен этой тюрьмы доносились глухие стоны: здесь систематически избивали арестованных, издевались над ними. Это привело к тому, что сто пять человек объявили голодовку, а тюремное начальство в отместку за это организовало массовую и жестокую порку заключенных. Ста тридцати заключенным было нанесено 5625 ударов розгами, а жаловаться, вполне понятно, было некому.
«Теперь Псков,— писал Короленко,— является ареной захватывающей и потрясающей трагедии. Некоторые из голодающих проявляют большую слабость . Сто пять человек пытаются умереть, а тюремная администрация, быть может, опять розгами стремится возбудить в них охоту к жизни .» Короленко указывал, что такие же избиения заключенных проводятся в тюрьмах Верхотурья, Вятки, Перми, Вологды, Зерентуя и других, по всей России. Короленко в статье «Бытовое явление» писал, что реформы возможны «при дружной и напряженной работе вверху и внизу». Различны позиции повествователей у Толстого и Короленко. У Толстого повествователь выступает как человек, заранее все знающий, все давно обдумавший. У Короленко — это не проповедник, внушающий читателю готовые выводы, а человек, который делится своими размышлениями, знакомит даже с ходом своих мыслей.
Заключение Защита народа в публицистике обоих писателей не исчерпывается статьями о смертной казни. Конкретные случаи беззакония служили поводом для их публицистических выступлений не один раз. Действия карательных отрядов во время голода 1891—1893 гг., телесные наказания и расправы с крестьянами освещены в XII главе книги Толстого «Царство божие внутри вас», в статье «Стыдно». Оба эти произведения были известны Короленко (о них он говорил в статьях 1908 года). И когда работал над «Сорочинской трагедией», то перед ним снова, как пример, стоял Толстой. При сходстве ряда мотивов и в этих произведениях сказываются различия между писателями: Толстой стремится пробудить совесть господствующих классов, Короленко — гражданское правосознание народных масс и чувство собственного достоинства в каждом человеке из народа, в каждом мыслящем человеке. Один из главных принципов «Сорочинской трагедии», как и всей публицистики Короленко, — раскрытие несоответствия между произволом, царившим в стране, и (пусть и несовершенными) государственными законами. К своим статьям он относился не только, как к публицистике зовущей, будящей и воспитывающей, но и как к юридическим документам, которые своей скрупулезной точностью, верностью фактам смогут в любое время послужить общественной правде. Толстой иначе относится к фактам: он проповедник, и факты для него только примеры социального и морального зла; изучив фактическую сторону дела, он не считает необходимым вносить в свое произведение все конкретные случаи и детали и даже порою сознательно отбрасывает их, как показывают черновые варианты XII главы «Царства божия внутри вас». У Короленко при сохранении максимальной конкретности выводы как бы скрыты, у Толстого — открытое обобщение, поучение, притчи. Сходство и различие писателей прослеживается и в их выступлениях, посвященных Русско-японской войне, девятому января 1905 года и другим важным событиям современной общественно-политической жизни. Сила воздействия публицистики Толстого и Короленко определяется страстностью тона, энергией негодования, образной насыщенностью их статей. У обоих наряду с рассуждениями, фактами, статистическими данными и документами мы встречаем и яркие характеры, портреты, пейзажи, сцены, диалоги. Толстой прямо утверждал, что в борьбе с социальным злом все решают люди, а Короленко, явно полемизируя с Толстым, доказывал решающую роль общественных учреждений. В этом отличие позиций писателей. Толстой отвергал любые государственные учреждения, законы, он не верил в их гарантии. Он выступал как максималист, полностью отрицающий государство, не оставляющий камня на камне от современного устройства жизни, борющийся с ним страстной проповедью, разоблачением того обмана, на котором, по его мнению, держится мир насилия. Он полагал, что «выход не в том, чтобы насилием разрушать насилие», а в борьбе другой, может быть, не менее трудной, состоящей в «воздержании людей от участил в насилии». Короленко же — «государственник», он противник современного ему строя жизни. Его мечта — гармоническое общество, которое зиждется на основах разума и справедливости. Но это —далекое будущее. На пути к нему нужно перестраивать и совершенствовать формы общественной жизни и государственного строя, используя все меры ненасильственной борьбы, а если это не подействует, то бороться и насильственным путем.
Список использованной литературы 1. Андреев Г. Н. Чему учил граф Лев Толстой. М, 2004 2. Бялый Г. А. В. Г. Короленко. Л. 1983 3. Гудзий Н.К. Л.Н. Толстой. - М.: Художественная литература, I960. 4. Донской Я. Е. В. Г. Короленко. Харьков, 1963. 5. Есин Б.И. 300 лет российской газете. От печатного станка "к электронным медиа. - М.: Флинта, 2002. 6. Есин Б.И. История русской журналистики XIX в. - М.: МГУ, 2003. 7. Есин Б.И., Кузнецов И.В. Три века московской журналистики. -М: МГУ, 1997. 8. Куканов Л.М. Публицистика В.Г. Короленко (1878 - 1896 гг.). -М.: МГУ, 1978. 9. Литературный процесс и русская журналистика конца XIX — начала XX в., 1890-1904. — М.: Наука, 1981. 10. Общественно-политическая проблематика периодической печати России (XIX - начало XX вв.). Сб. статей. - М.: МГЗПИ, 1990. 11. Толстой Л. Н. Переписка с русскими писателями. М, Гослитиздат., 1962 12. Толстой Л.Н. В чем моя вера? // Избранные религиозно-философские произведения Л.Н. Толстого. М.,1992). 13. Толстой Л.Н. Избранные философские произведения. М.,1992. 14. Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений: В 90т. М.;Л.,1928-1958 15. Толстой Л.Н. Путь жизни. М.,1993. 16. Толстой Л.Н. Собрание сочинений: В 20т. М., 1964. 17. Толстой Л.Н. Собрание сочинений: В 24т. М ,1913. 18. Чуковский К. Короленко в кругу друзей. Воспоминания. //Октябрь, 1960, № 3. [1] Толстой Л. Н. Переписка с русскими писателями. М, Гослитиздат., 1962, с. 672, 673 [2] Там же, с. 674 [3] Чуковский К. Короленко в кругу друзей. Воспоминания. //Октябрь, 1960, № 3, с. 195