Выдающиеся деятели Чувашии

Никита Яковлевич Бичурин — выходец из бедных слоев сель- ского духовенства, представители которого занимались хри-стианским просвещением чувашей. Его дед Данил Семенов (предпо­лагается, что был из чувашей) в 50-х годах XVIII века служил дьячком Сретенской церкви в с. Чемурша-Типсарино Чебоксарского уезда, в 1764 году посвящен в сан священника и переведен в Ус­пенскую церковь с. Акулево Цивильского (с 1781 года — Чебоксар­ского) уезда. Следуя традиции церкви, служителями культа стали и его сыновья — Яков и Иван Даниловы. Отец нашего знаменитого земляка — Яков Данилов — родился в 1749 (или в 1750) году, обучался в Казанской духовной семинарии. В 1770 году он стал дьяконом Акулевской церкви, где священником был его отец.

Никита, первенец в семье Якова и жены его Акулины Степано­вой, родился в 1777 году в с. Акулево, а в 1779 семья переехала в с. Бичурино Свияжского (с 1781 г. — Чебоксарского) уезда, по на-званию которого он и получил впоследствии фамилию Бичурин. Вот что писал современник Н.Бичурина, историк Н.С.Щукин: «Отец его, дьячок Иаков, не имея даже фамилии, всю жизнь провел в этом звании и крестьянских трудах. Сын его Никита поступи.!, в восьмом году возраста, в училище нотного пения города Свияжска. В 1985 году перешел в Казанскую семинарию, где и дано ему про­звище Бичурина, по селу, в котором родился». Удивительна истори­ческая атмосфера, в которой рос будущий богослов. Детство Никиты прошло среди приволжских чувашей, отличившихся своей самоот­верженной борьбой в повстанческих отрядах Емельяна Пугачева. В годы, предшествовавшие Крестьянской войне, чувашское населе­ние подвергалось насильственной христианизации.

Для активного внедрения православия среди нерусского крес­тьянства преосвященные архиепископы Вениамин (Пуцек-Григо-рович), Антоний (Герасимов-Забелин) и особенно Амвросий (По-добедов) в годы управления ими Казанской епархией старались подготовить грамотных проповедников за счет пополнения духов-ной семинарии учениками из семей служителей церкви. «Святим» отцам, пытавшимся под разными предлогами освободить своих де­тей от духовных училищ, угрожали штрафами, отсылкой на «чер­ную работу», сдачей виновных в солдаты, отлучением от церковной службы. Родителям Никиты Бичурина, как и другим священнослужителям, не приходилось даже и думать об увольнении сыновей из духовного ведомства для получения светского образованияю- Синод не дозволял этого. И «Казанского наместничества Свияжской округи села Пичурина священника Якова Данилова сыну Никите» путь был один — в духовное учебное заведение.

Казанская духовная семинария, в которой Никита Бичурин про­был около 14 лет, готовила священнослужителей для многих реги­онов — от Волги до «азиатского» Востока.

В 1785 году в Казань для управления епархией переведен в сане архиепископа «талантливый проповедник слова божьи» Амвросий Подобедов. В годы его управления (1785—1799) Казанская духовная семинария была преобразована в академию. Помимо обычных ре­лигиозных дисциплин в учебные планы вошли и светские, для ра­боты в семинарии стали привлекать способных воспитанников Мос­ковского университета, Московской духовной академии, Алексан-дро-Невской семинарии. Эти новшества повышали интерес к уче­бе, улучшилась подготовка церковников и педагогов. Никита Би­чурин выдержал изнурительные испытания голодом, холодом, бо­лезнями и прочими невзгодами, выпадавшими на долю бедных бурсаков. В 1798 году в Казанскую духовную семинарию определи­ли и его младшего брата Илью. Никите Бичурину надо было за­ботиться и о нем. Сам он все годы учебы — в числе лучших учеников, поражал учителей своими способностями. И был пред­ставлен казанскому архиепископу Амвросию Подобедову, кото­рый затем «благотворил ему всю жизнь».

«По окончании курса учения, в 1799 году, сделан был учителем грамматики в той же семинарии, переименованной уже в акаде­мию. В 1800 году пострижен в монашество и сделан учителем выс­шего красноречия. В 1802 году произведен в архимандриты и по­слан в Иркутск ректором тамошней семинарии», — лаконично со­общается в «Автобиографической записке» Н.Я.Бичурина.

После пострижения в монашество он под именем «Иакинф» определен «в число соборных иеромонахов Санкт-Петербургской Александре-Невской лавры, и того же месяца 22 дня произведен во иеродияконы; 1801 года августа 25 дня произведен в иеромона­хи, а ноября 7-го препоручено управление Казанского и Иоаннов-ского монастыря».

Быстрое продвижение Никиты Бичурина по духовному ведом­ству современники объясняли по-разному, нередко допускались и совсем уж необоснованные предположения. Большинство биогра­фов его пострижение объясняли неразделенной любовью. Например, в журнале «Русская старина» (август-сентябрь, 1888 г.) были опуб­ликованы воспоминания внучки Бичурина Н.С.Моллер, в которых она утверждала, что двоюродные братья и большие друзья Никита Бичурин и Александр Карсунский по окончании курса в академии полюбили одну девушку — Татьяну Саблукову, жившую с родителя­ми в Казани. Друзья порешили: «Тот, который будет выбран, женит­ся, а другой пойдет в монахи». Выбор будто пал на Карсунского, а Никита принял монашество. Однако Моллер признавала, что не мо­жет поручиться за достоверность этого семейного предания. Гораздо убедительнее мнение историка Н.С.Щукина: «Начальство не выпус­кает из вида людей даровитых. Молодому учителю было внушено, что в духовном звании предстоит более случаев достигнуть до выс­ших степеней, нежели в светском, и Никита Яковлевич Бичурин, отказавшийся прежде от сана священника, надел клобук с именем Иакинфа в 1800 году...»

А заставило Бичурина покинуть родное Поволжье и уехать для служения в Сибирь только одно обстоятельство — в Казани не было солидной вакантной должности для продвижения в церковно-мо-настырской службе. Архимандрит Иакинф Бичурин прибыл в Ир­кутск 4 августа 1802 года, принял по описи в свое управление «Воз­несенский монастырь, церкви, утварь и церковную ризницу, день­ги и все монастырские вещи и припаси». В его ведение перешла и духовная семинария, а с 9 августа 1802 года он стал непременно участвовать в заседаниях Иркутской духовной консистории. Под кон­тролем молодого архимандрита в монастыре стали строить новые хозяйственные помещения, а также готовить черноризцев и бурсаков к миссионерско-просветительской деятельности.

Уже в первые месяцы своего пребывания в Иркутске Бичурин убедился: церковно-монастырские дела в епархии сильно запуще­ны, в здешней семинарии не было дисциплины, семинаристы «иные ходили в классы поздно, а другие — когда был досуг». Иакинф стал строго наказывать за самоволие. Это вызвало ропот и недо­вольство учеников, и они, в сговоре с недовольными черноризца­ми из Вознесенского монастыря, установили негласный надзор за личной жизнью своего наставника, чтобы обвинить его в наруше­нии церковно-монастырских уставов и отстранить от управления монастырем и семинарией. Выяснив, что в покоях архимандрита под видом послушника Адриана Иванова проживает молодая женщина, группа пьяных семинаристов начала ее поиск, закончившийся буйным бесчинством. Так в Синоде появилось дело № 183 на 447 листах о «происшедшем в Иркутской семинарии беспорядке от семи­наристов и оказавшегося при сем случае предосудительного поступка архимандрита Иакинфа», получившее широкую огласку. Разбиратель­ства в высших гражданских и церковных инстанциях тянулись долго. Наконец было вынесено решение об отстранении архимандрита от правления монастырем и снятии с ректорской должности. Высо­чайше утвержденный указ предписывал владыке Иркутской епар­хии незамедлительно «отправить Иакинфа с пашпортом в То­больск к тамошнему преосвященству Антонию, архиепископу, с тем, чтобы он употреблен был по рассмотрению его, архиеписко­па, учительскую по семинарии должность, под присмотром и на­блюдением надежной духовной особы, рапортуя о поведении его, Иакинфа, святейшему Синоду по прошествии каждого года». По приговору палаты уголовного суда Иркутска, 9 семинаристов за свой «буйный поступок» были «выключены» из духовного зва­ния, наказаны розгами и по велению царя определены в приказ­ные служители.

В марте 1806 года опальный Иакинф покинул Иркутск и вые­хал в г. Тобольск — место ссылки государственных преступников.

Здесь Иакинф стал изучать историко-этнографические и гео­графические сочинения о народах Сибири и восточных стран, с особым усердием штудировал литературу о Китайской империи и ее жителях, интересовался сведениями о посольстве в Китай графа Ю.АХоловкина, застрявшего в Иркутске. Зная о благосклонном от­ношении к себе главы «великого посольства», Бичурин втайне на­деялся, что с его помощью сможет занять должность начальника Пекинской духовной миссии и осуществит свою сокровенную меч­ту — узнает ближе малодоступную тогда Китайскую империю и сопредельные с ней страны.

Надо отметить, что близко познакомившись с Бичуриным, граф Головкин был восхищен его недюжинными лингвистическими спо­собностями, превосходной памятью и деятельной натурой. Это и предрешило дальнейшую судьбу отца Иакинфа — он был назначен начальником миссии. 18 июля 1807 года миссия выехала из Иркут­ска и 17 сентября из пограничного русского города Кяхты отправи­лась в столицу Срединной империи.

Сведения по истории и этнографии народов Зарубежной Азии, накопленные за первое столетие существования Российской духов­ной миссии в Пекине, были весьма скудными. Бичурин по пути в Пекин вел подробный дневник, стремясь описать «проезжаемую страну с селениями и городами, состояние в оной годовых времен... и даже присовокупить к сему статистическое описание Монголии». Часть этих записей была позже использована в его «Записках о Монголии», вы­шедших в 1826 году в Петербурге. С уверенностью можно сказать, что интерес Иакинфа Бичурина к жителям Монголии и Китая, укладу их жизни и самобытной культуре имел научно-познавательный ха­рактер. Проезжая через Монголию, он изучал монгольский язык и с увлечением собирал историко-этнографические сведения о монголь­ских племенах.

Основная цель русской православной миссии в Китае заключалась в распространении православия.

Однако архимандрит Иакинф оказался «малоусердным» настав­ником миссионеров и до конца своей жизни подвергался гонени­ям. Но именно ему было суждено стать первым русским ученым, приступившим к тщательному изучению истории народов Цент­ральной и Средней Азии на основе письменных источников на во­сточных языках. В продолжение четырех лет пребывания в Китае Н.Я.Бичурин составил китайско-русский словарь, послуживший первоосновой для составления многотомных китайско-русских сло­варей. Наряду с изучением книжного и разговорного китайского языка отец Иакинф занялся письменными источниками по истории, географии, этнографии, медицине.

На седьмом году жизни в Пекине он перевел литературно-исто­рический свод учений Конфуция, затем приступил к переводам- извлечениям в трех томах из огромного китайского географического сочинения «Дайцин и Тунчжи» и обширного перевода в 16 томах «Тунцзянь ганму» — сводной истории Китайского государства с древ­нейших времен до Цинской династии (1644 г.). Видный советский востоковед Л.Н.Гумилев писал, что переводы Бичурина, составляю­щие 20 рукописных томов, служили для него «колодцем, из которо­го он черпал сведения для своих работ».

Не только о глубоком интересе Бичурина к жизни народов Вос­точной Азии, но и о собственных обширных познаниях свидетель­ствуют его переводы научных сочинений по китайской астроно­мии, философии, сельскому хозяйству, торговле, судоходству.

Однако нравы эпохи не терпели такого вольнодумства. И пока Иакинф в Пекине без устали занимался наукой, царские мини­стры в Петербурге искали ему замену. 1 декабря 1820 года в Пекин прибыла Десятая духовная миссия с архимандритом Петром Ка­менским.

15 мая 1821 года члены Девятой духовной миссии во главе с Иакинфом Бичуриным, сопровождаемые 30 верблюдами (15 из них были нагружены вьюками и ящиками с книгами, рукопися­ми и другими предметами огромной научной ценности), телегами и небольшим казачьим отрядом, двинулись из Пекина в обрат­ный путь на родину. Он еще не знал, что в Синоде и Министер­стве духовных дел готовится судебное обвинение по донесениям сибирского генерал-губернатора И.Б.Пестеля, иркутского губер­натора Н.И.Трескина и архимандрита П.И.Каменского о много­численных «прегрешениях» отца Иакинфа и отдельных членов Де­вятой миссии.

Синод приговорил его к ссылке на вечное поселение в Соло­вецком монастыре, «с тем, чтобы, не отлучая его оттуда никуда, при строжайшем за его поведением надзоре употреблено было ста­рание о приведении его к истинному в преступлениях его раская­нию». Отца Иакинфа лишили архимандрического и священничес­кого сана, но оставили в монашеском звании.

Царь Александр I утвердил указ Синода, но предложил содер­жать опального монаха Иакинфа Бичурина не в Соловецком мо­настыре, а под строгим присмотром в монастыре на острове Вала­ам, что на Ладожском озере. Положение ссыльного в монастырском остроге приводит Бичурина в отчаяние от мысли, что «погибли все надежды сделать труды... полезными отечеству».

Многие просвещенные умы России пытались смягчить участь уче­ного-монаха. Среди них был и барон П. Шиллинг фон-Канштадт, видный чиновник Азиатского департамента Министерства иностран­ных дел и член-корреспондент Российской академии наук. По про­шествии четырех лет он доложил министру иностранных дел, что в Валаамском монастыре живет бесполезно ученый-китаист, а между тем министерству нужен такой человек. И в 1826 году государь импе­ратор высочайше повелеть соизволил: «Причислить монаха Иакинфа Бичурина к Азиатскому департаменту».

Началась новая веха в жизни Иакинфа. Знаменитый синолог стал желанным гостем в литературных салонах столицы, посещал субботники князя В.Ф.Одоевского, познакомился и подружился с А.С.Пушкиным, В.Г.Белинским, Н.А.Некрасовым, И.А.Крыловым. В течение многих лет он сотрудничал с журналами «Московитя-нин» М.П.Погодина и «Московский телеграф» П.А Полевого.

Пик творческого подъема ученого относится к 1827—1837 го­дам, когда были завершены исследования в области востоковеде­ния, создано «Статистическое описание Китайской империи». Дваж­ды он совершал научные поездки в Забайкалье. В 1828 году вышло в свет несколько его монографий, а также — «Записки о Монголии», которые сразу были переведены на немецкий и французский языки. За выдающиеся научные труды Академия наук четырежды присуж­дала ему Демидовскую премию.

Продолжительная экспедиция (1830—1831) в азиатскую часть России не только обогатила ученого новыми материалами. Во вре­мя пребывания в Забайкалье он решает оставить монашество. По возвращении из экспедиции, 29 августа 1831 года, в день своего рождения, Бичурин из Троицкосавска, расположенного близ Кях­ты, подает в Синод прошение о снятии с него монашеского сана. Однако воля «августейшего» самодержца всея Руси Николая I такова: оставить Иакинфа Бичурина «на жительство по-прежнему в Алексан-дро-Невской лавре, не дозволяя оставлять монашества...» В 1835 г. Бичурин был вновь направлен в Сибирь, где выполнял основные поручения Азиатского департамента. В Кяхте ему было поручено орга­низовать училище китайского языка. В столицу он вернулся в январе 1838 г. В этом же году вышла в свет его «Китайская грамматика». В 1840 — еще одно научное исследование «Китай, его жители, нравы, обычаи, просвещение». Это издание было выпущено на средства С.А.Мициковой, дочери близкого друга и двоюродного брата Бичури­на А.В.Карсунского. Следующим энциклопедическим трудом неутоми­мого синолога стало «Статистическое описание Китайской империи», а в 1844 году Н.Я. Бичурин выпустил книгу «Земледелие в Китае с семьюдесятью двумя чертежами разных земледельческих орудий», про которую литературный критик и поэт П.А.Плетнев писал: «Русские не могут быть не признательны к ученым трудам отца Иакинфа за множество любопытных сведений, которые он передал им из самого источника». В 1848 году цензура разрешила печатание книги «Китай в гражданском и нравственном состоянии», которой, как писали кри­тики, он наконец-то объясняет загадку этой великой страны.

С января 1846 года, приступив к систематизации, «решив привес­ти в исторический порядок и издать в свет» китайские сведения о древних среднеазиатских народах, Н.Бичурин в течение 10 месяцев заканчивает рукопись «Собрания сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена» — «плод с лишком 20-летних заня­тий». 12 апреля 1849 года Академия наук присудила за нее Н.Я.Би­чурину полную Демидовскую премию. Готовя рукопись в печать, Иакинф Бичурин серьезно заболел: «Май, июнь и июль отняты у меня болезнью, особенно тяжелы и опасны были последствия холе­ры, поразившей меня в половине июня...»

Его ближайший друг, редактор журнала «Московитянин» М.П.По­годин, отмечал: «Отец Иакинф — истинный ревнитель науки: он не только сообщает сведения, неутомимый в своих трудах, но и наблю­дает, пользуемся ли мы ими как должно».

До последних дней своей жизни Н.Я.Бичурин не прерывал связи с родным Поволжьем. Почти все его родственники принадлежали к духовному ведомству. В конце декабря 1844 года иерей церкви архистратига Михаила из Ядрина Казанской губернии Андриан Васильевич Талиев осмелился написать Бичурину простодушное письмо о родстве с ним: «...Я буду внук покойного Василия Про-кофьевича, иерея Абашевского, от дочери его Марии Василье­вой, выданной за иерея в село Яндашево Чебоксарского уезда Василия Иванова. Ваша родственница, двоюродная сестрица Ма­рия Васильевна, моя родительница, гостит у меня». Переписка их продолжалась в течение нескольких лет и прервалась, вероятно, в начале 1850 года из-за болезни ученого. А.В.Талиев и его родня не теряли надежды, что «любезнейший дяденька, живущий в Пе­тербурге», выполнит свое обещание: «я льщу себя надеждой уви­деть Вас, ибо в проезд на Вашу родину или в Казань нельзя ми­новать нашего города», — сообщал он 22 января 1849 года из Ядрина. Писал Бичурину и его земляк, исследователь языка и эт­нографии чувашского народа, русский по национальности, В.П.Виш­невский, отец которого находился с ученым в дальнем родстве. Лич­ные встречи и переписка с коллегами давали Бичурину богатую ин­формацию о научной жизни в Казани, напоминали о родной земле. извлечениям в трех томах из огромного китайского географического сочинения «Дайцин и Тунчжи» и обширного перевода в 16 томах «Тунцзянь ганму» — сводной истории Китайского государства с древ­нейших времен до Цинской династии (1644 г.). Видный советский востоковед Л.Н.Гумилев писал, что переводы Бичурина, составляю­щие 20 рукописных томов, служили для него «колодцем, из которо­го он черпал сведения для своих работ».

Не только о глубоком интересе Бичурина к жизни народов Вос­точной Азии, но и о собственных обширных познаниях свидетель­ствуют его переводы научных сочинений по китайской астроно­мии, философии, сельскому хозяйству, торговле, судоходству.

Однако нравы эпохи не терпели такого вольнодумства. И пока Иакинф в Пекине без устали занимался наукой, царские мини­стры в Петербурге искали ему замену. 1 декабря 1820 года в Пекин прибыла Десятая духовная миссия с архимандритом Петром Ка­менским.

15 мая 1821 года члены Девятой духовной миссии во главе с Иакинфом Бичуриным, сопровождаемые 30 верблюдами (15 из них были нагружены вьюками и ящиками с книгами, рукопися­ми и другими предметами огромной научной ценности), телегами и небольшим казачьим отрядом, двинулись из Пекина в обрат­ный путь на родину. Он еще не знал, что в Синоде и Министер­стве духовных дел готовится судебное обвинение по донесениям сибирского генерал-губернатора И.Б.Пестеля, иркутского губер­натора Н.И.Трескина и архимандрита П.И.Каменского о много­численных «прегрешениях» отца Иакинфа и отдельных членов Де­вятой миссии.

Синод приговорил его к ссылке на вечное поселение в Соло­вецком монастыре, «с тем, чтобы, не отлучая его оттуда никуда, при строжайшем за его поведением надзоре употреблено было ста­рание о приведении его к истинному в преступлениях его раская­нию». Отца Иакинфа лишили архимандрического и священничес­кого сана, но оставили в монашеском звании.

Царь Александр I утвердил указ Синода, но предложил содер­жать опального монаха Иакинфа Бичурина не в Соловецком мо­настыре, а под строгим присмотром в монастыре на острове Вала­ам, что на Ладожском озере. Положение ссыльного в монастырском остроге приводит Бичурина в отчаяние от мысли, что «погибли все надежды сделать труды... полезными отечеству».

Многие просвещенные умы России пытались смягчить участь уче­ного-монаха. Среди них был и барон П. Шиллинг фон-Канштадт, видный чиновник Азиатского департамента Министерства иностран­ных дел и член-корреспондент Российской академии наук. По про­шествии четырех лет он доложил министру иностранных дел, что в Валаамском монастыре живет бесполезно ученый-китаист, а между тем министерству нужен такой человек. И в 1826 году государь импе­ратор высочайше повелеть соизволил: «Причислить монаха Иакинфа Бичурина к Азиатскому департаменту».

Началась новая веха в жизни Иакинфа. Знаменитый синолог стал желанным гостем в литературных салонах столицы, посещал субботники князя В.Ф.Одоевского, познакомился и подружился с А.С.Пушкиным, В.Г.Белинским, Н.А.Некрасовым, И.А.Крыловым. В течение многих лет он сотрудничал с журналами «Московитя-нин» М.П.Погодина и «Московский телеграф» П.А Полевого.

Пик творческого подъема ученого относится к 1827—1837 го­дам, когда были завершены исследования в области востоковеде­ния, создано «Статистическое описание Китайской империи». Дваж­ды он совершал научные поездки в Забайкалье. В 1828 году вышло в свет несколько его монографий, а также — «Записки о Монголии», которые сразу были переведены на немецкий и французский языки. За выдающиеся научные труды Академия наук четырежды присуж­дала ему Демидовскую премию.

Продолжительная экспедиция (1830—1831) в азиатскую часть России не только обогатила ученого новыми материалами. Во вре­мя пребывания в Забайкалье он решает оставить монашество. По возвращении из экспедиции, 29 августа 1831 года, в день своего рождения, Бичурин из Троицкосавска, расположенного близ Кях­ты, подает в Синод прошение о снятии с него монашеского сана. Однако воля «августейшего» самодержца всея Руси Николая I такова: оставить Иакинфа Бичурина «на жительство по-прежнему в Алексан-дро-Невской лавре, не дозволяя оставлять монашества...» В 1835 г. Бичурин был вновь направлен в Сибирь, где выполнял основные поручения Азиатского департамента. В Кяхте ему было поручено орга­низовать училище китайского языка. В столицу он вернулся в январе 1838 г. В этом же году вышла в свет его «Китайская грамматика». В 1840 — еще одно научное исследование «Китай, его жители, нравы, обычаи, просвещение». Это издание было выпущено на средства С.А.Мициковой, дочери близкого друга и двоюродного брата Бичури­на А.В.Карсунского. Следующим энциклопедическим трудом неутоми­мого синолога стало «Статистическое описание Китайской империи», а в 1844 году Н.Я. Бичурин выпустил книгу «Земледелие в Китае с семьюдесятью двумя чертежами разных земледельческих орудий», про которую литературный критик и поэт П.А.Плетнев писал: «Русские не могут быть не признательны к ученым трудам отца Иакинфа за множество любопытных сведений, которые он передал им из самого источника». В 1848 году цензура разрешила печатание книги «Китай в гражданском и нравственном состоянии», которой, как писали кри­тики, он наконец-то объясняет загадку этой великой страны.

С января 1846 года, приступив к систематизации, «решив привес­ти в исторический порядок и издать в свет» китайские сведения о древних среднеазиатских народах, Н.Бичурин в течение 10 месяцев заканчивает рукопись «Собрания сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена» — «плод с лишком 20-летних заня­тий». 12 апреля 1849 года Академия наук присудила за нее Н.Я.Би­чурину полную Демидовскую премию. Готовя рукопись в печать, Иакинф Бичурин серьезно заболел: «Май, июнь и июль отняты у меня болезнью, особенно тяжелы и опасны были последствия холе­ры, поразившей меня в половине июня...»

Его ближайший друг, редактор журнала «Московитянин» М.П.По­годин, отмечал: «Отец Иакинф — истинный ревнитель науки: он не только сообщает сведения, неутомимый в своих трудах, но и наблю­дает, пользуемся ли мы ими как должно».

До последних дней своей жизни Н.Я.Бичурин не прерывал связи с родным Поволжьем. Почти все его родственники принадлежали к духовному ведомству. В конце декабря 1844 года иерей церкви архистратига Михаила из Ядрина Казанской губернии Андриан Васильевич Талиев осмелился написать Бичурину простодушное письмо о родстве с ним: «...Я буду внук покойного Василия Про-кофьевича, иерея Абашевского, от дочери его Марии Василье­вой, выданной за иерея в село Яндашево Чебоксарского уезда Василия Иванова. Ваша родственница, двоюродная сестрица Ма­рия Васильевна, моя родительница, гостит у меня». Переписка их продолжалась в течение нескольких лет и прервалась, вероятно, в начале 1850 года из-за болезни ученого. А.В.Талиев и его родня не теряли надежды, что «любезнейший дяденька, живущий в Пе­тербурге», выполнит свое обещание: «я льщу себя надеждой уви­деть Вас, ибо в проезд на Вашу родину или в Казань нельзя ми­новать нашего города», — сообщал он 22 января 1849 года из Ядрина. Писал Бичурину и его земляк, исследователь языка и эт­нографии чувашского народа, русский по национальности, В.П.Виш­невский, отец которого находился с ученым в дальнем родстве. Лич­ные встречи и переписка с коллегами давали Бичурину богатую ин­формацию о научной жизни в Казани, напоминали о родной земле.

Последствия непрерывных умственных занятий сказывались на здо­ровье Н.Я.Бичурина. Еще в середине 1840-х гг., и в письмах к М.П.По­годину он жаловался, что «лекари очень советуют оставить сидячую жизнь». Однако он не изменял свои устоявшиеся привычки и, напе­рекор советам врачей и своему преклонному возрасту, не прерывал научные занятия. Так, 12 декабря 1851 г. в письме к М.П.Погодину он сообщает: «...Я не вовсе оставляю Ваш журнал, а по временам буду доставлять кое-что, в доказательство же сего и теперь прошу принять две статьи, еще не бывшие ни в одном из журналов; в первой из них описано первоначальное вступление Езуитов в Макао и в Пекин, вторая содержит верную родословную Дома Чингисха-нова. Если одобрите, попрошу поместить их в Вашем журнале, а мне на память прислать пять оттисков и экземпляр».

Он по-прежнему интересуется историей древних народов Цент­ральной и Средней Азии, намеревается написать специальную ста­тью о движении калмыков из Джунгарии в Восточную Европу.

Поистине трагичными были последние месяцы жизни великого ученого. Уже совсем больной и беспомощный, находясь в монас­тырской лечебнице, он умирал в окружении монахов, которые, по словам современников, «не любили отца Иакинфа и также нима­ло о нем не заботились». В воспоминаниях Н.С.Молл ер дана ужаса­ющая картина предсмертных дней Иакинфа.

Посетив келью отца Иакинфа за несколько недель до его кончи­ны, Н.С.Моллер увидела, в каких неподобающих условиях находился ученый с мировым именем. Жестокосердые монахи-схимники из Алек-сандро-Невской лавры, решив ускорить кончину Н.Я.Бичурина, пе­рестали не только ухаживать за больным ученым, но и лишили его пищи, ссылаясь на то, что «отец Иакинф уже покончил земные рас­четы, он соборован, и его ждет пища небесная». Приходя в сознание, умирающий Иакинф шептал: «Обижают... не кормят... забыли... не ел...»

В мемуарной литературе о Н.Я.Бичурине Н.С.Щукин описал слу­чай, когда физически ослабевшего, терявшего дар речи больного однажды посетил чиновник Азиатского департамента, бывший член Пекинской духовной миссии, и заговорил с ним по-китайски: «Вдруг старец как бы выздоровел: заблистали глаза, на лице по­явилась улыбка, ожил язык — и, безмолвный прежде, говорил бес­прерывно полчаса на любимом языке своем».

Смерть настигла ученого-монаха в пять часов утра 11 мая 1853 г. В некрологе, помещенном в газете «Северная пчела», об Иакинфе Би-чурине напишут: «Его отпевали в кладбищенской церкви Невского монастыря; пекинский архимандрит Гурий совершал литургию. Из многочисленных его знакомых на похоронах присутствовали только четыре человека». Канцелярия Александро-Невской лавры не сочла нужным известить о смерти Бичурина близких и знакомых.

Прах Бичурина был предан земле на старом кладбище Алексан­дро-Невской лавры, на его могиле установили лишь деревянный крест без надписи. Для увековечения памяти великого ученого дру­зья и почитатели его таланта со временем поставили на его могиле черный мраморный обелиск, на котором выбита простая надпись: «Иакинф Бичурин. Род. 1777 ум. 1853 г. Мая 11 д.». Между этими надписями, вдоль памятника, по-китайски написана эпитафия: «Труженик ревностный и неудачник, свет он пролил на анналы истории». Следопытом Востока назвал Бичурина народный поэт Чу­вашии П.Хузангай.

Научные труды Бичурина не имеют себе равных в мировой си­нологии. Многие из них увидели свет и принесли ему не только признание в России, но и европейскую славу.

Память о нашем земляке, выдающемся ученом, чтут на его ро­дине. В Чувашии учреждена Государственная премия имени Н. Би­чурина, пресуждаемая ежегодно за лучшие научные исследования. В с. Бичурино установлена мемориальная доска, в местной школе есть музей. Именем Бичурина названа улица в Чебоксарах.

«РОДОМ Я ЧУВАШЕНИН...»

О града Летнего сада, созданная в Санкт-Петербурге в конце XVIII века, считается совершеннейшим произведением мирового ис­кусства. Восхищаясь ее «несравненной» красотой, признавая «един­ственной в мире», гениальной, историки зодчества неоднократно утверждали, что она одна могла бы доставить своему автору славу выдающегося зодчего.

...тот единственный сад, Где лучшая в мире стоит из оград, —

восторгалась Анна Ахматова ее удивительной гармонией.

Однако мало кто из земляков великого архитектора задумывал­ся над тем, что доказательства его авторства были подтверждены после многолетней полемики только в наше время.

О его жизни известно немного, сохранились лишь сухие строч­ки архивных документов. Поступая учиться в архитектурную шко­лу, Егоров напишет: «Родом я чувашенин...» Добавим к этому год рождения — 1731. Вот, пожалуй, и все, что мы знаем о начале его биографии.

Как же Петр Егоров оказался в Петербурге, получил образова­ние, стал архитектором? Помогла лишь случайность: в малолетстве при обстоятельствах, которые остаются невыясненными, он попал в семью сподвижника Петра I, генерал-майора артиллерии князя Егора Леонтьевича Дадиани (1683—1765).

В доме князя Петр прожил до 24-х лет. Здесь он впервые приоб­щился «к художествам», был обучен рисованию, живописи, осно­вам архитектуры. Судя по всему, князь сердечно привязался к чу­вашскому мальчику, относился к нему скорее как к приемному сыну. Он не только дал ему имя, но и первоначальное образова­ние, помог поступить в архитектурную школу. Без рекомендатель­ного письма князя «чувашенин» в те времена даже не мог быть допущен к приемным экзаменам. Фамилия нашего известного зем­ляка произошла от имени его крестного отца.

Среди близких князю Дадиани людей были сыновья знамени­того «ученого царя» Вахтанга VI, племянника Арчила (прослав­ленного грузинского царя-поэта) — Бакар, Вахушти и Георгий Багратиони. Их часто называют «просвещеннейшими» — каждый из них многое сделал не только для грузинской, но и для русской культуры. Бакар занимался книгопечатанием, Вахушти (в настоящее время его имя носит институт географии в Гру­зии) известен своими научными трудами, издававшимися не только в России, но и во Франции. Георгий покровительство­вал просвещению: пожертвовал Московскому университету 10000 рублей — весьма щедрый дар, восторженно встреченный русской интеллигенцией.

В 1750-е гг. Петр Егоров жил в Петербурге в семье Бакара Багра­тиони. По-видимому, он был уже известен как живописец. Доку­менты свидетельствуют, что в 1750 г. Егоров был «взят у грузин­ского царевича Бакара» для выполнения живописных работ в Опер­ном доме, строительство которого велось по распоряжению импе­ратрицы. Возможно, именно тогда зародилось в нем «ревностное желание учиться архитектуре», — об этом он сам позже напишет, поступая учиться.

Духовная атмосфера, в которой прошли молодые годы Петра Егорова, способствовала развитию художественного дарования, по­лучению разносторонних знаний, воспитанию твердых нравствен­ных понятий. Прекрасный свет людей, озаривший юность, соп­ровождал его всю дальнейшую жизнь, предопределил путь в ис­кусство.

В 1755 г. Петр Егоров поступает в архитектурную школу при Кан­целярии от строений в Петербурге. Это было лучшее учебное заве­дение того времени, дававшее специальную подготовку (позже на ее базе была открыта «Академия трех знатнейших художеств»).

Сначала он учился у замечательного русского архитектора С.А.Волкова (1717—1790), предполагаемого создателя гранитных набереж­ных Невы, затем — у великого Ф.Б.Растрелли. В течение десяти лет Егоров — и это сыграло огромную роль в его становлении как ху­дожника — имел возможность близко наблюдать творчество выда­ющегося архитектора Ж.Б.Валлен-Деламота, начавшего первым в России строить в стиле классицизма (с 1759 по 1769 гг. он был сотрудником Канцелярии от строений).

Более тридцати лет проработал Егоров в Канцелярии (позже — Конторе) строений — ведущей строительной организации страны, выполнявшей заказы императорского двора. Егорову поручали «со­чинение прожектов» наравне с известнейшими архитекторами того времени, доверяли ответственные постройки, производимые по личному заказу самой императрицы, например, Мраморный дво­рец. Много лет он преподавал старшим ученикам в архитектурной школе при Канцелярии от строений, «имел смотрение за чертежною», а говоря современным языком — руководил проект­ной мастерской. И неизменно считался, как указывается в доку­ментах, «против других весьма искуснее», постоянно направлял­ся «к нужнейшим, требующим хорошего искусства сочинениям чертежей».

В начале 1760-х гг. только что вступившая на престол Екатери­на II пообещала жителям города Пярну построить за счет казны православную церковь. Сочинение проекта в 1763 г. было поручено Петру Егорову.

Церковь Успения Пресвятой Богородицы (позже ее стали назы­вать Екатерининской) в г. Пярну — первая известная нам самосто­ятельная работа Петра Егорова. Изысканная простота, изящество, безупречная пропорциональность проекта говорят о большом даро­вании и художественном вкусе его автора.

В марте 1765 г. проект церкви был «высочайше апробован» (ут­вержден) императрицей и настолько ей понравился, что она пред­писала строить по его образцу все православные храмы в Прибал­тике. По «Пярновскому образцу» строился знаменитый Петропав­ловский собор в Риге, а также православные храмы в Тарту и Ку-рессааре (сейчас г. Кингисепп). Екатерининская церковь украшает город Пярну и в наши дни (Эстония, г. Пярну, ул. Веэ). Она счи­тается красивейшим архитектурным памятником города и нахо­дится под охраной государства.

В 1764 г. Екатерина II решила открыть первые в России жен­ские учебные заведения: Институт благородных девиц (ему была отдана часть корпусов Смольного монастыря) и Училище для ме­щанских девушек. Петр Егоров, как указывается во всех докумен­тах, находился на строительстве училища в 1765—1766 гг.

До сих пор неизвестно, кто был автором его проекта, так как чертежи не обнаружены. Руководил строительством Ю.М.Фельтен, по-видимому, ему принадлежит и первоначальный вариант проекта. Однако к исполнению он не был принят, и в 1765 г. началась срочная работа над новым вариантом, продолжавшаяся два года.

Интересна судьба еще одного «детища» империатрицы, к кото­рому причастен наш знаменитый земляк. Весной 1768 г. Екатерина II задумала построить «здание благодарности» — Мраморный дво­рец (архитектор А.Ринальди) в подарок фавориту, графу Г.Г.Ор­лову. Проектные чертежи дворца также не обнаружены, кроме чер­тежа парадной мраморной лестницы, который не подписан. Императрица, страстно увлекавшаяся архитектурой, по-видимому, сама набросала его эскиз. Современник событий А.П.Сумароков в «Обозрении царствования и свойств Екатерины Великия» писал: «Дворец Мраморный построен по плану императрицы». В дальнейшем это утверждение повторяется многократно вплоть до на­чала XX века.

1 мая 1768 г. столярному мастеру Иогану Кзору была заказана модель Мраморного дворца. Автор чертежа, по которому ее следо­вало изготовить, неизвестен. Ни один архитектор в первые месяцы строительства дворца в документах не упоминается. Остается пред­положить, что его модель появилась по «собственноручному» эски­зу императрицы, оформленному кем-то из архитекторов в проект­ный чертеж.

Однако первый вариант к исполнению принят не был. 24 октября генерал-инженер М.И.Мордвинов просит направить к нему на стро­ительство Мраморного дворца Петра Егорова, который, как указы­вается в документе («щет» на 2 февраля 1769 г.), должен выполнять обязанности, «какие до знания архитектуры принадлежать будут». Его­ров прибыл на строительство в октябре 1768 г. И в этом же месяце начинаются изменения в проекте: «последовала во всех фасадах пе­ремена». В дальнейшем, как свидетельствуют документы, проект неод­нократно перерабатывается: «при делении оных моделей против пла­нов и фасадов были частые и весьма важные перемены». Дважды пришлось оставить уже почти готовые и оплаченные модели дворца и заново приступить к работе. Летом 1770 г. закончилась работа над моделями, выполненными уже по третьему варианту проекта. В июле 1770 г. они были «Высочайше осмотрены» и одобрены императри­цей. Началось строительство дворца.

В период работы над проектом (1768—1770) в документах, свя­занных с «мраморным строением», имя Антонио Ринальди, счита­ющегося единственным автором дворца, ни разу не встречается. Впервые оно появляется в документах лишь осенью 1771 г., когда проект уже завершен. Ринальди был выдающимся мастером инте­рьеров. В Мраморном дворце они производили на современников поистине ошеломляющее впечатление, покоряя своей необычной красотой и роскошью. До нашего времени сохранились их подроб­нейшие описания. Изысканная «грация и нежная прелесть» пред­шествующих построек Ринальди, для которого всегда было харак­терно «тяготение к барочным формам», совпадает лишь с рисун­ком интерьеров, где «дух барокко прямо царствует» (и отчасти — с восточным фасадом дворца), но совершенно не соответствует ла­коничным, даже несколько суровым наружным фасадам с их ярко выраженной классической тенденцией.

Это обстоятельство, давно замеченное исследователями, вызы­вало их недоумение, заставляя говорить о странной двойственнос­ти и контрастах в архитектуре Мраморного дворца, подозревать участие в его создании не только Ринальди, но и другого архи­тектора.

Так не был ли этим «другим архитектором» Петр Егоров? Он — единственный, кто находился на строительстве Мраморного двор­ца до конца все семнадцать лет (1768—1785). В период, когда шла работа над проектом дворца (1768—1770), в архивных документах встречается имя лишь одного архитектора — Егорова. Наружные фасады дворца созданы в стиле классицизма, который присущ всем его постройкам. И по проекту Петра Егорова, «апробованному Ея Императорским Величеством», был построен Служебный дом Мраморного дворца (1780—1788). Со стороны Марсова поля и Дворцовой набережной он соединяется с дворцом железной ог­радой, также выполненной по проекту Егорова — ее рисунок очень сходен с оградой Летнего сада. Служебный дом представляет со­бой единый комплекс с Мраморным дворцом — у них даже один адрес: Дворцовая набережная, дом № 6. Думается, не случайно такой тонкий знаток архитектуры XVIII века, как И.Э.Грабарь, приписывал и Мраморный дворец, и ограду Летнего сада одному архитектору, считая, что они принадлежат к тем произведениям, которые отличает «один почерк», «единая архитектурная творчес­кая мысль».

Есть еще одно обстоятельство, косвенно подтверждающее ту роль, которую сыграл Егоров в создании Мраморного дворца. В XVIII веке в редких случаях, лишь за особые заслуги, награждали повышением «в ранге». За успешное завершение долгого и трудно­го строительства Мраморного дворца Егоров получил не только денежную премию, но и два похвальных аттестата, рекомендую­щих его «к награждению чином». В 1768 г. решением Правительству­ющего Сената он был «утвержден в надворные советники». Соглас­но Табели о рангах, гражданский чин 7-го класса, равный военно­му подполковнику, давал право на потомственное дворянство.

Летом 1770 г. Екатерина II «указать соизволила»: оградить Лет­ний сад со стороны Невы «железной решеткой с воротами». Авто­ром первого проекта ограды (он оставался в силе в течение двух лет) следует считать архитектора И.Б.Фока (1741—1807). В сентябре 1772 г. «приставлен к делу той решетки» был Петр Егоров.

До настоящего времени сохранилось 11 листов с чертежами ог­рады Летнего сада, относящихся к периоду 1772—1784 гг. (два из них подписаны Фельтеном). Графический почерк архитекторов, ко­торых считают причастными к проектированию ограды (Фельтен, Егоров и Фок), хорошо известен по их достоверным чертежам. Два из них, относящихся к 1778 г. (варианты верхнего украшения к воротам), выполнены Фоком. Однако они не были приняты к ис­полнению. Остальные девять чертежей ограды исполнены в графи­ческой манере Егорова, которая известна по его подлинным чер­тежам (павильон Иордань, иконостасы церквей — Екатерининской, Рождественской и др.).

Стоит сказать особо, что графику Егорова отличает особенное, неповторимое своеобразие. Его проекты выполнены в свободной живописной манере, многие детали тонко прорисованы акварелью. Некоторые чертежи необыкновенно красивы, представляют со­бой как бы самостоятельное художественное произведение. На­пример, чертеж ограды Летнего сада, изображающий малые воро­та с прилегающими звеньями решеток (1772 г.), исполнен в тех­нике, напоминающей гравюру — в молодости Егоров готовился стать художником, учился рисованию и живописи.

Работа Егорова над проектом продолжалась в общей сложности двенадцать лет (1772—1784). Постепенно, год за годом, он полнос­тью переработал первый вариант проекта (1772 г.) и шаг за шагом приходил к четкому, изящному, благородному рисунку, отвечающему эстетическим требованиям классицизма. Совершенная красо­та ограды Летнего сада, ее превосходно найденные пропорции, стро­гие изящные линии, изумительная соразмерность говорили о том, что такое произведение могло быть создано лишь творческой мыс­лью одного архитектора, имевшего возможность выполнить все ра­боты от начала и до конца. И таким архитектором вполне уверен­но можно назвать только Петра Егорова. Это он завершил окон­чательный вариант проекта ограды Летнего сада, руководил ее строительством, осуществляя авторский надзор.

Но авторами ограды Летнего сада обычно называют двух архи­текторов — Ю.М.Фельтена и П.Е.Егорова. В чем же заключалось участие в ее создании второго знаменитого зодчего?

Известно, что в 1770—1771 гг. он составил по проекту Фока смету и «описание» — были заданы размеры каменных частей бу­дущей ограды. А в 1774 г., в связи с изменениями в проекте, которые коснулись размеров каменных частей ограды, и смета, и «описание» были полностью переработаны Егоровым и «камен­ных дел мастером» Насоновым.

Однако творческое участие Фельтена в создании ограды Летне­го сада не подтверждается ни архивными документами, ни графи­ческими материалами. Его имя ни разу не упоминается в много­численных архивных документах, касающихся строительства огра­ды. Ни один из чертежей ограды Летнего сада им не выполнен. В сооружении ограды Фельтен участвовал только как главный архи­тектор Конторы строений, обязанный наблюдать за всеми пост­ройками, находившимися в ее ведении.

Ошибка в определении автора ограды Летнего сада родилась, по-видимому, в конце XVIII века. Ю.М.Фельтен был директором Академии художеств и, занимая столь высокое административное положение, пользовался благосклонным расположением императ­рицы и неизменным покровительством И.И.Бецкого, президента Академии художеств и директора Конторы строений, одного из са­мых влиятельных людей того времени. В 1788 г. Фельтен сам соста­вил свой формулярный (послужной) список, в который, пере­числяя «сочиненные» им проекты, включил и «железную решет­ку».

Но это вряд ли может служить веским доказательством автор­ства Фельтена. К тому же сохранился и формулярный список Пет­ра Егорова, составленный 5 марта 1786 г., когда строительство ог­рады еще продолжалось. И составлен он не самим Егоровым, а беспристрастным официальным лицом — протоколистом Иваном Харитоновым: «...Петр Егоров прошлого 1768 года по требованию артиллерии полковника, что после был генерал-инженером Ми­хаилы Ивановича Мордвинова, к строению Мраморного дома ото­слан был, который при оном по сей 1786 года и находился, а по ведомству Конторы строений находился только при строении ка­менной в Рождественских слободах церкви и железной по берегу Невы реки у Летнего сада решетки».

В этом формулярном списке, помимо Мраморного дворца и ограды Летнего сада, упоминается Рождественская церковь, стро­ительство которой (1779—1786) было Петру Егорову особенно дорого, поскольку она предназначалась жителям слободы Кон­торы строений. На 6-й Рождественской улице Егоров жил сам. В 1776 г. он приобрел дом, ранее принадлежавший известному живописцу И.Я.Вишнякову, в котором с ним вместе жили его родные, дру­зья, многолетние сослуживцы. Церковь строилась с любовью, ее украшали живописные работы слобожан Алексея Антропова, бра­тьев Ивана и Алексея Вельских, на племяннице которого был же­нат Егоров.

К большому сожалению, этот шедевр архитектора снесла жес­токая волна потомков — советских партийных атеистов. Рождествен­скую церковь уничтожили в 1933 году.

В июле 1788 г. главному архитектору Конторы строений М.Е.Старову П.Е.Егорову было дано указание, чтобы они «каждый по своему прожекту сделали для Конторы строений корпуса». Работа над проектом нового «апартамента Конторы строений» была пос­ледней в жизни Петра Егорова. В конце апреля 1789 г. он еще усердно

трудится, в документах Конторы строений то и дело встречаются его «репорты» о проделанной работе, а 12 мая 1789 г. Егорова не стало. «Умер в госпитале», — лаконично сообщается в протоколе Конторы строений.

Участь художника в XVIII в. была нелегкой. Даже прославленный Растрелли написал в конце жизни: «Служба архитектора в России изрядно тяжела...» Художник оценивался не мерой таланта, а про­исхождением и чином. Все документы, рассказывающие о Егорове, начинаются неизменной фразой: «родом из чуваш». И этот факт говорит о многом. Чтобы при таком «подлом» (по названию того времени) происхождении выбиться в люди, надо было обладать не только талантом, но и настойчивостью, той «благородной упрямкой», о которой любил говорить Ломоносов.

Сохранившиеся автографы Егорова, исполненные тонким, слегка округлым, очень четким и изящным почерком, являются в какой-то степени и его характеристикой, свидетельствуют о хорошем об­разовании. Обаяние его личности ощущается даже сквозь сухость и лаконизм архивных документов, сообщающих, что Петр Егоров был «весьма достойным человеком», которого отличали «наивсегда доб­ропорядочные поступки» и «особливое трудолюбие».

22 июня 2001 г. общественность отмечала 270-летний юбилей ве­ликого зодчего. В Чебоксарах прошла научно-практическая конфе­ренция «Архитектор Петр Егоров и проблемы современного зодче­ства», а в сквере у института «Чувашгражданпроект» наконец-то был открыт памятник нашему знаменитому земляку.

П.Е.Егоров достиг в своем творчестве вершин мастерства. Его жизнь, наполненная напряженным и постоянным — до последних дней! — трудом, достойна «почтения честных людей».

АДМИРАЛ КОРАБЕЛЬНОЙ НАУКИ

В сентябре 1944 года, во время вручения А.Н.Крылову диплома почетного члена Английского общества инженеров-кораблестро­ителей, чрезвычайный и полномочный посол Великобритании в СССР г-н А.Керр в приветственной речи сказал: «Академик Крылов, как многие его знаменитые соотечественники во главе с самим Петром и Ломоносовым, является живым примером многосторонности гения». Алексей Николаевич Крылов родился 3(15) августа 1863 года в сельце Висяга бывшего Алатырского уезда (ныне деревня Крылово Порецкого района), в семье отставного офицера-артиллериста. Отец будущего академика, Николай Александрович Крылов, участвовал в Крымской войне 1853—1856 годов. После службы поселился в своем поместье в Висяге. Он был человеком талантливым, само­бытным и разносторонне образованным, обладал литературным да­ром. С сыном был очень близок и сызмала называл его «друг Але­ша». Мать, Софья Викторовна (она родилась в Казани), принадле­жала к старинному дворянскому роду Ляпуновых, была необыкно­венно умной, энергичной и красивой женщиной.

Усадьба Крыловых находилась на берегу речки Висяжки — в детстве Алеша вместе со своими сверстниками ловил здесь гольцов и пескарей. Эту речушку воспел позже земляк академика поэт Иван Краснов: «Чтоб вечно на виске России ты билась жилкой голубой». Украшением селения был большой ухоженный пруд. А неподалеку простиралась Семеновская степь, где можно было видеть стаи жу­равлей, уток и других птиц. А.Н.Крылов с душевной теплотой вспо­минал милые его сердцу «родные алатырские края», куда любил приезжать к родственникам отдохнуть, поохотиться. В книге «Мои воспоминания» он посвятил им немало задушевных страниц.

В 1872 году Крыловы переехали на юг Франции, в г. Марсель. В частном пансионе Алеша освоил курс математики и французский язык. По возвращении в Россию он с родителями некоторое время жил в Севастополе. Позднее семья перебралась в Ригу. Здесь А.Кры-лов научился свободно говорить по-немецки, а затем в классичес­кой гимназии изучил латинский и греческий языки.

Пятнадцати лет, в сентябре 1878 года, Алексей поступает в одно из самых привилегированных учебных заведений России — в Петербургское морское училище (с 1939 г. — Высшее военно-морское училище имени М.В.Фрунзе), выдержав вступительные экзамены «с небывало высокими баллами». Понимая, что без глубокого знания ма­тематики немыслимо стать настоящим моряком, он все свободное вре­мя посвящал ее изучению. Учился блестяще, помогал своим товарищам. Однажды один из воспитанников, М.Глотов, отвечал у доски по воп­росу, который в учебнике «Навигация» был изложен не совсем верно. Вот как рассказывал об этом сам А.Н.Крылов. «Преподаватель, капи­тан 2-го ранга Александр Алексеевич Бартенев, подсел ко мне на послед­нюю парту и тихо говорит мне:

— Я вижу, что он рассказывает чего в учебнике нет; не сам он
это придумал, наверное, вы его научили, покажите мне.

Я объяснил. Бартенев пожал мне руку и благодарит:

— Вам у меня учиться нечему; чтобы не скучать, занимайтесь
на моих уроках чем хотите, я вас спрашивать не буду, а раз на­
всегда поставлю вам 12».

Оценки тогда ставились по двенадцатибалльной системе. У Кры­лова по всем общим предметам и специальным дисциплинам все­гда была одна, высшая оценка — 12 баллов. В летние месяцы вмес­те с воспитанниками училища он отправлялся в плавание на кор­ветах, и суровая Балтика закаляла его волю и характер.

По окончании училища в октябре 1884 года А.Крылов был про­изведен в мичманы и награжден специальной денежной премией, а его имя занесено на мраморную доску. Молодого способного офи­цера при эполетах и кортике ждали море и корабли. Однако все сложилось иначе. Оказалось, что к концу учебы Алексей, испортив зрение, сделался совсем близоруким. Стало ясно: корабельная служба ему противопоказана.

Крылов выбирает научное поприще и принимает приглашение из­вестного математика-магнитолога И.П.Колонга работать в компасной мастерской Главного гидрографического управления. Под его руко­водством он выполняет свои первые научные работы по девиации магнитного компаса. Некоторые из них опубликованы в «Морском сборнике» и в «Записках по гидрографии». А сконструированный им дромоскоп, в отличие от созданных за границей аналогичных прибо­ров для определения девиации, позволял точнее вести корабль в от­крытом море.

Позже, в 1887 году, началась судостроительная практика Крылова на Франко-русском заводе в Петербурге. Здесь им написана науч­ная работа по усовершенствованию орудийной башни строящегося броненосца «Император Николай I». Алексей Николаевич оконча­тельно понял: главной специальностью, «сердцевиной его души», стало кораблестроение, или, как он потом скажет, «приложение математи­ки к разного рода вопросам морского дела».

В 1890 году Крылов заканчивает кораблестроительное отделение Морской академии по первому разряду. И вновь его имя, как и при выпуске из Морского училища, на мраморной доске почета. Как лучшего выпускника его оставляют при академии для научной и педагогической работы. С того времени А.Н.Крылов почти 50 лет преподавал в ее стенах, а также в Петербургском (Ленинградском) политехническом институте и других вузах. Неоценимы его иссле­дования по теории (мореходным качествам) корабля. Классически­ми стали приемы и схемы для вычисления основных характерис­тик корабля — его плавучести и устойчивости, или, как говорят моряки, «остойчивости». А.Н.Крыловым разработана также теория килевой качки корабля на волнении.

Позже он напишет: «Я достиг успеха, приложив к разбору та­кого чисто морского явления те же способы математических ис­следований, которые астрономы прилагают к изучению движения небесных тел». В 1898 году в Лондоне на заседании представителей мирового кораблестроения Алексей Николаевич сделал доклад «Об­щая теория качки корабля на волнении», который имел необычай­ный успех. Впервые в истории Английского общества корабельных инженеров высшая награда — золотая медаль — была присуждена иностранцу. Это событие, конечно же, вызвало сенсацию.

С 1900 года А.Н.Крылов руководил Опытовым бассейном для ис­пытания моделей судов. Развивая передовые идеи адмирала С.О.Мака­рова, он сосредоточил свое внимание на разработке учения о непо­топляемости корабля — практическая проверка проходила в условиях русско-японской войны 1904—1905 годов. Приступая к исследовани­ям напряжений связей корабля, в 1902 году совершает заграничное плавание на крейсере «Аскольд» в Алжир, а в 1903-м — на учебном корабле «Океан» в Порт-Артур. К этому же времени относятся работы ученого в области морской артиллерии и по изучению вибрации.

Его публичные лекции поражали слушателей. Член-корреспондент Академии наук СССР Т.П.Кравец вспоминал: «У доски стоит высо­кий ростом, с окладистой черной бородой, с хорошей строевой вып­равкой, с хорошими командными нотками в голосе человек. Он пи­шет — необычное для военного дело — целый ряд шестикратных интегралов и выводит из них простые механические и физические следствия, вплоть до числовых результатов. А мне, недавно вернув­шемуся с японской войны... так и представляется, что А.Н. командует всеми этими уравнениями и интегралами и они по его команде по­слушно сами проделывают все те преобразования, которые он им указывает».

В морских и научных кругах все больше рос авторитет А.Н.Крыло-ва. В 1908 году ему было поручено возглавить кораблестроение всей России. Уже в генеральском чине, став главным инспектором корабле­строения и исполняющим обязанности председателя Морского техничес­кого комитета, он руководил проектированием и постройкой мощ­ных боеспособных линкоров типа «Севастополь», эсминцев типа «Но­вик», долгое время остававшихся лучшими кораблями своего класса в мире.

Назначенный в 1910 году профессором Николаевской морской академии, генерал-лейтенант флота Крылов принимает деятельное участие в решении важнейших вопросов военно-морского дела. В одном из документов тех лет, подписанном группой академиков, от­мечалось, в частности, что Алексей Николаевич является «автором целого ряда специальных, в высшей степени остроумных, но секрет­ных приборов, имеющих громадное значение в боевой обстановке при управлении кораблем и артиллерийским огнем».

В 1916 году А.Н.Крылов единогласно избирается действительным членом Академии наук по кафедре математической физики. В том же году становится директором Главной физической обсерватории. После Октябрьской революции он, несмотря на дворянское про­исхождение и предложение переехать в Америку, продолжает как истинный патриот Отечества с присущим ему усердием трудиться на благо молодой Советской республики. В полной мере его талант педаго­га и организатора раскрылся на посту начальника Морской академии.

С 1921 года в течение шести лет Алексей Николаевич по заданию Советского правительства находился в заграничной командировке — решал сложные научно-технические задачи. Он обеспечил перевозку морским путем в нашу страну нескольких сотен паровозов с тенде­рами, приобретенных в Германии и Швеции, а также паровозных котлов из Англии. В Ньюкаслском порту при погрузке котлов в трюм парохода «Маскинонж» Крылов, находясь рядом с стивидором, от­ставным боцманом, наблюдал за работой такелажников и помогал им в принайтовке груза. «Ньюкасл — город морской, издающиеся в нем газеты падки до всяких морских известий, — вспоминал впос­ледствии Алексей Николаевич. — Узнали они про необыкновенную погрузку 85 паровозных котлов в трюм корабля — сенсация! Яви­лась ко мне целая толпа корреспондентов, фотографов, киноопе­раторов, просили моего разрешения описать погрузку, дать им ин­тервью, снимать фотографии и делать киносъемки. Само собой ра­зумеется, что я это все разрешил, и на следующий день все нью-каслские газеты поместили фотографии «Маскинонжа», его трюма с котлами и мой портрет с надписью «адмирал Крылов, автор проекта погрузки». Этим портретом немало был смущен стивидор:

— Я вас считал боцманом, а вы адмирал, и своими руками кувалдой распорку загнали, чтобы показать — что вам надо: wonderful you Soviet people (удивительный вы советский народ)». Во Франции А.Н.Крылов добился возвращения Пушкинскому дому в Ленинграде уникальных коллекций — богатейшего собрания руко­писей А.С.Пушкина, находившегося в Париже у историка литера­туры А.Ф.Онегина. После возвращения на родину Алексей Никола­евич продолжал преподавательскую деятельность в академии и чи­тал отдельные курсы в других вузах и различных учреждениях.

В марте 1928 года А.Н.Крылов был назначен директором Физи­ко-математического института. В последующие годы он принимал активное участие в создании новых кораблей, гироскопических при­боров, в строительстве мостов, доков... Из печати вышли его фун­даментальные труды «Вибрация судов», «Качка корабля» и другие. Общепризнано, что нет такой области военно-морского дела, в которой не проявился бы многогранный талант академика Крыло­ва. Поэтому его с полным основанием называют адмиралом кора­бельной науки. Ряд работ Крылова был посвящен астрономии. Им переведены на русский язык с дополнениями и комментариями «Новая теория движения Луны» Л.Эйлера, «Математические нача­ла натуральной философии» И.Ньютона, труды других зарубежных ученых.

В 1939 году Алексею Николаевичу присвоено почетное звание заслуженного деятеля науки и техники, а 13 марта 1941 года за работы по теории компасов и гирокомпасов он удостоен Сталин­ской премии первой степени.

За выдающиеся достижения в области математических наук, тео­рии и практики отечественного кораблестроения и большие заслуги в подготовке высококвалифицированных специалистов для Военно-Морского Флота академику А.Н.Крылову 13 июля 1943 года было присвоено звание Героя Социалистического Труда. Он трижды на­граждался орденом Ленина. Были у него и царские награды. Как со­общалось в печати, «в силу характера и здравого смысла Крылов по-чиновничьи орденам не поклонялся и мистически их не обо­жествлял».

«В общении, — писали о нем, — это был интереснейший чело-

век, в котором причудливо соединились добродушие с тонкой ус­мешкой, степенность с молниеносной сметливостью и математичес­кая точность с выразительным художественным языком».

«К деду часто приезжали адмиралы при кортиках в роскошной черной форме с золотыми погонами. Он очень любил эти визиты и как-то весь подтягивался, глаза его начинали озорно поблескивать, особенно когда рассказывал какой-либо случай из своей жизни...» — вспоминал о жизни А.Н.Крылова в Москве известный географ, лауреат Государственной премии Андрей Петрович Капица.

Умер Алексей Николаевич 26 октября 1945 года в Ленинграде во время работы над «Историей открытия планеты Нептун». Похоро­нили его с воинскими почестями на «Литераторских мостках» Вол­кова кладбища, в некрополе выдающихся деятелей русской науки и культуры, рядом с И.П.Павловым и Д.И.Менделеевым. «Такие люди, — сказал о А.Н.Крылове его друг академик А.Ф.Иоффе, — не повторяются в жизни».

Именем нашего выдающегося земляка названы учреждения и корабли, улица в Санкт-Петербурге, а на доме, где он жил и ра­ботал, установлена мемориальная доска. В ряде высших учебных за­ведений есть стипендии имени А.Н.Крылова. Бюст академика в 1960 году установлен в Москве, в парке, у здания Северного речного вокзала. Имя А.Н.Крылова присвоено улице в г. Алатырь, мысу на берегу Харитона Лаптева в Карском море, а также полуострову в Антарктиде. В 1963 году в честь столетия со дня рождения ученого деревня Висяга (сюда он часто приезжал, уже будучи в ореоле сла­вы) переименована в Крылове На его родине по инициативе местных краеведов в октябре 1984 года был открыт музей. Надпись на мрамор­ной доске гласит: «Здесь родился и провел детские годы выдающийся русский ученый — академик Алексей Николаевич Крылов». Через год перед музеем был установлен бюст знаменитого земляка, на торжества приезжал его внук А.П.Капица. В память о своем земляке поречане назвали его именем 12 улиц в своих селениях. Есть улица Крылова и в Чебоксарах.

Многие научные труды А.Н.Крылова не потеряли своего значе­ния и в наши дни, более того, по ряду исследований они до сих пор считаются непревзойденными. Таков неоценимый вклад ученого, посвятившего всю свою жизнь кораблестроительной науке.

ПАТРИАРХ

Вся жизнь выдающегося просветителя И.Я.Яковлева была по священа бескорыстному служению своему народу. Его под­вижнический труд на ниве образования получил мировое призна­ние — 150-летие со дня рождения нашего Учителя отмечалось не только в России, но и далеко за ее пределами. Открывая Дни куль­туры Чувашской Республики в Москве, посвященные знаменатель­ному юбилею, Президент Чувашской Республики Н.Федоров ска­зал: «Имя Яковлева известно теперь не только каждому чувашу, но и каждому просвещенному россиянину. Он дал родному народу Кни­гу. Мы вправе гордиться и возвеличивать своего Патриарха, так как не каждому народу Бог дал таких людей, каким является для чува­шей великий Иван Яковлев».

И.Я.Яковлев родился 13 (25) апреля 1848 года в деревне Кошки-Новотимбаево Бюргановского приказа Жуковского прихода Буинского уезда Симбирской губернии (ныне Тетюшский район Рес­публики Татарстан).

Родители Яковлева были коренными жителями деревни, кото­рую издавна окружали мордовские, татарские и русские поселения. «Моя мать, Настасья Васильевна Макарова, скончалась спустя три дня после моего рождения, я был виновником ее смерти», — пи­сал в автобиографии гимназист Иван Яковлев, к сожалению, не оставивший воспоминаний о своем отце.

Ивана усыновил удельный крестьянин той же деревни Пахом Кириллов, который в 1837 потерял сразу двух своих сыновей, умер­ших от холеры.

В доме, где жил Яковлев, было две семьи: самого Пахома, и его сына Андрея. Среди этих людей Иван не был чужим: «меня не оби­жали, относились как к родному ребенку... Пахомовы мне о моем происхождении не говорили. Только... когда я уже учился в гимна­зии... я узнал, что это не родная моя семья».

До поступления в школу Яковлев был подпаском у татарина Хакима, учился у него татарскому языку, игре на флейте, искусству плести лапти. Беззаботное детство продолжалось недолго: в 1856 году Ивана забрали в удельное училище. Для крестьян запись детей на учебу была равносильна рекрутскому набору, к тому же обучение очень дорого обходилось родителям — нужно было платить за квартиру, обеспечивать приличной одеждой и обувью. Многие из более состоятельных откупались. Летом 1856 г. священнику Баратынскому удалось записать только Ивана Яковлева, которого доставили прямо с поля. Крестьяне, собравшиеся на сход, были довольны: священ­ник оставит их детей в покое, а Ивану, мол, все равно, он сирота.

Без согласия опекунов мальчика взяли в удельное училище в с.Бурундуки. Для Кирилловых это было большим ударом: семья лишалась верного помощника в хозяйстве, да еще и поводыря для слепого Пахома. Тот, очень любивший парнишку, пробовал было подкупить священника Баратынского фунтом цветочного чая, чтобы он отпустил Ваню домой, но видно сумма взятки была незначительна, и Яковлев остался в учениках.

Обучение в удельном училище велось на русском языке и по­этому было тягостным для нерусских детей. Программа занятий включала Закон Божий, краткий катехизис и священную историю, чтение по книгам церковной и гражданской печати и рукописей, чистописание, четыре правила арифметики. Устав училища допус­кал применение телесных наказаний. Позднее Яковлев с горечью рассказывал: «Находились там малолетние воспитанники, отдан­ные на полный произвол безнравственных, некультурных старших... Священник Баратынский появлялся в училище официально лишь в известные часы... и то ненадолго».

В годы учения в Бурундуках Иван Яковлев дважды тяжело болел. А весной 1859 года его жизнь висела на волоске: ночью во время сна он упал с полатей и расшибся так, что его посчитали мертвым. К счастью, догадались послать за фельдшером. Оправился он толь­ко в июле 1859 года. На третий год обучения в школе Яковлев уже был первым учеником. Он хотел учиться дальше, но не было средств. Но все-таки в начале сентября продолжил учебу, живя уже в семье Мушкеевых — русских крестьян, которые приняли живое участие в его судьбе и отнеслись как к родному.

Летом 1860 года Яковлев блестяще окончил удельное училище, но впоследствии вспоминал: «При выходе из Бурундукского учи­лища я плохо усвоил русский язык, будучи в состоянии вести по-русски лишь самый простой несложный разговор. Книги же я стал читать свободно по-русски позднее, лишь в 1864 году».

5 сентября 1860 года Симбирская удельная контора препрово­дила в уездное училище отношение, в котором просила проэкза­меновать 18 мальчиков, собранных со всей губернии. В ведомости под номером 8 стояла фамилия «... Бюргановского приказа д. Кош-ки-Новотимбаево Ивана Яковлева (из чуваш), 11 1/2 лет» со сле­дующими оценками: священная история 4, катехизис 4, арифме­тика 2, счетоводство 2, чтение гражданской печати 4, чтение сла­вянской печати 4, чистописание 3, письмо под диктовку 2. «Сред­ний бал + 3, принять». (2 — означало посредственную оценку). При­нятые должны были стать учителями сельских начальных училищ. Но той же осенью был недобор при организации землемерно-таксаторских классов при Симбирской гимназии, и дирекция решила пополнить их набранными мальчиками 1 класса уездного училища. Так, неожиданно для себя, Яковлев оказался в землемерно-таксаторских классах, где готовили таксаторов, сельских мерщиков и чертежников. Учащиеся изучали топографию, нивелировку, черче­ние, планиметрию, естественные науки и межевые законы. Обста­новка здесь была лучше, хотя преподавание также велось только на русском языке. В это время Яковлев случайно знакомится с се­мьей Раевских. Отставной полковник С.Д.Раевский проявил боль­шой интерес к одаренному чувашскому мальчику и позднее не раз поддерживал его материально. Об этой дружбе Яковлев вспоминал с большой теплотой. В документах и отчетах в Казанский учебный округ, в Министерство народного просвещения он сообщал о себе: «Я происхожу из удельных крестьян Симбирской губернии, чува-шенин по происхождению, но воспитан в русской семье, прошел русскую школу», несомненно имея в виду семью Мушкеевых и Ра­евских.

В апреле 1864 года Яковлев успешно окончил учебу и получил свидетельство на звание частного землемера и таксатора. В течение двух лет он должен был пройти стажировку, но практиковался лишь несколько месяцев и, как самый способный, 16 мая 1864 года был утвержден Департаментом уделов сельским мерщиком с жаловань­ем 120 рублей в год и направлен в Сызрань.

Жалоб на Яковлева за время его службы не было. Воспитанный с детства в труде, он привык все делать честно, четко и обстоя­тельно, несмотря на обилие ежемесячных отчетов, необходимость заполнения журналов и ведомостей. Не раз получал за хорошую службу денежное вознаграждение.

Яковлев уже свободно читал и изъяснялся по-русски. Его очень тянуло к книгам и журналам, но денег на их покупку было мало, и он стал брать частные заказы. Ежегодно с ранней весны до позд­ней осени молодой мерщик ездил по уездам, подолгу жил среди чувашей, русских, мордвы.

Монотонная служба его тяготила. Воспользовавшись давней бо­лезнью (вывих ноги, последствия остались на всю жизнь), он про­сит о переводе в Симбирск. Здесь Яковлев возобновил свои посе­щения дома Раевских и стал думать о дальнейшем продолжении Учебы уже в гимназии. И в начале марта 1866 года обращается в Симбирскую удельную контору с просьбой уволить его со службы. После многомесячной переписки по инстанциям, ходатайств Раев­ского и Баратынского в декабре 1866 года на имя управляющего Симбирской удельной конторой поступил ответ от генерала Ана­ньева: «...сельского мерщика, вверенного Вашему высокородию Ива­на Яковлева уволить от службы согласно с представлениям Вашим...» И Яковлев уволился, причем без всякого выкупа — по законам удельного ведомства он должен был прослужить 10 лет.

Стремясь к образованию, Яковлев задумывался и о судьбе родно­го народа, он понял необходимость духовного слияния и культур­ного сближения чувашей с русскими, а средством приобщения дол­жны были стать, по его мнению, родной язык и национальная письменность. Идея Яковлева нашла поддержку у либерально на­строенного поляка, помещика О.Л.Косинского, в чьем доме он бы­вал. Косинские пробудили в нем чувство национального самосоз­нания.

Яковлев готовился поступить в пятый класс гимназии, необхо­димо было сдать вступительные экзамены, в том числе и по иност­ранным языкам, которыми не владел. 31 марта 1867 года он пред­ставил директору гимназии прошение с просьбой о дозволении держать экзамен в 5-й класс и об избавлении от платы за учение.

Директор гимназии И.В.Вишневский в официальном письме к попечителю Казанского учебного округа писал, что Яковлев «име­ет в настоящее время от роду 19 лет... родом из чуваш... истинно желает учиться... может иметь большое влияние на однородцев сво­их и тем, может быть, подвигнул бы их к образованию, которого они до сего времени чуждаются...»

Попечитель учебного округа П.Д.Шестаков сообщил: «Я разре­шаю принять по экзамену в пятый класс вверенной Вам гимназии крестьянина-собственника Ивана Яковлева, о чем и представляю Вам сделать должное распоряжение».

Яковлев был ознакомлен с содержанием письма, его ждали 17 экзаменов. Заболев тифом, он слабо подготовился, но его все-таки зачислили условно, и так он оказался в стенах Симбирской муж­ской гимназии, о чем давно мечтал. В годы учений, которые совпа­ли с освободительным движением в России, Яковлев выступал со статьями по вопросам просвещения чувашей, с рецензиями на учеб­ники и учебные пособия. Учась в гимназии, И.Я.Яковлев жил у Раевских, это помогало ему оплачивать частные уроки, а также приобретать форменную одежду. Он не забывает о своих сороди­чах, родных и близких, посылая, например, небольшие суммы де­нег, чтобы мальчик (Петр Андреев), с которым он вместе воспи­тывался, был отдан в училище. Но его все чаще стала волновать идея обучения нерусских детей.

В июне 1868 года Яковлев выезжает в Симбирский и Буинский уезды, чтобы набрать учеников. Но удалось уговорить лишь одного — Алексея Рекеева. Итак, обучаясь в гимназии, он становится одно­временно и учителем. На второй год учебы Яковлев считал себя вполне подготовленным для организации частной школы. Он мно­го и основательно читает Толстого и Белинского, Писарева, Рус­со, Гейне и Добролюбова, не совсем все понимая, как сам при­знавался. Но учился прекрасно, за что был освобожден от платы за учение и награжден Похвальным листом и книгой.

После неожиданной смерти С.Д.Раевского в начале ноября 1868 года Яковлев вынужден часто менять квартиры. Осенью 1869 он переходит в последний класс — ему уже ясно, что он обязательно будет учиться дальше. В Симбирске тем временем росло детище Яков­лева — частная школа. К этому времени учебный округ знал, что Яковлев содержит на свои средства нескольких чувашских мальчи­ков и готовит их к учительской деятельности.

Яковлев окончил гимназию в июне 1870 года первым учеником. 25 июня состоялось вручение аттестатов и медалей, золотой был награжден «Яковлев — сын крестьянина из чуваш».

Предстояло поступить в университет, и И.Я.Яковлев поехал в Казань. Условия приема были просты: без экзаменов, с оплатой обучения. В своем заявлении директору гимназии И.В.Вишневско­му он просит ходатайствовать за него о зачислении на филологи­ческий факультет и освобождении от платы за обучение. Вишнев­ский исполнил просьбу Яковлева. По письму попечителя округа П.Д.Шестакова — «считаю рекомендовать Совету университета чувашенина Яковлева» — молодой человек стал студентом Казанско­го университета. Здесь были некоторые льготы для нерусских сту­дентов-мусульман, около 50 казенных стипендий. Но высокая пла­та за обучение мешала поступлению в университет других «инородцев». На Яковлева бесплатное обучение не распространялось, т.к. он был «инородец»-христианин. Смутило его и обилие предме­тов, о которых имел весьма смутное представление. И он стал хло­потать о переводе на математический факультет. По ходатайству де­кана физико-математического факультета профессора И.А.Больца-ни (ученика выдающегося математика Н.И.Лобачевского) Яковле­ва до конца обучения в университете освободили от платы за обу­чение. А с декабря 1870 года по письму попечителя П.Д.Шестако-ва министр просвещения Д.А.Толстой назначил студенту И.Я.Яков­леву «стипендию по 200 рублей в год из суммы министерства...» Яковлев учился и одновременно занимался делами своей школы. Во время каникул он начал сбор материалов устного народного творчества для букваря. Все это совершенно исключало возмож­ность сочетать изучение физико-математических наук с филоло­гическими исследованиями. Испытывая неловкость, Яковлев все же решил вернуться на филологический факультет. В начале 1871/72 учебного года он начал хлопотать о переводе, представив все необ­ходимые документы. Положительно вопрос был решен лишь в ок­тябре.

Яковлев занимался упорно, догнал своих товарищей в изучении греческого языка, давал частные уроки, работал самостоятельно. Его курсовая работа «Несколько памятников устной чувашской сло­весности» была предложена как основа для написания кандидат­ской диссертации. В мае 1875 года студент Яковлев успешно сдает выпускные экзамены. 26 мая совет университета разрешил Яковле­ву представить работу по теме его курсового сочинения на получе­ние степени кандидата. 17 июля 1875 года он получил временное свидетельство об окончании университета и сразу вернулся в Симбирск. В его школе уже обучалось 52 человека. Забот было много, и он никак не мог вернуться к кандидатской диссертации. Вот поче­му в университете Яковлеву пришлось учиться 5 лет вместо 4-х, пожертвовав один год историческому делу — созданию нового ал­фавита, букваря и национальной школы.

Студенческие годы И.Я.Яковлева закончились. 28 августа 1875 года его назначили инспектором чувашских школ Казанского учеб­ного округа. Яковлев уже считался знатоком чувашской культуры и истории. Он был первым из чувашей, который помогал государству в распространении русско-православного просвещения среди своих со­родичей. С января 1871 года Министерство просвещения признало его школу и приняло на свой бюджет, в 1872 — одобрило создание ново­го алфавита, а изданные на его основе учебники рекомендовало ис­пользовать в школах. Дальнейшая судьба письменности зависела уже от самого народа.

Став инспектором чувашских школ, Яковлев по-прежнему оста­вался руководителем и чувашской школы в Симбирске. Ее учебная программа постоянно обновляется, включаются новые предметы, большое место отводится практическим занятиям учащихся. Школа продолжает идейно руководить всеми чувашскими училищами, снаб­жать их учебниками и пособиями, но не имеет права присваивать своим воспитанникам звание учителя. Лишь в 1877 году постанов­лением министерства ей было разрешено готовить учителей для чу­вашских школ Казанского учебного округа. С 1877 года школа на­зывалась Симбирской центральной, а с 1890 года — учительской. Здесь будущие учителя изучали Закон Божий, языки, историю, гео­графию и математику, ремесла. Серьезное внимание уделялось хо­ровому пению на родном и русском языках. Очень популярен был оригинальный хор мальчиков, которым руководил выпускник Ка­занской инородческой учительской школы А.П.Петров (Туринге).

В 1878 году Яковлев поднял вопрос об организации при Сим­бирской чувашской школе женского отделения с курсами двухкласс­ного училища. Министерство не дало согласия из-за отсутствия средств, но Яковлев все равно начал набирать девушек в будущее женское училище, заведовать которым он поручил своей жене Ека­терине Алексеевне Бобровниковой — приемной дочери Н.И.Иль-минского. Она была наставницей, воспитательницей и в первые 10 лет существования училища — единственной учительницей, бес­платно неся бескорыстную службу.

В том же 1878 году Яковлев организовал при Симбирской цент­ральной чувашской школе мужское начальное училище, выделив младший класс в отдельное учебное заведение. Школы, женская и мужская, уже действовали, но царское правительство поддержи­вать их не спешило.

При Симбирской чувашской школе имелись также мастерские, собственные сады, огороды и ферма. Все это укрепляло ее матери­альную базу. В программу образования входило более 20 предме­тов, школа занимала одно из первых мест в Казанском учебном округе по прилежанию, успеваемости, обучению учащихся произ­водительному труду. К 1917 году из стен Симбирской чувашской школы вышло более 1000 учителей. Среди ее воспитанников — клас­сики чувашской литературы К.В.Иванов, Н.В.Шубоссинни, извес­тные математики П.М.Миронов, Н.М.Охотников, выдающийся ма­рийский педагог-ученый Г.Я.Яковлев, первая казахская женщина-учительница А.Д.Оразбаева, русский писатель В.И.Маненков.

В 1920 году на базе школы возник институт народного образо­вания — первый вуз в истории чувашского народа. В одном из его зданий ныне находится Государственный музей И.Я.Яковлева и его школы.

За годы руководства Чувашской учительской школой в Симбир­ске (1868—1919) и будучи инспектором чувашских школ Казан­ского учебного округа (1875—1903) Яковлев открыл и преобразо­вал множество сельских школ, создал 14 приходов. Он выпустил также более 100 учебников, пособий и книг по разным отраслям знаний, вместе со своими учениками издал первые художествен­ные произведения чувашской литературы, а также Новый Завет на чувашском языке, организовал школьный театр, духовой и сим­фонический оркестры.

Деятельность И.Я.Яковлева и его школа способствовали интел­лектуально-культурному развитию чувашского народа, зарождению и развитию художественной литературы, музыкального, театраль­ного и изобразительного искусства. Заветной мечтой просветителя были подъем чувашей до уровня русского народа, равноправие и Дружба народов России.

И.Я.Яковлев был крупным общественным деятелем, почетным

членом Британского и иностранного библейского обществ в Лон­доне, организатором благотворительных обществ, инициатором пе­ревода и издания Священного писания. Он также поддерживал твор­ческие связи с учеными многих зарубежных стран.

И в наши дни не потеряло своего значения его «Завещание чувашскому народу» — своего рода кодекс нравственных правил.

Скончался Иван Яковлевич Яковлев в Москве 23 октября 1930 года. Похоронен на Ваганьковском кладбище.

Великий просветитель оставил талантливейшее потомство. Вот некоторые имена. Старший сын А.И.Яковлев — профессор, член-корреспондент АН СССР. Средний сын Н.И.Яковлев — инженер, музыковед. Достойные продолжатели рода — внучка О.А.Яковлева, кандидат исторических наук, внук И.А.Яковлев стал доктором фи­зико-математических наук. Еще две внучки: Е.А.Некрасова — док­тор искусствоведения, А.А.Некрасова — профессор Государствен­ного института театрального искусства. Есть известные имена и среди правнуков И.Я.Яковлева. А.Б.Покровская — народная артистка Рос­сийской Федерации, А.Б.Покровский — концертмейстер Москов­ской консерватории, В.В.Павлов — заслуженный артист Россий­ской Федерации, Е.В.Павлова — кандидат искусствоведения, Фран­суаза Варе — профессор медицины (Франция), М.О.Ефремов — заслуженный артист Российской Федерации. Это уже шестое поко­ление замечательного сына чувашского народа.

Именем И.Я.Яковлева названы Чувашский государственный пе­дагогический университет в Чебоксарах, 5 улиц в городах и райо­нах Чувашии. Ему установлен памятник перед зданием Националь­ной библиотеки в столице республики.