Советское государство (1921 - 1950-е гг.)

Воронин Алексей Викторович, доктор исторических наук, профессор, Мурманский государственный педагогический институт

1. Преодоление политического кризиса в России. Новая экономическая политика

Нэповский поворот - один из важнейших периодов в советской истории России. Во-первых, потому что с нэпом часто связывают идеи о возможности осуществления иного, нежели сталинский, варианта развития страны, о возможности иной модели социализма, а во-вторых, борьба в руководстве страны в связи с осуществлением нэпа позволяет понять сущность политической системы СССР, сложившейся в результате последующего завершения нэпа.

Переход к нэпу был вызван кризисом военно-коммунистической системы, вынудившим советское руководство взяться за поиски выхода из него. Спектр идей был весьма широк: от соображений Н.И. Бухарина о дальнейшем совершенствовании военного коммунизма до высказанного еще в начале 1920 г. предложения Л.Д. Троцкого о введении продналога. Впрочем, Л.Д. Троцкий лишь повторял то, что говорилось большинством оппозиционных партий, более точно знавших настроения масс. (Если ранее умение прислушиваться к массам составляло одну из самых сильных сторон большевиков, то пребывание у власти во многом ослабило их взаимосвязи с населением, что и послужило одной из причин разрастания кризиса.) Ширящиеся волнения заставили В.И. Ленина в начале 1921 г. взяться за разработку нового экономического курса, который был впервые оглашен на Х съезде РКП(б).

Происшедшие изменения не получили однозначной оценки: одни (кто - с радостью, а кто - с сожалением) увидели в них отказ от коммунистических идей, другие же сочли лишь незначительной уступкой, временно отходящей от прежнего курса. Надо сказать, что спор о значимости поворота, правда, в несколько видоизмененной форме, продолжается и до сегодняшнего дня. Пересмотрели ли большевики свои представления относительно социализма в России и возможности его построения - этот вопрос встает перед всеми, кто обращается к последним работам В.И. Ленина. Если до начала перестройки нэповская политика виделась естественным продолжением военного коммунизма, то после 1985 г. возобладало мнение о коренных изменениях, происшедших как в идеологии, так и в политике Советской власти в этот период. Оставляя в стороне заявления о полной бессмысленности обсуждения этой проблемы, поскольку де мы имеем дело всего-навсего с продуктом деятельности больного мозга, следует сказать, что статьи Ленина, видимо, можно рассматривать как попытку анализа революционного опыта с целью поиска дальнейшей стратегии развития. Однако окончательных выводов сделано им так и не было, что и порождает двойственность, характерную для этих работ.

Но даже без пересмотра теоретических основ социализма, на практике нэповские мероприятия развивались весьма динамично, сложившись, в конечном итоге, в достаточно цельную систему. К основным принципам нэпа можно отнести: денационализацию части средней и мелкой промышленности, провозглашение свободы торговли, допущение частного капитала в экономику (в том числе и иностранного - через концессии), децентрализацию управления промышленностью и перевод ее на хозяйственный расчет, демилитаризацию экономики. Фактически, нэповскую политику можно было бы определить как политику разгосударствления.

В советской литературе нэп рассматривался преимущественно с точки зрения восстановления союза рабочего класса с крестьянством и строительства социализма "обходными путями", оппоненты же большевиков видели в нем возрождение капитализма. Возможно, дискуссия о сущности новой экономической политики будет более плодотворной, если мы не будем жестко противопоставлять понятия социализма и капитализма. Дело в том, что нэп - это попытка совмещения государственной и рыночной экономики, то есть он двойственен по сути своей, и лишь до того момента сохраняется, пока существуют, взаимодействуют и борются обе эти линии в рамках единой политики. Такое понимание нэпа позволяет построить и его периодизацию. Первый период продолжался примерно до 1922 - 1923 гг., в течение которого сформировались основные принципы нэпа, сложились вышеназванные линии, получившие максимальное развитие на втором этапе, длившемся до 1927 - 1928 гг. Переход к господству одной из линий, лишивший экономическую политику двуединства, завершился в начале 30-х гг. (По вопросу о завершении нэпа нет единства мнений: в течение долгого времени господствовало мнение о совпадении конца нэпа с окончанием социалистического строительства в СССР, однако сегодня большинство историков указывают на 1929 г., как на время, когда нэп был насильственно прерван сталинским руководством).

Поворот в экономике, осуществленный советским руководством, способствовал стабилизации экономического положения страны и восстановлению народного хозяйства. В свою очередь, это сказалось на улучшении имиджа большевиков в глазах масс, в результате чего заметно укрепились их позиции. Поэтому, несмотря на продолжавшие сотрясать страну время от времени кризисы нэпа (такие, например, как кризис "ножниц цен"), политическая обстановка в стране стабилизировалась.

Больше всего от нэпа выиграло крестьянство. Возможность пользоваться результатами своего труда заметно повысила производительность аграрного сектора, что не только создало условия для обеспечения страны необходимым продовольствием, но и позволило вновь начать экспорт сельскохозяйственной продукции. Однако большевики по-прежнему с недоверием относились к мелкому крестьянскому хозяйству, а потому стремились ограничить его рост, что, несомненно, сужало базу развития сельского хозяйства.

Наряду с крестьянством, нэп дал простор возрождению частнопредпринимательского слоя. Несмотря на существенные ограничения, накладываемые на частный капитал в советской России, уже в начале нэпа он контролировал более половины рынка страны. В то же время основная масса предпринимателей сосредоточила свои усилия в торговле, тогда как производственная деятельность оказалась преимущественно в руках государства и кооперации. Это обусловило сравнительную легкость вытеснения частного капитала из советской экономики в последний период нэпа.

Отказ от услуг частного капитала стал возможен, прежде всего, благодаря укреплению экономического положения страны, достигнутого, в том числе, и в результате деятельности частника. Однако в политическом руководстве возобладало опасение в том, что дальнейшее его развитие перечеркнет социалистические перспективы СССР и приведет к возрождению капитализма. Впрочем, это мнение стало главенствующим не сразу, а в результате упорной внутрипартийной борьбы, продолжавшейся на протяжении практически всего нэповского периода. Будучи отражением борьбы за власть, дискуссии, в то же время, имели и вполне реальный мотив выбора дальнейшего пути развития. В конечном итоге, сложилось три основных течения в партийных верхах, по своему видевших суть происходящих событий и, соответственно, цели и средства их достижения.

Хотя сам переход к нэпу не вызвал каких-либо серьезных разногласий, уже первые его результаты вызвали возникновение левого крыла в партийном руководстве, отрицающего возможность через нэп построить социализм в СССР. Оставаясь на традиционных для российской социал-демократии позиции, что только "мировая революция" может решить дело социализма в России, в качестве своей главной задачи оно считало подталкивание мировой революции с помощью новой мировой войны (Здесь, впрочем, были некоторые расхождения: если Л.Д. Троцкий предлагал наступательную тактику действий, то Л. Каменев и Г. Зиновьев говорили лишь о неизбежности столкновения с капиталистическим миром, к которому надо готовиться). Поскольку война требует хорошо вооруженной армии, что достигается лишь современной техникой, необходимо создать мощную военную промышленность, которой в СССР тогда не было. Следовательно, считали они, необходимо отказаться от "нэповских" методов экономической политики, мешающих проведению форсированной индустриализации. Левым не удалось получить поддержки своей позиции в партии, поэтому первое наступление на нэп не состоялось (хотя нельзя не видеть переклички между внутрипартийной борьбой и попытками ужесточить экономический курс в 1924 - 1925 гг.). В то же время, дискуссия не была безрезультатной: в ее ходе возникло одно весьма важное концептуальное изменение - была обоснована идея о возможности построения социализма в России без помощи стран Запада, как раз при условии использования "нэповских" методов строительства. Но организационный разгром левых не означал их идейного поражения. Скорее, напротив, победители (Н.И. Бухарин, А.И. Рыков и др.) уже вскоре сами оказались в оппозиции к партийному большинству, возглавляемому И.В. Сталиным, который создал своеобразный коктейль из борющихся идей: соглашаясь с возможностью построения социализма в СССР, он видел главным условием достижения этой цели переход к форсированной индустриализации на основе отказа от нэпа.

Значительную роль в победе сталинского большинства сыграл кризис хлебозаготовок 1928 г., разрешением которого стало использование жестких административных методов, принесших успех и, тем самым, убедившее руководство в эффективности внеэкономических мер. Поражение так называемой "правой оппозиции" означало победу курса на ликвидацию нэпа и форсированное строительство нерыночной экономики.

Судьба нэпа теснейшим образом связана с последующим осуществлением таких крупнейших программ в истории СССР как индустриализация и коллективизация. Но воздействие этой политики на ход их реализации оценивалась и оценивается весьма различно. Советские историки видели в нэпе всего лишь необходимую подготовку условий перехода к "развернутому наступлению социализма по всему фронту", перестроечный период принес ему "славу" несостоявшейся альтернативы сталинскому варианту, более благополучной и менее болезненной для страны. Сегодня же, все чаще начинают звучать заявления о том, что нэп, будучи противоречив по своей природе, к концу 20-х гг. сам исчерпал свои возможности и не мог составить какой-либо конкуренции новому курсу. И все же, признавая слабость политических сил, выступающих за продолжение нэпа, рыночный вариант развития СССР имел некоторые шансы на успех при условии одновременного с переходом к нему изменения политической системы в стране.

2. Формирование политической системы сталинизма

Формирование новой политической системы - процесс достаточно длительный, охватывающий, по крайней мере, два десятилетия. Многие ее черты проявились уже в самый момент возникновения, в 1917 г., однако окончательное завершение процесса относится к концу 30-х гг.

Сегодня мало кто оспаривает утверждение о периоде существования советской системы как о времени диктатуры (чего, кстати, не скрывали сами большевики), однако характер этой диктатуры многим видится по-разному, вплоть до особой формы демократии. Еще сам основатель этой системы В.И. Ленин пытался обосновать идею диктатуры пролетариата как демократии для большинства народа (трудящихся) и диктатуры - лишь для меньшинства (свергнутых эксплуататоров). Впрочем, Ленин же одним из первых обратил внимание на ряд недостатков возникшего государственного аппарата, на его растущую бюрократизацию и попытался найти пути реорганизации. Но его оппоненты видели в этом большее. Они утверждали (и утверждают), что власть, созданная большевиками, есть одна из самых жестоких форм диктатуры, расходясь лишь в определениях: личная, партийная, тоталитарная и т.п. Чтобы определить истинность того или иного положения, следует разобраться в том, как возникла и что из себя представляла политическая система в СССР.

Прежде всего, Советский Союз возник как государство многонациональное и потому важно обратить внимание на процесс формирования национально-государственного устройства СССР. Собственно говоря, это вполне естественно, учитывая исторические традиции, экономические и культурные связи, единство социально-политических систем, сложившихся в результате революции и т.п. Однако нельзя не обратить внимание на противоречия между весьма демократической программой большевиков по национальному вопросу, основанной на праве наций на самоопределение, и реальным ее осуществлением. Уже в годы революции самостоятельность советских республик оказалась формальной. (Хотя нельзя не отметить, что национальная политика Советской власти явно выигрывала по сравнению с той, что проводили оппоненты большевиков). Поэтому естественным выглядело стремление части партийного руководства закрепить сложившуюся ситуацию. Именно таков был проект, предложенный И.В. Сталиным, о вхождении отдельных республик в состав РСФСР на правах автономных. Включение В.И. Ленина в работу по выработке принципов национально-государственного устройства привело к принятию весьма отличного варианта, который представлял из себя попытку совместить преимущества федеративной и конфедеративной моделей. Однако прочность такой формулы была весьма сомнительной, поэтому происшедшее впоследствии перерастание СССР в унитарное, жестко централизованное государство выглядит вполне закономерно.

Централистская модель сформировалась и во внутреннем устройстве Советского государства. Во-первых, она проявилась в складывании однопартийности в политической системе. Начало этому процессу положил отказ от сотрудничества большинства политических партий в Учредительном собрании, далее последовал раскол в коалиции большевиков и левых эсеров и, наконец, в течение 1919 - 1920 гг. - вытеснение большевиками еще остававшихся в Советах меньшевиков и эсеров. Спектр средств, использовавшихся властями для борьбы против небольшевистских партий, был весьма разнообразен. Здесь применялись и репрессии (аресты, ссылки, судебные процессы, подобные суду над правыми эсерами 1922 г.), и изгнание за границу, и перетягивание на свою сторону тех, кто оказался готов к сотрудничеству, и многие другие. В результате, уже к середине 20-х гг. на территории Советской России не осталось каких-либо значительных политических объединений, не только выступающих против большевиков, но даже лояльных к ним.

Правда, до начала 30-х гг. внутри самой партии время от времени возникали оппозиционные течения, но их существование объясняется, в первую очередь, борьбой за власть, вызванной уходом с политической сцены В.И. Ленина. Хотя необходимо признать, что "троцкистская" и "новая оппозиция", "троцкистско-зиновьевский блок", "правая оппозиция" и другие оспаривали не только право возглавлять "строительство социализма", но и добивались принятия предлагаемого ими варианта строительства. И все же, поскольку главным содержанием борьбы было стремление получить власть, неудачи оппозиций были фактически предопределены. Успех здесь был на стороне того, кого менее всего интересовал выбор пути развития, того, кто проявит наибольшую гибкость (отсутствие открыто высказанной собственной позиции как раз и дает такую возможность: можно легко заключать соглашения с самыми разнообразными идейными блоками), для кого важно не столько как будет осуществляться руководство, а кто будет его осуществлять. В этой закулисной войне не оказалось равных И.В. Сталину. Постепенно, выдавив из руководящих органов всех сколько-нибудь самостоятельно мыслящих политиков, он сохранил вокруг себя лишь тех, кто был готов на беспрекословное подчинение своему лидеру. Тем самым, централизм однопартийный был дополнен внутрипартийным централизмом.

Во-вторых, постепенно стало фактом слияние государственного и партийного аппаратов. Более того, к концу 20-х гг. партийные органы практически подменили Советы в решении не только политических вопросов, но и в элементарных административно-хозяйственных функциях. Теперь ни одно решение, принимаемое государственными органами, не обходилось без предварительного обсуждения в партийных комитетах того или иного уровня. Первые, таким образом, за редким исключением лишь дублировали партийные решения. Объем же полномочий власти в целом непрерывно возрастал, прежде всего, в связи с ростом государственного сектора в экономике в результате свертывания нэпа. Таким образом, фактическая власть в государстве оказалась в руках коммунистической партии.

В-третьих, в связи с расширением функций власти развивалась все возрастающая потребность в значительном государственном аппарате, что стало одной из важнейших причин появления ведущей социальной опоры формирующегося режима - бюрократии (номенклатуры). Мощь этой социальной группы основывалась на обладании распределительными функциями в системе государственной собственности. Видимо, можно говорить о слое номенклатуры не только как о правящем классе, но и как о совокупном классе-собственнике в СССР. Правда, в советской идеологической схеме этому социальному слою места не нашлось, а говорилось лишь о государстве рабочих и крестьян, которым, как утверждалось, и принадлежала собственность на средства производства. (Впрочем, если быть более точным, в первые полтора десятилетия Советская власть определялась как диктатура пролетариата, что означало предоставление заметных преимуществ рабочим: например, при выборах один голос рабочего приравнивался к пяти голосам крестьян. Лишь в принятой в 1936 г. Конституции СССР было установлено, по крайней мере, формальное равенство.) Однако на деле то, что определялось как общественная собственность, являлось исключительной собственностью государства, весьма болезненно относившегося ко всяким попыткам ограничения его прав на распоряжение ею.

Вообще существование независимой от государства жизни, как общественной, так и частной, вызывало активное недоверие с его стороны и рассматривалось как реальная угроза. Поэтому оно всячески боролось против нее, используя все имеющиеся в его распоряжении силы. И здесь проявляется четвертая особенность функционирования Советского государства, заключающаяся в том, что его настоятельной потребностью являлось создание мощной системы политических репрессий. Дело в том, что государственная уравнительно-распределительная система хозяйствования не создает эффективных экономических стимулов производственной деятельности, что вполне отчетливо доказал "военно-коммунистический" период. Соответственно, поддержание производительности на относительно высоком уровне могло достигаться лишь при наличии внеэкономических рычагов. Единственно возможными рычагами в этом случае оказываются сила и страх, обеспечивающие лояльность населения и согласие его на материально немотивированную трудовую деятельность. Начало складывания системы относится еще к революционному периоду, когда был создан особый карательный аппарат в виде чрезвычайных комиссий. В тот период борьба велась с реальными и мощными противниками большевиков, выступающими с оружием в руках против Советской власти. Поэтому, наряду с органами ВЧК, в этой борьбе активно использовалась и армия. Одновременно, "карающий меч революции" нередко обращался против тех, кто, хотя и не участвовал в активном противодействии большевикам, в той или иной степени проявлял недовольство существующим режимом.

Успех в подавлении реальных противников не привел к свертыванию активности репрессивных органов. Они лишь изменили основной объект, против которого была направлена их деятельность на втором этапе. Теперь в центре внимания оказались не те, кто действительно боролся с государством, а лишь его потенциальные оппоненты. Первой в этом ряду оказалась интеллигенция. Именно в ее способности к инакомыслию крылась угроза для власти, поскольку, как хорошо усвоили большевики из собственного опыта, и "теория становится материальной силой, когда она овладевает массами"(К. Маркс). Не удивительны поэтому постоянные меры Советской власти по ограничению возможностей любой теоретической работы, особенно в области обществоведческих наук, исключая чисто технические сферы науки, не удивительны и высылки из страны видных деятелей культуры небольшевистского направления ("Философский пароход" 1922 г.). Естественными выглядят, наконец, даже процессы конца 20-х гг. (так называемое "Шахтинское дело" 1928 г., процесс по делу "Крестьянской трудовой партии" 1930 г. и др.), на которых обвинялись по преимуществу представители технической и аграрной интеллигенции. "Победа" над интеллигенцией сделала возможной переход к борьбе с новым "противником", возможно, не умеющим сформулировать свои ощущения, но отчетливо чувствующим свою противоположность с коммунистической идеологией Советской власти, - крестьянством. (Впрочем, и рабочий класс не всегда и не во всем демонстрировал свою лояльность.) Все это стало одной из причин осуществления политики "ликвидации кулачества как класса на основе сплошной коллективизации".

Третий этап развертывания репрессий связан с политическими процессами второй половины 30-х гг. Их можно определить как использование проверенных методов борьбы с реальными и потенциальными противниками уже во внутриполитическом процессе. (Конечно, ни бывшие оппозиционеры, ни военные, проходившие по "делу М.Н. Тухачевского", не выступали против социализма или, хотя бы против лично И.В. Сталина, но потенциально именно среди этих групп политической элиты мог появиться его соперник. Отсюда - тот размах репрессий против руководящей верхушки. Таким образом, в СССР не нашлось ни одного социального слоя, который бы не оказался затронут репрессиями. Деятельность репрессивного механизма имела и еще одну цель: с конца 30-х гг. она стала одним из важнейших источников обеспечения дешевыми трудовыми ресурсами индустриальной политики в СССР. Поэтому репрессии продолжились и после того, как, казалось, все основные действительные и возможные противники были уничтожены ( депортации народов, репрессии против бывших военнопленных и остававшихся на территории, оккупированной Германией, в годы Великой Отечественной войны и т.д.). К тому же, сама логика развития карательного аппарата, как бюрократического учреждения, вела к разрастанию системы, стремившейся к самосохранению даже ценой прямого подлога (фабрикация всевозможных "дел", "заговоров" и т.п.).

Централизм общегосударственный и партийный, основанный на насилии и страхе, естественным образом получал свое завершение в культе личности. Первые его черты сложились еще во время лидерства В.И. Ленина, однако наиболее полное свое завершение он получил при И.В. Сталине. Устранив всех возможных конкурентов, Сталин получил неограниченную власть в стране, которой бесконтрольно и произвольно пользовался, сообразуясь лишь с собственным пониманием государственного интереса. Важно подчеркнуть, что не Сталин создал подобную политическую систему, ее возникновение стало результатом закономерного развития политических процессов в России первой половины ХХ в., однако его личность во многом определяла и характер, и темпы, и результаты этого процесса.

Таким образом, в 30 - 40-х гг. завершилось формирование советской политической системы, жестко централизованной, недемократической, тоталитарной. Подобные системы функционируют относительно эффективно лишь в чрезвычайных условиях (военных, или близких к ним), то есть там, где требуется исключительная мобилизация всех сил, где как раз и необходимы централизация, командно-административные методы экономической деятельности, недемократизм и т.п.; однако в "нормальной" обстановке стабильного развития они начинают стагнировать, теряют свою эффективность. Отсюда - неизменная тяга таких политических режимов к созданию военной обстановки даже тогда, когда реальной войны нет и не ожидается, стремление действовать "штурмовыми" методами, что наглядно проявилось, например, в таких мероприятиях Советской власти, как индустриализация и коллективизация.

3. Огосударствление экономики СССР. Индустриализация и коллективизация в СССР

Осуществление новой экономической политики позволило к концу 20-х гг. решить задачу восстановления народного хозяйства СССР. Однако этим еще не достигалось главной цели, попытка реализации которой обернулась для самодержавной системы потерей власти, а для страны - революционными потрясениями, - цели модернизации. Нэп, в принципе, видимо, создавал предпосылки перехода к назревшим экономическим преобразованиям, однако этот путь предполагал сравнительно длительные сроки выхода на планируемые рубежи. Советское руководство, однако, не было уверено в том, что оно обладает таким запасом времени: новое столкновение с "империалистическим лагерем" казалось самой ближайшей перспективой. Поэтому необходима была стратегия, обеспечивавшая кратчайшие сроки осуществления перестройки экономики. Такой стратегией могла быть лишь политика чрезвычайных административно-командных мер, с неизбежностью исключавшая использование рыночных рычагов регулирования экономической деятельности. К тому же весь предшествующий опыт преобразовательной деятельности формировал склонность большевистских лидеров к "решительным мерам". Именно таким путем и осуществлялись две важнейшие кампании по перестройке советской экономики - индустриализация и коллективизация.

Необходимость проведения индустриализации в России мало у кого вызывает какие-либо сомнения, тем более что начало ее относится еще к предреволюционному периоду. Однако естественным образом встает вопрос о причинах перехода к ней именно во второй половине 20-х гг. Наиболее существенную роль здесь, видимо, играют такие факторы, как выход советской промышленности на минимально необходимый для этого уровень развития и политические ожидания в самом недалеком будущем мировой войны (которая представлялась не только неизбежной, но и желанной, поскольку создавала реальные предпосылки для мировой революции). Последнее обстоятельство ставило на повестку дня проблему необходимости повышения военной мощи, что невозможно без высокоразвитой промышленности. Немаловажную роль также играло то обстоятельство, что, согласно традиционным взглядам большевиков, социализм можно построить лишь на базе крупной индустрии.

Впрочем, по вопросу о темпах и методах индустриализации в советском руководстве не существовало единства мнений. Это проявилось, в частности, в той дискуссии, которая развернулась во второй половине 20-х гг. по проблемам источников накопления индустриального развития страны. Невозможность использования внешних источников накопления (неурегулированность вопросов с долгами царского и Временного правительств, напряженность в отношениях с западными государствами и т.д.) оставляла единственную возможность - получить средства для индустриализации за счет мобилизации внутренних ресурсов. В этой связи встал вопрос о распределении бремени индустриального развития между отдельными секторами экономики. С точки зрения наиболее решительных сторонников индустриализации (Е.А. Преображенский) единственно реальным источником получения средств являлись "досоциалистические формы хозяйства", к которым, прежде всего, они относили аграрный сектор. Именно эксплуатация этого сектора с помощью неэквивалентного обмена между промышленностью и сельским хозяйством (иными словами, безвозмездного, конфискационного изъятия средств из деревни и перекачки их в промышленность) должна была обеспечить высокие темпы индустриализации. Без этого, по их мнению, невозможно было "поскорей достигнуть момента, когда социалистическая система развернет свои естественные преимущества перед капитализмом", что являлось "вопросом жизни и смерти для социалистического государства". Оспаривая вышеприведенные выводы, умеренная группа советских лидеров (Н.И. Бухарин) доказывала возможность сохранения сбалансированности между промышленностью и сельским хозяйством. Их не меньше, чем Преображенского, волновала надвигающаяся война, однако они полагали, что у СССР еще есть относительно большой промежуток времени для стабильного экономического развития (особенно при условии гибкой внешней политики), и это позволяет сделать социалистическое преобразование промышленности более плавным и менее болезненным для крестьянства.

Спор об источниках и темпах накопления был теснейшим образом связан с проблемой плана и его роли в развитии народного хозяйства. Плановость преобразований была давним идеалом большевиков, дающим возможность преодолеть "анархию капиталистического способа производства" и являющимся несомненным "преимуществом социализма над капитализмом". К тому же, весьма значительные размеры государственного сектора в промышленности требовали от государства выполнения управленческих функций. Все это сделало настоятельной потребностью для советского руководства выработку новой формы определения стратегических перспектив развития экономики страны, отражением которой и стали пятилетние планы. Особенно активно на немедленном введении жесткого централизованного планирующего начала в экономику настаивали сторонники ускоренных темпов индустриализации, видевшие в плане главное средство их достижения и возможность отказа от новой экономической политики. Однако на первых порах они оказались в меньшинстве, и разработка первого пятилетнего плана, осуществлявшаяся в 1926 - 1928 гг., происходила в условиях преобладания нэповских инструментов в экономической политике, отводящих государству лишь регулирующие функции в управлении народным хозяйством страны. Поэтому предложенный план ориентировался, в первую очередь, на реальные возможности советской экономики. Исходя из невозможности учесть всех обстоятельств будущего развития, создатели плана предусмотрели несколько вариантов его осуществления: минимальный (отправной), рассчитанный на неблагоприятные условия, и максимальный (оптимальный) - на благоприятные. В процессе же принятия плана расстановка в политическом руководстве существенно изменилась: "умеренные" потерпели поражение, а победившая сталинская группа стала ориентироваться на первоначально отвергнутую программу форсированной индустриализации. Отсюда, принятый первоначально как двухвариантный, первый пятилетний план с 1929 г. начал подвергаться весьма существенным корректировкам в сторону увеличения показателей, многие из которых вскоре превысили и те, что были намечены в оптимальном варианте.

Столь резкие колебания в планировании привели к прямо противоположным по сравнению с ожидаемыми результатам. Вместо плановости в осуществлении индустриализации стали преобладать анархия и дезорганизация. Поэтому, несмотря на действительно героические усилия, план не только не был выполнен, как о том было заявлено, за четыре года и три месяца, но, фактически, по большинству показателей не достиг даже цифр отправного варианта плана. Провал первой пятилетки, хотя и не афишируемый, заставил пересмотреть отношение к возможностям советской экономики и сделать последующие планы более реалистическими, однако ставка не на материальные стимулы, а на "массовый энтузиазм" сохраняла свое значение и в дальнейшем.

Вообще, проблема трудового энтузиазма весьма неоднозначно оценивается в исторической литературе. Если для советской историографии социалистическое соревнование есть несомненный признак преимущества социалистической идеологии над буржуазной и один из источников успеха, то в современной литературе все чаще ставится вопрос о фальсификации самого факта существования массового энтузиазма. Видимо, здесь важно отметить двойственность самого отношения населения к участию в строительстве социализма: с одной стороны, революция действительно породила ощущение сопричастности рабочего класса к деятельности мирового масштаба и, соответственно, стремление ускорить становление нового мирового порядка, а с другой - несомненно и значение использования репрессивных методов стимулирования труда. Возможность оценки низкой трудовой активности как саботажа и преступления против Советской власти хорошо показали такие процессы как "Шахтинское дело". Впрочем, нельзя не отметить и постепенное осознание руководством важности дополнения моральных стимулов к труду материальными. Другое дело, что возможности в этом плане в советской действительности были более чем скромными.

И все же итоги индустриализации в СССР выглядят весьма впечатляющими. За сравнительно короткий срок удалось создать мощную индустриальную базу, в том числе, на основе освоения новых районов. Резко выросла военная мощь Советского государства. Советский Союз действительно превратился в индустриально-аграрную державу. Однако эти достижения были оплачены весьма высокой, если не сказать, чрезмерной ценой, огромным напряжением сил. Основные достижения советской экономики лежали в сфере тяжелой и военной индустрии, заметно меньшими были успехи в сфере промышленности, производящей потребительскую продукцию. Фактически, индустриализация была проведена не в интересах человека, а в интересах государства. Наконец, ее осуществление на основе перекачки средств из аграрного сектора посредством проведения коллективизации заметно подорвало сельское хозяйство страны.

Если с необходимостью индустриализации и в 20-х гг., и сегодня согласны практически все, то по поводу нужности коллективизации такого единодушия не наблюдается. Даже среди большевиков многие, как Н.И. Бухарин, полагали, что не она является "столбовой дорогой к социализму". Причиной тому, видимо, является то, что проблемы социалистического аграрного развития ими начали разрабатываться довольно поздно. До 1917 г. коллективизации они вообще не касались и сколь-нибудь оформленных идей по этому поводу практически не имели. Лишь с очень большой натяжкой к ним можно отнести программные установки на замену частной собственности общественною с введением планомерной организации общественно-производительного процесса и предостережения крестьянам "от обольщения системой мелкого хозяйства". Только перед самым октябрьским переворотом впервые в документах большевиков появились первые признаки перевода общих и не слишком ясных идей в некое подобие конкретных предложений: брать землю у помещиков организованно, поддержать переход помещичьего инвентаря в руки крестьянства "для общественно-регулированного использования", образовывать из помещичьих имений крупные образцовые общественные хозяйства. Таким образом, идеи были туманны, но благожелательны. (Впрочем, подобная ситуация была весьма характерна для предоктябрьского состояния идей большевиков в целом: сравнительно четко были сформулированы требования негативного характера, и, напротив, почти невыясненной и крайне абстрактной выглядела позитивная программа).

И все же дореволюционные идеи оказали немалое влияние на выработку политики в отношении коллективных хозяйств после перехода власти в их руки: она целиком проводилась в русле общей установки на поощрение развития коллективных хозяйств, число которых на протяжении 1918 -1920 гг. постоянно росло. Важно отметить, что в большинстве своем большевики не ждали серьезной экономической отдачи от этих коллективных хозяйств, их никто не рассматривал, например, как источник дохода или улучшения сельскохозяйственного производства. Коммуна, полагали они, это важнейший оплот Советской власти в борьбе с деревенской буржуазией и контрреволюцией.

А вот в годы нэпа колхозы и коммуны не пользовались большой популярностью в большевистском руководстве: они очень быстро стали распадаться, их число заметно сократилось. И это в то время, как растет число кооперативов, одной из форм которых обычно и рассматриваются колхозы. Объяснение этого феномена достаточно просто: дело все в том, что на самом деле колхозы и кооперация - это весьма различные формы организационно-производственной деятельности (хотя они и имеют некоторые общие черты). Первые объединяют, коллективизируют непосредственные производственные процессы отдельных хозяйств, сливая их в единое целое, а последняя организует, кооперирует условия этих производств, иначе говоря, их инфраструктуры, сохраняя при этом раздельность, самостоятельность самих производств. Тогда как первые обслуживают, пусть и объединенные, но по-прежнему индивидуальные и частные хозяйства, последние сами становятся коллективными общественными. Поэтому, вступив на стадию полного обобществления производственных процессов, крестьянские хозяйства прекращают свое существование, а с ними исчезает и кооперация. Соответственно этому, колхоз не является кооперативом, это уже иная форма производственной деятельности, причем, крайне малоэффективная, в отличие от кооперации. Единство коллективных хозяйств с государством является непреложным условием существования колхозов, поэтому разгосударствление означает для них, если не гибель, то, по крайней мере, упадок и разложение.

Как раз противоположным образом выглядит ситуация для кооперации. Благосклонность со стороны государства представляет для нее самую серьезную опасность, поскольку кооперативное движение накрепко привязывается к государству, попадает в зависимость от него, что равнозначно ее ликвидации. Государство же, напротив, в годы нэпа весьма активно проявляло свое внимание к кооперации, рассматривая ее сначала как средство выхода из "военно-коммунистического" кризиса, а после опубликования статьи В.И. Ленина "О кооперации" - даже в качестве переходного звена в деле построения социализма. Но в случае кооперативного варианта социалистического строительства (вне зависимости от его реальной осуществимости) приходилось исходить из постепенного, а значит сравнительно медленного пути преобразований, что, как известно, не привлекало господствующую группировку в политическом руководстве страны. Поэтому она все более отчетливо начинает вести дело к свертыванию кооперации, превращая ее из основного действующего лица во вспомогательное звено коллективизации.

В качестве обоснования необходимости коллективизации был выдвинут ряд серьезных аргументов. Во-первых, коллективное хозяйство рассматривалось как, во всяком случае, более производительное, нежели единоличное. Хотя, уже тогда было доказано экономистами-аграрниками (А.В. Чаянов), что, если крупные формы организации в сельском хозяйстве и дают определенные преимущества и снижают издержки производства, то количественно эти преимущества не так велики, как, например, в промышленности. Во-вторых, подчеркивалась невозможность использования машин в мелком крестьянском хозяйстве. Отчасти это было верно, но нельзя не отметить, что в реальности коллективизация явно опередила начало массового применения сельскохозяйственной техники в селе: к концу 20-х гг. ее еще просто не существовало в таких количествах. В-третьих, согласно большевистским взглядам мелкое крестьянское хозяйство ежедневно и ежечасно рождает из себя капитализм. В этом случае проявилось традиционное непонимание большевиками природы крестьянства, для которого прибыль, выгода (в предпринимательском смысле этих слов) не относятся к главным стимулам его развития. И, наконец, в-четвертых, и это, видимо, и есть главная причина (хотя ее-то, как раз, большевики не афишировали), за распыленными миллионами крестьянских хозяйств невозможно было установить жесткий и полновесный контроль, который бы помог выкачать необходимые для индустриализации средства. Таким образом, расчет строился на увеличении товарности сельского хозяйства и установлении твердого контроля за селом в интересах индустриализации. В результате, чем шире был размах индустриализации, тем настоятельнее представлялась большевистскому руководству необходимость коллективизации.

Впрочем, среди них были и те, кто стремился найти иные пути преобразования деревни. Представители так называемой "правой оппозиции" (Н.И. Бухарин, А.И. Рыков и др.) делали ставку на постепенный перевод крестьянства на путь социализма, говорили даже о "мирном врастании кулака в социализм". Однако их идеи не были восприняты партийным большинством. Большую роль в этом сыграли такие факторы как быстрый рост кооперации, увеличение числа бедняцких колхозов (что рассматривалось как предпосылка коллективизации) и, наконец, хлебозаготовительные трудности 1927 - 1928 гг., когда административные методы разрешения кризиса дали быстрые и заметные результаты, породив соблазн использовать их в деревенской политике в целом. Все это приводит к тому, что начиная со второй половины 20-х гг. растет интерес к коллективным хозяйствам. Начало изменений в политике по отношению к колхозам, как и ранее, совпадают с первыми проявлениями ослабления благосклонности государства к кооперации, но окончательная победа "колхозной" линии относится к 1929-1931 гг.

Пик коллективизационной политики приходится на зимние месяцы 1930 г., когда провозглашается формула "сплошной коллективизации на основе ликвидации кулачества как класса". Фактически, она означала переход к уничтожению крестьянства как такового ("раскрестьяниванию"). Тогда как даже по официальным оценкам советской статистики число кулаков не превышало 4%, количество раскулаченных и выселенных из своих родных мест ("спецпереселенцев") в реальности достигло 10-15%, а в отдельных районах и более того. В погоне за повышением "процента коллективизации" создание колхозов сплошь и рядом происходило с использованием насилия, что вызвало ответную волну крестьянского сопротивления. Оно достигло столь значительных размеров, что пришлось отступить, проявлением чего стала сталинская статья "Головокружение от успехов" (март 1930 г.). Отлив крестьян из колхозов был массовым, однако уже вскоре коллективизация опять пошла форсированными темпами. Теперь, правда, принуждение носило несколько иные формы: выходящим из колхозов не возвращали обобществленную землю, единоличников облагали непосильными налогами, продолжалось раскулачивание. Поэтому крестьянин оказался в такой ситуации, когда ему ничего не оставалось делать как на сей раз "добровольно" вступать в колхоз. К 1932 г. около двух третей крестьянских хозяйств уже состояли в колхозах.

Однако сами по себе колхозы не являлись конечной целью движения. "Колхозное движение может подниматься к высшей форме - коммуне", - подчеркивалось в резолюции XVI съезда ВКП(б), хотя и с оговоркой о возможности перехода к ней лишь "при условии признания самими крестьянами снизу", и определением основной формой коллективного хозяйства "на данном этапе" сельскохозяйственной артели. Однако, например, скидка по сельхозналогу определялась в 1929 г. в 60% коммунам, и только 40% - артелям. Прицел на коммуну делает вполне объяснимым размах обобществления, обрушившийся на крестьянское имущество. И хотя центр стремился сдержать "коммунизационные" настроения, общее направление развития организационных форм сельскохозяйственного производства достаточно ясно. Причина же отказа от модели коммуны и утверждение формы сельскохозяйственной артели, по-видимому, заключается не столько в теоретических изысканиях, сколько в том сопротивлении, которое оказало идеям большевиков само крестьянство. Колхозы, (в форме сельскохозяйственной артели) как ни странно, представляют своеобразный компромисс между властями и крестьянством, уродливую, но все же уступка со стороны первых крестьянству. Бригадная форма организации труда, оплата труда в трудоднях и сохранение подсобного хозяйства - все это попытка сделать колхоз более или менее приемлемым для крестьянина. Впрочем, политикой последующих лет эти "недостатки" были в значительной степени "исправлены". Но по мере их "исправления", да и в целом, в связи с низкой эффективностью коллективной формы организации сельского хозяйства отдача от аграрного сектора становилась все меньше, в то время как требования к нему все возрастали. Не желая сбавлять темпы индустриализации, государство продолжало вывозить сельскохозяйственную продукцию за границу, в то время как внутри самой страны хлеба не хватало. Это привело к массовому голоду в ряде регионов страны. Нередко высказывается мнение об искусственности и сознательной организации голода советским руководством в целях подавления возможного крестьянского сопротивления.

В результате всех этих перемен в начале 30-х гг. кооперативная форма организации сельскохозяйственного производства полностью вытесняется коллективной. Основной причиной смены приоритетов являлось изменение в представлениях о путях построения социализма и роли в этом деле той или иной организационной формы. Причем, реальные хозяйственные интересы и возможности в расчет практически не принимались. Впрочем, и конечной целью коллективизации не являлось повышение эффективности сельского хозяйства. Социализм в деревне не обязательно означал увеличение зажиточности крестьянина (скорее, напротив, зажиточность рассматривалась как своего рода угроза новому строю, недаром "зажиточный крестьянин" фактически приравнивался по терминологии второй половины 20-х - 30-х гг. к кулаку - главному врагу социализма). В первую очередь, он представлялся сводом особых, правил "общежитья", которым должны были подчиняться крестьяне, своеобразным государственно-регламентируемым обществом. Завершение коллективизации привело к формированию колхозно-государственной системы, оттоку населения из села в город, исчезновению крестьянства как особого социального слоя, на смену которому пришло так называемое "колхозное крестьянство". Надолго оказалось подорвано сельское хозяйство страны, лишь ценой чрезвычайных усилий теперь способное обеспечить страну необходимой сельскохозяйственной продукцией.

Таким образом, благодаря проведению политики индустриализации и коллективизации в СССР сложилась мощная система государственной экономики, малоэффективная в условиях мира, но успешно действующая в чрезвычайных обстоятельствах.

4. Внешняя политика СССР межвоенного периода. Великая Отечественная война и ее роль в развитии советской государственности

Условия возникновения Советского государства в рамках мировой и гражданской войн, активного участия в этом процессе значительного числа иностранных государств и особенности большевистской идеологии с приоритетом в постановке задач общемировым устремлениям во многом обусловили цели и средства внешней политики СССР в 20 - 30-х гг. В частности, в ней ясно обнаруживается существование двух основных тенденций. С одной стороны, будучи порождением мирового революционного кризиса, Советская Россия ориентировалась на разрешение мировых проблем, что проявилось в идее "мировой социалистической революции". Наиболее отчетливо эта линия видна в активной поддержке и руководстве советскими лидерами международной коммунистической организации - Коминтерна. С другой стороны, СССР являлся наследником Российской империи с ее очевидными национальными и государственными интересами, защита которых являлась естественной функцией всякого государства. Осуществление этой функции входило в задачу и политической системы СССР. Естественно, что наибольшее место в определении средств и методов ее решения принадлежало внешнеполитическому ведомству - Народному Комиссариату по иностранным делам (НКИД). Естественно и то, что интересы государственные и цели, вытекающие из идей "мировой революции", лежали в разных плоскостях, нередко противореча друг другу. Поэтому внешняя политика СССР оказывается внутренне противоречивой: "коминтерновская" и "нкидовская" линии в ней находятся в состоянии едва ли не постоянной борьбы. (В то же время, нельзя не отметить, что Россия и до революции имела свои особые цели в рамках существующего мирового порядка, которые, порой, весьма совпадали с теми, что провозглашали новые лидеры - та же претензия на руководство миром.)

Революционный период в России проходит под знаком ожидания и подталкивания мировой революции. Весьма показательны в этом плане известный поход на Варшаву 1920 г. или планы Л.Д. Троцкого по подготовке похода на Индию. Однако надежды большевиков не сбылись: мировая революция не произошла. Стала очевидной необходимость приспосабливаться к ситуации, когда Советскую Россию, силы которой и без того были подорваны войнами и революцией, окружали государства, весьма враждебные к ней, да и большевистское руководство относилось к ним без особых симпатий. С другой стороны, Россия к ХХ в. была слишком прочно включена в систему международных и экономических отношений, и разрыв отношений с ней весьма болезненно сказывался на общемировом развитии. Таким образом, к началу 20-х гг. сложилось положение, в котором обе стороны конфликта при всех разъединяющих их противоречиях, испытывали потребность в налаживании хотя бы минимального уровня отношений. Первыми шагами в этом направлении стали договора, заключенные между Советской Россией и пограничными с ней государствами в течение 1919 - 1921 гг. Одновременно начинают устанавливаться и торгово-экономические связи с ведущими странами Европы ( Великобритания, Германия, Италия, Швеция и др.). В то же время развитие экономических отношений тормозилось отсутствием дипломатических связей. К тому же все более остро вставал вопрос об установлении такой системы взаимоотношений в послевоенном мире, которые основывались бы на новых реалиях. Естественно, что без участия в этом процессе России сделать ее сколько-нибудь прочной было невозможно. Пониманием этого и было продиктовано приглашение ее на Генуэзскую конференцию (апрель 1922 г.). Советская делегация прибыла в Геную, во-первых, с предложением о всеобщем разоружении, во-вторых, надеясь договориться по проблемам "царских долгов" и возможности получения кредитов на восстановление народного хозяйства, в-третьих, добиться дипломатического признания. Если первая цель носила, скорее, пропагандистский характер, рассчитанный на увеличение популярности Советской России в мире, то две другие имели для нее жизненно важное значение. Ввиду продемонстрированного обеими сторонами нежелания идти на компромисс вопрос о долгах разрешить так и не удалось, однако по третьему пункту успех был весьма значительный: использовав раскол между победителями и побежденными в мировой войне, советская делегация сумела убедить Германию подписать договор об отказе от взаимных претензий, урегулировании спорных вопросов и установлении в полном объеме дипломатических отношений. Таким образом, Германия оказалась первой из ведущих держав мира, пошедшей на установление тесных контактов с СССР. Это событие послужило сигналом для других государств, которые в течение 1924 - 1926 гг. тоже согласились восстановить дипломатические отношения. Мирное урегулирование обеспечило весьма благоприятные условия развития страны и явилось одной из причин успешности нэповских мероприятий.

Новый этап внешней политики начинается где-то со второй половины 20-х годов. Рост леворадикальных настроений в партийном руководстве, в значительной степени к тому же сосредоточившихся в рамках Коминтерна, вызвал новые попытки подтолкнуть мировую революцию (поскольку только в этом случае станет возможной и победа социализма в СССР). Это привело к новому обострению противоречий Советского Союза со странами Запада. Наиболее отчетливо это проявилось в дипломатическом конфликте с Великобританией в 1927 г. Обострились и отношения с Китаем, где вспыхнул вооруженный конфликт на Китайско-Восточной железной дороге (КВЖД) в 1929 г. Таким образом, на этом этапе приоритет во внешней политике оказался отдан "коминтерновскому" направлению.

Политическое поражение левых заметно усилило позиции тех, кто стремился расширить мирное сотрудничество с Западом. Тому же соответствовала нарастающая потребность растущей советской промышленности в поставках техники из-за рубежа. Отсюда - несомненный поворот во внешней политике СССР с начала 30-х гг. Происходит явное сближение позиций СССР с западными государствами по ряду международных проблем. Главной причиной, вызвавшей сближение, видимо следует считать нарастание фашизма в мире, который был равно опасен как для западных демократий, так и для коммунизма, объявленного главным врагом фашизма. Все это заставило СССР начать активную деятельность по созданию системы "коллективной безопасности против агрессора". Особенно реальной могла стать такая система после приглашения СССР вступить в Лигу наций (1934 г.). Определенным признаком роста популярности СССР в мире стало установление в 1933 г. дипломатических отношений с США. Тем самым, к середине 30-х гг. благодаря проведению "нкидовской" линии во внешней политике СССР его позиции и авторитет в мире заметно вырос, оказывая определенное влияние на развитие международных отношений в мире.

И все же угрозу фашизма устранить не удалось, единый фронт борьбы против него так и не был создан: слишком велики оказались противоречия между возможными участниками коалиции. Особенно заметно это проявилось в различии позиций по вопросу об отношении к разразившейся в 1936 г. гражданской войне в Испании. Фактически, несмотря на, казалось бы, внутреннем характере испанского конфликта, здесь состоялось первое столкновение между СССР и фашистской Германией (первый оказывал помощь республиканцам, вторая, вместе с Италией, - мятежному генералу Франко). Остальные члены Лиги Наций отказались вмешиваться во "внутренний конфликт", чем не могли не вызвать сомнений в их готовности участвовать в каких-либо мерах по сдерживанию агрессии у Советского Союза. Если к этому добавить поражение республиканцев в испанском конфликте, то станут понятными причины начала пересмотра позиции СССР по вопросу о выборе стороны в разгорающемся мировом конфликте.

Предстоящая война заставляла задуматься о том, как получить максимально благоприятные позиции в случае участия в ней. Сложившиеся в мире группировки (германо-итальяно-японская, с одной стороны, англо-франко-американская - с другой, и СССР - с третьей) активно готовились к военному столкновению. Каждая из них стремилась столкнуть между собой две другие силы, чтобы в нужный момент вмешаться и получить максимальные "дивиденды" при минимальных затратах. Советскому руководству на первых порах, казалось бы, вполне удалось преуспеть в этой деятельности. В августе 1939 г., после неудачи на переговорах между СССР, Англией и Францией, оно неожиданно для всех (в том числе, и для собственного населения) заключает договор о ненападении с Германией ("пакт Молотова - Риббентропа"). В результате последовавшей вслед за этим серии переговоров Германия и СССР согласовали вопросы, связанные не только с взаимными отношениями, но и поделили между собой чужие территории: Германия получала свободу действий в Западной и части Восточной Европы, Советский Союз - в Прибалтике и на части польских (Западная Украина и Белоруссия), финских (Карельский перешеек) и румынских (Бессарабия) территорий. Подписанные соглашения являлись в тех условиях отнюдь не частным делом вышеназванных государств. Именно благодаря им II мировая война из возможности превратилась в реальность. Получив согласие Советского Союза не участвовать в военных действиях против Германии, Гитлер смело мог начать войну в Европе, не опасаясь удара с тыла. Более того, можно сказать, что СССР вступил во II мировую войну фактически в союзе с Германией, когда 17 сентября 1939 г. Красная Армия вступила на территорию Польши. Таким образом, не снимая главной вины с Германии , не отрицая недальновидности англо-французского руководства, способствовавшего своими действиями складыванию советско-германского союза, следует признать, что несомненная доля ответственности за возникновение мировой войны лежит и на СССР. К тому же он активный ее участник. Так называемый "освободительный поход" в Польшу (сентябрь 1939 г), советско-финская война (1939 - 1940 гг.) участие в конфликтах у озера Хасан (1938 г.) и на Халхин-Голе (1939 г.) являются несомненными свидетельствами этого участия. Последствия этого участия неоднозначны. С одной стороны, заметное расширение получила территория СССР на западе, что несомненно укрепило его границы, трудности советско-финской войны заставили осознать неподготовленность армии и перейти к более планомерным мероприятиям по ее перестройке, наконец, удары, нанесенные японцам, способствовали будущему отказу последних от выступления против СССР во время Великой Отечественной войны. Однако, с другой - резко ухудшился имидж СССР в глазах мировой общественности, о чем говорит, например, исключение СССР из Лиги Наций, значительная часть населения была дезориентирована быстрым превращением недавнего врага в друга и союзника. Видимо, можно сказать, что тактически советское руководство добилось очевидного успеха, однако в стратегическом плане внешняя политика кануна Великой Отечественной войны оказалась явно неудачной.

Результатом развития международных отношений 1939 - 1941 гг. стало резкое усиление Германии в ущерб ее континентальным противникам: захват Франции, Балканского полуострова, угроза вторжения в Англию, увеличение числа союзников Германии - все это определило господствующее положение последней в Европе. Фактически, лишь Советский Союз оставался реальной силой, способной противостоять ей. К тому же СССР сам претендовал на руководящее место в мире: если Германия выдвигала в качестве приоритетных расовые идеи, то СССР - мирового социализма. Таким образом, столкновение двух имперских по своему характеру идеологий, двух империй становилось неизбежным. Вопрос заключался лишь в том, в каких условиях война начнется, какая из сторон успеет подготовиться к ней лучше.

Германия закончила подготовительные мероприятия уже к середине 1941 г., явно опередив советскую сторону, рассчитывающую завершить свои военные приготовления лишь к 1942 г. Поэтому в начавшейся 22 июня 1941 г. Великой Отечественной войне первоначальный ход военных действий сложился крайне неблагоприятно для СССР. Буквально в течение нескольких месяцев Прибалтика, Белоруссия, Украина, часть российской территории оказались оккупированы германскими войсками. Причины такой ситуации весьма по-разному видятся историкам: для одних - все дело в огромном количественном преимуществе германских войск, накопленном в процессе предшествующего завоевания Европы ("вся Европа работала на Гитлера"), для других - главная вина лежит на политическом руководстве СССР, и прежде всего, И.В. Сталине, допустившем ошибки в оценке сроков возможного нападения, для третьих, наконец, выглядит привлекательной сравнительно недавно предложенная В. Суворовым идея неподготовленности СССР к войне оборонительной ввиду подготовки его к войне наступательной, иными словами, воскрешение еще Гитлером выдвинутой концепции превентивной вынужденной войны с целью обезопасить себя от нападения Красной Армии. Не пытаясь дать окончательную оценку этим спорам, в то же время, нельзя не отметить наличия действительно весьма значительных сил, имеющихся в распоряжении Германии, другое дело - что и противостоящая им Красная Армия была достаточно мощной силой, поэтому только превосходством объяснить столь сокрушительное поражение начального периода объяснить вряд ли возможно. С другой стороны, и согласие с ошибочностью действий И.В. Сталина не позволяет до конца понять, почему стало возможным положение, при котором решения одного человека приобретают буквально катастрофический характер. Наконец, не нова и попытка оправдания гитлеровских действий планами нападения СССР на Германию: первым это сделал еще сам Гитлер. Хотя среди аргументов, выдвигаемых Суворовым есть немало заслуживающих внимания, в целом его концепция не выглядит убедительной. Менять местами агрессора и его жертву нет необходимости. А вот определить, в какой степени жертва помогла себе попасть в такое положение, не только можно, но и нужно. Видимо, вся предшествующая стратегия международной политики Советского Союза, начатая с середины 1939 г., (См. п. 4, гл. 6) дезориентировала не только население, но и невольно воздействовала на само руководство, убедившее, в конечном итоге, и себя в недостаточной готовности Германии к войне и, отсюда, наличии достаточного времени для обеспечения собственной подготовки. В условиях жестко централизованной политической системы это руководящее убеждение не могло не стать основой деятельности в последние предвоенные месяцы. Тем самым, в стране несмотря на явное нарастание угрозы, не были проведены необходимые мобилизационные мероприятия. Неправильная стратегия обернулась и тактическим проигрышем. Таким образом, действительно трудное положение СССР накануне Великой Отечественной войны оказалось усугублено неверной политикой. Иными словами, даже если бы начало войны и оказалось неудачным, оно могло бы быть значительно менее катастрофическим.

Потерпев тяжелые поражения на первом этапе, Красная Армия к началу зимы сумела измотать противника, что позволило добиться первого крупного успеха в сражении под Москвой (сентябрь 1941 - февраль 1942 гг.). Успех, однако, закрепить не удалось: летом 1942 г. советские войска вновь вынуждены были перейти к обороне. Только с осени 1942 г. начинается окончательный перелом в ходе военных действий, отмеченный победой в Сталинградской битве (август 1942 - февраль 1943 гг.). После очередного крупного успеха в Курском сражении (июль - август 1943 г.) стратегическая инициатива окончательно переходит в руки Советской Армии. В результате боевых действий 1944 г. гитлеровские войска были окончательно изгнаны с территории СССР, что позволило начать совместно с союзниками (Великобританией, США, Францией) освобождение Европы и добиться окончательного разгрома Германии. Таким образом, Советский Союз в упорной борьбе сумел одержать победу в Великой Отечественной и разделить успех с союзниками по антигитлеровской коалиции во II мировой войне.

Этот успех был достигнут ценой огромных жертв и усилий. Германии удалось захватить громадные территории СССР и установить там свой оккупационный режим, который поставил население этих районов в тяжелейшее положение. Не удивителен поэтому тот размах, который приобрело здесь партизанское движение, сыгравшее огромную роль в достижении победы. Фактически именно в лесах Белоруссии, Украины и других районов фашисты получили второй фронт, отвлекавший силы и средства. Были, конечно, и те, кто счел возможным пойти на сотрудничество с оккупантами. Полиция, набранная из бывших советских людей, Русская освободительная армия (РОА) - споры о мотивах поведения тех, кто пошел в них, ведутся до сих пор. Тогда как для одних это предатели, так называемая "пятая колонна", то другие предпочитают видеть в них борцов со сталинизмом. Признавая, что весьма значительная их часть предала лишь из страха, нельзя не согласиться, в то же время, с тем, что сталинские репрессии, коллективизация и многие другие предвоенные мероприятия Советской власти заметно увеличили ряды тех, кто пошел на службу к оккупантам.

Громадную роль в достижении успеха сыграла и деятельность советского тыла. Благодаря высокому уровню централизации государственного хозяйства в первые же месяцы войны удалось обеспечить его перестройку на военно-мобилизационный лад. Это позволило сравнительно организованно провести эвакуацию производственных мощностей и населения из прифронтовых районов и наладить производство необходимого военного снаряжения. Уже к концу 1942 г. военная промышленность СССР оказалась в состоянии полностью удовлетворить потребности фронта в вооружении и боеприпасах, обеспечив сначала равенство, а затем и превосходство Советской Армии над противником в технической оснащенности. Сложнее обстояло дело в сельском хозяйстве, однако и оно, хотя и ценой сокращения внутреннего потребления, добилось необходимого уровня снабжения армии продовольствием, а промышленности сырьем. Успех во многом определялся удачной организацией управления страной в условиях войны: при всех своих издержках советская система как раз и была предназначена для действия в условиях чрезвычайных обстоятельств, для быстрой и решительной мобилизации имеющихся ресурсов и их перераспределения в соответствии с первоочередными потребностями.

Конечно, сколь бы ни был значителен вклад советского народа в победу над гитлеровской Германией, он был не единственной его составляющей. Большую роль сыграло складывание в ходе войны коалиции союзных государств, объединивших свои усилия в борьбе с фашизмом. Оставаясь идеологическими противниками, что не могло не сказываться на характере взаимоотношений, Великобритания, США и СССР были вынуждены перед лицом возможного общего поражения все же поддержать друг друга. Естественно, каждый из участников коалиции при этом преследовал собственные цели, пытаясь не только победить общего врага, но и переиграть остальных союзников, получив максимальные выгоды от участия в войне. Однако эти мотивы стали явно заметны лишь на последних этапах военных действий, когда итог их стал очевиден. На первых же этапах главные усилия были сосредоточены в военной сфере. Наиболее острой во взаимоотношениях союзников оказалась проблема второго фронта. Борьба англичан и американцев в Северной Африке и Италии не оказывала ощутимого воздействия на ход войны на Восточном фронте, поэтому СССР настаивал на перенесении их на территорию Франции. Хотя и довольно поздно, англо-американские войска высадились в Нормандии (июнь 1944 г.), тем самым, ускорив разгром Германии. Немалую поддержку Советскому Союзу оказали также союзнические поставки вооружения, продовольствия и сырья. Не имея решающего влияния на развитие боевых действий на Востоке в целом, эти поставки сыграли весьма существенную роль на отдельных, самых напряженных этапах войны. В то же время, по мере приближения конца войны, все острее становились противоречия в стане союзников по проблемам послевоенного устройства Европы. Видя неизменный рост популярности СССР в ходе войны, лидеры западных держав пытались не допустить усиления его позиций (и позиций социализма) в послевоенном мире. Напротив, Советский Союз еще в предвоенное время рассматривал мировую войну как одно из важнейших средств создания революционной ситуации в мире, что обеспечивало, по его мнению, достижение конечной цели - мирового социализма. Таким образом, уже в ходе войны "горячей" закладывались те противоречия, которые впоследствии привели к войне "холодной".

Победа в Великой Отечественной войне являлась периодом наивысшего триумфа Советского Союза. Однако достался он нелегко. Громадные материальные и людские потери, разрушение социальной и экономической инфраструктуры, складывание атмосферы общей психологической усталости от войны, моральные издержки - все это не могло не вызвать огромных проблем в будущей перспективе. Однако велики были и достигнутые результаты: рост международного авторитета СССР, фактически лишь после войны превратившегося в одну из ведущих мировых держав, укрепление своего политического влияния в Восточной Европе, где ряд государств открыто начал ориентироваться на социалистический вариант развития, наконец, усиление позиций в мировом коммунистическом движении, в свою очередь, улучшившем свое воздействие на массы. В то же время, победа в войне укрепила советскую политическую систему, которая воспринималась как главный и единственный организатор успеха. Конечно, государственно-мобилизационный характер советской системы, как уже говорилось, явился важнейшей предпосылкой победы СССР в войне, однако основой ее были патриотизм и мужество народа. Впрочем, для сталинской системы последствия не были столь однозначны. Дело в том, что война, одновременно, раскрепостила народ, показала его огромный, по сути дела, невостребованный системой потенциал, который вскоре уже невозможно стало сдерживать втуне. Тем самым, начали складываться условия для появления в скором времени сил, выступающих за преобразование существующего режима в стране.