широта русской души

Часть II Пространство и время Анализ предложенного языкового материала, как кажется, под­тверждает расхожее представление о том, что русские в целом более свободно обращаются с временем, чем жители Западной Ев­ропы: сами обозначения временных интервалов основаны не на астрономическом времени, а релятивизованы относительно чело­веческой деятельности, в них заключенной. А. Д. Шмелев Широта русской души" Словосочетание широта русской души стало почти клиширо­ванным,

но смысл в него может вкладываться самый разный. Прежде всего, широта — это само по себе название некоторого душевного качества, приписываемого русскому национальному ха­рактеру и родственного таким качествам, как хлебосольство и щед рость. Широкий человек — это человек, любящий широкие жесты, действующий с размахом и, может быть, даже живущий на широ­кую ногу Иногда также употребляют выражение человек широкой души.

Это щедрый и великодушный человек, не склонный мело­читься, готовый простить другим людям их мелкие проступки и прегрешения, не стремящийся «заработать», оказывая услугу. Его щедрость и хлебосольство иногда могут даже переходить в нерас­четливость и расточительность. Но существенно, что в системе этических оценок, свойственных русской языковой картине мира, широта в таком понимании — в целом положительное качество.

Напротив того, мелочность безусловно осуждается, и сочетание мелочный человек звучит как приговор. Замечание. Реже встречается иная, менее характерная интерпретация сочетания человек широкой души, когда его пони­мают как относящееся к человеку, которому свойственна терпи­мость, понимание возможности различных точек зрения на одно и то же явление, в том числе и не совпадающих с его собствен­ной2. Чаще в таком случае используют сочетание человек широ- *

Опубликовано в книге: Логический анализ языка: Языки пространств. М 2000 (сокращенный вариант статьи был ранее опубликован в журнале: Русская речь. 1998. К« 1). «Широта характера, рамюх решений» — пишет А. Солженицын, пере­числяя качества, отмечаемые наблюдателями в русском характере («Россия в обвале»), «Отзывчивость, способность „ всё понять"» — перечисляет

А. Солженицын в том же ряду «свойств русского характера» («Россия в обвале»). 52 Часть 11. Пространство и время А. Д. Шмелев. Широта русской души 3 Ср впрочем, мнение А. Солженицына, высказавшее в книге «Россия в об­вале»: «Не согласен я с множественным утверждение:**, что русскому характеру отличительно свойственен максимализм и экстремизм. Как раз напротив: боль­шинство хочет только малого, скромного». ких взглядов (впрочем, здесь есть и

некоторое различие: человек широких взглядов это человек прогрессивных воззрений, терпи- мый, готовый переносить инакомыслие, склонный к плюрализму, иногда, возможно, даже граничащему с беспринципностью, то­гда как человек широкой души в рассматриваемом понимании — это человек, способный понять душу другого человека, а поняв, полюбить его таким, каков он есть, пусть к-е соглашаясь с ним). Данное понимание сочетания человек широкой души встречается относительно редко, чаще оно гов-орит о

щедрости, великодушии и размахе. Однако и широта в этотм пониманши также иногда при­писывается «русскому характеру» (ср. характеристику русского народа, данную Достоевским: «широкий, вс «открытый ум»). Однако выражение широта души может интерпретироваться и иначе, обозначая тягу, к крайностями к экстремальным проявле бы, ТОЛ"1 были кашу-тиа Эта тяга к крайностям Т или ничего), ^жстщщзм^йгсутсгвие ограничителей или

сдержи­вающих тенденций .часто прщщедсж, .ООДШЛ. из самьк 'хараНер^" *яшТ*Чёр5"традиционно приписываемых русским3. Так, в статье 'Я *Ж"ТГлу|1гяна и Е. В. Рахилиыой, посвященной отражению в языке разного рода стереотипов, отмечается что именно «центро-бежность», отталкивание от середины, связь с идеей чрезмерно­сти или безудержности и есть то единственное, что объединяет щедрость и расхлябанность, хле&осольствю и удаль, свинство и задушевность — обозначения

качеств, которые (в отличие, напр от слова аккуратность) ъ языке легко сочетаются с эпитетом рус­ский [Плунгян, Рахилина 1995: ЗФО— 351]. <«Широк человек, я бы сузил», — говорил Митя Карамазов как раз то поводу соединения в «русском характере», казалось бы, несоединимых качеств. При этом каждое из качеств доходит до своего логического предела, как в стихотворении Алексея Толстого: Коль любить, так без рассудку, Коль грозить, так не на шутжу,

Коль ругнуть, так сгоряча, Коль рубнуть, так уж сплеча! Коли спорить, так уж смело, Коль карать, так уж за дело, Коль простить, так всей душой, Коли пир, так пир горой! Отметим, кстати, что последние две строки говорят не только о таге к крайностям {широте во втором понимании), но и собственно о широте характера: здесь и готовность понять и простить (Коль простить, так всей душой),

и хлебосольство и размах (Коли пир, так пир горой!). Наконец, о «широте русской души» иногда говорят и в связи с , / вопросом о возможном влияташгишироких русских пространств» / на русский «национальный характер». Роль «русских пространств» в формировании «русского видения мира» отмечали многие авто­ры. Известно высказывание Чаадаева: «Мы лишь геологический продукт обширных пространств».

У II. А. Бердяева есть эссе, ко­торое так и озаглавлено — «О власти пространств над русской душой». «Широк русский человек, широк как русская земля, как русские поля, — пишет Бердяев и продолжает: — В русском чело­веке -нет узости европейского человека, концентрирующего свою энергию на небольшом пространстве души, нет этой расчетливо­сти, экономии пространства и времени, интенсивности культуры. Власть шири над русской душой порождает целый ряд русских качеств и русских недостатков».

В этом отрывке из Бердяева за­метен отзвук известного высказывания Свидригайлова из «Пре­ступления и наказания»: «Русские люди вообще широкие люди, Ав­дотья Романовна, широкие, как их земля, и чрезвычайно склонны к фантастическому, к беспорядочному». О «власти пространств над русской душой» говорили и многие другие, напр.: «В Европе есть только одна страна, где можно понять по-настоящему, что та­кое пространство, — это

Россия» (Гайто Газданов). «Первый факт русской истории — это русская равнина и ее безудержный разлив ( ) отсюда непереводимость самого слова простор, окрашенного чувством мало понятным иностранцу » — писал Владимир Вей-дле, известный русский литературный критик и искусствовед. Це­лый ряд высказываний такого рода собран в хрестоматии Д. Н. и А. Н. Замятиных «Хрестоматия по географии России.

Образ стра­ны: пространства России» [Хрестоматия 1994]. Все названные выше факторы сплелись воедино и определяют причудливую «географию русской души» (выражение Н. А. Бер­дяева). Механизм влияния «широких русских пространств» на ши­роту «национального характера» раскрывает Валерий Подорога: 54 Часть 11. Пространство и время А. Д. Шмелев. Широта русской души 55 «Так, широта плоских равнин, низин и возвышенностей обрета­ет устойчивый

психомоторный эквивалент, аффект широты, и в нем как уже моральной форме располагаются определения рус­ского характера: открытость, доброта, самопожертвование^. удаль, _склонность : к кдаинрстям и т д.». И не удивительно, что эта «ши­рота русской души» интересным образом отражается в русском ГА лексического соста- ва. Русские слова и выражения, так или иначе связанные с широ-~Тпои~ русского «национального характера», оказываются особенно трудными для перевода на иностранные

языки. Многие из слов, ярко отражающих специфику «русской мен-тальиости» и соответствующих уникальным русским понятиям, — такие как тоска или удаль, — как бы несут на себе печать «русских пространств». Недаром переход от «сердечной тоски» к «разгулью удалому» — это постоянная тема русского фольклора и русской ли­тературы, и не случайно во всем этом «что-то слышится родное». Часто, желая сплеснуть тоску с души, человек как бы думает: «Пропади все пропадом», — и это воспринимается

как специфи­чески «русское» поведение", ср.: Истинно по-русски пренебрег Па­вел Николаевич и недавними страхами, и запретами, и зароками, и только хотелось ему тоску с души сплеснуть да чувствовать теплоту («Раковый корпус»). Именно «в метаниях от буйности к тоске» находит «безумствующее на русском языке» «сознание свихнувшейся эпохи» и поэт Игорь Губерман. Склонность русских к тоске и удали неоднократно отмечалась иностранными

наблюдателями и стала общим местом, хотя сами эти слова едва ли можно адекватно перевести на какой-либо ино­странный язык. Характерно замечание, сделанное в статье «Что русскому здорово, то немцу — смерть» (1ностранец. 1996. N° 17): «По отношению к русским все европейцы сконструировали доста­точно двойственную мифологию, состоящую, с одной стороны, из историй о русских князьях, борзых, икре-водке, русской рулетке, неизмеримо широкой русской душе, меланхолии и А. Ш.]; с другой же

_вогЈвыдедено мною. — . .; с другой же — из ГУЛАГа, жуткого мороза, лени, полной безответственности, рабства и воровства». Выражение меланхолия и безудержная отвага, конечно же, заме­няет знакомые нам тоску мщдшп^автор сознательно «сохраняет» эти понятия, передавая тем самым их чуждость иностранцам и непереводимость на иностранные_языки.у На непереводимость русского слова тоска и национальную специфичность обозначаемого им душевного состояния обраща­ли внимание многие иностранцы, изучавшие русский язык (ср

напр замечания Р М. Рильке об отличии тоски от состояния, обо­значаемого немецким Sehnsucht4). Трудно даже объяснить челове­ку, незнакомому с тоскою, что это такое. Словарные определения («тяжелое, гнетущее чувство, душевная тревога», «гнетущая, томи­тельная скука», «скука, уныние», «душевная тревога, соединенная с грустью; уныние») описывают душевные состояния, родственные тоске, но не тождественные ей. Пожалуй лучше всего для описа­ния тоски подходят развернутые описания

в духе Вежбицкой (ср. [Wierzbicka А. 1992а: 169—174]): тоска — это то, что испытывает человек, который чего-то хочет, но не знает точно, чего именно, и знает только, что это недостижимо. А когда объект тоски может быть установлен, это обычно что-то утерянное и сохранившееся лишь в смутных воспоминаниях: ср. тоска по родине, тоска по ушедшим годам молодости. В каком-то смысле всякая тоска могла бы быть метафорически представлена как тоска по небесному оте­честву,

по утерянному раю. Но, по-видимому, чувству тоски спо­собствуют бескрайние русские пространства; именно при мысли об этих пространствах часто возникает тоска, и это нашло отра­жение в русской поэзии (тоска бесконечных равнин у Есенина или в стихотворении Леонарда Максимова: Что мне делать, насквозь горожанину, с этой тоской пространства?). На связь тоски с «русскими просторами» указывали многие авторы.

Почему слышится и раздается немолчно в ушах твоя то­скливая, несущаяся по всей длине и ширине твоей, от моря до моря, песня? — спрашивал Гоголь, обращаясь к Руси из своего 4 В письме га- 28 июля 1901 г адресованном А. Н. Бенуа и написанном по-немецки, Рильке, ощутив необходимость выразить смысл, содержащийся в русском тоска, перешел на русский язык, хотя владел им не в совершенстве (отсюда некоторые грамматические ошибки),

и писал: «Я это не могу сказать по-немецки ( ) как трудно дм меня, что я должен писать на том языке, в котором нет имени того чувства, который самое главное чувство моей жизни; тоска. Что это Sehnsucht? Нам надо глядеть в словарь, как переводить: „тоска". Там разные слова можем найти, как напр.: „боязнь", „сердечная боль", все вплоть до „скуки". Но Вы будете соглашаться, если скажу, что, по-моему, ни одно из десять слов не дает смысл именно „тоски"

. И ведь, это потому, что немец вовсе не тоскует, и его Sehnsucht вовсе не то, а совеем другое сентиментальное состояние души, из которого никогда не выйдет ничего хорошего. Но из тоски народились величайшие художники, богатыри и чудотворцы русской земли». 56 Часть П. Пространство и «прекрасного далека», именно эта «тоскливая» и одновременно «несущаяся по всей длине и ширине» песня была для него как бы символом

России. Нередко чувство тоски обостряется во время длительного путешествия по необозримым просторам России (ср. понятие дорожной тоски); как сказано в уже цитированном сти­хотворении Максимова, каждый поезд дальнего следования будит тоску просторов. Другое характерное русское слово — это удаль. Это слово назы­вает качество, чем-то родственное таким качествам, как смелость, храбрость, мужество, доблесть, отвага, но все же совсем иное.

Это хорошо почувствовал Фазиль Искандер, который писая: Удаль. В этом слове ясно слышится — даль. Удаль — это та­кая отвага, которая требует для своего проявления пространства, дали. В слове «мужество» — суровая необходимость, взвешенность наших действий, точнее, даже противодействий. Мужество от ума, от мужчинства. Мужчина, обдумав и осознав, что и тех или иных обстоятельствах жизни, защищая справедливость, необхо­димо

проявить высокую стойкость, проявляет эту высокую стой­кость, мужество. Мужество ограничено целью, цель еродиктова-/ на совестью. / I Удаль, безусловно, предполагает риск собственной жизнью, ' I храбрость. ^ Но, вглядевшись в понятие «удаль», мы чувствуем, что это неполноценная храбрость. В ней есть самонакачка, опьянение. Если бы устраивались соревнования по мужеству, то удаль на эти соревнования

нельзя было бы допускать, ибо удаль пришла I бы, хватив допинга. ; Удаль требует пространства, воздух пространства накачивает | искусственной смелостью, пьянит. Опьяненному жизнь — копей-| ка. Удаль — это паника, бегущая вперед. Удаль рубит налево и ! направо. Удаль — возможность рубить, все время удаляясь от t места, где лежат порубленные тобой, чтобы не задумываться: а | правильно ли я рубил?

I А все-таки красивое слово: удаль! Утоляет тоску по безмыс- лию. Действительно, человека, который не проявил достаточной уда­ли, мы не назовем трусом — скорее скажем, что это расчетливый человек. Человек, который смело смотрит в лицо опасности или мужественно переносит страдания, не проявляет этим никакой удали. Говоря о солдатах, которые доблестно или отважно встре­тили смерть, вступив в бой с превосходящими силами противника,

57 А. Д. Шмелев. Широта русской души употребить слово удаль тоже будет неуместно. Вообще это сло­во не употребляется, когда речь идет об исполнении долга. Оно оказывается уместным, когда речь идет о ком-то, кто действует вопреки всякому расчету, «очертя голову» и тем самым соверша­ет поступки, которые были бы не по плечу другому. Удаль всегда предполагает удачу — здесь проявляется связь с глаголом удаться, к которому восходят оба

этих существительных. Пытаясь объяснить или понять, что такое удаль, мы неизбежно сталкиваемся с некоторым парадоксом. Все попытки рациональ­ного объяснения удали заставляют признать, что в ней нет ничего особенно хорошего; во всяком случае, она не является таким пре­восходным качеством, как мужество, смелость, храбрость, от­вага, доблесть. Именно это демонстрирует и приведенное выше рассуждение Ф. Искандера. В то jce время_слово. удаль в русском ^QlwmKJLJS^w^uw^mTejibj^g^^Q^^^u.

Типичное соче­тание с этим словом — удаль молодецкая. Конечно, П. Вайль и А, Генис иронизируют, когда пишут об «идеальной гоголевской Руси» как о грядущем царстве правды, добра и удали, но сама возможность появления удали в этом ряду показательна. По-видимому, существенный смысловой компонент слова удаль соответствует идее любования (впрочем, иногда речь скорее может идти о самолюбовании того, чьи поступки отличаются удалью).

Говоря об удали, мы любуемся тем, какие удалые действия мо­жет совершить человек, и уже это сообщает слову положительную окраску. .Кроме того, для удали важна идея у. Попробуйте объяснить. зачем надо проявлять удаль. Так, ни для чего, простд -ради .самой_ удали. Как курьер из детского рассказа С. Алексеева «Сторонись!», который любил, дидую еду как-то мчась на санях, сшиб в снег самого

Суворова, а через три дня, вручая Суворову бумаги из Пе­тербурга, получил от него в награду перстень: — За что, ваше сиятельство — поразился курьер. Стоит офицер, ничего понять не может, а Суворов опять: — Бери, бери. Получай! За удаль. За русскую душу. За моло­дечество. Пожалуй, самое типичное проявление удачи — это и есть бы страя езда, которую как

известно, любит всякий русский. Образ мчащейся "и «нёобгонимой» «птицы-тройки», косясь на которую, «постораниваются и дают ей дорогу» другие народы и государства 58 Часть II Пространство и время А. Д. Шмелев. Широта русской души 59 дает хорошее представление о том, что такое удаль и каково ассо­циативное поле этого слова в русском языке. По-видимому, само слово (и понятие) удаль могло родиться только у бойкого народа — и при этом у народа,

привыкшего к широким пространствам. На то, что удаль возникла под влиянием широких пространств, со всей определенностью указывает Николай Федоров, говоря о географи­ческом положении России: «простор ( ) не мог развить упорства во внутренней борьбе, но развивал удаль, могущую иметь и иное приложение, а не одну борьбу с кочевниками». Связь понятия удали с представлением о широких простран­ствах хорошо иллюстрирует и цитированный выше

отрывок из Ф. Искандера. Он же дает понять, каким образом удалые действия, совершаемые «от тоски», могут эту тоску хотя бы частично уто­лить. И с понятием удали связаны другие типично русские понятия и соответствующие им трудно переводимые слова, отражающие «широту русской души»: размах, разгул, а можег быть, даже за­гул и кураж:. Последнее слово интересно тем, что, будучи прямым заимствованием из французского языка, оно коренным образом из­менило свое значение. Если во французском языке courage значит просто смелость,

то в русском оно как бы втянулось в поле рус­ского «загула» и стало характеризовать некоторое развязное состо­яние, когда у человека нет никаких «внутренних 'тормозов» (самое характерное сочетание с этим словом — пьяный кураж). По замечанию С. А. Старостина (в передаче корреспондента «Комсомольской правды»), наряду с тоскою к удалью, к труднопе­реводимым русским словам, для которых отсутствуют эквиваленты в других языках, относятся слова хохотать и хохот.

Слова «сме­яться», «смех» есть в большинстве языков, а «хохота» нет. Едва ли в этом можно видеть влияние «широких пространств», но вот при­страстие к крайностям, к крайним проявлениям имеет место — «ко­ли смех, так не просто смех, а хохот». При этом важно, что хохот и хохотать являются общеупотребительными русскими словами, обозначающими «здоровый смех», который не вызывает у говоря­щего неодобрения.

Этим хохотать отличается от гоготать, а так­же от таких слов, как, напр английское guffaw 'гоготать, ржать которое иногда приводится в русско-английских словарях в каче­стве эквивалента слова хохот. В отличие от русских слов хохот и хохотать, глагол guffaw не является общеупотребительным сло­вом и при этом включает оценочный компонент, указывающий на неодобрение такой «крайности», как несдержанный громкий смех. Свойственное русскому языку представление о взаимоотноше­ниях человека и общества, о месте

человека в мире в целом, и в частности в социальной сфере, нашло отражение в синоними­ческой паре свобода—воля. Эти слова часто воспринимаются как близкие синонимы. На самом деле, между ними имеются глубокие концептуальные различия. Если слово свобода в общем соответ­ствует по смыслу своим западноевропейским аналогам, то в слове воля выражено специфически русское понятие. С исторической точки зрения, слово воля следовало бы сопоставлять

не с его си­нонимом свобода, а со словом мир (ср. сопоставление мира и воли в историческом аспекте в [Топоров 1989]). В современном русском языке слово мир соответствует целому ряду значений ('отсутствие войны 'вселенная 'сельская общи­на* и т.д.). Однако все указанное многообразие значений исто­рически можно рассматривать как модификацию некоего исход­ного значения, которое мы могли бы истолковать как 'гармония; обустройство; порядок' {ср. устное замечание

Т. В. Топоровой об объединении значений 'мирная жизнь1 и 'вселенная' в ряде гер­манских языков)5. Вселенная может рассматриваться как «миро­порядок», противопоставленный хаосу (отсюда же греческое кос­мос). Отсутствие войны также связано с гармонией во взаимоот­ношениях между народами. Образцом гармонии и порядка, как они представлены в русском языке, или «лада», если пользоваться еловом, ставшим популярным после публикации известной кни­га

Василия Белова, могла считаться сельская община, которая так и называлась — мир. Общинная жизнь строго регламентирована («налажена»), и любое отклонение от принятого распорядка вос­принимается болезненно, как «непорядок». Покинуть этот регла­ментированный распорядок и значит «вырваться на волю». Замечание. То, что воля противопоставляется некоторо­му принятому распорядку, воспринимаемому как норма, создало базу для семантического развития этого слова в советское время.

5 Ср. также наблюдение Ю. С. Степанова: « соединение двух рядов пред­ставлений — „Вселенная, внешний мир" и „Согласие между людьми, мирная жизнь" — в одном исходном концепте постоянно встречается в культуре 'Мир' в древнейших культурах индоевропейцев - это то место, где живут люди „моего племени", „моего рода", „мы", место, хорошо обжитое, хорошо устроенное, где господствует „порядок", „согласие между людьми", „зашит*; оно отделяется от того, что вне его, от других мест, вообще

— от другого пространства где наши законы не признаются и где, может быть, законов нет вообще, где нам страшно» [Степанов 1997:95]. 60 Часть II. Пространство и время А, Д. Шмелев. Широта русской души 61 В речи советских заключенных слово воля обозначало весь мир за пределами системы лагерей, и в таком употреблении отразилось представление о воле как о внешнем, постороннем мире. Харак­терно, что слово воля (и его производные вольный, вольняшка) в таком значении могло употребляться

только самими заключен­ными, а также говорящими, как бы становящимися на их «точку зрения» (так, в «Раковом корпусе» Лев Леонидович, сообщивший Костоглотову, что побывал «там, где вечно пляшут и поют», на вопрос последнего: «И по какой же статье?» — отвечает: «Я — не по статье. Я — вольный был»). Воля издавна ассоциировалась с бескрайними степными про­сторами, «где гуляем лишь ветер да я». На связь понятия во­ли с «русскими просторами» указывает

Д. С. Лихачев: «Широкое пространство всегда владело сердцем русским. Оно выливалось в понятия и представления, которых нет в других языках. Чем, на­пример, отличается воля от свободы Тем, что воля вольная — это свобода, соединенная с простором, ничем не огражденным про­странством» («Заметки о русском»). Процитируем также Г. Д. Га-чева, который писал в работе «Национальные образы мира»: «Ши­рокая душа,

русский размах — это все идеи из стихии воздуха-ветра Человек стремится „Туда, где гуляют лишь ветер да я", -не случайно это братское спаривание. Недаром и для ветра, и для русского человека одно действие присуще и любимо: „гулять на воле" — разгуляться, загулять, загул, отгул, разгул. И недаром Го­голь, о душе русского человека говоря: „Его ли душе, стремящей­ся закружиться, разгуляться",

— упоминает действия, которые в равной мере делаются и ветром». Воля оказывается сопряжена с простором, а тем самым — с тоскою и удалью, и не случайно при описании психологического состояния персонажей художествен­ных произведений воля, простор, тоска часто появляются вместе, как в повести А. И, Свирского «Рыжик»: Санька своими рассказами о том, как он с Полфунтом «гулял на просторе», как они ночевали в лесах и как делали все, что им хотелось, разбудил

в душе Спирьки чувство любви к свободе, к безневольному житью, и он мучительно затосковав6. 0 Примечательно, что в этом отрывке используется слово свобода. Здесь сле­дует иметь в виду, что. будучи из двух синонимов значительно более употреби­тельным, оно (в тех случаях когда используется вне противопоставления свобода vs. воля) часто сближается с волей, так что рассматриваемое противопоставление оказывается размытым.

Так, скажем, В. Вейдле, когда писал о «русском, столь По сравнению с такой волей, свобода в собственном смысле слова оказывается чем-то ограниченным, она не может быть в той асе степени желанна для «русской души». Характерно рассужде­ние П. Вайля и А. Гениса о героине драмы Островского «Гроза»: «Катерине нужен не сад, не деньги, а нечто неуловимое, необъяс­нимое — может быть,

воля. Не свобода от мужа и свекрови, а воля вообще — мировое пространство». В отличие от воли, свобода предполагает как раз порядок, но по­рядок, не столь жестко регламентированный. Если мир концептуа-яизуется как жесткая упорядоченность сельской общинной жизни, то свобода ассоциируется скорее с жизнью в городе. Недаром на­звание городского поселения слобода этимологически, тождествен­но слову свобода. Если сопоставление свободы и мира предполага­ет акцент на том, что свобода означает отсутствие

жесткой регла­ментации, то при сопоставлении свободы и воли мы делаем акцент на том, что свобода связана с нормой, законностью, правопоряд­ком («Что есть свобода гражданская? Совершенная подчиненность одному закону, или совершенная возможность делать все, чего не запрещает закон», — писал В. А. Жуковский). Свобода означает мое право делать то, что мне представляется желательным, но это мое право ограничивается правами других людей; а воля вообще никак не связана с понятием права.

Характерны в этой связи замечания Д. Орешкина, который пи­сал в статье «География духа и пространство России», опублико­ванной в журнале «Континент»: В свое время спичрайтеры подвели президента Рейгана, кото­рый, развенчивая «империю зла», между делом обмолвился, что в скудном русском языке нет даже слова «свобода». На самом деле есть, и даже два: свобода и воля. Но между ними лежит все та же призрачная грань, которую способно уловить только рус­ское ухо.

Свобода (слобода) — от самоуправляемых ремесленных поселений в пригородах, где не было крепостной зависимости. Свобода означает свод цеховых правил и признание того, что твой сосед имеет не меньше прав, чем ты. «Моя свобода разма­хивать руками кончается в пяти сантиметрах от вашего носа», — сформулировал один из западных парламентариев. Очень евро­пейский взгляд. Русская «слобода» допускает несколько более вольное обращение с чужим носом.

Но все равно главное в том, отличном от западного понимании свободы, не как права строить свое и утвер­ждать себя, а как права уйти, ничего не утверждая и ничего не строя», скорее всего, имел в виду в первую очередь волю.