Отражение русского национального характера в языке

Содержание

Введение

В связи с глобализацией экономических, политических, культурных связей под угрозу ставится существование индивидуально-национального в человеке. Осмысление исторического опыта ушедшего столетия, анализ причин этнических конфликтов, переоценка внешнеполитических реалий современного мира возродили интерес к проблеме национального характера, которая волнует сегодня как зарубежных, так и отечественных исследователей, опирающихся в дискуссиях по этому поводу на философское наследие прошлого.

С одной стороны, индивид, будучи членом группы (нации, «мы»), неотделим от нее, с другой стороны, группа (нация, «мы») возможна при ее внутреннем присутствии в «Я». С изменением социально-политических условий могут меняться отдельные структурные элементы национального характера, но константа социального бытия, заложенная в фундаменте национальной самобытности, остается неизменной.

В современных условиях происходит сложный процесс изменения социально-культурных моделей, и самоидентификация личности происходит в значительно более сложных условиях. Если ранее относительно устойчивая национальная культура являлась основой для формирования мировоззренческих установок и норм, то современная социальная ситуация предлагает индивиду самостоятельный выбор ориентиров.

О взаимосвязи русского национального характера и российской государственности большое количество глубоких идей было внесено М. А. Бакуниным, Н. А. Бердяевым, С. М. Соловьевым, П.Я. Чаадаевым и другими. Для выяснения социально-психологических особенностей национального характера наиболее интересны работы по этнической психологии А. Н. Леонтьева, Л. Н. Гумилева.

B отечественной научной литературе крупные монографические исследования национального характера русского народа появились к середине сороковых годов в работах Д. С. Лихачева, П.И. Кушнера, где обосновывалась консолидирующая; роль национального характера в исторической памяти народов.

Начиная с середины семидесятых годов, появилось значительное число исследований, посвященных проблеме национального характера (Ю.В. Бромлей, К.О. Касьянова, В .И. Козлов, Н.Н. Чебоксаров и др.).

Цель нашей работы – выявить факты реализации национального характера в языке.

Достижение этой цели предполагает решение ряда задач:

1) Дать определение ««этническая ментальность», «менталитет», «национальный характер»;

2) Выявить источники информации о национальном характере,

3) Определить роль лексики и грамматики в формировании национального характера,

4) Найти способы отражения национального характера в лексике русского языка.

Глава 1. Язык и ментальность

1.1 Понятия «этническая ментальность», «менталитет», «национальный характер»

Для рассмотрения проблем формирования русского национального характера в языке необходимо, прежде всего, определиться с понятиями «этническая ментальность», «менталитет», «национальный характер».

Согласно определению Л. Н. Гумилева [6], ментальность – это «особенности психического склада и мировоззрения людей, входящих в ту или иную этническую целостность. Ментальность предстает перед нами в виде иерархии идей, воззрений, представлений о мире, оценок, вкусов, культурных канонов, способов выражения мысли, являясь существеннейшей частью этнической
традиции»
[6, 493].

М. В. Воробьева, рассматривая содержание понятия «менталитета», говорит о трудностях его разделения с понятием «ментальность».

Некоторые современные ученые, занимающиеся ментальными феноменами, отделяют понятие «ментальности» от понятия «менталитет». Так, Л. Н. Пушкарев причисляет менталитет к общим социокультурным категориям, а ментальность, в его понимании, более конкретна, относится к различным социальным стратам и историческим периодам [цит. по: 4, 6]. Д. В. Полежаев предложил соотнести ментальность и менталитет в виде части и целого, предположив, что ментальность есть глубинный уровень индивидуального сознания, устойчивая система жизненных установок отдельной личности, отражающая неповторимое, многообразное, динамичное в духовном мире и деятельности человека, а в менталитете видя систему внутренних, социально-психологических установок общества [цит. по: 4, 6]. П. К. Дашковский тоже разделяет понятия менталитета и ментальности, понимая под менталитетом «особый культурно-исторический феномен, отражающий индивидуально (социально)-психологическую специфику и духовное состояние субъекта (личность, социальная группа, этнос и т. д.) социально-исторического бытия», а под ментальностью — «универсальные базовые конструкты духовной жизни общества, формирующиеся в социокультурном пространстве в конкретные исторические периоды» [цит. по 4, 6].

М. В. Воробьева [6] дает следующую классификацию определения менталитета, проанализировав труды отечественных и зарубежных исследователей.

1. Описательные определения, которые в основном сосредоточены на перечислении компонентов менталитета:

● «ментальность, менталитет — глубинный уровень коллективного и индивидуального сознания, включающий и бессознательное. Ментальность — совокупность установок и предрасположенностей индивида или социальной группы действовать, мыслить, чувствовать и воспринимать мир определенным образом» (В. П. Визгин) [Современная западная философия, 1998];

● менталитет — «совокупность умственных привычек, верований, психических установок, характерных для какой-либо общности людей или группы, состояние ума», «совокупность манер поведения, мышления, суждения о чем-либо, моральные установки, склад мышления» [цит. по: Пушкарев, 1995, 160].

2.Психологические определения, где термин «менталитет» относится к психологическим категориям. При этом авторы подобных дефиниций определяют менталитет через такие понятия, как мышление, эмоции, потребности, архетипы, когнитивные эталоны, смыслы, мотивы, убеждения, идеалы, склонности, стереотипы и т. д.:

● ментальности — «не сформулированные четко и не вполне осознаваемые (или вовсе не сознаваемые) манеры мыслить, подчас лишенные логики умственные образы, которые присущи данной эпохе или определенной социальной группе. Эти способы ориентаций в социальном и природном мире представляют собой автоматизмы мысли» [Гуревич, 2005а, 535];

● ментальность — «характерная для конкретной культуры (субкультуры) специфика психической жизни представляющих данную культуру (субкультуру) людей, детерминированная экономическими и политическими условиями жизни в историческом аспекте» (И. Г. Дубов).

2.Нормативные определения. В них главный акцент ставится на регулятивной функции менталитета, формировании им социокультурных норм, позволяющих индивиду ориентироваться в окружающем мире:

● «ментальность есть система образов и представлений социальных групп, все элементы которой тесно взаимосвязаны и сопряжены друг с другом и функция которых — быть регулятором их поведения в мире... Менталитет <…> определяет и опыт, и поведение индивида и социальных групп» (А. П. Огурцов);

● «менталитет — устойчивый способ специфического мировосприятия, характерный для больших групп людей (этносов, наций или социальных слоев), обусловливающий специфику способов их реагирования на феномены окружающей действительности» (В. М. Адрианов) [Современный философский словарь, 1998].

3.Структурные определения. Авторы определений такого класса уделяют повышенное внимание структуре менталитета, подчеркивают признаки системности и организации:

● менталитет — «это система (именно система) в движении, являющаяся, таким образом, объектом истории, но при этом все ее элементы тесно связаны между собой; это система образов, представлений, которые в разных группах или стратах, составляющих общественную формацию, сочетаются по-разному, но всегда лежат в основе человеческих представлений о мире и о своем месте в этом мире и, следовательно, определяют поступки и поведение людей» [Дюби, 1991, 52];

● ментальности — «действующие системы, зачастую противоречивые, но всегда структурированные, которые выступают как один из факторов, определяющих внутри сообществ действия, ощущения и мышление людей» (Граус Ф.).

4.Генетические определения, вскрывающие происхождение феномена менталитета, перечисляющие факторы, воздействующие на процесс зарождения и эволюции ментальности:

● «менталитет — это родовая память. Она основывается на синтезе природной и социальной программ наследования» (В.П. Бех);

● менталитет — «этический и познавательный код, мышление и чувствование» (Э. Шулин).

5.Исторические определения, в которых ментальность является в виде «исторической памяти», «осадка истории», где акцентируется влияние исторической эпохи на сознание и бессознательное индивидов:

● ментальность — это «выражение на уровне культуры народа исторических судеб страны, как некое единство характера исторических задач и способов их решения, закрепившихся в народном сознании, в культурных стереотипах. Ментальность — это своеобразная память народа о прошлом, психологическая детерминанта поведения миллионов людей, верных своему исторически сложившемуся “коду” в любых обстоятельствах, не исключая катастрофические» (И. К. Пантин);

● «историческая ментальность — это сочетание (Ensemble) способов и содержания мышления и восприятия, которое является определяющим для данного коллектива в данное время. Ментальность выражается в действиях» (П. Динцельбахер).

Таким образом, наличие множества разнообразных определений показывает многогранность понятия, его смысловое богатство. И вместе с тем позволяет зафиксировать присутствие парадоксальной ситуации: большое количество определений с разными смысловыми оттенками позволяет применять данный термин в исследованиях широкого спектра социокультурных реалий.

Что касается понятия о национальном характере, то тут представляются интересными исследования Н. Бердяева [1]. Н. Бердяев полагал, что «...человек входит в человечество через национальную индивидуальность, как национальный человек, а не отвлеченный человек, как русский, француз, немец или англичанин. Человек не может перескочить через целую ступень бытия, от этого обеднел бы и опустел бы. Национальный человек - больше, а не меньше, чем просто человек, в нем есть родовые черты человека вообще и еще есть черты индивидуально-национальные» [1, 18]. Отдельная нация, входит в состав человечества в качестве необходимой в этом целом составной части, без которой оно было бы неполно и в каком-то смысле ущербно. Каждая национальность, по мысли Бердяева, «есть та сложная иерархическая ступень, в которой наиболее сосредоточена острота исторической судьбы. В ней природная действительность переходит в действительность историческую» [1].

Субъективированной формой проявления национально специфического является национальное самосознание, которое в» самом общем виде можно определить как чувство принадлежности к определенной социально-этнической общности, выражающееся в отнесении себя как данной национальной группе. Национальное самосознание отличается от этнического самосознания, ибо первое включает в себя не только эмоциональный компонент (сопереживание своего единства с другими членами этнической группы), но и рациональное осознание принадлежности к определенной нации, представление о ее свойствах как единого целого с общим историческим прошлым, «привязанным» к определенной территории, осознанное отношение к духовным ценностям своего народа и ориентация на них [6].

Объективированной формой проявления национально специфического является национальный характер, который выступает как внешнее, проявляющееся в особенностях ментальности и социальном поведении, отличие одной национальной группы от другой:
В основе как национального самосознания, так и национального характера лежит социально-психологический механизм самоидентификации.

В известной мере понятийная неопределенность «национального характера», как полагает И. Кон, обусловлена самой многозначностью категории «характер». Понятие «характер» переводится с греческого как
отличительная черта, признак, особенность. В одних источниках характер определяется как «совокупность устойчивых индивидуальных особенностей личности, складывающаяся и проявляющаяся в деятельности и общении, обусловливая типичные для нее способы поведения» [11]. В других случаях он получает трактовку как склад личности, образуемый индивидуального своеобразными и типологическими чертами, проявляющийся в особенностях поведения, а также в особенностях отношения (установок) к окружающей социальной действительности.

Н. А. Ерофеев говорит об этническом представлении
как «словесном портрете или образе чужого народа», С. М. Арутюнян - о психологи­ческом складе нации,
представляющем собой «своеобразную совокуп­ность разнопорядковых явлений духовной жизни народа». Однако наиболее распространенным термином остается национальный харак­
тер [17].

Ниже даны некоторые определения понятия «национальный харак­тер», приводимые Н. А. Ерофеевым:

«По мнению Д. Б. Парыгина, не вызывает сомнения факт существо­вания психологических особенностей у различных социальных групп, слоев и классов общества, а также наций и народов» [цит. по 17, 140]. Из аналогичного взгляда исходит и Н. Джандильдин, который определяет национальный характер как „совокупность специфических психологических черт, став­ших в большей или меньшей степени свойственными той или иной со­циально-этнической общности в конкретных экономических, культур­ных и природных условиях ее развития» [цит. по 17, 140]. С. М. Арутюнян, который так­же признает существование национального характера, или „психоло­гического склада нации», определяет его как „своеобразный нацио­нальный колорит чувств и эмоций, образа мыслей и действий, устойчи­вые и национальные черты привычек и традиций, формирующихся под влиянием условий материальной жизни, особенностей исторического развития данной нации и проявляющихся в специфике ее националь­ной культуры».

Довольно распространенным является мнение о национальном ха­рактере, согласно которому это не совокупность специфических, свое­образных, присущих только данному народу черт, но своеобразный на­бор универсальных общечеловеческих черт.

С. Г. Терминасова [17] приводит рассуждения о национальном характере Н. А. Ерофеева в его интересном и глубоком исследовании об Англии и англичанах гла­зами русских: «Одна из наиболее сложных - а может быть, и самая сложная - проблема так называемого национального характера, который в каж­дом этническом образе занимает важнейшее место. На уровне бытового сознания существование у каждого народа на­ционального характера не вызывает сомнений, является как бы аксио­мой. Особенно часто эта мысль возникает во время пребывания в чу­жой этнической среде, даже самого краткого. Оно укрепляет убежде­ние в том, что люди этой общности во многих отношениях сильно отли­чаются от нашей: об этом свидетельствуют черты их жизни и быта, по­рой даже внешний облик людей, их поведение и пр. У наблюдателя не­вольно возникает вопрос: случайны ли эти особенности и отличия или они проистекают из одной общей и глубокой причины и коренятся в особой природе данного народа, его особом национальном характере? Может быть, поняв этот характер, мы без труда поймем все особенности данного народа? Национальный характер оказывается как бы ключом к объяснению жизни народа и даже его истории».

Таким образом, разнообразие понятий «ментальность», «менталитет», «национальный характер» позволяют говорить о том, что проблема национального характера является актуальной и не до конца исследованной.

1.2 Источники сведений о национальном характере

Одним из важных вопросов, которыми задаются специалисты, занимающиеся лингвокультурологией,- это вопрос об источниках сведений о национальном характере.

С. Г. Тер-Минасова в своей книге «Язык и межкультурная коммуникация» выделяет следующие источники. «Первое, что приходит на ум, когда речь заходит о национальном характере того или иного народа, это действительно набор стереотипов, ассоциирующихся с данным на­родом. О стереотипах написано много, пишется сейчас еще больше, так как эта тема стала модной, то есть попала в центр внимания и учёных, и широких общественных кругов» [17, 138].

Стереотип определяется как «схематический, стандартизированный образ или представление о социальном явлении или объекте, обычно эмоционально окрашенные и обладающие устойчивостью. Выражает привычное отношение человека к какому-либо явлению, сложившееся под влиянием социальных условий и предшествующего опыта» [17, 138]

Как отмечает С. Г. Тер-Минасова, слова стереотип, стереотипный имеют негативную окраску и в русском, и в английском языке, так как определяются через слово шаб­лонный, в свою очередь определяемое как «избитый, лишенный ориги­нальности и выразительности». Но при всем своем схематизме и обоб­щенности стереотипные представления о других народах и других куль­турах подготавливают к столкновению с чужой культурой, ослабляют удар, снижают культурный шок.

Наиболее популярным источником стереотипных представлений о национальных характерах являются так называемые международные анекдоты, то есть анекдоты, построенные на шаблонном сюжете: пред­ставители разных национальностей, попав в одну и ту же ситуацию, реагируют на нее по-разному, в соответствии с теми чертами их нацио­нального характера,, которые приписывают им на родине анекдота.

Так, в русских международных анекдотах англичане обычно подчеркнуто пунктуальны, немногословны, прагматичны, сдержанны, любят сигары, виски, конный спорт и т. п. Немцы практичны, дисциплиниро­ванны, организованны, помешаны на порядке и потому ограниченны. Французы - легкомысленные гуляки, эпикурейцы, думающие только о женщинах, вине и гастрономических удовольствиях. Американцы бога­тые, щедрые, самоуверенные, прагматичные, знамениты хорошими до­рогими машинами. Русские - бесшабашные рубахи-парни, неприхот­ливые, алкоголики, драчуны, открытые, неотесанные, любят водку и дра­ки. В русских международных анекдотах все они ведут себя соответ­ственно этим стереотипам.

Другим источником С. Г. Тер-Минасова [17] считает национальную классическую художественную литературу. Слово классическая в этом контексте неслучайно, потому что, как уже говорилось, литература, име­ющая этот ранг, прошла испытание временем: ее произведения заслу­жили признание, повлияли на умы и чувства представителей данного народа, данной культуры.

Наконец, третий источник, где можно и нужно искать «душу наро­да», отмечает С. Г. Тер-Мисанова,- это фольклор, устное народное творчество. У фольклора в этом смысле есть большое преимущество перед художественной литерату­рой, поскольку фольклорные произведения анонимны, за ними не сто­ит индивидуальный автор, их автор народ, это коллективное творче­ство.

Фольклор в плане раскрытия национального характера дает некоторое единообразие, потому что в центре эпических произведений народного творчества стоит герой: богатырь, могучий красавец, в современной терминологии - супермен, который защищает свой народ от всех зол: от драконов, чудовищ, сти­хийных бедствий и вражеских войск. Помимо сверхъестественных ка­честв и способностей, у него нередко имеется волшебный конь, вол­шебный меч или другой чудесный предмет. Он самый меткий стрелок из лука, как Робин Гуд, и обладает непревзойденной силой, как Илья Му­ромец. В таком герое воплощена вечная мечта народа о сильном и спра­ведливом защитнике, который накажет обидчиков.

Однако главный герой русских народных сказок уникален и не по­хож на героев-суперменов. В нем-то, видимо, и есть разгадка загадоч­ной русской души и ключ к национальному характеру.

Этот «герой» - Иван-дурак, или ласково - Иванушка-дурачок. Он полный антипод Герою. Он и не могуч, и не кра­савец, да еще и дурак. Неказистый, смешной, нелепый, униженный-при­ниженный, глупый, покорный жестоким и злым людям, но всегда пре­одолевающий все препятствия и беды, Иванушка-дурачок весь создан из противоречий. Он выглядит дураком, но оказывается самым умным в критические минуты; он ленивый и пассивный на вид. но в решающий момент действует быстро, смело и очень активно; он неотесанный и тонкий, беспечный и заботливый, хитрый и доверчивый. Он всех по­беждает в конце сказки терпением, добротой, смекалкой и отсутствием претензий. Его сила в том, что своей добротой и непрактичностью он производит на алчных окружающих впечатление слабого и глупого, и они, считая его дураком, не могут себе представить его умным, смелым, находчивым, каким он является на самом деле. И дети, слушающие на­родные сказки, в каждом новом поколении учатся не судить о людях по их внешнему виду и поведению.

Женскому русскому характеру в народном творчестве свойственны те же черты, что и мужскому: обычно внутренняя красота и таланты спря­таны глубоко и хитроумно, нужно видеть сердцем, а не глазами, чтобы из лягушки получить жену-красавицу, а из чудовища - мужа-цареви­ча.

Таким образом, в качестве источников, подтверждающих существование на­ционального характера, выделяются:

1. Международные анекдоты, полностью базирующиеся на стерео­типных представлениях о том или ином народе. Эти стереотипы не столько отражают некие наиболее существенные и типичные черты народа, сколько формируют их и в глазах других народов, и в собст­венных глазах.

2. Национальная классическая литература.

3. Фольклор, или устное народное творчество, как наиболее на­дежный источник сведений о националь­ном характере. Действительно, хотя в произведениях устного народного творчества стереотипны не только герои, персонажи, но и сюжеты, сам факт, что они представляют собой коллективное творчество наро­да.

4. Последним по порядку, но и самым надежным и научно приемлемым свидетельством суще­ствования национального характера является национальный язык. Язык и отражает, и формирует характер своего носителя, это самый объективный показатель народного характера.

1.3
Роль лексики и грамматики в формировании национального характера

Русский язык, как и любой другой естественный язык, отражает определенный способ восприятия мира. Владение языком предполагает владение концептуализацией мира, отраженной в этом языке. Совокупность представлений о мире, заключенных в значении разных слов и выражений русского языка, складывается в некую единую систему взглядов и предписаний, которая в той или иной степени разделяется всеми говорящими по-русски.

При этом существенно, что представления, формирующие картину мира, входят в значения слов в неявном виде. Пользуясь словами, содержащими неявные, «фоновые» смыслы, человек, сам того не замечая, принимает и заключенный в них взгляд на мир. Напротив того, смысловые компоненты, которые входят в значение слов и выражений в форме непосредственных утверждений и составляют их смысловое ядро, могут быть (и нередко бывают) осознанно оспорены носителями языка. Поэтому они не входят в языковую картину мира, общую для всех говорящих на данном языке.

Очевидно, что основную культурную нагрузку несет лексика: слова и словосочетания. Из них складывается языковая картина мира, опреде­ляющая восприятие мира носителями данного языка. Особенно наглядно и ярко этот аспект представлен устойчивыми выражениями, фразеоло­гизмами, идиомами, пословицами, поговорками - то есть тем слоем языка, в котором непосредственно сосредоточена народная мудрость или, вернее, результаты культурного опыта народа. Единицы этого слоя Н. Д. Бурвикова и В. Г. Костомаров в ряде статей предлагают назвать логоэпистемами. Логоэпистема - это знание, несомое языковой еди­ницей как таковой.

В специальном исследовании были изучены английские и русские идиоматические выражения, отражающие и формирующие те свой­ства, достоинства и недостатки человека, которые ценятся или осужда­ются в соответствующем обществе и соответствующей культуре.

Количество и качество идиом, отражающих положительную или от­рицательную оценку тех или иных человеческих качеств, можно счи­тать показателем этических норм, правил социальной жизни и поведе­ния в обществе, отношения нации через ее культуру и язык к миру, дру­гим народам и культурам.

Нет сомнения, что слова, словосочетания, фразеологические еди­ницы всех видов, то есть всё то, из чего складывается лексический со­став языка, играют основную роль в реализации функции языка как орудия культуры и средства формирования личности. Однако не следу­ет думать, что весь «культуроносный слой» языка заключен в лексике и фразеологии. В формировании личности носителя языка задействова­ны все языковые средства, обычно, повторим, не замечаемые и не осознаваемые человеком. Приведем наиболее очевидные и показательные примеры того, как грамматика влияет на формирование личности.

Хорошо известный грамматический факт: в русском языке, как и в большинстве европейских языков, в качестве обращения используют­ся два личных местоимения ты и вы, а в английском только одно – you. Казалось бы, чистая грамматика, значения эквивалентны, просто you- это и ты, и вы. Однако возможность выбора в русском языке, когда вы может употребляться и для единственного числа (обычно с большой буквы, что подчеркивает уважительность этой формы обра­щения), и для множественного, не может не влиять на отношения меж­ду людьми и на их характеры. Русское ты может оскорбить: «Вы мне не тыкайте!»

Еще один пример из другой области грамматики - морфологии. Известно, что в русском языке имеется очень большое количество уменьшительных и ласкательных суффиксов: -очк- (-ечк-), -оньк-(-еньк-), -ушк- (-юшк-), -ик- и многих других. Носитель английского язы­ка, практически не имеющего таких суффиксов (bird [птица] - birdie [птичка], girl [девочка] - girlie [девчушка] - это редкие исключения), не может даже отдаленно вообразить себе все то огромное суффик­сальное богатство русского языка, которое предоставляет его носите­лям возможность выразить столь же огромное богатство тончайших ню­ансов любящей души (поскольку эти суффиксы даже в сухих граммати­ческих учебниках называются уменьшительно-ласкательными).

Как известно, стереотипный образ России и русского человека на Западе- это медведь, могучий, но грубый и опасный зверь. Так вот родной язык этого зверя отражает его потребность в передаче оттен­ков хорошего отношения к миру, любви и ласки (язык - зеркало куль­туры) и формирует из него тонкую и любящую личность, предоставляя в его распоряжение большое разнообразие языковых средств для вы­ражения этого самого хорошего отношения к миру. Причем именно к миру, а не только к людям, потому что уменьшительно-ласкательные суффиксы с одинаковым энтузиазмом присоединяются русскими людь­ми и к одушевленным, и к неодушевленным предметам.

Разумеется, это создает большие трудности при переводе. Русское слово старушка в есенинском «Ты жива еще, моя старушка?» требует в переводе четырех английских слов: «Are you still alive, my dear little old woman?»

Действительно, по-русски можно сказать о людях: Машенька, Машут-ка, Машечка, Машуня, Машунечка и т. д.; девушка, девочка, девонька, девчушка, девчонка, девчоночка; о животных: кот, котик, коток, котиш­ка, котишечка, котишенька; телка, телушка, телочка, телушечка; со­бачка, собачушка, собаченька; а также о любом предмете неживого мира: домик, домишечка, домичек, домок, домушка; ложечка, вилочка, каст­рюлька, сковородочка и т. д. Всему этому богатству английский язык может противопоставить только слово little или dear little: little cat [букв, маленькая кошка], dear little dog [букв, милая маленькая собака], но до высот dear little fork/spoon/frying pan [букв, милая маленькая вилка/ ложка/сковорода] англоязычному человеку не подняться...

Употребление такого рода суффиксов показывает уважение, такт, хорошее отношение к окружающим. Часто они употребляются в речи, обращенной к детям. В магазине женщины, особенно пожилые, неред­ко говорят: дайте хлебушка, колбаски, молочка, маслица и т. п. Совре­менные коммерсанты немедленно взяли на вооружение эту «слабость» русского народа и продают масло под названием «Маслице» (лучше идет с таким ласковым родным названьицем), овсяное печенье в пачке с над­писью «Овсяночка» и т. п.

Чем хуже благосостояние народа во всех отношениях, тем заметнее рвение к прекрасному и просто красивому, будь то одежда, духи, мебель, все рав­но. Грубость жизни отразилась в языке не только богатым запасом бран­ных выражений, но, как это ни парадоксально, также любовью к ласка­тельно-уменьшительным словам, активным использова­нием языковых средств выражения подчеркнутой вежливости.

Тот факт, что в русском языке есть отсутствующая в английском язы­ке категория рода, наделяющая все существительные, а значит все пред­меты окружающего мира, свойствами мужскими, женскими или нейт­ральными, «средними», свидетельствует о более эмоциональном отно­шении к природе, к миру, об олицетворении этого мира. Как пере­дать на английском языке всю эмоциональную драму популярнейшей русской песни о рябине, которой нельзя никак «к дубу перебраться», если и рябина, и дуб по-английски не имеют рода, а вместо этого имеют артикль, и для англоязычного человека важно только, одна ли это из многих рябин (неопределенный артикль о) или та самая рябина, о ко­торой шла речь (определенный артикль)? Русскому уму и сердцу эти вопросы определенности - неопределенности не говорят ничего, рус­ский человек сострадает бедной женщине - рябине и мужчине -дубу, которые не могут соединиться.

Итак, уже на уровне грамматики язык свидетельствует о повышен­ной эмоциональности, сентиментальности, сердечности русской души, русского национального характера.

Уменьшительно-ласкательные суффиксы русского языка не только отражают повышенную способность русскоязычного человека к выра­жению любви и доброты, его эмоциональность и чувствительность, но и несомненно способствуют формированию этих качеств.

Наличие выбора между ты и вы также дает больше возможностей для передачи оттенков чувств и, следовательно, формирует более вы­сокую эмоциональность, чем у людей англоговорящих, не имеющих этой возможности выбора.

Восклицательный знак и грамматическая категория рода тоже опре­деляют более эмоциональное отношение и к людям, и к окружающему миру.

Таким образом, в формировании личности носителя языка участву­ют все средства языка, в том числе грамматические.

Глава 2. Русская национальная личность и ее отражение в языке

2.1 Основные черты русского национального характера

Общее в понимании «национального характера» в отечественной и зарубежной науке - рассмотрение его на уровне черт личности. Это важно для вычленения совокупности основных черт характера русского народа.

Раскрыть сущность черт характера народа - значит исследовать диалектику проявления общечеловеческого в национальном в конкретных социально- экономических и исторических условиях жизни данного народа, в его культуре и традициях. «Отнимите у современного человека медленно и трудно нажитой скарб обрядов, обычаев, всяких условностей, и он растеряется, утратит свое житейское умение, не будет знать, как обойтись с ближним, и будет принужден все начинать сызнова», - писал В. О. Ключевский [16, 433].

Точки зрения ученых о характерных чертах русского народа различны. Характер русского народа, по мнению отечественных мыслителей XIX-XX вв. Н. А. Бердяева, И. А. Ильина, В. С. Соловьева, В. В. Розанова, Н. О. Лосского и С. И. Гессена, выражается в таких чертах-качествах, как гражданственность, честность, милосердие, доброта, терпимость, способность к состраданию, сопереживанию, доброжелательность, потребность в общении, поиск смысла жизни, трудолюбие, знание народных обычаев.

Исследуя национальный характер русских, А. В. Селиверстов к числу причин, послуживших источником для выделения характерных черт русского народа, относит специфику природно-климатического фактора, геополитические факторы, православие. Относительная суровость природно-климатических условий сформировала в русском народе навыки и привычки к упорному, напряженному труду, неприятию тунеядства.

Необъятные пространства России порождали смирение русской души, ее жертвенность, одновременно охраняя и давая чувство безопасности. Смирение русского человека, по мнению Н. А. Бердяева, способствовало его самосохранению в необъятном пространстве [1, 53]. В душе русского народа есть такая же необъятность, безграничность и бесконечность, как в русской равнине. Непроходимые леса, безжизненные топи и болота России развивали в народе привычку к терпеливой борьбе с невзгодами и лишениями. По словам В. О. Ключевского, «нет народа, менее избалованного и притязательного, приученного меньше ждать от природы и более выносливого, чем русский народ» [16, 57].

Языковая картина мира формируется системой ключевых концептов (они да ют «ключ» для ее понимания) и связывающих их инвариантных ключевых идей, или сквозных мотивов, повторяющихся в значении многих слов и выражений. Ключевые для русской языковой картины мира концепты заключены в таких словах, как душа, судьба, тоска, счастье, разлука, справедливость. Все эти слова труднопереводимы: их переводные эквиваленты не просто приблизительны, они не включают важных именно для русского языка смысловых компонентов. К числу лингвоспецифичных относятся также любые слова, в значение которых входит какая-то важная именно для данного языка в целом идея, например: собираться, добираться куда-то, постараться что-то сделать; сложилось, довелось; обида, попрек; заодно
и др.

Каждый естественный язык отражает определенный способ восприятия и устройства мира, или «языковую картину мира. Совокупность представлений о мире, заключенных в значении разных слов и выражений данного языка, складывается в некую единую систему взглядов, или предписаний (таких как, например: хорошо, если другие люди знают, что человек чувствует), и навязывается в качестве обязательной всем носителям языка.

Почему говорящий на данном языке должен обязательно разделять эти взгляды? Потому что представления, формирующие картину мира, входят в значения слов в неявном виде; человек принимает их на веру, не задумываясь, и часто даже сам не замечая этого. Пользуясь словами, содержащими неявные смыслы, человек, сам того не замечая, принимает и заключенный в них взгляд на мир. Напротив, те смысловые компоненты, которые входят в значение слов и выражений в форме непосредственных утверждений, могут быть предметом спора между разными носителями языка и тем самым не входят в тот общий фонд представлений, который формирует языковую картину мира. Так, из русской пословицы Любовь зла, полюбишь и козла нельзя сделать никаких выводов о месте любви в русской языковой картине мира, а лишь о том, что козел предстает в ней как малосимпатичное существо.

Владение языком предполагает концептуализию мира. При этом конфигурации идей, заключенные в значении слов родного языка, воспринимаются говорящим как нечто само собой разумеющееся, и у него возникает иллюзия, что так вообще устроена жизнь. Но при сопоставлении разных языковых картин мира обнаруживаются значительные расхождения между ними, причем иногда весьма нетривиальные.

Так, для носителей русского языка кажется очевидным, что психическая жизнь человека подразделяется на интеллектуальную и эмоциональную, причем интеллектуальная жизнь связана с головой, а эмоциональная - с сердцем. Мы говорим, что у кого-то светлая голова или доброе сердце; запоминая что-либо, храним это в голове, а чувствуем сердцем; переволновавшись, хватаемся за сердце. Нам кажется, что иначе и быть не может, и мы с удивлением узнаем, что для носителей некоторых африканских языков вся психическая жизнь может концентрироваться в печени, они говорят о том, что у кого-то «умная печень» или «добрая печень», а когда волнуются, подсознательно чувствуют дискомфорт в печени. Разумеется, это связано не с особенностями их анатомии, а с языковой картиной мира, к которой они привыкли.

Наиболее важные для данного языка идеи повторяются в значении многих языковых единиц и являются поэтому «ключевыми» для понимания картины мира.

Ключевыми идеями для русской языковой картины мира являются, в частности, следующие:

− Идея непредсказуемости мира (авось, а вдруг, на всякий случай, если что; обойдется, пронесет; собираться, стараться; вышло, получилось, сложилось; угораздило; добираться; счасть
е).

− Представление о том, что для любого действия необходимо мобилизовать свои внутренние ресурсы, а это трудно (собираться, заодно
).

− Особая значимость оппозиции «высокое - низкое» (быт - бытие, истина- правда, долг - обязанность, добро - благо, радость - удовольствие
).

− Высокая требовательность в человеческих отношениях (друг, общение, отношения, попрек, обида, родной, разлука, соскучиться, просить, просьба
).

− Идея справедливости (справедливость, правда, обида
).

− Для того чтобы человеку было хорошо внутри, ему необходимо большое пространство снаружи; однако, если оно необжитое, то это тоже создает внутренний дискомфорт (удаль, воля, раздолье, размах, ширь, широта души, маяться, неприкаянный
).

− Хорошо, когда другие люди знают, что человек чувствует (искренний, хохотать, душа нараспашку
).

− Плохо, когда человек действует из соображений практической выгоды (расчетливый, мелочный
).

2.2 Непредсказуемость мира в русской языковой картине

В русской языковой картине одним из ключевых концептов является непредсказуемость мира. Это мир, в котором может случиться все. Представление о непредсказуемости мира имеет два аспекта. С одной стороны, человек не может ни предвидеть будущее, ни повлиять на него. Специфика такого мироощущения сконцентрирована в знаменитом русском авось. О человеке, который покупает лотерейный билет (т.е. надеется на удачу), не говорят, что он действует на авось. Скорее так скажут о человеке, который не чинит крышу, готовую обвалиться, садится в автомобиль с неисправным двигателем или строит атомную станцию без надлежащей системы защиты. Вопреки разуму он надеется, что ничего плохого не случится - обойдется или пронесет.

С другой стороны, идея непредсказуемости мира оборачивается не контролируемостью собственных действий. Русский язык обладает удивительным богатством средств, позволяющих снять с себя ответственность. Например, достаточно частотным в русской языковой практике является выражение «на всякий случай», описывающее следующее мироощущение: «произойти может всё, что угодно. А поскольку всего не предусмотришь, то лучше иметь в своем распоряжении различные дополнительные ресурсы». Таким образом, данное выражение объединяет две установки: желание перестраховаться и ощущение мира как чего-то нелогичного, непросчитываемого, в котором может случиться все что угодно, возникнуть любая непредвиденность - то есть именно те установки, наличие которых мы и предположили исходя из структуры русского языка. Будучи калькой французского “a tout hasard”, оно вошло в русский язык только в начале ХIX века; однако, поскольку данное выражение органично вписалось в русский язык, то логично предположить, что существовала потребность в единице, выражающей подобную установку.

Так, именно этим мироощущением руководствовался Осип из «Ревизора» Гоголя, когда говорил: «Что там? Веревочка? Давай и веревочку, - и веревочка в дороге пригодится: тележка обломается или что другое, подвязать можно», - хотя в то время в обиходный русский язык выражение «на всякий случай» еще окончательно не вошло. Причем это выражение А. А. Мельникова считает в некотором роде оппозиционным русскому «авось». Оба они абсолютно идентичны по лежащему в их основе ощущению мира как бесструктурного, непредсказуемого образования: «важная идея, отраженная в авось, - это представление о непредсказуемости будущего: “все равно всего не предусмотришь”«, однако следующая установка в «авось» выступает противовесом к перестраховочному «на всякий случай»: коли мир таков, то «бесполезно пытаться застраховаться от возможных неприятностей».

Одно время эта установка была настолько широко распространена, что Пушкин даже назвал ее «шиболетом народным». Если «на всякий случай» предполагает активные страховочные действия, то «авось» обосновывает пассивность субъекта установки, его нежелание предпринять какие-либо решительные действия (в частности, меры предосторожности) - не случайно в песне Булата Окуджавы, в которой речь идет о том, что король «веселых солдат интендантами сразу назначил, а грустных оставил в солдатах - авось ничего», установка на «авось» оправдывает не действие (интендантами срезу назначил), а отсутствие действия (оставил в солдатах). А.Д. Шмелев [19] приводит типичные контексты для «авось»: «Авось обойдется; Авось ничего; Авось рассосется; Авось пронесет; ср. также: Ну да ничего авось. Бог не выдаст, свинья не съест (И. Грекова)», - то есть в русском «авось» уверенность в нелогичности и поэтому непредсказуемости мира обосновывает беспечность субъекта данной установки, его отказ от принятия мер предосторожности. Однако установка «на авось», предлагая лишь один способ действия (если можно так говорить о пассивности) в условиях непростроенности и непредсказуемости мира, не могла удовлетворить всех носителей языка - это нашло свое отражение, например, в следующих пословицах: «От авося добра не жди», «Авось плут, обманет», «Авосьевы города не горожены, авоськины дети не рожены», «Кто авосьничает, тот и постничает» и др. Поэтому появление выражения «на всякий случай» вполне логично, ибо, с одной стороны, в нем содержится характерное для носителей русского языка ощущение мира как нелогичного и, как следствие, непредсказуемого, а с другой стороны, предлагается определенный стереотип действия в этой ситуации.

То же осмысление мира содержится в выражениях «в случае чего» и «если что». В отличие от выражения «на всякий случай» они являются обстоятельствами не цели, а условия, однако, как и в случае с целью, эти обстоятельства столь же туманны. Хотя выражения «если что» и «в случае чего» могут использоваться и в качестве эвфемистического намека на известное адресату речи обстоятельство («если что - мы друг с другом не знакомы»), однако чаще всего они используются для туманного обозначения любой ситуации, в которой может оказаться полезным следовать данной инструкции («если что - заходи не стесняясь»).

Более того, иногда неясным может остаться не только условие, о котором идет речь, но также и то, что именно должно произойти при реализации данного условия (как, например, в рассуждениях героини следующего отрывка: «У меня тоже есть братья: один боксер, а другой просто очень здоровый детина. И я всю жизнь пребывала в уверенности: если что, пожалуюсь братишкам, и… Дальше я даже не додумывала». А.Д. Шмелев [19] замечает, что выражения «если что» и «в случае чего» ставят в тупик лексикографов, и в результате в словарях они дают этим выражениям не слишком содержательное толкование (например, он рассматривает толкование этих слов в Малом академическом словаре. Поскольку установка, на которой основаны эти выражения, с моей точки зрения, формируется во многом языковой структурой русского языка, то в языках с иной структурой (а именно, с жесткой схемой предложения) может даже не быть соответствующих «мелких» слов, выражающих данную установку.

Эту трудность иллюстрируют словари, переводящие слова на какой-нибудь из иностранных языков. Например, в Кратком русско-английском фразеологическом словаре оборот «в случае чего» истолковывается следующим образом: «Если возникнут непредвиденные сложности, неприятности, какая-либо опасность»; в качестве английских эквивалентов предложены “if anything goes wrong” и “in case the worst happens”. Однако обстоятельства, на которые указывает оборот «в случае чего», вовсе не обязательно опасные, сложные или неприятные (например: «В магазин идти лень. Гостей вроде не ожидается, а в случае чего - у меня припасены две бутылочки ликера»; это высказывание вовсе не подразумевает, что приход гостей говорящему как-то неприятен, и, следовательно, указанные в словаре английские выражения не могут служить переводными эквивалентами для этого оборота). По существу, данное выражение может подразумевать любые обстоятельства, в которых следование данной инструкции или использование данного ресурса может быть полезно, и оборот «в случае чего» в этом отношении не отличается от оборота «если что». Оксфордский словарь дает более удачный вариант перевода выражения «в случае чего» - «if anything crops up». Однако, по справедливому замечанию А.Д. Шмелева, и этот перевод дает лишь приблизительное представление о смысле анализируемого оборота, поскольку в нем в недостаточной мере отражена идея непредсказуемости будущего, составляющая самую сердцевину рассматриваемого русского выражения.

Таким образом, «авось», с одной стороны, и обороты «на всякий случай», «в случае чего» и «если что», с другой, представляют собой две стороны одной медали, потому что в основе всех этих выражений лежит присущее русскому менталитету осмысление мира как неструктурированного, нелогичного и, следовательно, непросчитываемого образования. Разница между «авось» и остальными выражениями лишь в избираемой при таком положении вещей стратегии поведения. В первом случае это ориентация на беспечность: поскольку всё равно всего не предусмотришь, нет никакого смысла в том, чтобы пытаться как-то защититься от возможных неприятностей, а лучше просто надеяться на благоприятный исход событий. Однако при таком ощущении мира возможна и другая стратегия поведения, отражаемая в оборотах «на всякий случай», «в случае чего» и «если что»: желая как-то обезопасить себя в непредсказуемом мире, человек начинает предпринимать меры предосторожности, которые никак не диктуются трезвым расчетом и ориентированы на то, что произойти может все что угодно (тем самым он, фактически, надеется на то, что «авось» эти меры окажутся полезными, то есть, по сути, недалеко уходит от описанной нами первой стратегии поведения), а говоря о линии поведения в будущем, человек вынужден считаться с самыми невероятными и при этом четко не определенными возможными ситуациями, которые могут «в случае чего» возникнуть. Таким образом, нелогичный, неструктурированный, и, следовательно, непросчитываемый образ мира требует от своих носителей наличия в поведенческом сценарии ряда нелогичных, неконструктивных действий.

2.3 Лексический состав русского языка как отражение русской души

Характерной чертой современной гуманитарной науки является поиск смысловых и языковых доминант русской национальной личности. В качестве её важнейших атрибутов ученые выдвигают духовность (религиозность), соборность, всемирную отзывчивость, стремление к высшим формам опыта, поляризованность души. В иерархии философских, этических и психологических концептов первое место принадлежит аксиологическим концептам «Душа», «Любовь» и «Счастье».

Словосочетание широта русской души
стало почти клишированным, но смысл в него может вкладываться самый разный.

Прежде всего, широта
- это само по себе название некоторого душевного качества, приписываемого русскому национальному характеру и родственного таким качествам, как хлебосольство и щедрость. Широкий человек
- это человек, любящий широкие жесты, действующий с размахом и, может быть, даже живущий на широкую ногу. Иногда также употребляют выражение человек широкой души
. Это щедрый и великодушный человек, не склонный мелочиться, готовый простить другим людям их мелкие проступки и прегрешения, не стремящийся «заработать», оказывая услугу. Его щедрость и хлебосольство иногда могут даже переходить в нерасчетливость и расточительность. Но существенно, что в системе этических оценок, свойственных русской языковой картине мира, широта в таком понимании - в целом положительное качество. Напротив того, мелочность безусловно осуждается, и сочетание мелочный человек звучит как приговор.

Реже встречается иная, менее характерная интерпретация сочетания человек широкой души
, когда его понимают как относящееся к человеку, которому свойственна терпимость, понимание возможности различных точек зрения на одно и то же явление, в том числе и не совпадающих с его собственной. Чаще в таком случае используют сочетание человек широких

взглядов (впрочем, здесь есть и некоторое различие: человек широких взглядов

- это человек прогрессивных воззрений, терпимый, готовый переносить инакомыслие, склонный к плюрализму, иногда, возможно, даже граничащему с беспринципностью, тогда как человек широкой души в рассматриваемом понимании - это человек, способный понять душу другого человека, а поняв, полюбить его таким, каков он есть, пусть не соглашаясь с ним). Данное понимание сочетания человек широкой души
встречается относительно редко, чаще оно говорит о щедрости, великодушии и размахе. Однако и широта в этом понимании также иногда приписывается «русскому характеру».

Однако выражение широта души
может интерпретироваться и иначе, обозначая тягу к крайностям, к экстремальным проявлениям какого бы то ни было качества. Эта тяга к крайностям (все или ничего), максимализм, отсутствие ограничителей или сдерживающих тенденций часто признается одной из самых характерных черт, традиционно приписываемых русским.

Именно «центробежность», отталкивание от середины, связь с идеей чрезмерности или безудержности и есть то единственное, что объединяет щедрость и расхлябанность, хлебосольство и удаль, свинство и задушевность - обозначения качеств, которые (в отличие, напр., от слова аккуратность) в языке легко сочетаются с эпитетом русский
.

«Широк человек, я бы сузил», - говорил Митя Карамазов как раз по поводу соединения в «русском характере», казалось бы, несоединимых качеств.

Наконец, о «широте русской души» иногда говорят и в связи с вопросом о возможном влиянии «широких русских пространств» на русский «национальный характер». Роль «русских пространств» в формировании «русского видения мира» отмечали многие авторы, Известно высказывание Чаадаева: «Мы лишь геологический продукт обширных пространств». У Н. А. Бердяева есть эссе, которое так и озаглавлено - «О власти пространств над русской душой». - Широк русский человек, широк как русская земля, как русские поля, - пишет Бердяев и продолжает: - В русском человеке нет узости европейского человека, концентрирующего свою энергию на небольшом пространстве души, нет этой расчетливости, экономии пространства и времени, интенсивности культуры. Власть шири над русской душой порождает целый ряд русских качеств и русских недостатков» [1]. В этом отрывке из Бердяева заметен отзвук известного высказывания Свидригайлова из «Преступления и наказания»: Русские люди вообще широкие люди, Авдотья Романовна, широкие, как их земля, и чрезвычайно склонны к фантастическому, к беспорядочному. О «власти пространств над русской душой» говорили и многие другие, напр.: «В Европе есть только одна страна, где можно понять по-настоящему, что такое пространство, - это Россия» (Гайто Газданов). «Первый факт русской истории - это русская равнина и ее безудержный разлив <... > отсюда непереводимость самого слова простор, окрашенного чувством мало понятным иностранцу...», - писал Владимир Вейдле, известный русский литературный критик и искусствовед. Целый ряд высказываний такого рода собран в хрестоматии Д.Н. и А.Н. Замятиных «Хрестоматия по географии России. Образ страны: пространства России».

Все названные выше факторы сплелись воедино и определяют причудливую «географию русской души» (выражение Н.А. Бердяева). Механизм влияния «широких русских пространств» на широту «национального характера» раскрывает Валерий Подорога: «Так, широта плоских равнин, низин и возвышенностей обретает устойчивый психомоторный эквивалент, аффект широты, и в нем как уже моральной форме располагаются определения русского характера: открытость, доброта, самопожертвование, удаль, склонность к крайностям и т.п.». И не удивительно, что эта «широта русской души» интересным образом отражается в русском языке и, в первую очередь, в особенностях его лексического состава.

Русские слова и выражения, так или иначе связанные с «широтой русского национального характера», оказываются особенно трудными для перевода на иностранные языки.

Многие из слов, ярко отражающих специфику «русской ментальности» и соответствующих уникальным русским понятиям, - такие, как тоска или удаль,- как бы несут на себе печать «русских пространств». Недаром переход от «сердечной тоски» к «разгулью удалому» - это постоянная тема русского фольклора и русской литературы, и не случайно во всем этом «что-то слышится родное». Часто, желая сплеснуть тоску с души, человек как бы думает: «Пропади все пропадом», - и это воспринимается как специфически «русское»

поведение. Именно «в метаниях от буйности к тоске» находит «безумствующее на русском языке» «сознание свихнувшейся эпохи» и поэт Игорь Губерман.

Склонность русских к тоске и удали неоднократно отмечалась иностранными наблюдателями и стала общим местом, хотя сами эти слова едва ли можно адекватно перевести на какой-либо иностранный язык. Характерно замечание, сделанное в статье «Что русскому здорово, то немцу - смерть» («Iностранец», 1996, No17): «по отношению к русским все европейцы сконструировали достаточно двойственную мифологию, состоящую, с одной стороны, из историй о русских князьях, борзых, икре-водке, русской рулетке, неизмеримо широкой русской душе, меланхолии и безудержной отваге; с другой стороны, из ГУЛАГа, жуткого мороза, лени, полной безответственности, рабства и воровства».

На непереводимость русского слова тоска
и национальную специфичность обозначаемого им душевного состояния обращали внимание многие иностранцы, изучавшие русский язык (ср., например, замечания Р.-М.Рильке об отличии тоски от состояния, обозначаемого немецким Sehnsucht). Трудно даже объяснить человеку, незнакомому с тоской, что это такое. Словарные определения («тяжелое, гнетущее чувство, душевная тревога», «гнетущая, томительная скука», «скука, уныние», «душевная тревога, соединенная с грустью; уныние») описывают душевные состояния, родственные тоске, но не тождественные ей.

Пожалуй, лучше всего для описания тоски подходят развернутые описания в духе Вежбицкой: тоска - это то, что испытывает человек, который чего-то хочет, но не знает точно, чего именно, и знает только, что это недостижимо. А когда объект тоски может быть установлен, это обычно что-то утерянное и сохранившееся лишь в смутных воспоминаниях: ср. тоска по родине, тоска по ушедшим годам молодости. В каком-то смысле всякая тоска могла бы быть метафорически представлена как тоска по небесному отечеству, по утерянному раю. Но, по-видимому, чувству тоски способствуют бескрайние русские пространства; именно при мысли об этих пространствах часто возникает тоска, и это нашло отражение в русской поэзии (тоска бесконечных равнин у Есенина).

Другое характерное русское слово - это удаль. Это слово называет качество, чем-то родственное таким качествам, как смелость, храбрость, мужество, доблесть, отвага, но все же совсем иное. Удаль, безусловно, предполагает риск собственной жизнью, храбрость.

Но, вглядевшись в понятие «удаль», мы чувствуем, что это неполноценная храбрость. В ней есть самонакачка, опьянение. Удаль требует пространства, воздух пространства накачивает искусственной смелостью, пьянит.

Действительно, человека, который не проявил достаточной удали, мы не назовем трусом - скорее, скажем, что это расчетливый человек. Человек, который смело смотрит в лицо опасности или мужественно переносит страдания, не проявляет этим никакой удали. Говоря о солдатах, которые доблестно или отважно встретили смерть, вступив в бой с превосходящими силами противника, употребить слово удаль
тоже будет неуместно. Вообще это слово не употребляется, когда речь идет об исполнении долга. Оно оказывается

уместным, когда речь идет о ком-то, кто действует вопреки всякому расчету, «очертя голову» и тем самым совершает поступки, которые были бы не по плечу другому. Удаль всегда предполагает удачу - здесь проявляется связь с глаголом удаться
, к которому восходят оба этих существительных.

Пожалуй, самое типичное проявление удали - это и есть быстрая езда, которую, как известно, любит всякий русский. Образ мчащейся и «необгонимой» «птицы-тройки», косясь на которую «постораниваются и дают ей дорогу» другие народы и государства, дает хорошее представление о том, что такое удаль и каково ассоциативное поле этого слова в русском языке. По-видимому, само слово (и понятие) удаль могло родиться только у бойкого народа, - и при этом у народа, привыкшего к широким пространствам.

Таким образом, специфическая, характерная только для русского языка лексика отражает пресловутые «крайности» «русской души» («все или ничего», или полная регламентированность, или беспредельная анархия) - иными словами, «широту русской души».

Заключение

К проблеме «национального характера», как показала наша работа, обращались русские мыслители В. Г. Белинский, А. И. Герцен, Н. А. Добролюбов, Н. В. Станкевич, Н. Г. Чернышевский. Однако среди ученых до сих пор нет единого мнения по вопросу о существовании такого явления, как «национальный характер». Одни ученые отстаивают его реальность, предпринимают попытки создания категориального аппарата с целью описания черт нации, включая туда самосознание этнической принадлежности, особенности традиций, быта, культуры, освободительной борьбы и т.п. Другие ученые отвергают сам факт существования «национального характера».

Национальный характер строится на определенной реально-исторической основе, отражая общность выработанных и усвоенных в ходе совместного исторического развития психических черт и способов действия, закрепленных в самосознании народа - жизненно важном аспекте личной и групповой идентификации.

На основании вышеизложенных положений можно дать определение национальному характеру как совокупности объективных, исторически сложившихся социально- психологических особенностей духовного облика народа, проявляющихся через отношения к вечным общечеловеческим ценностям в свойственных его представителям традиционных формах поведения и существующих в объективизированных формах общественного сознания: языке, нормах, ценностях и произведениях народной культуры.

Список литературы

1. Бердяев Н.А. Судьба России. - М.: Мысль, 1990. - 200 с.

2. Введение в русскую философию. - М.: Интерпракс, 1995. - 304 с.

3. Вежбицкая А. Семантические универсалии и описание языков / Пер. с англ. А. Д. Шмелева под ред. Т.В.Булыгиной. – М.: Языки русской культуры, 1999. - С.263-305.

4. Воробьева М. В. Понятие менталитета в культорологических исследованиях // Известия Уральского государственного университета. – 2008. – № 55. – С. 6-15. Электронная версия: http://proceedings.usu.ru/?base=mag/0055(01_15-2008)&xsln=showArticle.xslt&id=a01&doc=../content.jsp

5. Грушевицкая Т.Г. Основы межкультурной коммуникации. - М.: Юнити, 2003. - 351 с.

6. Гумилев Л. Н. Этносфера: история людей и история природы. - М.: Экопрос, 1993. - С. 493-542.

7. Гуревич В.В., Дозорец Ж.А. Краткий русско-английский фразеологический словарь. М., 1998.

8. Зеньковский В.В. История русской философии. - Л.: ЭГО, 1991. - 269 с.

9. Ерофеев Н. А. Туманный Альбион. Англия и англичане глазами русских. 1825-1853. - М., 1982. - С. 7.

10. Лурье С.В. Историческая этнология. - М.: Аспект Пресс, 1997. - 446 с.

11. Кон И. К проблеме национального характера // В кн.: История и психология. Под ред. Б.Ф.Поршнева. - М., 1971. - С. 17-34

12. Культурология / Под общ. ред. проф. С.В. Лапиной. - 2-е изд. - Минск: ТетраСистемс, 2004. - 495 с.

13. Левонтина И.Б., Шмелев А.Д. Русское «заодно» как выражение жизненной позиции // Русская речь.- 1996.- №2.

14. Маслова В. А. Лингвокультурология. - М.: Издательский центр «Академия», 2001. – 208 с.

15. Мельникова А.А. Язык как фактор образования // Инновации и образование. Сборник материалов конференции. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2003. - С.138-152. Электронная версия: http://anthropology.ru/ru/texts/meln/educinnov_18.html

16. Русская философская мысль. - М.: Соврем. гуманит. ун-т, 2004. - 369 с.

17. Тер-Минасова С.Г. Язык и межкультурная коммуникация. —
М.: Слово, 2000 — 624 с.

18. Шеховская Н.Л. К.Д. Ушинский и Н.А. Бердяев: духовность как нравственная основа // Педагогика. - 2002. - N 5. - С. 77-82.

19. Шмелев А.Д. «Широкая» русская душа // Русская речь.- 1998.- №1.

20. Шмелев А.Д. Лексический состав русского языка как отражение «русской души» // РЯШ.- 1996.- №4.

21. Эстетика: Словарь/ Абрамов А.И. и др. Под общ. ред. А.А. Беляева. - М: Политиздат, 1989. — 445 с.