"Служка" преподобного Серафима и сестра поэта Языкова

"Служка" преподобного Серафима и сестра поэта Языкова

Мельник В. И.

В жизни "Серафимова служки" Николая Мотовилова один из самых любопытных эпизодов — "литературный": его желание жениться на сестре поэта Николая Языкова.

Страдания Мотовилова в Симбирске в начале 1830-х годов связаны прежде всего с его главным на тот момент горем — была расстроена его женитьба на Екатерине Языковой. Во всяком случае, так считает С. Нилус. Кто же эта Катенька Языкова, так часто упоминаемая в записках Мотовилова? С. Нилус лишь слегка коснулся ее имени, сказав, что сердце Мотовилова уже было охвачено "страстью нежной".

В соседстве с Мотовиловыми в селах Русская Цыльна и Мокрая Бугурна живала в своих поместьях вдова Михаила Петровича Языкова — Екатерина Александровна, из старинного рода симбирских дворян Языковых. Это была мать знаменитого русского поэта Николая Михайловича Языкова, близкого самому А. С. Пушкину. Кто не знает его стихотворения "Пловец":

Нелюдимо наше море,

День и ночь шумит оно;

В роковом его просторе

Много бед погребено…

В начале своего пути Языков, как и многие вышедшие из Симбирска-Ульяновска дворяне (стоит вспомнить более позднее время: Ульянова-Ленина или Керенского), был настроен революционно. В молодости он был близок к декабристам — Рылееву, Бестужеву. Но, к счастью, много потерпев от свалившихся на него болезней и под влиянием Н.В. Гоголя, он все же твердо ступил на стезю Православия. В знаменитом стихотворении "Землетрясение" в 1844 году он уже утверждал, что миссия поэта — приносить "дрожащим людям молитвы с горней вышины" и что путь к спасению — только в вере.

С Екатериной Александровной жила и дочка-подросток, Катенька, девушка лет пятнадцати, сестра знаменитого поэта. Болезненная по природе, совсем больная ко времени выхода Мотовилова из университета, вдова Языкова никуда не выезжала из дому, гостей не принимала, кроме родных и близких соседей. Катенька росла почти в полном одиночестве. Церковь, домашние богослужения и уход за матерью — в этом была вся жизнь молодой девушки, почти ребенка. В эту-то Катенъку, или Екатерину Михайловну Языкову, с двенадцатилетнего ее возраста и был влюблен Мотовилов. Миловидная девушка прельстила его сердце не столько своею внешностью, сколько внутренними качествами своей высоко-религиозной женственной души. Недаром Николай Александрович сказал о ней преподобному Серафиму. Что она воспитана, как монастырка.

Нравился ли ей Мотовилов? Сказать трудно. Вряд ли прав С. Нилус, говоря, что женитьба Мотовилова расстроилась только из-за происков его врагов. Мы ничего не знаем о том, какие отношения складывались между Екатериной Михайловной и Николаем Александровичем. Из всего того, что мы знаем о дальнейшей жизни Языковой, создается впечатление, что душа Катеньки ждала кого-то другого. Письма ее, в которых она рассказывает с сентиментальным восторгом о своем знакомстве с будущим мужем, славянофилом Алексеем Степановичем Хомяковым, в которого она сразу и бесповоротно влюбилась, говорят о том, что она была девушкой с горячим сердцем. Полюби она Мотовилова, — они были бы вместе. Скорее всего, в ее глазах ему не хватало столичного лоска, яркости, талантливости чисто светской. А религиозная глубина и яркость его жизни, видимо, не были приняты во внимание, не поразили пятнадцатилетнюю Катю Языкову, — что, впрочем, и понятно. Похоже, что сын повторял судьбу отца: судя по дальнейшей жизни, по кругу интересов, Екатерина Михайловна была привержена жизни в столице. Положение ее брата, а затем и мужа, знаменитого славянофила, поэта и философа А.С. Хомякова, способствовало тому, что она, проживая в основном в Москве, была знакома со всем цветом тогдашней русской литературы, в том числе и с Николаем Васильевичем Гоголем. Автор "Мертвых душ" бывал в доме Хомяковых, играл с детьми Екатерины Михайловны. По ее письмам к брату видно, что она всегда была женщиной глубокой религиозности — тут Мотовилов не ошибался. Иное дело — любовь. Сердцу не прикажешь. Со своим будущим мужем, Алексеем Степановичем Хомяковым, Екатерина Языкова познакомилась в середине 1830-х годов — и сразу в него влюбилась. В письме к брату она восклицала: "Я люблю его, Боже мой, если б он знал, как я люблю его!" Любовь была взаимной. Вряд ли Николай Александрович мог претендовать на руку Языковой. Бог строил его Пути Небесные совсем иначе, по молитвам преподобного батюшки Серафима. Ему суждено было жениться на Елене Ивановне Милюковой, которая по характеру своему была ему подстать. Один из младших современников пишет о ней: "Она обладала стойкой верой и прямым характером и никогда не стеснялась сказать правду в лицо… Лицам духовным она прямо говорила, что они не должны быть малодушными и молчать, а должны открыто и прямо говорить правду тогда, когда дело касается Православной Церкви".

Что касается самого Мотовилова, то надежда видеть любимую девушку своей женой не покидала его даже много лет спустя после первой вспышки зароненной в его душу искры беззаветного чувства. Однако на роду ему было написано иное.

В октябре 1831 года состоялась важная для Мотовилова беседа с преп. Серафимом. Мотовилов испросил, было, благословение у преподобного жениться на Екатерине Михайловне Языковой, — чего он так давно желал. Однако разговор принял неожиданный оборот: старец уже провидел его судьбу, связанную вовсе не с Языковой.

— Что же, ваше Боголюбие, вы все хотите о чем-то вопросить меня, да будто и не смеете? Говорите просто со мной, убогим Серафимом, я все при помощи Божией готов ответить вам, что мне Господь открыть соблаговолит!

"Я сказал, — так пишет в своих записках Мотовилов, — что я чрезвычайно люблю одну девицу дворянку, соседку мою по симбирским моим деревням, и хотел бы, чтобы он, батюшка Серафим, помолился о ней ко Господу, чтобы Господь Бог нарек мне ее в невесты.

— А разве она очень хороша собой — спросил он, — что вы ее так усердно и крепко любите, ваше Боголюбие?

Я отвечал, что она хоть и не красавица в полном смысле этого слова, но очень миловидна. Но более всего меня в ней прельщает что-то благодатное, Божественное, что просвечивается в лице ее. Вид ее меня поразил, еще когда она была в двенадцатилетнем возрасте, и с тех пор я всесердечно полюбил ее.

— А почему же не красавица? — спросил меня отец Серафим. — По описанию вашему она должна быть таковою!

— Потому, — отвечал я, — что для полноты типичной красоты надо иметь большой рост, стройность корпуса, царственность взгляда и многое другое, чего она не имеет.

Правда, в замену того, она имеет нечто столько затрагивающее душу человека, чего и многие красавицы в себе не имеют...

— Да что же это такое? — спросил Великий старец.

— А это, — отвечал я, — то, что она как монастырка воспитана.

— Как? — переспросил он. — Как монастырка? Я не вник хорошенько в ответ ваш!..

— А это вот что я разумею под этим, — сказал я ему, — отец ее, Михаил Петрович Языков, рано оставил ее сиротой пяти или шести лет, и она росла в уединении при больной своей матери, Екатерине Александровне, как в монастыре, всегда читывала ей утренние и вечерние молитвы, и так как мать ее была очень религиозна и богомольна, то у одра ее часто бывали и молебны, и всенощные. Воспитываясь более десяти лет при такой боголюбивой матери, и сама она стала как монастырка. Вот это-то мне в ней более всего и в особенности нравится.

Великий старец глубоко внимательно слушал мой ответ и как бы в забытьи спросил меня:

— А много ли лет теперь вашей преднареченной от Бога невесте?

Я отвечал:

— Пяти или шести лет она осталась сиротой после отца, десять лет жила при матери, да с полгода или несколько более матушка ее скончалась... Думаю я, что ей теперь не более 16 или 17 лет!

— Что вы, батюшка, ваше Боголюбие! Нет, нет! Вашей, от Бога вам предназначенной невесте теперь восемь лет и несколько месяцев, этак, три или четыре, а уж едва ли более пять месяцев, а ведь, по новому постановлению Синода, нельзя мужчине моложе 18 лет, а девушке 16 вступать в брак. Так не подождать ли вам вашей Богом преднареченной невесты, этак, 8 или 10 лет? А то как же вам теперь жениться на ней?! Никак нельзя — молода еще очень.

— Да помилуйте, батюшка отец Серафим! — сказал я. — Как же молода? Ведь и по новому закону мне на ней жениться можно!

— Да о ком вы говорите мне, убогому Серафиму? — спросил он меня.

— О Языковой, — отвечал я, — о Языковой, Екатерине Михайловне!

— А! — отозвался он. — О Языковой!.. Ну, я не о ней говорю вам, а я, убогий, о преднареченной вам от Бога невесте говорю теперь, и ей, уверяю вас по Бозе, ваше Боголюбие, более восьми лет с несколькими месяцами теперь никак не будет!

Помолчав немного, батюшка продолжал:

— Ведь иное, ваше Боголюбие, просить Господа Бога, чтоб Он преднарек кому невесту, как вот вы, например, просите теперь, чтобы я, убогий, упросил Господа, чтоб он вам преднарек в невесты Языкову, — а иное, когда Господь уже Сам кому какую невесту преднарещи соблагоизволил, как вот, например, для вашего Боголюбия. Невесте вашей теперь не более восьми лет и трех-четырех или пяти месяцев. Уж это, поверьте, в точности верно, и сам я, убогий Серафим, вам в том свидетельствовать готов.

Предсказания преподобного Серафима по-разному представлены в "Записках" самого Мотовилова и в книге С. Нилуса. Изложим сначала версию С. Нилуса. По его мнению, получив от преподобного батюшки Серафима столь определенные предсказания относительно своей будущей семейной жизни, Мотовилов должен бы был смириться. Но сильная любовь к Екатерине Михайловне Языковой, да и самая молодость Николая Александровича подтолкнули его… проверить прозорливость преподобного Серафима. Через полгода после беседы с отцом Серафимом, в мае 1832 года он делает Языковой предложение. Но получает, естественно, твердый и теперь уже окончательный отказ. Дело в том, что в это время Екатерина Михайловна всей душой полюбила в будущем широко известного в славянофильских кругах России Алексея Степановича Хомякова (1804–1860), поэта, человека твердой православной веры и высокой культуры, — и уже была за него просватана.

В "Записках" Мотовилова, наоборот, дело представлено так, что преподобный Серафим не возбранял Николаю Александровичу брак с Языковой и чуть ли не благословил его. Однако сватовство закончилось неудачей. Он пишет: "Великий старец Серафим в 1832 году весною приказал возвратиться мне домой к себе в Симбирск. И когда там отказано мне было в руке Е. Мих. Языковой и генерал Мондрыка в доме тетки ее Прасковьи Александровны Берг сказал при мне, что она уже помолвлена, то со мною сделался удар и я лишился рук и ног, и болезнь моя прежняя обновилась в сильнейшем градусе". Неудачу свою Мотовилов объясняет неверием в пророчество преподобного Серафима: "Я пошел было, как святой апостол Петр, по волнам, но, видя ветр крепок, убоялся и чуть не утонул в волнах". Теперь восстановить истину не представляется возможным. Во всяком случае, Мотовилов долго еще питал надежду на брак с Екатериной Михайловной Языковой, которой был сужден совсем другой муж — славянофил Хомяков.

Алексей Степанович Хомяков происходил из старинного дворянского рода, получил прекрасное образование (окончил Московский университет с ученой степенью кандидата математических наук). В юные годы жаждал стяжать военную славу. Когда в 1821 году в Греции началась война за независимость, семнадцатилетний Хомяков бежал из дома, чтобы принять участие в военных действиях, однако его вернули домой. Свое стремление проявить себя на поле боя молодой человек реализовал во время русско-турецкой войны 1828–1829-х годов. Как доброволец он участвовал в нескольких сражениях и за проявленную храбрость был удостоен ордена св. Анны. Вся жизнь этого человека отвечала его убеждениям.

Хомяков, как известно, был верным сыном Церкви Православной. Красиво сказал о нем А.И. Герцен: "Необыкновенно даровитый человек, обладавший страшной эрудицией, он, как средневековые рыцари, караулившие Богородицу, спал вооруженный". Такую характеристику Герцен дал не зря. Граф Остен-Сакен, под началом которого служил в кирасирском полку восемнадцатилетний Хомяков, вспоминал о нем как о явлении единственном в своем роде: "В физическом, нравственном и духовном воспитании Хомяков был едва ли не единица. Образование его было поразительно превосходно, и я во всю жизнь свою не встречал ничего подобного в юношеском возрасте. Какое возвышенное направление имела его поэзия! Он не увлекался направлением века в поэзии чувственной. У него все нравственно, духовно, возвышенно. Ездил верхом отлично. Прыгал через препятствия в вышину человека. На эспадронах дрался отлично. Обладал силою воли не как юноша, но как муж, искушенный опытом. Строго исполнял все посты по уставу Православной Церкви и в праздничные и воскресные дни посещал все богослужения... Он не позволял себе вне службы употреблять одежду из тонкого сукна, даже дома, и отвергнул позволение носить жестяные кирасы вместо железных полупудового веса, несмотря на малый рост и с виду слабое сложение. Относительно терпения и перенесения физической боли обладал он в высшей степени спартанскими качествами".

Хомяков обладал огромной эрудицией, особенно в области церковной истории и богословия, а также выдающимися диалектическими способностями. Именно он стал ядром славянофильства, вокруг его личности группировались остальные приверженцы этого общественного движения. Это был серьезный противник так называемых западников, отстаивавших западный путь развития России и игнорировавших ее самобытность. Один из них, Герцен, так охарактеризовал Хомякова: "Ум сильный, подвижный, богатый средствами, памятью и быстрым соображением… Во всякое время дня и ночи он был готов на запутаннейший спор и употреблял для торжества своего славянского воззрения все на свете… Возражения его… всегда ослепляли и сбивали с толку".

Кроме всего прочего, он был прекрасным поэтом. В 1840-е годы Хомяков написал знаменитое сочинение "Церковь одна". Многие его стихи проникнуты истинной духовностью, как, например, стихотворение под названием "Ночь":

Спала ночь с померкшей вышины,

В небе сумрак, над землею тени,

И под кровом темной тишины

Ходит сонм обманчивых видений.

Ты вставай, во мраке спящий брат,

Освяти молитвой час полночи,

Божьи духи землю сторожат,

Звезды светят, словно Божьи очи.

Помолися о себе, о всех,

Для кого тяжка земная битва,

О рабах бессмысленных утех.

Верь, для всех нужна твоя молитва.

Ты вставай, во мраке спящий брат,

Разорви ночных обманов сети,

В городах к заутрени звонят,

В Божью Церковь идут Божьи дети.

Ты вставай, во мраке спящий брат,

Пусть зажжется дух твой пробужденный,

Так, как звезды на небе горят,

Как горит лампада пред иконой.

Хомяков был богатым русским барином и не знал зависимости от начальства и литературного труда. Писал он лишь по вдохновению. Между прочим, писательство не было главным делом его жизни. Не меньшую роль в его жизни играли занятия сельским хозяйством, охота, изобретения, проекты улучшения быта крестьян, семейные заботы, живопись. Хомяков обладал замечательной памятью. Он был способен в один день просмотреть не одну книгу, причем прочитанное как бы на ходу — цитировал по памяти. Алексей Степанович был замечательным охотником, специалистом по разным породам густопсовых. У него есть даже статья об охоте и собаках. Он изобрел ружье, которое стреляло дальше обыкновенных ружей, изобрел сеялку, на которую получил патент из Англии, нашел средство от холеры, устроил винокуренный завод, лечил крестьян. Хомяков — универсальный человек, необыкновенно одаренный. Но главное, конечно, это его отношение к Церкви. Этот русский помещик — практический, деловитый, охотник и техник, собачник и гомеопат — был замечательным богословом Православной Церкви, философом, филологом, историком, поэтом и публицистом. Исключительную личностную характеристику дал Хомякову религиозный философ Н. Бердяев. "Хомяков родился на свет Божий религиозно готовым, церковным, твердым, — писал Н. Бердяев, — и через всю свою жизнь он пронес свою веру и свою верность. Он всегда был благочестив, всегда был православным христианином. В нем не произошло никакого переворота, никакого изменения и никакой измены. Он единственный человек своей эпохи, не подвергшийся всеобщему увлечению философией Гегеля, не подчинивший свою веру философии. Ясность церковного сознания сопутствует ему во всей его жизни. Всю свою жизнь он соблюдал все обряды, постился, не боялся быть смешным в глазах общества индифферентного и равнодушного... Спокойно, твердо, уверенно пронес Хомяков через всю свою жизнь свою веру православную, никогда не усомнился, никогда не пожелал большего…". Весьма характерны воспоминания Юрия Самарина, приоткрывшие завесу над тайной христианской жизни Хомякова: "Не было в мире человека, которому до такой степени было противно и не свойственно увлекаться собственными ощущениями и уступить ясность сознания нервическому раздражению. Внутренняя жизнь его отличалась трезвостью, — это была преобладающая черта его благочестия. Он даже боялся умиления, зная, что человек слишком склонен вменять себе в заслугу каждое земное чувство, каждую пролитую слезу; и когда умиление на него находило, он нарочно сам себя обливал струею холодной насмешки, чтобы не давать душе своей испаряться в бесплотных порывах и все силы ее опять направить на дела...".

Хомяков и Мотовилов, при всем различии их социального положения, образованности, религиозного опыта и настроения и т.п., были в главном очень похожи — это были истинные рыцари Церкви, рыцари без сомнения, страха и упрека. Мотовилов и Хомяков оказались весьма похожими и в отношении к масонскому по духу движению декабристов. Хомяков не увлекся вслед за многими другими дворянами своего времени декабристским движением, он прозревал в нем для России только зло. Его дочь, Мария Алексеевна, оставила следующие воспоминания: "Алексей Степанович во время службы своей в Петербурге был знаком с гвардейской молодежью, из которой вышли почти все декабристы, и он сам говорил, что, вероятно, попал бы под следствие, если бы не был случайно в эту зиму в Париже, где занимался живописью. В собраниях у Рылеева он бывал очень часто и опровергал политические мнения его и А.И. Одоевского, настаивая, что всякий военный бунт сам по себе безнравственен". Об этом же более подробно писал и однополчанин Хомякова, имя которого осталось неизвестным: "Рылеев являлся в этом обществе оракулом. Его проповеди слушались с жадностью и доверием. Тема была одна — необходимость конституции и переворота посредством войск. События в Испании, подвиги Риего составляли предмет разговора. Посреди этих людей нередко являлся молодой офицер, необыкновенно живого ума. Он никак не хотел согласиться с мнением, господствующим в этом обществе, и постоянно твердил, что из всех революций самая беззаконная есть революция военная. Однажды, поздним осенним вечером, по этому предмету у него был жаркий спор с Рылеевым. Смысл слов молодого офицера был таков: "Вы хотите военной революции. Но что такое войско? Это собрание людей, которых народ вооружил на свой счет и которым он поручил защищать себя. Какая же тут будет правда, если эти люди, в противность своему назначению, станут распоряжаться народом по произволу и сделаются выше его?" Рассерженный Рылеев убежал с вечера домой".

Как видно, личность эта была совершенно выдающаяся из общего ряда. Особенно подкупает его горячая вера в Бога. Алексей Хомяков был для славянофилов непререкаемым авторитетом в вероучительных вопросах. Особенно Хомякова интересовали отношение веры к знанию и место Православия среди других вероисповеданий. Центральным пунктом его религиозной философии является выяснение самой идеи Церкви. Хомяков рассматривал ее как живой организм, основанный на любви и истине. Он писал: "Церковь не в более или менее значительном числе верующих, даже не в видимом собрании верующих, но в духовной связи, их объединяющей". Хомяков считал, что лишь Православие осталось верным духу христианства, что лишь в нем гармонически сочетаются единение личностей и их свобода, а это возможно лишь при истинной христианской любви. Католичество же пропиталось духом сухого рационализма.

Екатерина Михайловна, с ее углубленной религиозностью, чувствовала себя рядом с Алексеем Хомяковым особенно хорошо. В письме к брату, поэту Николаю Языкову, от 20 октября 1841 года, Екатерина Михайловна сообщает, что недавно родившегося сына они с Алексеем Степановичем назвали "Дмитрием в честь Дмитрия Ростовского чудотворца" . Правда, свадьба Екатерины Александровны и Хомякова состоялась лишь через четыре года — в 1836 году. Но из этого тем более ясно, что Екатерина Языкова вряд ли бы вышла замуж за Мотовилова. И вряд ли происки масонов расстроили его личную жизнь. Здесь С. Нилус несколько преувеличил настоящее положение дел.

Хомяков сильно любил свою жену, атмосфера в их доме была особая. В числе его друзей были известнейшие люди Москвы и России, в том числе и писатель Гоголь, который вскоре сдружился с Екатериной Михайловной. Гоголь, по свидетельству издателя журнала "Русский архив" Петра Ивановича Бартенева, "по большей части уходил беседовать с Екатериною Михайловною, достоинства которой необыкновенно ценил". Дочь Алексея Степановича Мария со слов отца передавала, что Гоголь, не любивший много говорить о своем пребывании в Святой Земле, одной Екатерине Михайловне рассказывал, что он там чувствовал.

Очевидно, что Екатерина Языкова ценила высокую культурную атмосферу московского дома Хомяковых. Вот в чем истинная причина ее отказа Мотовилову в мае 1832 года. Екатерина Михайловна была счастлива в этом браке необыкновенно. Хотя счастье это длилось, в общем, не долго. Екатерина Михайловна Хомякова умерла 26 января 1852 года после непродолжительной болезни, оставив на руках безутешного Алексея Степановича семерых детей. Было ей всего тридцать пять лет. Смерть жены сильно повлияла на Хомякова: "Даже те, которые не знали его очень близко, могли заметить, что с сей минуты у него остыла способность увлекаться чем бы то ни было, что прямо не относилось к его призванию. Он уже не давал себе воли ни в чем. По-видимому он сохранял свою прежнюю веселость и общительность, но память о жене и мысль о смерти не покидала его... Жизнь его раздвоилась. Днем он работал, читал, говорил, занимался своими делами, отдавался каждому, кому до него было дело. Но когда наступала ночь и вокруг него все улегалось и умолкало, начиналась для него другая пора... Раз я жил у него в Ивановском, — писал Ю.Ф. Самарин. — К нему съехалось несколько человек гостей, так что все комнаты были заняты, и он перенес мою постель к себе. После ужина, после долгих разговоров, оживленных его неистощимой веселостью, мы улеглись, погасили свечи, и я заснул. Далеко за полночь я проснулся от какого-то говора в комнате. Утренняя заря еле освещала ее. Не шевелясь и не подавая голоса, я начал всматриваться и вслушиваться. Он стоял на коленях перед походной своей иконой. Руки были сложены крестом на подушке стула, голова покоилась на руках. До слуха моего доходили сдержанные рыдания. Это продолжалось до утра. Разумеется, я притворился спящим. На другой день он вышел к нам веселый и бодрый, с обычным добродушным своим смехом. От человека, всюду его сопровождающего, я слышал, что это повторялось почти каждую ночь..."

Нельзя не упомянуть о кончине Хомякова, в которой раскрылась вся глубина его религиозной личности. Алексей Степанович умер от холеры в своем рязанском имении 23 сентября 1860 года. Когда его сосед по имению Леонид Матвеевич Муромцев вошел к Хомякову и спросил, что с ним, Алексей Степанович ответил: "Да ничего особенного, приходится умирать. Очень плохо. Странная вещь! Сколько я народу вылечил, а себя вылечить не могу". По словам Муромцева, "в этом голосе не было и тени сожаления или страха, но глубокое убеждение, что нет исхода". "Лишним считаю пересчитывать, — вспоминает Муромцев, — сколько десятков раз я его умолял принять моего лекарства, послал за доктором и, следовательно, сколько раз он отвечал отрицательно и при этом сам вынимал из походной аптечки то veratrum, то mercutium. Около часа пополудни, видя, что силы больного утрачиваются, я предложил ему собороваться. Он принял мое предложение с радостной улыбкой, говоря: "Очень, очень рад". Во все время совершения таинства он держал в руках свечу, шепотом повторял молитву и творил крестное знамение". Через некоторое время Муромцеву показалось, что Алексею Степановичу лучше. "Право хорошо, посмотрите, как вы согрелись и глаза просветлели". На что Хомяков ответил: "А завтра как будут светлы!" Это были его последние слова. За несколько секунд до кончины он твердо и вполне сознательно осенил себя крестным знамением. Вот за какого человека вышла замуж Екатерина Языкова. Уж так ей было написано на роду: быть женой глубоко религиозного человека, истинного рыцаря Церкви. Это мог быть Николай Александрович Мотовилов. Но по Божиему смотрению ее мужем стал Алексей Степанович Хомяков. Мотовилову же была уготована иная судьба и иная избранница. Жизнь его вся тяготела к жизни преподобного Серафима, к дивеевским святыням.

То, что произошло после драматического для Мотовилова отказа Екатерины Михайловны стать его женой, описывает он сам: "Когда в мае месяце 1832 года поразила меня тяжкая душевная скорбь, то я снова подвергся болезни и отнятию по-прежнему ног".