В поисках механизмов понимания текстов
В.В.
Васильева, Пермский государственный университет, кафедра общего языкознания
Всякий
текст, с определенной долей условности, может быть отнесен к явлениям культуры.
Какова бы ни была степень широты нашего взгляда на понятие культуры - в узком
смысле - духовная культура, как это понимается, например в культурологии [1],
или в широком смысле - как "некий единый срез, проходящий через все сферы
человеческой деятельности и формально, типологически им общий в смысле
определенного предметно-знакового механизма" [2], текст является
культурным объектом в той мере, "в какой наше взаимоотношение с ним
воспроизводит или впервые рождает в нас человеческие возможности", которых
не было до контакта с текстом, "возможности... видения и понимания чего-то
в мире и в себе"[3].
Проблема
смысла текста, понимаемая традиционно как проблема обнаружения этого смысла,
"раскапывания" его в недрах текста, доведения этого поиска до момента
адекватности авторскому замыслу, поворачивается некой новой стороной.
Конструктивность текста заключается, по-видимому, в том, что он предоставляет
своему читателю возможность познать и изменить самого себя. Можно сказать, что,
появившись на свет как результат авторского самоопределения, текст продолжает
свое существование в том случае, если оказывается сначала востребованным, а
затем и проинтерпретированным человеком.
Интерпретация
текста, по всей вероятности, и есть процесс поиска в нем своих собственных
смыслов. Исходя из этой посылки, иначе должна быть поставлена и проблема
понимания. Общефилософская ее трактовка предполагает такое состояние сознания,
которое субъект фиксирует как уверенность в адекватности воссозданных
представлений и содержания воздействия [4]. Применительно к тексту такая
уверенность в адекватности не может являться целью нашего контакта с ним (за
исключением определенных, деятельностно ограниченных случаев, когда мы имеем
дело, скажем, с контролем и текст в данном случае оказывается средством,
способом контроля). Если же обратиться к художественному тексту, придется
признать, что мы заранее настроены на невозможность абсолютного постижения
авторского замысла, заранее готовы к тому, что поймем текст не так, как другие,
что, при обращении к тексту повторно, обнаружим в нем нечто новое, даже тогда,
когда целью нашего обращения к читанной ранее книге или уже виденному спектаклю
было желание простого повторения прежних ощущений. Мы ищем в тексте самих себя.
И художественный текст предоставляет нам в этом смысле безграничные
возможности, при этом текст и сам заинтересован в нас: его существование
возможно лишь в формах наших интерпретаций.
Поставив
перед собой вопрос о механизмах интерпретации текста, видя возможность выхода
этой проблемы, с одной стороны, в собственно лингвистический план (здесь могут
быть описаны языковые механизмы переконструирования текста, те возможности,
которыми язык наделил текст для обеспечения его - текста - вечного
существования), с другой - в русло культурологии (здесь могут получить
объяснение трансформации смыслов текста), я хочу начать с интроспекции.
Сначала, как мне кажется, необходимо зафиксировать собственные состояния при
восприятии текста, скажем, в ситуации театра, где ты - зритель, а пьеса, которую
ты смотришь, хорошо тебе знакома и по тексту, и по другим постановкам. В этом
случае легче поймать, зафиксировать те ментальные действия, которые я совершаю:
этот текст уже есть в моем опыте, он уже переработан на определенном этапе
жизни, может быть, не раз. Сейчас, в очередной раз обращаясь к этому тексту, я
заранее готова искать новое в тексте. Эта установка на поиски новых смыслов
облегчает фиксацию моих действий в этом направлении, а многократное обращение к
данному тексту создает ту достаточность "фоновых знаний", которая
позволит обнаружить опоры для тех или иных объяснений.
С
чего начинается мой контакт с текстом? Очевидно, с выбора самого этого текста.
Чем обусловлен выбор? Понятно, что всегда имеют место некоторые жизненные
обстоятельства, которые корректируют выбор: я не начну читать
"толстую" книгу, зная, что не располагаю временем, а чтение затянет,
и я не сделаю важных дел; или - меня пригласили в театр на пьесу, которую я не
очень хочу смотреть, но по этикетным причинам идти придется. Если отбросить эти
обстоятельства, которые, впрочем, ничего не меняют по существу проблемы, а
всего лишь являются дополнительными вводными, то наш выбор обоснован рядом
причин, которые в одних случаях действуют в совокупности, в других - можно
говорить о ведущем мотиве.
По
каким причинам я выбираю для чтения данную книгу? Очевидно, всегда я обращаюсь
к той книге, в которой могу найти ответы на свои вопросы [5].
По
сути дела, мы "вычитываем" в тексте свое, то есть то, что нас
интересует. Но интерес этот всегда связан с вопросом, поскольку сам интерес
основан на том, что нам еще пока неясно в предмете. М.Бахтин, оказывается,
сформулировал это еще в "Эстетике словесного творчества" (здесь,
кстати, доказательство справедливости мысли о том, что мы "вычитываем"
в тексте свое - только сейчас, в поисках механизмов собственно понимания, я
увидела эту идею Бахтина ) : "Смыслами я называю ответы на вопросы. То,
что ни на какой вопрос не отвечает, лишено для нас смысла"[6].
Итак,
ответ на вопрос. Но в тексте есть много такого, что не является прямым ответом
на наш вопрос.
Я
думаю, процедура такова. Мы не просто ищем ответа на вопрос, но, в первую
очередь, ищем подтверждения своему предположению, то есть ищем такой ответ,
который бы нас устроил. Идя дальше в этой мысли, можно сказать, что мы ищем то,
что уже-и-так-знали, еще до того, как начали читать текст. В самом деле, где мы
взяли бы понимание смысла, если бы предлагаемый нам смысл не совпадал с нашим
ожиданием его. Это довольно грубая формализация тонкого процесса. Но
"снять" этот момент можно, если принять, что это и-так-знание
присутствует в нас во множестве вариантов и оттенков: уверенность, сомнение,
готовность принять противоположное нашему убеждению как нежелание согласиться с
тем, что очевидно, личный опыт и чужие высказывания о подобном, ощущение
сиюминутности принимаемого ответа как предчувствие нового взгляда на предмет и
т.п.
Итак,
я "вычитываю" в тексте то, что и-так-знаю. По отношению к целому
тексту фрагмент этого знаемого может быть очень мал. Но текст - уже не чужой,
он частично мой. Теперь я буду отыскивать в том, что пока еще не мое, островки
"понятного", иными словами, и-так-знаемого. И хотя этот же фрагмент
текста только что оценивался мной как непонятный, здесь нет противоречия. Дело в
том, что, вычленив в нем понятое, я тем самым перестроила, переконструировала
текст: теперь понятый фрагмент отвечает на мой вопрос, то есть он вступил в
отношения со мной, а это значит, что тем самым и весь текст вступил в отношения
со мной: понятый фрагмент как бы высветил в темном поле текста те участки,
которые так или иначе связаны с ответом на мой вопрос - смыслы. Оказалось, что
и они мне понятны. Расширение зоны понятного идет дальше тем же путем:
возникающие все новые и новые связи между ранее не связанными (или связанными
на других, непонятных и неизвестных мне основаниях) смыслами открывают новые
ответы (смыслы) на возникающие по ходу понимания вопросы. Уже на этом этапе
контакта с чужим текстом интерпретация возникает как формулировка своего
собственного вопроса к тексту. Вот почему не может существовать текст сам по
себе, вне интерпретации. Разве что пока заключен в книге, стоящей на полке. Но
это "стояние" - есть пауза в жизни текста, его молчание [7].
Исследователь
не может (по крайней мере, пока...) непосредственно наблюдать за процессом
рождения вопросов в голове читателя (или зрителя/слушателя) и
"высвечиванием" ответов на эти вопросы в... опять же голове, не в
тексте. Поскольку переработка текста, как известно, происходит не в самом
тексте, а в той копии, которую мы "загрузили" в себя . Есть много
способов "изъятия" информации из головы реципиента. Психолингвистикой
разработаны экспериментальные инструменты для этих операций. Однако, на мой
взгляд, их применение в исследовании интерпретации в декларируемом нами аспекте
вряд ли возможно, так как любые тексты, полученные в результате эксперимента,
будут уже самой интерпретацией, а не материалом к объяснению интерпретации.
Английский
историк Р. Дж. Коллингвуд писал: "Вы никогда не сможете узнать смысл сказанного
человеком с помощью простого изучения устных или письменных высказываний, им
сделанных, даже если он писал или говорил, полностью владея языком и с
совершенно честными намерениями. Чтобы найти этот смысл, мы должны также
узнать, каков был вопрос, на что написанное или сказанное им должно послужить
ответом"[8].
Но
откуда мы можем узнать вопрос? С одной стороны, из того же ответа в тексте! С
другой стороны, хочется получить какой-то добавочный источник, может быть,
хранящий все возможные вопросы по поводу предмета. Следовательно, для анализа
нужен не просто текст, а текст, живущий полноценной жизнью: вступающий в
отношения с другими текстами, людьми, может быть, историей. Проверенные
временем, освоенные не одним поколением классические художественные произведения
являются как раз таким материалом.
Понятно,
что вопросы, ответами на которые служат созданные художниками тексты, это
далеко не всегда те вопросы, которые задают текстам читатели. Но именно эти
последние и представляют для меня главный интерес в аспекте того механизма
понимания, который я пытаюсь обосновать: путь от и-так-знаемого по "опорам
данного" к постепенному освоению всего пространства текста через ответы на
вопросы. Но если художник дает ответы на свои вопросы в своем собственном тексте,
то осваивающий этот текст "другой" может и не эксплицировать свое
понимание. А это значит, что ответы, по которым мог бы быть восстановлен
вопрос, остаются неведомыми нам. В этом случае мы имеем дело с интерпретацией,
которая осуществляется в самом процессе понимания текста. В тех случаях, когда
понимание эксплицируется в новом тексте, когда "другой" реализует
потребность воплотить это свое понимание в новом творении, мы имеем возможность
обратиться к самым разным основаниям интерпретации, в том числе и к собственно
лингвистическим ее механизмам.
Очевидно,
что лингвистический анализ не может обойтись без текста, в данном случае без
двух текстов: текста-источника и текста-интерпретации. Поэтому я не могу
рассматривать интерпретации-понимание (это, скорее всего, область психологии) ,
а обращаюсь к пониманию-воплощению, т.е. к текстам-интерпретациям, в которых
так или иначе должен быть отражен и сам процесс понимания, и собственно
языковые механизмы трансформации смыслов текста-источника.
Обращение
к искусству как области интерпретации чужих текстов кажется мне особенно
интересным. Здесь можно представить сами вопросы, задаваемые интерпретатором
тексту, в контексте культуры, а это уже некоторая "объективная"
сфера, в том смысле, что интерпретация может быть обоснована и объяснена из
некоторой " совместной жизненной практики", как называл культуру
Витгенштейн. Кроме того, сопоставляя трансформации текста через его
интерпретации в разные периоды времени с изменениями в культуре, мы можем
обнаружить те вопросы, на которые эти интерпретации послужили ответом.
Своего
рода круг, возникающий при таком подходе, не надо рассматривать как замкнутый,
потому что здесь "круговая порука" помогает найти не столько
причинно-следственную связь (и, следовательно, здесь нет ответа на вопрос:
"Что чему является причиной?"), сколько зафиксировать связь как
таковую: оказавшись в новой культурной парадигме, текст "позволяет"
читателям или зрителям задавать ему (тексту) новые вопросы; осваивая новые
культурные объекты, читатель или зритель сам оказывается источником новых
вопросов.
Обнаружив
эту связь (связь понимания и интерпретации с культурой), мы можем искать в ней
объяснение новой жизни языка текста. Поиски лингвистических механизмов
интерпретации должны, по-видимому, идти по пути решения следующих проблем: 1 -
как отражаются в языке (осваиваются языком) те изменения, которые произошли в
сфере духовной жизни общества, 2 - что в самом языке говорит нам о происшедших
изменениях, 3 - как ментальные интерпретационные процессы выражаются в тексте,
направляя его смысловое развертывание, определяя его смысловую структуру.
Список литературы
Мурзин
Л.Н. Язык, текст и культура // Человек - текст - культура: Коллект. монография/
Под ред. Н.А.Купиной, Т.В.Матвеевой. Екатеринбург, 1994; Мурзин Л.Н. О
лингвокультурологии, ее содержании и методах // Русская разговорная речь как
явление городской культуры/ Под ред. Т.В.Матвеевой. Екатеринбург:
"АРГО", 1996.
Мамардашвили
М. Как я понимаю философию... / Сост. и предисл. Ю.П. Сенокосова. М.: Прогресс,
1990. С.344.
Там
же. С.345.
Современная
философия: Словарь и хрестоматия. Ростов-на-Дону: ,1996. С.59.
Даже
в тех случаях, когда сам вопрос не осознан мной и я действую по принципу:
"Что-нибудь почитать..." Мой выбор книги может быть чисто эмоциональным:
приятное чтение, легкое чтение.
Бахтин
М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979. С.350.
Такое
представление о механизме понимания имеет и обратную сторону. Сейчас, когда я
так вижу свою работу по постижению смысла текста, я более четко, уже
сознательно формулирую вопросы к тексту: подсознательный процесс вышел на
осознаваемый уровень.
Коллингвуд
Р.Дж. Идея истории: Автобиография. М.:Наука, 1980. С.339.
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.omsu.omskreg.ru/