Вводные конструкции как средство создания комического
М.Н. Кулаковский
Вводные
конструкции как элемент экспрессивного синтаксиса играют важную роль в
структуре художественного текста. Несмотря на внешнюю изолированность от
основного контекста, с информативной точки зрения они оказываются тесно
связанными с содержанием высказывания, выражая различные аспекты субъективного
отношения говорящего к сообщаемому, а также организуя коммуникативный контакт
говорящего и адресата. Это и позволяет вводным единицам вносить в текст
различные эмоциональные оттенки, в том числе – создавать комический эффект.
Рассмотрим
данное явление на материале русской художественной прозы первой половины ХХ
века. Следует отметить, что вводные единицы входят в общую систему речевых
средств создания комического в тексте, обычно играя вспомогательную роль по
отношению к средствам лексическим. В то же время сами синтаксические средства
формируют определенное единство, выражая различные оттенки авторской иронии и
создавая особую комическую атмосферу.
Комический
эффект при использовании вводных конструкций обычно связан с некоторым
противоречием между ними и основным контекстом. Такое противоречие может носить
логический характер. В частности, с помощью вводного слова может быть
актуализирована логическая ошибка в выводе.
По
виду – лет сорока с лишним.
Рот
какой-то кривой. Выбрит гладко.
Брюнет.
Правый глаз черный, левый почему-то зеленый. Брови черные, но одна выше другой.
Словом – иностранец.
/М.
Булгаков. Мастер и Маргарита/.
В
данном примере вводная единица позволяет подчеркнуть противоречие между выводом
и фактами, на основе которых он сделан. При этом план объективного зрительного
восприятия переключается на ментальный, оценочный, связанный в рассматриваемом
случае с традиционным ассоциативным ходом «необычный, странный – иностранный».
С
помощью вводного слова также может актуализироваться банальное утверждение,
мотивировка которого в последующем контексте позволяет развить комический
эффект.
Моя
же бабушка, еще того чище, родилась в 1836 году… Конечно, вряд ли Пушкин мог ее
нянчить, тем более что она жила в Калуге, а Пушкин, кажется, там не бывал, но
все-таки можно допустить эту волнующую возможность, тем более что он мог бы,
кажется, заехать в Калугу повидать своих знакомых.
/М.
Зощенко. В пушкинские дни.
Вторая
речь о Пушкине/.
Сомнение,
заложенное в семантике вводного слова, может получать дальнейшее развитие в
информативном плане основного контекста, опровергая в некоторых случаях
заявленный постулат.
Сегодня,
кажется, пожаловаться нельзя – жарко, солнце светит «во все лопатки» – у
прохожих от жары совсем разваренный вид – даже лошади (на что уж выносливый
скот!) – и те понурили головы… /С. Черный. Дневник резонера/.
При
этом комичной является не сама уступка, оформленная с помощью вводного слова, а
дальнейшая актуализация ее причины.
Многое,
впрочем, смущало Веру Павловну. Гениев, помимо ее мужа, была прорва. Ходили они
друг к другу стадами… /С. Черный. Наглядное обучение/.
Кроме
того, переданное повествователем сомнение может компенсироваться моделированием
дальнейшего развития комической ситуации.
Практика
у них /докторов/ в эмиграции, наверно, неважная, зато, как до пациента дорвутся, в живых не оставят… /Дон
Аминадо. Рассказ простого человека/.
Очевидно,
у меня начинается неврастения.
Температура
хотя нормальная, но при встрече со знакомыми тошнит.
/Дон
Аминадо. Отрывки из дневника разочарованного/.
Внимание
читателя может быть акцентировано на уступке фактам, основанной на логической
ошибке.
Важное
сведение, по-видимому, действительно произвело на путешественника сильное
впечатление, потому что он испуганно обвел глазами все вокруг дома, как бы
опасаясь в каждом окне увидеть по атеисту.
/М.
Булгаков. Мастер и Маргарита/.
В
некоторых случаях вводное слово позволяет подчеркнуть авторскую иронию,
представленную в виде вывода.
Приятно
отметить, что дворяне организовались не с кондачка и не экспромтом, а на
десятый год со дня революции и, так сказать, накануне юбилея.
Значит,
все эти девять лет люди о чем-то все-таки думали.
/Дон
Аминадо. Чем ночь темней…/.
При
этом комичность предлагаемого повествователем объяснения может быть связана с
элементом языковой игры, например – с актуализацией семантических и деривационных
связей между словами («определенное положение» – «определиться»).
Учатся
дети, дамы, купцы, чиновники и личности без определенного положения, –
вероятно, именно для того, чтобы положение определилось.
/Н.
Тэффи. Северные люди/.
Языковая
игра может быть представлена и как реализация метафоры, позволяющая оживить
традиционные образы через призму иронического восприятия.
Над
крышей что-то взвизгивает и ревет: очевидно, это черти украли христианскую душу
и никак не могут ее поделить.
/А.
Аверченко. Тоска по родине/.
Актуализированное
с помощью вводного слова объяснение может быть результатом дальнейшего развития
логической ошибки. В одних случаях такая ошибка связана с неверной (и как
следствие – комичной) трактовкой событийного ряда.
Сиреневый,
провалившись в кадку, на чистом русском языке, без признаков какого-либо
акцента, вскричал: Убивают! Милицию! Меня бандиты убивают! – очевидно,
вследствие потрясения, внезапно овладев до тех пор неизвестным ему языком.
/М.
Булгаков. Мастер и Маргарита/.
В
других – с доминированием определенной идеологии при восприятии и трактовке
художественного произведения.
Очевидно,
Пушкину необходимо было тщательно замаскировать пропагандный характер своего
произведения, вследствие чего он и вставил своего кота, подобно тому как в
армянской поэзии имеется так называемая селедка.
/Дон
Аминадо. «У лукоморья дуб зеленый…»/.
Кроме
того, подчеркнутая логичность используемых вводных слов может контрастировать с
информативным несоответствием перечисляемых фактов, их стилевой и ситуативной
разнородностью.
Нами,
во-первых, приобретен за 6 р. 50 к. однотомник Пушкина для всеобщего
пользования. Во-вторых – гипсовый бюст великого поэта установлен в конторе
жакта, что, в свою очередь, пусть напоминает неаккуратным плательщикам о
невзносе квартплаты.
/М.
Зощенко. В пушкинские дни.
Первая
речь о Пушкине/.
Комический
эффект может быть связан с информативным несоответствием между вводной единицей
и основным контекстом. Например, семантика вводного слова отражает
факультативность последующей информации (ее присоединительный характер), в то
время как основной контекст содержит достаточно значимые для развития сюжета
факты.
Между
прочим, Лиходеев, по собственной его просьбе, был заключен в надежную камеру.
/М.
Булгаков. Мастер и Маргарита/.
Кстати,
в прежнюю старую сказку /о Красной Шапочке/ в самый конец впутался какой-то
охотник. В новой сказке – к черту охотника.
/А.
Аверченко. Новая русская сказка/.
Противоположное
соотношение возникает в том случае, если вводная конструкция акцентирует
внимание читателя на пустяке (значимость актуализации как приема противоречит
незначимости выделяемой информации).
Этот
второй, будучи, очевидно, левшой, съездил администратора по другому уху.
/М.
Булгаков. Мастер и Маргарита/.
При
этом комический эффект может усиливаться за счет информативно-стилевого
несоответствия между актуализированным фактом и предшествующей информацией.
Английский
язык оказался всем нужен: для дипломатических и торговых сношений, для изучения
литературы и быта союзной нации и, наконец, просто для того, чтобы Анна
Петровна не слишком много «воображала».
/Н.
Тэффи. Северные люди/.
Кроме
того, авторская ирония может быть связана с актуализацией минимальности
уступки.
…Он
увидел на тротуаре… даму в одной сорочке и панталонах фиолетового цвета. На
голове у дамы, правда, была шляпка, а в руках зонтик.
/М.
Булгаков. Мастер и Маргарита/.
Характерным
является и указание на традиционность описываемой ситуации. Комический эффект в
этом случае усиливается за счет привлечения жизненного опыта читателя.
Но,
как это часто бывает, тот, кто должен был говорить за, сказал – против, а тот,
кто должен был сказать против, говорил за.
/Дон
Аминадо. No 4.711./ А хозяин держится индифферентно – перед носом руками
крутит.
Ну,
народ, конечно, собрался. Эксперты.
/М.
Зощенко. Аристократка/.
Акцентирование
внимания на традиционности объяснения также может вызвать читательскую улыбку.
На
лестницу выбежал секретарь филиала и, видимо, сгорая от стыда и смущения,
заговорил заикаясь… /М. Булгаков. Мастер и Маргарита/.
Комический
эффект может быть связан и с нестандартной детализацией сообщения.
Известно,
отцовское сердце, детей своих жалеет – кого за волосы, кому подзатыльник.
/Н.
Тэффи. Сладкие воспоминания/.
Следует
отметить, что сама позиция вводной единицы позволяет ей выделять необходимую
информацию, актуализируя неожиданность появления определенной детали или
оценки.
Работа
оказалась, конечно, трудная и, главное, бестолковая.
/М.
Зощенко. Какие у меня были профессии/.
При
этом комичным в некоторых случаях представляется само появление вводной единицы
в основном контексте.
Оказывается,
венгры тоже не маленькие.
/Дон
Аминадо. Отрывки из дневника разочарованного/.
Таким
образом, один из доминирующих приемов создания комического эффекта с помощью
вводных слов можно охарактеризовать как позиционный.
Достаточно
последовательно ирония проявляется и через особенности речевого оформления
высказывания. Так, в одних случаях комичной представляется его традиционность
(использование стандартного набора цитат – в следующем примере).
И,
вот именно следя за этим тающим барашком, человек вспоминает не шашлык, а свою
молодость, которая, само собой разумеется, прошла, как волшебный сон или как
чудное мгновение.
/Дон
Аминадо. Летнее стихотворение в прозе/.
В
других – с помощью вводной единицы актуализируется необычность, окказиональность речевого оформления (с его
последующей конкретизацией).
Он
был, так сказать, охотник навыворот. Не преследовал, а удирал; заячий спорт, но
если в него вживешься – довольно завлекательный.
/Н.
Тэффи. Житие Петра Иваныча/.
Вводные
слова традиционно последовательно акцентируют внимание читателя на оценочной
информации.
Хождение
в гости, это, в сущности говоря, очень сложное явление.
Нечто
среднее между неизлечимым сумасшествием и взаимным грабежом.
/Дон
Аминадо. Жажда общения/.
Важную
роль играют вводные слова и при оформлении перехода от информативного плана к
оценочному, выделяя заложенную в нем авторскую иронию.
С
налога разговор незаметно переходит на психологию среднего европейца, который
готов повеситься, чтобы только сэкономить свои двадцать пять сантимов.
Явление,
конечно, безотрадное и от русского хлебосольства бесконечно далекое. /Дон
Аминадо. Жажда общения/.
В
качестве дополнительного средства актуализации оценки может выступать и
вставная конструкция.
На
днях как-то соблазнился хорошей погодой, взял лодку (верней, корыто) и поехал
обозревать наши красоты. /С. Черный. Дневник резонера/.
Присоединение
с помощью вводной единицы конкретизирующей информации позволяет в некоторых
случаях кардинально изменить предполагаемую оценку.
А
вещи, действительно, были хотя и ношеные и, вообще говоря, чуть держались,
однако, слов нет, – настоящий заграничный товар, глядеть приятно.
/М.
Зощенко. Качество продукции/.
Там
с Никанором Ивановичем … вступили в разговор, но разговор вышел какой-то
странный, путаный, а вернее сказать, совсем не вышел.
/М.
Булгаков. Мастер и Маргарита/.
Создание
комического эффекта может мотивироваться уступкой в оценке повествователя.
При
этом неуместном и даже, пожалуй, хамском вопросе лицо Аркадия Аполлоновича
изменилось, и весьма резко изменилось.
/М.
Булгаков. Мастер и Маргарита/.
В
некоторых случаях проявление иронии связано с восприятием и оценкой описываемой
ситуации повествователем или окружающими.
У
купца Еремея Бабкина сперли енотовую шубу.
Взвыл
купец Еремей Бабкин.
Жалко
ему, видите ли, шубы.
/М.
Зощенко. Собачий нюх/.
При
этом оценка может отражать типичность поведения героя в определенной ситуации.
Тут
хозяева налегли на оставленную продукцию. Сам Гусев даже подробный список вещам
составил. И уж, конечное дело, сразу свитер на себя напялил и кальсоны взял.
/М.
Зощенко. Качество продукции/.
Вводная
конструкция может актуализировать и восприятие ситуации самим персонажем.
Крест,
к удивлению ограбленного Пантелея, оказался на своем месте, под блузой, на
волосатой груди сапожника.
/А.
Аверченко. Черты из жизни рабочего Пантелея Грымзина/.
Кроме
того, в тексте произведения может быть представлена уступка в речевом
оформлении с привлечением оценки героя (при этом в рамках вводной единицы
повествователь иногда оценивает само высказывание).
Ополоумевший
дирижер, не отдавая себе отчета в том, что делает, взмахнул палочкой, и оркестр
не заиграл, и даже не грянул, и даже не хватил, а именно, по омерзительному
выражению кота, урезал какой-то невероятный, ни на что не похожий по
развязности своей марш.
/М. Булгаков. Мастер и Маргарита/.
Интересны
случаи, когда комический эффект определяется противоречием между описываемым
фактом и его оценкой со стороны повествователя, неожиданностью подобной оценки.
Мы
спорили бы очень долго, но, по счастию, тут со скамейки свалился какой-то
ребенок и сломал себе обе челюсти. Это отвлекло нас от нашего спора.
/Д.
Хармс. Сонет/.
В
данном примере именно позиция вводной конструкции, ее контактное взаимодействие
с основной информацией предложения («тут со скамейки свалился какой-то
ребенок») определяют создание комического эффекта, реальный же объект оценки
(«это отвлекло нас») оказывается оторванным.
Выражение
авторской иронии может быть связано с взаимодействием различных временных
планов. Например, повествователь может отсылать читателя к уже известной
комической ситуации.
/Степа/
Пытался позвать на помощь Берлиоза, дважды простонал: «Миша … Миша …», но, как
сами понимаете, ответа не получил.
/М.
Булгаков. Мастер и Маргарита/.
В
других случаях автор заставляет взглянуть на ситуацию с точки зрения будущих
комических событий, позволяя читателю самостоятельно представить их дальнейшее
развитие.
Первая
из них, как вскоре выяснилось при составлении протокола, была супругой Аркадия
Аполлоновича … /М. Булгаков. Мастер и Маргарита/.
Кроме
того, вводная конструкция может актуализировать смоделированную самим
повествователем комическую ситуацию.
Конечно,
другой, менее жизнерадостный человек был бы сильно пришиблен этим
обстоятельством. И даже, может быть, у менее жизнерадостного человека кожа
покрылась бы прыщами и угрями от излишней мнительности.
/М.
Зощенко. Качество продукции/.
Иногда
же более значимой становится ее оценка.
О
страсти нашей к так называемым оказьонам и скидкам можно было бы написать целое
исследование и по крайней мере в пяти томах.
Но,
конечно, лучше не надо, потому что пять томов – это уже не оказьон, а
катастрофа.
/Дон
Аминадо. Акажу и прочее/.
Одним
из характерных приемов при создании комического эффекта является моделирование
общения с читателями.
Сто
лет проходит, и стихи Пушкина вызывают удивление. А, я извиняюсь, что такое
Цаплин через сто лет? Нахал какой!..
/М.
Зощенко. В пушкинские дни.
Первая
речь о Пушкине/.
При
этом важным для повествователя иногда становится доверительность (даже
некоторая интимность) диалога.
Вообще,
между нами говоря, в другой раз даже как-то удивляешься, почему к поэтам бывает
такое отношение.
/М.
Зощенко. В пушкинские дни. Вторая речь о Пушкине/. Возможно также и моделирование
читательской реакции на описываемую ситуацию (прогнозирование поведения
«дотошного» читателя).
Конечно,
читатель может полюбопытствовать: какая, дескать, это баня? Где она? Адрес? /М.
Зощенко. Баня/.
Таким
образом, проведенный анализ показал, что вводные конструкции могут играть
важную роль при создании комического эффекта.
Наиболее
характерными приемами являются актуализация логической ошибки, позиционное или
временное смещение, уступка в речевом оформлении или оценке. Имитация диалога с
читателем позволяет создать особую комическую атмосферу произведения.
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.yspu.yar.ru