Иван Бунин
Александрова Т. Л.
Иван
Алексеевич Бунин (1870 - 1953) - русский писатель с мировым именем, которого, с
течением времени все чаще удостаивают эпитета "великий", при жизни
никогда не считался "властителем дум". "Читатели и критики
всегда относились к Бунину с большим уважением", - писал один из самых
глубоких ценителей творчества писателя, философ Федор Степун, - "За ним
всегда признавали: хороший русский язык, мастерство в описании природы,
благородный тембр художественного дарования, зоркость, точность. Одновременно
его всегда считали писателем холодным, а потому в последнем счете более
совершенным, чем глубоким. До войны Бунина очень ценили, но читали
сравнительно мало, например, меньше, чем М. Горького или Л. Андреева.
Объясняется это, безусловно, тем, что Бунин как писатель никогда не был занят
теми "проклятыми вопросами", которые волновали русскую интеллигенцию.
Но вот времена изменились и, изменившись, изменили все. Мировые проблемы
Л. Андреева явно обнаружили свой несколько провинциальный,
заштатно-интеллигентский характер, в босяках Горького также проступили наносные
элементы своеобразной романтики и ницшеанской риторики, зато
"Деревня" и "Суходол" нежданно-негаданно превратились из
поэм, как они названы автором, в очень ценные по своей глубине и зоркие
исследования" (Степун Ф.А. Литературные заметки: И.А. Бунин (по поводу
"Митиной любви"). - цит. по изд.: И.А. Бунин. Pro et contra. СПб.,
2001, С. 365, 368, 369). Свидетельством всемирного признания стало присуждение
Бунину в 1933 г. Нобелевской премии в области литературы. И хотя в мотивировках
этого решения была определенная доля политики, сомнений в том, что Бунин
достоин этой награды вне зависимости от какой бы то ни было политики, не было ни
у кого. Значение его уже в те годы с пророческой ясностью объяснил И.С. Шмелев.
В своем "Слове" на чествовании И.А. Бунина он полностью привел одно
его небольшое стихотворение:
Молчат
гробницы, мумии и кости, -
Лишь
слову жизнь дана.
Из
древней тьмы, на мировом погосте,
Звучат
лишь письмена.
И
нет у нас иного достоянья!
Умейте
же беречь
Хоть
в меру сил, в дни злобы и страданья,
Наш
дар бесценный - речь.
"Народ
говорит, - продолжил Шмелев, - "все минется, одна правда останется".
Письмена - вот эта правда. Эту нетленную Правду хранит литература наша, -
хранит Россия. Россия не только была... она - есть, нетленная, живая - в
"письменах". Все - тленно, но "Слову жизнь дана". Слово -
звучит, живое, животворит и воскрешает. И если бы не уже было России, - слово
ее создаст, духовно.
Наша
великая литература, рожденная народом русским, породила нашего славного
писателя, ныне чествуемого Ивана Алексеевича Бунина. Он вышел из русских недр,
он кровно связан с родимой землей и родимым небом, с природой русской, - с
просторами, с полями, далями, с русским солнцем и вольным ветром, с снегами и
бездорожьями, с курными избами и барскими усадьбами, с сухими и звонкими
проселками, с солнечными дождями, с бурями, с яблочными садами, с ригами, с
грозами... - со всей красотой и богатством родной земли. Все это - в нем, все
это впитано им, остро и крепко взято и влито в творчество - чудеснейшим
инструментом, точным и метким словом, - родною речью. Это слово вяжет его с
духовными недрами народа, с родной литературой.
"Умейте
же беречь..." Бунин сумел сберечь - и запечатлеть, нетленно. Вот, кто
подлинно собиратели России, ее нетленного: наши писатели, и между ними - Бунин,
признанный и в чужих пределах, за дар чудесный.
Через
нашу литературу, рожденную Россией, через Россией рожденного Бунина, признается
миром сама Россия, запечатленная в письменах". (Шмелев И.С. Слово на
чествование И.А. Бунина. - Собр. соч. в 5-ти тт., Т. 7 (дополнительный). М.,
1999).
Биография
Иван
Алексеевич Бунин принадлежал в старинному дворянскому роду, уже
запечатлевшегося в русской истории и в истории русской литературы. "О роде
Буниных я кое-что знаю. - писал И.А. Бунин в краткой автобиографической
справке. - Род этот дал замечательную женщину начала прошлого века, поэтессу
А.П. Бунину, и поэта В.А. Жуковского (незаконного сына А.И. Бунина); в
некотором родстве мы с бр Киреевскими, Гротами, Юшковыми,
Воейковыми, Булгаковыми, Соймоновыми; о начале нашем в "Гербовнике
дворянских родов? сказано, между прочим, следующее: "Род Буниных
происходит от Симеона Бунковского, мужа знатного, выехавшего в XV в. из Польши
к великому князю Василию Васильевичу..." (Бунин И.А. Собр. соч. в 9-ти
тт., Т. 9, С. 253). И тут же, чуть ниже Бунин замечает: "Я же чуть не с
отрочества был вольнодумец, вполне равнодушный не только к своей голубой крови,
но и к полной утрате всего того, что было связано с нею: исключительно
поэтическими были мои юношеские, да и позднейшие "дворянские элегии",
которых, кстати сказать, у меня было гораздо меньше, чем видели некоторые мои
критики, часто находившие черты личной жизни и личных чувств даже в тех
произведениях, где почти и следа их нет, и вообще многое навязавшие мне".
(Там же, С. 254). В этих словах запечатлелась важная черта характера Бунина -
писателя и человека: ему было присуще удивительное внутреннее целомудрие,
нелюбовь к какому бы то ни было "душевному стриптизу". Он всегда
подчеркивал, что его рассказы не имеют ничего общего с его подлинной
биографией, не любил, когда в них выискивали параллели с реальными прототипами,
буквально умолял будущих исследователей ни в коем случае не обнародовать его
письма.
Естественно,
после смерти Бунина, по мере осознания значимости его творчества, эти запреты
все смелее нарушались, но самим писателем подкрепляемое представление о том,
что Бунин-человек и лирический герой многих его произведений, стихотворных и
прозаических, написанных от первого лица, - совершенно разные люди, нередко
обращалось против него. "Поразительно было в Бунине то, что мне
приходилось наблюдать и у некоторых других крупных художников: соединение
совершенно паршивого человека с непоколебимо честным и взыскательным к себе
художником" - писал, к примеру, Вересаев. (Вересаев В.В. Воспоминания. С.
513). Бунин был человеком с непростым характером, несмотря на все заверения в
демократизме, в нем сохранялись и с годами все резче проступали некоторые
сословные черты, плохо вписывавшиеся в "плебейский" XX век. В
значительной мере их и имел в виду Вересаев: "Он был очарователен с
высшими, по-товарищески мил с равными, надменен и резок с низшими" (Там
же). Но все же слабо верится, что через восприятие "мелкого, злобного,
ревнивого и чванного" человека могла с такой любовью "нетленно
запечатлеться" Россия. Более вероятно то, что Бунин-человек был "вещью
в себе", закрытой для посторонних, и его не очень заботило, как в жизни он
открывается "вещью для нас". Об этом писала Ирина Одоевцева:
"Бунин мог быть иногда очень неприятен, даже не замечая этого. Он
действительно как будто не давал себе труда считаться с окружающими. Все
зависело от его настроения Но настроения свои он менял с поразительной
быстротой и часто в продолжении дня бывал то грустным, то веселым, то сердитым,
то благодушным Ни мстительности, ни зависти не приходилось видеть в
Бунине. Напротив - он был добр и великодушен. Даже очень добр и великодушен.
(Одоевцева И. На берегах Сены. - цит. по изд. И.А. Бунин. Pro et contra. С.
199). Но, во всяком случае, в Бунине, как и в Горьком, отразилась общая
противоречивость предреволюционной России.
Отец
Бунина, Алексей Николаевич, участник Крымской компании, был помещиком в
Орловской и Тульской губернии, "по беспечности и расточительности"
быстро разорился. Мать, Людмила Александровна, была человеком глубоко
религиозным (в "Жизни Арсеньева" Бунин вспоминал, что когда за связь
с народниками арестовали старшего брата, мать дала обет никогда не есть мяса и
хранила этот обет до конца своих дней). Детей в семье Буниных родилось девять,
но пятеро умерли в младенчестве. В живых остались сыновья Юлий, Евгений, Иван и
дочь Мария.
Иван
Бунин родился 10 (22) октября 1970 г. в Воронеже. Через три года семья
переселилась в дедовское имение в Елецком уезде - на хутор Бутырки. "Тут,
в глубочайшей полевой тишине, летом среди хлебов, подступавших к самым нашим
порогам, а зимой среди сугробов, и прошло мое детство, полное поэзии печальной
и своеобразной", - вспоминал писатель (Собр. соч. Т. 9, С. 254).
Рос
Ваня Бунин в обстановке небогатой и с годами все более скудеющей дворянской
усадьбы. Подлинные впечатления детства в мастерской художественной обработке
вошли в автобиографический роман "Жизнь Арсеньева". От природы
писатель был наделен удивительным талантом восприятия. "Зрение у меня было
такое, - признавался он в "Жизни Арсеньева", - что я видел все семь
звезд в Плеядах, слухом за версту слышал свист сурка в вечернем поле, пьянел,
обоняя запах ландыша или старой книги" ("Жизнь Арсеньева" -
Собр. соч. Т. 6. С.92). Способность восприятия искала путей выражения. В
мальчике стали проявляться артистические способности, умение подметить и
передать жестом, мимикой чьи-то характерные черты поведения, повадки. Увлекала
его и живопись: пытаясь в красках изобразить окружающий его мир, он еще более
оттачивал природную наблюдательность.
Однако
главное его призвание определилось довольно скоро. "То, что я стал
писателем, вышло как-то само собой, определилось так рано и незаметно, как это
бывает только у тех, кому что-нибудь "на роду написано" - вспоминал
он (Собр. соч. Т. 9., С. 272). Тогда же, в детстве и отрочестве, в его душе уже
обозначались основные темы будущего творчества.
"Люди
совсем не одинаково чувствительны к смерти. Есть люди, что весь век живут под
ее знаком, с младенчества имеют обостренное чувство смерти (чаще всего в силу
столь же обостренного чувства жизни) Вот к подобным людям принадлежу
и я.
Когда
и как приобрел я веру в Бога, понятие о Нем, ощущение Его? Думаю, что вместе с
понятием о смерти. Смерть, увы, была как-то соединена с Ним (и с лампадкой, с
черными иконами в серебряных и вызолоченных ризах в спальне матери). Соединено с
Ним было и бессмертие. Бог в небе, в непостижимой высоте и силе, в том
непонятном синем, что вверху, над нами, безгранично далеко от земли: это вошло
в меня с самых первых дней моих, равно как и то, что, невзирая на смерть, у
каждого из нас есть душа и что душа эта бессмертна" ("Жизнь
Арсеньева", С. 26). Чему больше верить: этой исповеди Бунина-Арсеньева
или, к примеру, утверждению Нины Берберовой? - "Будучи абсолютным и
закоренелым атеистом (о чем я много раз сама слышала от него) и любя пугать
себя и других тем, что черви поползут у них из глаз и изо рта в
уши, когда оба будут лежать в земле, он даже никогда не задавался вопросами
религии и не умел мыслить абстрактно" (Берберова Н. Курсив мой. - печ. по
изд. И.А. Бунин. Pro et contra. С. 144).
"Года
за два до поступления в гимназию (поступил я туда на одиннадцатом году) я
испытал еще одну страсть - к житиям святых, и начал поститься, молиться...
Страсть эта, вначале сладостная, превратилась затем, благодаря смерти моей
маленькой сестры Нади, в мучительную, в тоску, длившуюся целую зиму, в
постоянную мысль о том, что за гробом. Излечила меня, помню, весна. Отзвуком
этого осталось то упоение, с каким отдавался я иногда печали всенощных бдений в
елецких церквах, куда водило нас, гимназистов, наше начальство, хотя вообще
церковных служб я не любил).Теперь люблю - в древних русских церквах и
иноверческие, то есть католические, мусульманские, буддийские, - хотя никакой
ортодоксальной веры не держусь" - это говорит уже не Арсеньев, а сам
писатель Бунин (Собр. соч. Т. 9. С. 258). Но, объявляя себя религиозным
вольнодумцем и немного этим бравируя, Бунин все-таки всю жизнь сохранял в душе
чувство Бога, точнее - чувство блудного сына к Отцу.
И
цветы, и шмели, и трава, и колосья,
И
лазурь, и полуденный зной...
Срок
настанет - Господь сына блудного спросит:
Был
ли счастлив в печали земной.
И
забуду я все - вспомню только вот эти
Полевые
цветы меж колосьев и трав -
И
от сладостных слез не успею ответить,
К
милосердным коленям припав.
Все
его творчество - диалог с Богом; не спор, не борьба, как у Горького, а
вопрошающий диалог. К нему самому применимы слова, сказанные им о Толстом:
"При мирском мировоззрении он учил жить по-Божьи.
–
Зачем жить по-Божьи? Затем, что иначе жизнь, кончающаяся смертью, есть бессмыслица"
(Освобождение Толстого. - Собр. соч. Т. 9. С. 130).
"В
основе бунинского мироощущения не лежит, а неустанно вращается некий
трагический круг, - писал Ф. Степун, - предельно напряженное чувство жизни
(отсюда зоркость его глаз - их у него две пары: орлиные на день, совиные на
ночь); жажда жизни и счастья, неутолимость этой жажды - затем срыв,
скорбь, смерть И тут же упоение красотою скорби, восторг о
бессмертии смерти затем снова срыв, скорбь, смерть, страх"
(Степун Ф. А. - И.А. Бунин. Pro et contra. С. 365).
В
1881 г. Ваня Бунин поступил в Елецкую гимназию. Жил он в Ельце на частных
квартирах. Учился сначала хорошо, потом - хуже, в 3-м классе остался на второй
год, а из 6-го был исключен - за неявку с каникул и неуплату за обучение. Так
что формальное его образование осталось в состоянии далеко не завершенном, - в
этом аристократ Бунин не так уж сильно отличается от "босяка"
Горького. Но, конечно, общая культура среды, в которой вырос Бунин, позволила
компенсировать этот пробел без тех титанических усилий, какие потребовались
Алексею Пешкову. К тому же, Ивану помогал старший брат Юлий (1857 - 1921),
любивший его почти по-отечески. Будущий публицист и общественный деятель
народнического толка, Ю.А. Бунин учился в Московском университете, за участие в
студенческих выступлениях 1881 г. был из университета исключен и отбывал в те
годы срок ссылки в родных краях. В.Н. Муромцева-Бунина вспоминала его рассказ о
том, как, "застав Ваню еще совсем не развитым мальчиком", через год он
"уже мог с ним почти как с равным беседовать на многие темы"
(Муромцева-Бунина В.Н. Жизнь Бунина. Париж, 1958, С.31).
К
тому моменту, когда Ваня Бунин был исключен из гимназии, его семья была на
грани разорения. Земля в Бутырках была продана, и Бунины переехали в деревню
Озерки, того же Елецкого уезда. В Озерках Бунин провел четыре года. Здесь он
начал серьезно работать над словом и "необыкновенно много исписал
бумаги", прежде чем решился представить первый опыт в редакцию. "В
апреле 1887 года я отправил в петербургский еженедельный журнал
"Родина" стихотворение, которое и появилось в одном из майских
номеров. Утра, когда я шел с этим номером с почты в Озерки, рвал по лесам
росистые ландыши и поминутно перечитывал свое произведение, никогда не забуду"
(Собр. соч. Т. 9. С. 260). То же воспоминание запечатлел он и в одном из своих
позднейших стихотворений - "Ландыш":
В
голых рощах веял холод...
Ты
светился меж сухих,
Мертвых
листьев... Я был молод,
Я
слагал мой первый стих -
И
навек сроднился с чистой
Молодой
моей душой
Влажно-свежий,
водянистый,
Кисловатый
запах твой!
"Писал
я в отрочестве сперва легко, так как подражал то одному, то другому, - больше
всего Лермонтову, отчасти Пушкину, которому подражал даже в почерке, потом, в
силу потребности высказать уже кое-что свое, - чаще всего любовное,
труднее" (Т. 9, С. 259). Предметом первого увлечения, пережитого
писателем, была Эмилия Васильевна Фехнер, служившая гувернанткой в семье его
родственников - в "Жизни Арсеньева" она выведена под именем Анхен.
Ранний,
чуть видный рассвет,
Сердце
шестнадцати лет.
Сада
дремотная мгла
Липовым
светом тепла.
Тих
и таинственен дом
С
крайним заветным окном.
Штора
в окне, а за ней
Солнце
вселенной моей.
Эти
стихи тоже были написаны много позже - в 1916 г., а тогда, в 1887 г., почти
одновременно со стихами еще гораздо менее искусными - "Над могилой
Надсона" и "Деревенский нищий" - появились в печати и первые
рассказы Бунина.
"Между
тем благосостояние наше, по милости отца, снова ухудшилось. Брат Юлий
переселился в Харьков. Весной 1889 г. отправился и я туда и попал в кружки
самых завзятых радикалов, как выражались тогда, а пожив в Харькове, побывал в
Крыму, о котором у меня еще в детстве составилось самое поэтическое
представление и нашел, что ходить верст по сорок в сутки, загорать
от солнца и от морского ветра и быть очень легким от голода и молодости -
превосходно" (Там же. С. 260). Так началась скитальческая жизнь Бунина,
итог которой он подвел в одном из стихотворений эмигрантской поры:
У
птицы есть гнездо, у зверя есть нора.
Как
горько было сердцу молодому,
Когда
я уходил с отцовского двора,
Сказать
прости родному дому!
У
зверя есть нора, у птицы есть гнездо.
Как
бьется сердце, горестно и громко,
Когда
вхожу, крестясь, в чужой, наемный дом
С
своей уж ветхою котомкой!
"Оседлости
не любил Бунин, - вспоминал Б.К. Зайцев, - нынче здесь, завтра уж в Петербурге,
а то и в Крыму, или вдруг взяли да уехали они с Найденовым на Рождество в Ниццу
- тогда виз не требовалось". (Зайцев Б.К. Молодость. - Иван Бунин. - цит по
изд.: И.А. Бунин. Pro et contra. С. 91). Но так было уже в зрелые годы, а
бесприютные скитания молодости опять-таки сближают Бунина с Горьким.
"С
осени стал работать при "Орловском вестнике", - продолжает Бунин
рассказ о 1889 - 1890 гг., - то бросая работу и уезжая в Озерки или Харьков, то
опять возвращаясь к ней, и был всем, чем придется, - и корректором, и
передовиком, и театральным критиком, что, к счастью, совсем не приставало ко
мне. Тут опять сразила меня, к великому моему несчастью, долгая любовь". Предметом
этой долгой любви была Варвара Владимировна Пащенко (1870 - 1918), дочь
елецкого врача. Хотя фактически она стала гражданской женой Бунина, ее родители
были категорически против узаконения их отношений, и в 1894 г. молодая женщина
по настоянию родных и по собственному здравому размышлению оставила житейски
неустроенного поэта, чтобы связать свою судьбу с более респектабельным молодым
человеком, Арсением Николаевичем Бибиковым. Сохранилась часть писем, которые
Бунин писал ей в годы их совместной жизни. "Варюшечка! Дорогая моя! Милая!
У меня такое страстное желание поскорее назвать тебя женою, так сильно хочется
поскорее быть с тобою, чувствовать, что ты моя, целовать твои
"вымытые" глазочки и "мои" ненаглядные ножки..."
(Бунин И.А. Письма 1885 - 1904 годов. М. 2003. С. 152) - до чего же это не
похоже на зрелый стиль Бунина! Понятно, что в старости он уже немного стыдился
этих неумело-наивных излияний искреннего чувства, отчего и запрещал публикацию
своих писем. Пащенко считается прообразом Лики в "Жизни Арсеньева",
однако, хотя совпадение реальной событийной канвы с основной частью фабулы
романа очевидно, Бунин упорно отрицал, что Лика - это Варвара Пащенко. На самом
деле это и она, и не она. Смерть Лики, которой заканчивается роман, существенно
меняет смысл этого образа по сравнению с прототипом. Если практичная Варя
Пащенко, быстро растратив пыл первого чувства, стремится устроить дальнейшую
жизнь "как у людей" и создает семью с другим, то для Лики с утратой
любви (в романе она начинает чувствовать, что Арсеньев охладевает к ней) жизнь
становится невозможна и сама собой кончается (она умирает от воспаления
легких), - концовка подчеркивает разность психологических, человеческих типов
образа и прообраза. Вероятно поэтому Бунин, виртуозно умевший даже в нескольких
словах передать внешнее сходство, оставляет портрет Лики акварельно-размытым,
подчеркивая лишь молодость, свежесть, женственность. В.Н. Муромцева-Бунина не
без оснований считала, что в Лике слились образы всех женщин, которых любил
Бунин. Вероятно, это так - притом, что своего "дон-жуанского списка",
если у него таковой и был, Бунин никому не открывал. Рассказ "Руся",
написанный в 1940 г., заканчивается диалогом главного героя с женой:
"-
Что это ты столько пьешь? Это уже, кажется, пятая рюмка. Все еще грустишь,
вспоминая свою дачную девицу с костлявыми ступнями?
-
Грущу, грущу, - ответил он, непонятно усмехаясь. - Дачная девица... Amata
nobis, quantum amabitur nulla..."
–
Это по-латыни? Что это значит?
–
Этого тебе не нужно знать" (Собр. соч. Т. 7. С. 52).
Amata
nobis, quantum amabitur nulla. - "Тобой любимая, как ни одна в мире"
- процитированная пламенная строчка Катулла мгновенно возносит героиню рассказа
в ранг великих возлюбленных - таких, как Лесбия, Беатриче, Лаура. Последняя из
женщин, в которых стараются увидеть "великую возлюбленную" Бунина,
писательница и поэтесса Галина Николаевна Кузнецова (1900 - 1976) - его чуткая
ученица и умный собеседник, записала в дневнике такой свой разговор с ним:
"Говорит, что никогда не мог писать о любви, по сдержанности и стыдливости
натуры и по сознанию несоответствия своего и чужого чувства. Даже о таких
стихах, как "Свет незакатный", "Морфей" говорит, что они
нечто общее, навеянное извне" (Кузнецова Г.Н. Грасский дневник. - Цит. по
изд. И.А. Бунин. Pro et contra. С. 120).
Через
четыре года после разрыва с Варварой Пащенко Бунин женился на Анне Николаевне
Цакни (1879 - 1963) - дочери революционера Н.П. Цакни, русского грека по
национальности, жившего в Одессе. "Он говорит, что она была совсем еще
девочка, весной кончившая гимназию, а осенью вышедшая за него замуж. - записала
со слов Бунина Г.Н. Кузнецова. - Он говорил, что не знает, как это вышло, что
он женился. Он был знаком несколько дней и неожиданно сделал предложение,
которое и было принято" (Грасский дневник. - Pro et contra. С. 132). Брак
оказался несчастливым. У Анны Николаевны была мачеха, постоянно настраивавшая
ее против мужа. Не прожив и года, супруги расстались. От этого брака родился
сын Коля, умерший в пятилетнем возрасте. Бунин редко видел его и так и не
ощутил себя в полной мере отцом.
Первые
рассказы Бунина о любви и смерти, прообразующие позднейшие "Темные
аллеи" стали появляться только в 900-е - 1910 гг. ("Маленький
роман"(1909) "Грамматика любви" (1915), "Легкое
дыхание" (1916). А в 90-е он ничем особо не выделялся из ряда начинающих
писателей, пишущих о деревне, о народе и о буднях интеллигенции вполне в
традициях XIX в. - c христианским состраданием, участием, милосердием. Зрелый
Бунин стал жестче и суше - хотя художественно намного совершеннее.
В
начале 1890-х гг. он служил в Полтавской земской городской управе - вместе с
братом Юлием. В эти годы он сблизился с толстовцами и хотел даже вступить в их
общину, поехал в Москву к Толстому и тот сам отговорил его
"опрощаться". С Толстого начались литературные знакомства Бунина. В
1895 г. он оставил службу и отправился в Петербург и Москву, чтобы войти в
писательскую среду. "Я увидел сразу целых четыре литературных эпохи, -
вспоминал он, - с одной стороны - Григорович, Жемчужников, Толстой; с другой -
редакция "Русского богатства", Златовратский; с третьей - Эртель,
Чехов; а с четвертой - те, которые, по слову Мережковского, уже
"преступали все законы, нарушали все черты." (Собр. соч. Т. 9. С.
279). Перед Толстым он всю жизнь благоговел, с Чеховым сблизился и многому у
него научился (прежде всего, лаконичности), писателей старшего поколения
вспоминал с почтением, а сверстников, за редким исключением, с неприязнью -
особенно декадентов. Между тем, в 90-е гг. он довольно тесно общался и с ними,
и, судя по его письмам, был настроен вполне дружески.
"Бунин
писал тогда стихи и маленькие рассказы. - вспоминал Зайцев - Для толстых
журналов лирические и поэтические очерки его, особенно же стихи, не были
достаточной "идейными". Он считался "эстетом". Его ценили и
печатали, но он не был "свой".
Не
свой он оказался и у только что явившихся символистов. Для этих слишком он
реалист, слишком любил видимость, жизнь, воздух, краски. Он был сам по себе.
Двух
станов не боец,
Но
только гость случайный.
Так
вступил Бунин на одинокий путь свой, иногда трудный и неблагодарный, но всегда
воспитывающий, требующий выдержки, твердости, веры.
Литературное
развитие его шло медленно - подобно росту органическому. Цветение, завязь,
плод. Как у всякого истинного художника, это свершалось в глубине - и в
молчании.
"Наступил
новый век, в нем шумели Горький, Андреев, сборники "Знания",
символисты, "сексуалисты" (Арцыбашев и др.) - много было оживления и
даже как бы кипения в литературной жизни России предвоенной: Бунин занимался не
шумом, а искусством" (Зайцев Б.К. Бунин. Речь на чествовании писателя 26
ноября - Pro et contra. С. 408).
Колеблясь
между двумя литературными станами, Бунин все же более склонялся к реалистам,
был постоянным посетителем телешовских "сред". Н.А. Телешов
вспоминал: "Бунин представлял собою одну из интересных фигур на
"Среде". Высокий, стройный, с тонким, умным лицом, всегда хорошо и
строго одетый, любивший культурное общество и хорошую литературу, много
читавший и думавший, очень наблюдательный и способный ко всему, за что брался,
легко схватывавший суть всякого дела, настойчивый в работе и острый на язык, он
врожденное свое дарование отгранил до высокой степени" (Телешов Н.А.
Записки писателя. - Pro et contra. С. 95).
Первые
успехи Бунина начались в 1900-е гг. В 1901 г. в издательстве
"Скорпион" вышел сборник его стихов "Листопад", за который
он в 1903 г. был удостоен Пушкинской премии. Чуть раньше, в 1900 г. в журнале
"Жизнь" был опубликован рассказ "Антоновские яблоки", после
которого за Буниным надолго утвердилась репутация "певца угасающих
дворянских гнезд".
Антоновские яблоки
В
этом рассказе уже проявляется вполне зрелая манера Бунина-художника.
"Антоновские яблоки" лишены сюжета - это лирическое повествование о
жизни дворянских усадеб, отчасти в той стадии, которую довелось застать автору,
отчасти - ностальгическая реконструкция прошлого. Личные воспоминания и
гипотетические картины минувшего, скрепляются исключительно живым и тонким
изображением природы русской деревни. Собственно, природа и является главным
действующим лицом рассказа. О ее роли у Бунина писал Ф. Степун: "У него не
природа живет в человеке, а человек в природе. Бунинский мартовский вечер не
только стоит перед глазами, но и проливается в легкие, его весну чувствуешь на
зубу, как клейкую почку" (Степун Ф. Литературные заметки. - Pro et contra.
С. 371). И - там же:"Кажется, что все описанное - совсем не описанное, а
просто-напросто существующее. Поистине, бунинская проза - Священное Писание
самой жизни, не только не искаженное никакими тенденциозными прописями, но как
будто бы даже не преображенное характерностью писательского почерка" (Там
же, С. 368).
"Есть
вещи, которые прекрасны сами по себе - писал сам Бунин, -но больше всего
потому, что они заставляют нас сильнее чувствовать жизнь. Красота природы,
песня, музыка, колокола в солнечное утро, запахи... Запахи особенно сильно
действуют на нас, и между ними есть особенно здоровые и яркие: запах моря,
запах леса, чернозема весною, прелой осенней листвы, улежавшихся яблок, сочных
и всегда холодных, пахнущих слегка медом, а больше всего - осенней
свежестью" (Собр. соч. Т. 2. С. 506).
Разумеется,
в эпоху "Буревестника" "Антоновские яблоки" казались
анахронизмом. Горький, всегда очень высоко оценивавший талант Бунина, тем не
менее писал в письме К.П. Пятницкому: "Я все думаю, следует ли
"Знанию" ставить свою марку на произведениях индифферентных людей?
Хорошо пахнут "Антоновские яблоки" - да! - но - они пахнут отнюдь не
демократично... Ах, Бунин! И хочется, и колется, и эстетика болит, да логика не
велит!" (Горький М. Собр. соч. в 30-ти тт. Т. 28. С. 201). Действительно,
демократизмом в "Антоновских яблоках" и не пахло. Еще задолго до
этого рассказа Бунин писал в письме В. Пащенко, рассказывая о посещении усадьбы
брата Евгения: "Вышел на крыльцо и увидал, что начинается совсем осенний
дождь. Заря - сероватая, холодная, с легким туманом над первыми зеленями...
крыльцо и дорожки по двору отсырели и потемнели. В саду пахнет
"антоновскими" яблоками"... Просто не надышишься! Ты ведь
знаешь, милый зверочек, как я люблю осень!.. У меня не только пропадает всякая
ненависть к крепостному праву, но я даже начинаю невольно поэтизировать его.
Хорошо было осенью чувствовать себя именно в деревне, в дедовской усадьбе, с
старым домом, старым гумном и большим садом с соломенными валами! Хорошо было
ездить целый день по зеленям, проезжать по лесным тропинкам, в полуголых
аллеях, чувствовать лесной, холодный воздух!.. Право, я желал бы пожить прежним
помещиком! Вставать на заре, уезжать в "отъезжее поле", целый день не
слезать с седла, а вечером, с здоровым аппетитом, свежим настроением
возвращаться по стемневшим полям домой, в усадьбу, где уже блестит, как волчий
глаз на лесной опушке, далекий огонек дома... Там тепло, уютно, освещенная
столовая и в ней - Варенька!" (Письма 1885 - 1904 гг. С. 113). Конечно,
частное письмо, написанное в двадцатилетнем возрасте любимой девушке, нельзя
считать выражением общественной позиции писателя, но кое-что из этих взглядов
было у него в крови и обижало даже расположенных к нему людей. А.И. Куприн, с
которым Бунин дружил, откликнулся на "Антоновские яблоки" пародией:
"И.А. Бунин. Пироги с груздями": "Сижу я у окна, задумчиво жую
мочалку, и в глазах моих светится красивая печаль Где ты, прекрасное
время пирогов с груздями, борзых густопсовых кобелей, отъезжего поля,
крепостных душ, антоновских яблок, выкупных платежей?" (журн. Жупел. СПб.
1906 № 3).
Бунин
знал и оборотную сторону дворянской жизни пореформенного периода - бедность и
безденежье самих дворян, расслоение и брожение деревни, горькое чувство
невозможности повлиять на ситуацию. Бунин был убежден, что у русского дворянина
тот же быт и та же душа, что и у мужика. Исследованию этой общей
"души" были посвящены многие последующие его повести и рассказы: "Деревня"
(1910) и "Суходол" (1912),"Веселый двор" (1911),
"Захар Воробьев" (1912), "Худая трава" (1913),"Я все
молчу" (1913), в которых немало почти горьковской горькой правды. Как
многие его современники, он размышлял о месте России между Востоком и Западом,
о вулканической стихии восточного кочевника, спящей в русской душе. В
стихотворении "В Орде" он, обращаясь к воображаемой кроткой юной
девушке из степного кочевья, матери "Великого Могола", от лица
русского человека своей эпохи говорит:
Ты
знала ли, Мать, что и я,
Восславлю
его, - что не надо мне рая,
Христа,
Галилеи и лилий ее полевых,
Что
я не смиреннее их, -
Аттилы,
Тимура, Мамая,
Что
я их достоин, когда,
Наскучив
таиться за ложью,
Рву
хартию Божью,
Насилую,
режу и граблю, и жгу города?
Эти
стихи были написаны в 1916 г.
В
1900-е - 1910-е гг. Бунин много путешествовал. Его отъезд из России не был
связан с революцией - просто в жизни его произошли изменения, давшие
возможность осуществить давнюю мечту о дальних странствиях. Литературная
деятельность принесла определенный достаток, а кроме того в 1906 г. Бунин вновь
женился - гражданским браком (церковный был невозможен, поскольку с А.Н. Цакни
писатель официально еще не развелся) - на Вере Николаевне Муромцевой (1881 -
1961). Повенчались они только в 1922 г., а познакомились в 1906 г. у писателя
Б.К. Зайцева: Вера Муромцева была близкой подругой его жены, тоже Веры (в
девичестве Орешниковой). Зайцевы всю жизнь сохраняли с Буниными добрые
отношения. Тепло вспоминал Зайцев и о начале знакомства, о своих первых впечатлениях
от Бунина: "Он сидел за стаканом чая, под ярким светом, в сюртуке,
треугольных воротничках, с бородкой, боковым пробором всем теперь известной
треугольной головы - тогда русо-каштановой - изящный, суховатый,
худощавый" (Pro et contra. С. 90). Вопреки утверждениям Вересаева, что от
Бунина ни один начинающий писатель ни единого доброго слова не услышал, Зайцев
вспоминал о его участливом отношении к себе: "Почему вы грустны? Почему
сегодня такой молчаливый?" - спрашивал меня иногда на "средах"
Бунин. Простые слова старшего, взгляд сочувственный - как-то
оживляли. Силы жизни, жажды жизни много в нем было в те годы. На
одном сборище таком встретил он у нас тихую барышню с леонардовскими глазами из
старинной дворянской семьи. Вера Николаевна Муромцева жила у родителей в
Скатертном, училась на курсах, вела жизнь степенную и просвещенную" (Там
же, С. 92, 94).
Вместе
с новой спутницей жизни в 1907 г. Бунин уехал на Восток - в Египет, Сирию,
Палестину. Путевые очерки вошли в книгу "Тень птицы" (1908) - где в
той же словесно-живописной манере запечатлены реалии библейских стран. Побывал
Бунин и в Италии - зиму 1909 г. жил на Капри, где довольно общался с Горьким -
и писал о русской деревне. В 1909 г. Бунину была присуждена вторая Пушкинская
премия и он был избран почетным академиком Академии наук. В 1910 - 1911 гг.
писатель посетил Францию, Алжир, Цейлон. В Россию он вернулся только в 1912 г.
- в этом году отмечалось 25-летие его литературной деятельности.
"Деревня"
написана около 1910 г. - писал Зайцев. - Время отсюда до революции - первая
полоса шедевров Бунина. За эти годы он много странствовал Мир очень
расширился. И теперь это уже именно мир, а не только "елецкое" или
воронежское, московское."Господин из Сан-Франциско" живет не на
Арбате. Небольшой рассказ вместил большую тему, вылился суровой и
прекрасно-музыкальной прозой. Успех "Господина из Сан-Франциско" был
огромный." (Зайцев. Речь на чествовании писателя.)
Господин из Сан-Франциско
Рассказ
"Господин из Сан-Франциско" был написан в 1915 г. В нем запечатлелся
жизненный опыт писателя, отразились впечатления путешествий, нашли выражение
размышления о жизни и смерти, косвенно - и о судьбе России, хотя о ней в
рассказе не говорится ни слова. В "Господине из Сан-Франциско" ощущается
полемика с Горьким и с западниками вообще. Россия - между Востоком и Западом.
Восток - это разрушительная стихия "Великого Могола", Запад - это
мертвая цивилизация. К моменту написания рассказа мир еще находился под
впечатлением гибели в 1912 г. "Титаника" - чуда тогдашней технологии.
Пароход, на котором плывет в Европу безымянный господин из Сан-Франциско, у
Бунина называется "Атлантида". О его крушении ничего не говорится, но
само название вызывает ассоциации также и с затонувшей легендарной Атлантидой.
Первоначально
рассказ назывался "Смерть на Капри". Сюжет его предельно прост:
богатый американец, вместе с женой и дочерью совершающий турне в Старый Свет на
пароходе "Атлантида", на Капри внезапно умирает и затем его тело в
трюме той же "Атлантиды" отправляют на родину. Но в этот
незамысловатый сюжет Бунин сумел вложить апокалиптический ужас.
"Американская"
тема начала обозначаться в литературе 1910-х гг. - сатирически. Это было
связано с проникновением в Россию элементов американской цивилизации - с
рекламой, кинематографом, спортом, с ухищрениями бытового комфорта. Отличие от
современного потока американизации было в основном количественное, но не
качественное. Люди старой культуры увидели за внешним невинным гедонизмом,
господствующим в "новом мире", зияющую пустоту. Примером разработки
"американской" темы в литературе могут служить некоторые рассказы
Тэффи ("Когда рак свистнул", "Американский рассказ" и т
д.), в которых зорко подмечена мертвящая коммерциализация искусства (""Покупайте
только лососину Бэка" - рассказ Джона Смита, желающего жениться на вдове
средних лет, со средствами"). Следует, кстати, отметить, что Тэффи,
несмотря на легкость ее стиля и юмористический склад мысли - серьезный
писатель, затрагивающий глубокие вопросы бытия. Параллель с Буниным в данном
случае тем более уместна, что в эмиграции Бунин и Тэффи очень сблизились и
сохраняли теплые дружеские отношения до конца жизни.
В
"Господине из Сан-Франциско" разоблачается иллюзорность власти
современного цивилизованного человека над природой, тайнами жизни и смерти.
58-летний
господин из Сан-Франциско, который до означенного возраста, по собственному
ощущению, "не жил, а лишь существовал", завоевывая материальное
благосостояние и положение в обществе, отправляется в круиз, "возлагая
надежды на будущее". Но, не совершив и трети задуманного, он неожиданно
умирает. Точно так евангельский богач, помышлявший о расширении житниц,
внезапно услышал неумолимый приговор судьбы: "Безумный, в сию же ночь душу
твою возьмут у тебя" (Лк. 12: 20). Мысли, владеющие господином из
Сан-Франциско в последний день жизни, настолько ничтожны, что едва ли не
единственное живое чувство, которое может словесно квалифицировать
повествователь - это "мечту" о ложке супа и глотке вина в
предвкушении обеда. "О, это ужасно!" - повторяет главный герой, но
что именно ужасно, не понимает сам, в то время, как читателю ясно: ужасна
пустота, в которой он доживает последние дни своей жизни.
Пустота
выедает изнутри жизнь не одного господина из Сан-Франциско. Прочие пассажиры
"Атлантиды" с той же мертвенной пунктуальностью исполняют свой
размеренный до автоматизма дневной ритуал: в определенный час встают, пьют
кофе, шоколад или какао, принимают ванны, совершают туалет, два раза
завтракают, гуляют по палубе, читают газету, отдыхают, готовятся к вечеру,
составляющему смысл и цель их жизни во время круиза. "Океан, ходивший за
стенами, был страшен, но о нем не думали, твердо веря во власть над ним
командира, рыжего человека чудовищной величины и грузности, всегда как бы
сонного, похожего в своем мундире с широкими золотыми вышивками на огромного
идола". Если "Атлантида" - "Титаник" - то конец этих
людей (на "Титанике" их было около двух тысяч) мало чем отличается от
смерти господина из Сан-Франциско. "Атлантида" - образ всей
современной цивилизации, на которой исполняются грозные библейские пророчества:
"Теперь послушайте вы, говорящие: "сегодня отправимся в такой-то
город, и проживем там один год, и будем торговать и получать прибыль". Вы,
которые не знаете, что случится завтра: ибо что такое жизнь ваша? Пар,
являющийся на малое время, а потом исчезающий" - сказано в послании
апостола Иакова (Иак. 4: 13 - 14).
Пассажиры
"Атлантиды", равно как и постояльцы каприйского отеля, в котором
остановился и умер господин из Сан-Франциско, панически боятся мысли о смерти.
Все, что о ней напоминает, тщательно от них скрывается, а при отсутствии
напоминаний они с облегчением вновь погружаются в свой гедонистический сон.
Чуждые мысли о смерти, они чужды мысли о Боге (для Бунина, мы видели, эти
понятия тесно связаны). Это, по сути, "мертвые души", ожидающие
второй, окончательной смерти. Они мертвы уже смолоду. Дочь господина из
Сан-Франциско - "высокая, тонкая, с великолепными волосами, прелестно
убранными, с ароматическим от фиалковых лепешечек дыханием" (глаз ее
писатель не изображает, это второстепенный признак) - голливудский
"гигиенический" идеал красоты; в возрасте, когда девушка ждет своего
героя, находит его в похожем на мертвеца принце восточной крови, путешествующем
инкогнито. "Тонкие и сложные чувства", просыпающиеся в ее душе,
возбуждены не красотой, умом или отвагой избранника - а сознанием его богатства
и экзотической родословной.
"Мертвые
души" не знают живых чувств, но, не зная, стремятся их изобразить или хотя
бы проявить к ним интерес. На пароходе всеобщее внимание привлекает
"изящная влюбленная пара, за которой все с любопытством следили и которая
не скрывала своего счастья: он танцевал только с ней, и все выходило у них так
тонко, очаровательно, что только один командир знал, что эта пара нанята
Ллойдом играть в любовь за хорошие деньги и уже давно плавает то на одном, то
на другом корабле".
Обычная
бунинская схема "человек в природе" соблюдается, но живая природа с
трудом пробивается сквозь коросту цивилизации. "Изумрудный газон" и
"море цвета незабудок" во Флоренции, "серо-зеленая водяная
пустыня, тяжело волнующаяся в тумане", "пенистые бугры, мелькающие за
бортом", средиземноморская волна, "крупная и цветистая, как хвост
павлина" - лишь отдельные фразы, а то и словосочетания мелькают в виртуозном
описании изысканного и неживого комфорта.
Смерть
господина из Сан-Франциско всех пугает, но по-человечески никого не трогает.
Даже картинное горе жены и дочери не является в чистом виде скорбью об умершем
- едва ли не сильнее в них недоумение, отчего так изменился тон прислуги в их
отношении. Их, имеющих наиболее непосредственное отношение к мертвецу,
доставившему всем неудобство, сторонятся, как прокаженных.
Поздней
ночью "Атлантида" отплывает в Новый Свет. "Бесчисленные огненные
глаза корабля были за снегом едва видны Дьяволу, следившему со скал Гибралтара,
с каменистых ворот двух миров, за уходившим в ночь и вьюгу кораблем. Дьявол был
громаден, как утес, но громаден был и корабль, многоярусный, многотрубный,
созданный гордыней Нового Человека со старым сердцем". В двух словах,
походя, Бунин развенчивает миф Горького о богоравном новом Человеке.
"Новый Человек со старым сердцем" сопоставим не с Богом, но с
дьяволом - с ним он и состязается.
В
упомянутом "американском" рассказе Тэффи "Когда рак свистнул"
(1912 г.) нравственный вывод делается приблизительно тот же. Сюжет этого
рассказа фантастический. Американский изобретатель русского происхождения, явив
чудеса науки и технологии, воплощает в жизнь невозможное: выводит особь рака,
способную издать свист - по этому свисту должны исполниться самые горячие и
заветные пожелания человечества. Но вместо ожидаемого торжества науки и техники
свершается катастрофа: самыми горячими оказываются пожелания вроде "чтоб
ты лопнул!". "Человечество быстрыми шагами шло к гибели и погибло бы
окончательно, если бы не жадность "Мистера Джеба энд компани",
которые, желая еще более вздуть свои акции, переутомили рака, понуждая его к
непосильному свисту электрическим раздражением и специальными пилюлями. Рак
сдох. На могильном памятнике его (работы знаменитого скульптора по
премированной модели) напечатана надпись: "Здесь покоится свистнувший
экземпляр рака - собственность "Мистера Джеба энд компани", -
утоливший души человеческие и насытивший пламеннейшие их желания. Не просыпайся!"
(Печ. по изд.: Тэффи Н.А. Юмористические рассказы. Изд. 6-е. СПб., б.г., С.
214). Таким образом новейшие техника и технология в руках Нового Человека со
старым, чуждым нравственного обновления, сердцем, несут человечеству только
гибель.
Бунин
в "Господине из Сан-Франциско" очень деликатно дает и положительную
антитезу мертвой цивилизации. Тут же, на Капри, полунищие горцы как в
библейские времена возносят "наивные и смиренно-радостные хвалы... солнцу,
утру, Ей, непорочной Заступнице всех страждущих в этом злом и прекрасном мире,
и рожденному от чрева Ее в пещере Вифлеемской, в бедном пастушеском приюте, в
далекой земле Иудиной".
Несмотря
на то, что в рассказе легко читается основная нравственная идея, Бунин никого
не поучает, преимущественное внимание его занимает изображение вещей, которые
"прекрасны" или, по крайней мере, интересны сами по себе" - а
это и "золотисто-жемчужное сияние" пароходного ресторана, и
"кудрявый букет гиацинтов", и Неаполь, "кусками сахара
насыпанный у подножия чего-то сизого". При всей ясности авторского замысла
и авторской позиции "Господин из Сан-Франциско" - не памфлет, а
высокохудожественное живописное полотно.
На
примере "Господина из Сан-Франциско" хорошо прослеживается еще одна
особенность Бунина, о которой писал Ф. Степун: "Характерно, что все,
написанное Буниным, не связывается в нашем сознании ни с какими именами
собственными. Тургенев - это: Лиза, Ирина, Рудин, Базаров и т.д.; Толстой -
Это: Анна, Кити, Левин С Буниным - совсем не то: произнесение его
имени не вызывает в нашей памяти никаких имен, и его герои никак не
располагаются вокруг портрета их создателя на старомодно-юбилейный лад"
(Степун Ф. Литературные заметки. - Pro et contra. С.372). Это утверждение,
конечно, не совсем универсально, некоторые имена как раз ассоциируются с
Буниным (Оля Мещерская, Митя, Арсеньев, Лика, Руся) - но многие не менее важные
герои действительно безымянны. И главный из них, несомненно - лирический
герой-повествователь, через уникальное восприятие которого дается бунинский мир.
Успех
был велик не только в России. "Рассказ, который по нравственной мощи и
строгой пластичности должен быть поставлен рядом с некоторыми крупнейшими
вещами Толстого" - так охарактеризовал Томас Манн (Манн Т. Парижский
отчет. - Pro et contra. С. 113).
Первая
Мировая война прилива патриотических чувств у Бунина не вызвала. В 1915 - 1917
гг. он жил в России - в Москве, Петербурге, Одессе, а также у родственников в
с.Васильевском и Глотове Орловской губернии. 1916 г. у Бунина был необычайно
"урожаен" на стихи - впоследствии он стал писать их меньше и в 30 -
40-е гг. совсем отошел от поэзии. Бунина-поэта долго недооценивали, говорили,
что его поэзия - типичная поэзия прозаика, и что в прозе он гораздо больше
поэт. Однако, к примеру, такой утонченный эстет, как В.В. Набоков, считал
поэзию Бунина первоклассной. Хотя в стихах Бунин подчеркнуто держался
классической традиции и, на первый взгляд, был чужд каким бы то ни было
новшествам, в его поэзии ясно ощущается стиль XX века, выражающийся в лаконизме
выражения, использовании прозаизмов и конкретно-бытовой лексики. К 1916 г.
относится пророческое стихотворение "Канун".
Хозяин
умер, дом забит,
Цветет
на стеклах купорос,
Сарай
крапивою зарос,
Варок,
давно пустой, раскрыт,
И
по хлевам чадит навоз...
Жара,
страда... Куда летит
Через
усадьбу шалый пес?
Летит
стрелою через двор,
И
через сад, и дальше, в степь,
Кровав
и мутен ярый взор,
Оскален
клык, на шее цепь...
Помилуй
Бог, спаси, Христос,
Сорвался
пес, взбесился пес!
Вот
рожь горит, зерно течет,
Да
кто же будет жать, вязать?
Вот
дым валит, набат гудет,
Да
кто ж решится заливать?
Вот
встанет бесноватых рать
И,
как Мамай, всю Русь пройдет...
Но
пусто в мире - кто спасет?
Но
Бога нет - кому карать?
Пророчество
вскоре исполнилось. В 1918 - 1919 гг. Бунин вел дневник, опубликованный
впоследствии под название "Окаянные дни". Бытовые зарисовки
чередуются в нем с размышлениями о России, о причинах катастрофы.
"9
марта
Нынче
В.В.В. - он в длинных сапогах, в поддевке на меху, - все еще играет в
"земгусара", - понес опять то, что уже совершенно осточертело читать
и слушать:
-
Россию погубила косная, своекорыстная власть, не считавшаяся с народными
желаниями, надеждами, чаяниями... Революция в силу этого была неизбежна...
Я
ответил:
-
Не народ начал революцию, а вы. Народу было совершенно наплевать на все, чего
мы хотели, чем мы были недовольны. Я не о революции с вами говорю - пусть она
неизбежна, прекрасна, все, что угодно. Но не врите на народ - ему ваши
ответственные министерства, замены Щегловитых Малянтовичами и отмены всяческих
цензур были нужны как летошний снег, и он это доказал твердо и жестоко,
сбросивши к чорту и временное правительство, и учредительное собрание, и
"все, за что гибли поколения лучших русских людей", как вы
выражаетесь, и наше "до победного конца"" (Бунин И.А. Окаянные
дни. М. 1990 [Репр. воспр. изд. 1935 г.]. С. 35).
В
отличие от Горького Бунин возлагал всю вину на интеллигенцию. "А мужика,
как отдельного человека, он
видел? Он знал только "народ", "человечество". Даже
знаменитая "помощь голодающим" происходила у нас как-то литературно,
только из жажды лишний раз лягнуть правительство, подвести под него лишний
подкоп. Страшно сказать, но правда: не будь народных бедствий, тысячи
интеллигентов были бы прямо несчастнейшие люди: как же тогда заседать,
протестовать, о чем кричать и писать? А без этого и жизнь не в жизнь была"
(Там же. С. 62 - 63).
Всматриваясь
в историю России, Бунин видел в ней внутреннюю борьбу созидательного и
разрушительного начала: "Спокон веку были "разбойнички"
муромские, брынские, саратовские, бегуны, шатуны, бунтари против всех и вся,
ярыги, голь кабацкая, пустосвяты, сеятели всяческих лжей, несбыточных надежд и
свар. Русь классическая страна буяна. Был и святой человек, был и строитель
высокой, хотя и жестокой крепости. Но в какой долгой и непрестанной борьбе были
они с буяном, разрушителем, со всякой крамолой, сварой, кровавой
"неурядицей и нелепицей"!" (Там же, С. 165).
Революция
навсегда разделила Бунина со многими прежними единомышленниками - прежде всего,
с Горьким, и в физическом смысле лишила его родины. В мае 1918 г. Бунин с женой
уехали из Москвы в Одессу, а в январе 1920 г. навсегда покинули Россию. Россия,
в которой жил Бунин, погибла. Но в эмиграции начался новый, может быть самый
удивительный и плодотворный период творчества писателя - время воскрешения этой
погибшей России в слове.
"Изгнание
даже пошло ему на пользу. - писал Зайцев. - Оно обострило чувство России,
невозвратности, сгустило и прежде крепкий сок его поэзии" (Зайцев. Речь на
чествовании писателя - Pro et contra. С. 411).
Сборник
рассказов 1917 - 1930 гг. назывался"Роза Иерихона". В первом очерке
Бунин объяснял свои творческие принципы.
"В
знак веры в жизнь вечную, в воскресение из мертвых, клали на Востоке в
древности Розу Иерихона в гроба, в могилы.
Странно,
что назвали розой, да еще Розой Иерихона, этот клубок сухих, колючих стеблей,
подобный нашему перекати-поле, эту пустынную жесткую поросль, встречающуюся
только в каменистых песках ниже Мертвого моря, в безлюдных синайских
предгориях. Но есть предание, что назвал ее так сам преподобный Савва,
избравший для своей обители страшную долину Огненную, нагую мертвую теснину в
пустыне Иудейской. Символ воскресения, данный ему в виде дикого волчца, он
украсил наиболее сладчайшим из ведомых ему земных сравнений.
Ибо
он, этот волчец, воистину чудесен. Сорванный и унесенный странником за тысячи
верст от своей родины, он годы может лежать сухим, серым, мертвым. Но, будучи
положен в воду, тотчас начинает распускаться, давать мелкие листочки и розовый
цвет. И бедное человеческое сердце радуется, утешается: нет в мире смерти, нет
гибели тому, что было, чем жил когда-то! Нет разлук и потерь, доколе жива моя
душа, моя Любовь, Память!
Роза Иерихона.
В
живую воду сердца, в чистую влагу любви, печали и нежности погружаю я корни и
стебли моего прошлого - и вот опять, опять дивно прозябает мой заветный злак.
Отдались, неотвратимый час, когда иссякнет эта влага, оскудеет и иссохнет
сердце - и уже навеки покроет прах забвения Розу моего Иерихона" (Собр.
соч. Т. 5. С. 7 - 8).
"Глубина
религиозного сознания - писал Ф. Степун, - всегда связана с
предельным углублением памяти. Помня прошлое, внутренне зная тайну "вечной
памяти", нельзя не верить в вечность. А что же может быть вечным, кроме
Бога? Ничто с такою силою не свидетельствует о подлинной религиозности
бунинской музы, как ее связанность с памятью" (Степун Ф. Ив. Бунин
Избранные стихи. - Pro et contra С. 392).
За
годы эмиграции Буниным были написаны 10 книг прозы. Недостатка в материале он
не испытывал. "Если душа жива, растет и зреет - объяснял этот факт Зайцев,
- если дрожат внутренние волны, то всегда будет о чем писать" (Зайцев.
Речь на чествовании писателя. Pro et contra. С. 411). "Россию, наше
русское естество, мы унесли с собой, и где бы мы ни были, мы не можем не
чувствовать ее" - говорил сам Бунин (Седых А. Далекие, близкие. М. 1995.
С. 204).
В
1927 - 1933 г. писатель работал над самым крупным своим произведением -
автобиографическим романом "Жизнь Арсеньева". ""Жизнь
Арсеньева" показывает как бы всего, цельно собранного Бунина.
- писал Зайцев. - Уже по ней одной можно сказать, что все творчество его есть
хвала источнику жизни, Творцу. Бог - отец, вот его ипостась" (Зайцев. Речь
на чествовании писателя. Pro et contra. С. 411). Ту же мысль высказала в
"Грасском дневнике" Галина Кузнецова: "И вот тут-то мне пришла в
голову мысль, поразившая меня... Сейчас, когда все вокруг стонут о душевном
оскудении эмиграции и не без оснований - горе, невзгоды, ряд смертей, все это
оказало на нас действие - в то время, как прочие писатели пишут или нечто
жалобно-кислое, или экклезиастическое, или просто похоронное, как почти все
поэты; среди нужды, лишений, одиночества, лишенный родины и всего, что с ней
связано, "фанатик" или, как его назвали большевики, "Великий
инквизитор" Бунин вдохновенно славит Творца, небо и землю, породивших его
и давших ему видеть гораздо больше несчастий, унижений и горя, чем упоений и
радостей. И еще когда? Во время, для себя тяжелое, не только в общем, но и в
личном, отдельном смысле... Да это настоящее чудо, и никто этого чуда не видит,
не понимает! Каким же, значит, великим даром душевного и телесного (несмотря ни
на что) здоровья одарил его Господь! Я с жаром высказала ему все это, у него
были на глазах слезы". (Кузнецова Г. Грасский Дневник. М., 1995. С. 97 -
98).
Как
большинство русских эмигрантов первой волны, Бунины обосновались во Франции. С
1922 по 1945 г. большую часть времени они проводили в городке Грасс, неподалеку
от Ниццы. "Годы, предшествовавший получению Нобелевской премии, были,
вероятно, самыми продуктивными в жизни Бунина. - вспоминал писатель и журналист
Андрей Седых. - Человек, беспокойный по натуре, в молодости вечный странник,
всегда куда-то ехавший, иногда без какой-либо видимой причины, он в эмиграции
поневоле стал домоседом, делил свое время между Парижем и Грассом. В Париже
работать было трудно - мешал звонок у дверей, посетители, заходившие "на
часок", вечные приглашения. Зато в Грассе, в "Бельведере", В.Н.
Бунина создала для мужа условия, подходившие для работы. С ними постоянно жили
Г.Н. Кузнецова, которую очень любил Иван Алексеевич, и писатель Л.Ф. Зуров.
Иногда приезжали гости из Парижа или из соседней Ниццы, - самым близким и
желанным из них был М.А. Алданов" (Седых А. Далекие, близкие. С. 204).
Пребывание
в доме Буниных молодой женщины - Галины Кузнецовой, жившей в доме на положении
то ли секретаря, то ли компаньонки, вызывало различные толки и пересуды. Нина
Берберова со свойственным ей апломбом утверждает, что за всю жизнь он любил
только ее. Так это или не так - трудно судить, но в любом случае отношения
Кузнецовой и Бунина были выдержаны в высокой тональности, которая сразу
ощущается при чтении ее "Грасского дневника". В нем нет и намека на
пошлый "роман". Вообще Галина Кузнецова была человеком очень скромным
и очень деликатным. Что касается Бунина, то, по словам А. Седых, "в нем
была какая-то неподдельная стыдливость, - Бунин не любил показывать на людях
свою обнаженную душу. Пошлость презирал он во всех проявлениях" (Там же,
С. 205).
В
1933 г., когда встал вопрос о присуждении Нобелевской премии русскому
писателю-эмигранту, рассматривались кандидатуры Бунина и Мережковского, но
выбор пал на Бунина. Он стал первым русским писателем, удостоенным этой
почетной награды. До него на премию представляли Толстого и Горького - но
безрезультатно. Помимо мировой славы премия на некоторое время дала писателю
материальную стабильность, но постепенно материальное благополучие оскудело, а
в годы Второй мировой войны Бунины по-настоящему бедствовали. "Плохо мы
живем в Грассе, очень плохо. - приводит рассказ писателя А. Седых, побывавший у
него в 1942 г. - Ну, картошку мерзлую едим. Или водичку, в которой плавает
что-то мерзкое, морковка какая-нибудь. Это называется супом... Живем мы
коммуной. Шесть человек. И ни у кого гроша нет за душой, - деньги Нобелевской
премии давно прожиты.
-
В прошлом году, - продолжал свой монолог Бунин, - написал я"Темные
аллеи" - книгу о любви. Лежит она на столе. Куда ее девать? Возьмите с
собой в Америку, - может быть, там можно напечатать. Есть в этой книге
несколько очень откровенных страниц. Что же, - Бог с ними, если нужно, -
вычеркните... А в общем, дорогой, вот что я вам скажу на прощание: мир
погибает. Писать не для чего и не для кого. В прошлом году я еще мог писать, а
теперь не имею больше сил" (Там же, С. 209). Несмотря на бедность и
лишения, о сотрудничестве с немцами Бунин не помышлял. Некогда непримиримо
настроенный к Советской власти, он, как и многие другие эмигранты, с волнением
следил за ходом фронтовых событий и победу СССР - победу России - воспринял
восторженно.
"Темные
аллеи" были изданы в Нью-Йорке в 1943 г. По мастерству сам Бунин считал
эту книгу наиболее совершенной. Но обращение престарелого писателя к теме
чувственной любви многих смутило и оттолкнуло. Но Бунин справедливо указывал,
что "откровенных страниц" в ней всего несколько и не случайно готов
был от них отказаться. Не видеть в "Темных аллеях" ничего, кроме
эротики - признак нравственной поврежденности критика и читателя, выискивающего
и смакующего "смелые" пассажи, а не писателя, по-прежнему
размышляющего о жизни и смерти и воссоздающего словом ушедшую Россию. Реальное
приближение смерти еще сильнее обострило в нем чувство жизни. Любовь и смерть,
любовь и разлука, миг счастья и вечность - вот основные темы "Темных
аллей". Лучшим своим рассказом Бунин считал "Чистый
понедельник". "Благодарю Бога, что Он дал мне возможность написать
"Чистый понедельник"" - писал он (цит. по: Русские писатели.
1800 - 1917. Биографический словарь. Т. 1. С. 360).
Чистый понедельник
Как
и в "Господине из Сан-Франциско", и во многих других рассказах Бунина
в небольшой объем вмещена большая тема. Основной сюжет составляет очередная
история несбывшейся любви: "он", герой-повествователь, и
"она" - главная героиня с внешностью восточной красавицы и русской
душой, думающая и ищущая, внутренне глубоко неудовлетворенная своей внешне
счастливой и благополучной жизнью, вынашивающая в душе мысль об иноческом
подвиге. Немаловажную роль в рассказе играет параллель с древнерусской повестью
о "Петре и Февронии". "Был в русской земле город, названием
Муром, в нем же самодержствовал благоверный князь именем Павел. И вселил к жене
его диавол летучего змея на блуд. И сей змей являлся ей в естестве
человеческом, зело прекрасном..." Хотя основное содержание "Повести о
Петре и Февронии" не имеет никакого отношение к сюжету "Чистого
понедельника" (жена князя Павла - лишь второстепенный персонаж) -
цитирование этой повести, как и другие обильно упоминаемые древнерусские
реалии, создают ощущение некоей незыблемой основы, которая сохраняется в душе
русского человека даже в сложную, кризисную и в высшей степени
"цивилизованную" эпоху. Оказывается. что героиня, барышня просвещенная
и довольно эмансипированная, посланную ей любовь воспринимает как искушение и,
хотя в смысле борьбы с этим искушением на протяжении рассказа являет себя
далеко на высоте, но в конце почему-то с неожиданной твердостью принимает
решение о том, чтобы покинуть мир, и выбирает путь монашества. При
мелодраматичности самой сюжетной схемы, писателю удается избежать шаблонного
решения. Бунин ищет и, вероятно, не находит ответа на вопрос: как и почему
все-таки в русской душе сочетаются неустойчивость перед грехом и тяга к подвигу,
упоение земными радостями и мечта об умерщвлении плоти. Парадоксальность
героини "Чистого понедельника" - это парадоксальность самой России.
Совершенно
самостоятельное значение в рассказе имеет воссоздание живой картины предвоенной
Москвы. В вымышленный сюжет вмонтированы "документальные кадры", в
которых не только отображена реальная топография города: Красные Ворота, Арбат,
Храм Христа Спасителя, МХАТ, "Метрополь", Марфо-Мариинская обитель,
Иверская часовня - но и мелькают реальные исторические лица: Станиславский,
Москвин, Качалов, Сулержицкий, великая княгиня Елизавета Федоровна. Все это
создает ощущение абсолютной жизненности, достоверности - трудно поверить, что
писатель реконструирует обстановку сорокалетней давности. Москва вызывает тот
же, остающийся без ответа вопрос - точнее, недоуменное восклицание:
"Странный город! - говорил я себе, думая об Охотном ряде, об Иверской, о
Василии Блаженном. - Василий Блаженный - и Спас-на-Бору, итальянские соборы - и
что-то киргизское в остриях башен на кремлевских стенах..." Последняя
встреча героя и героини происходит в стенах Марфо-Мариинской обители. "Но
только я вошел во двор, как из церкви показались несомые на руках иконы,
хоругви, за ними, вся в белом, длинном, тонколикая, в белом обрусе с нашитым на
него золотым крестом на лбу, высокая, медленно, истово идущая с опущенными
глазами, с большой свечкой в руке, великая княгиня; а за нею тянулась такая же
белая вереница поющих, с огоньками свечек у лиц, инокинь или сестер, - уж не
знаю, кто были они и куда шли. Я почему-то очень внимательно смотрел на них. И
вот одна из идущих посередине вдруг подняла голову, крытую белым платом,
загородив свечку рукой, устремила взгляд темных глаз в темноту, будто как раз
на меня... Что она могла видеть в темноте, как могла она почувствовать мое
присутствие? Я повернулся и тихо вышел из ворот". "Взгляд темных глаз
в темноту" наводит на мысль о том, что страсти еще далеко не изжиты. Тем
не менее герой и героиня идут дальше каждый своим путем. Но ведь и по смыслу
самого названия "Чистый понедельник" - не конец, а начало пути:
первый день Великого Поста, первый шаг на пути к пасхальной радости.
То,
что героиня оказывается в стенах Марфо-Мариинской обители - возможно, не
простая случайность. Бунин точно так же мог описать любой другой московский
монастырь. Но судьба Великой княгини Елизаветы Федоровны была прекрасно
известна всем русским людям, оказавшимся на чужбине. Все знали, что в 1918 г.
она приняла мученическую кончину, что в 1921 г. ее останки были перенесены в
Иерусалим, и что до конца с ней была ее келейница, инокиня Варвара -
впоследствии (уже через много лет после смерти Бунина) вместе с ней
причисленная к лику святых. О жизни инокини Варвары до Марфо-Мариинской обители
до сих пор ничего не известно. Едва ли можно утверждать, что Бунин пытался
воссоздать именно ее биографию, но, возможно, подобный конец он подразумевал
для своей красавицы-героини. О судьбе новомучеников он задумывался еще задолго
до "Чистого понедельника" - в стихотворении 1919 г. "Потерянный
рай":
У
райской запретной стены,
В
час полуденный,
Адамий
с женой Евой скорбит:
Высока,
бела стена райская,
Еще
выше того черные купарисы на ней,
Густа,
ярка синь небесная;
На
той ли стене павлины сидят,
Хвосты
цветут ярью-зеленью,
Головки
в зубчатых венчиках;
На
тех ли купарисах птицы вещие
С
очами дивными и грозными,
С
голосами ангельскими,
С
красою женскою,
На
головках свечи восковые теплятся
Золотом-пламенем;
За
теми купарисами пахучими -
Белый
собор апостольский,
Белый
храм в золоченых маковках,
Обитель
отчая
Со
духи праведных,
Убиенных
антихристом:
-
Исусе Христе, миленький!
Прости
душу непотребную!
Вороти
в обитель отчую!
В
годы эмиграции Бунин работал также над литературными воспоминаниями. Мастерски
написанные, его мемуарные произведения вызвали немало нареканий по поводу
жесткости, пристрастности и недоброжелательности. А. Седых в конце своих
воспоминаний привел следующий диалог с Буниным:
"
- А что, Иван Алексеевич, если когда-нибудь и о Вас будут писать в таком тоне?
Бунин
побледнел, как-то весь выпрямился и холодно ответил:
–
Не будут, дорогой. не заслужил. Литературной проституцией никогда не занимался.
И
я думаю, что о Бунине можно писать все, - о необыкновенном его обаянии, о его
больших человеческих слабостях и о великом писательском даре, который бережно и
целомудренно он пронес через всю свою жизнь" (Седых А. Далекие, близкие.
С. 248).
После
войны Бунин жил в Париже. Как и в годы войны, он нуждался, годы брали свое. В
середине 40-х был недолгий период возвращения эмигрантов на родину. Предложения
подобного рода делались и Бунину. Но, несмотря на острую ностальгию, сделать
этот шаг писатель не решился. Инерция прожитых на чужбине лет была слишком
велика, да и едва ли Советская Россия, увиденная вблизи, пришлась бы ему по
вкусу. Константину Симонову, который побывал в 1946 г. в Париже и виделся с
ним, он показался человеком давно ушедшей эпохи, живущим где-то глубоко в своем
прошлом. Один за другим уходили его сверстники, неумолимо приближалась
вечность. В 1952 г. было написано одно из последних его стихотворений -
"Ночь".
Ледяная
ночь, мистраль
(Он
еще не стих).
Вижу
в окна блеск и даль
Гор,
холмов нагих.
Золотой
недвижный свет
До
постели лег.
Никого
в подлунной нет,
Только
я, да Бог.
Знает
только Он мою
Мертвую
печаль,
Ту,
что я от всех таю...
Холод,
блеск, мистраль.
Скончался
Бунин 8 ноября 1953 г. и похоронен в Париже, на кладбище Сент-Женевьев-де Буа.
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.portal-slovo.ru/