О "Письмах римскому другу" в украинском
переводе
А.Титов
Иосиф
Бродский
Письма
римскому другу (из Марциала)
Нынче
ветрено и волны с перехлестом.
Скоро осень, все изменится в округе.
Смена
красок этих трогательней, Постум,
чем
наряда перемена у подруги.
Iосiф
Бродський
Сергiй
Злючий
Листи
до римського друга
(iз
Марцiала)
Хвиля
дужчає i вiтер чи не свище.
Скоро
осiнь, все мiниться швидкоплинно.
Змiна,
Постуме, цих фарб розчулить швидше,
анiж
подруги убору перемiна.
В
оригинале перед "и" нет запятой. Формально это не совсем правильно.
Если "ветрено и холодно", тогда запятая не нужна. Без запятой
"волны с перехлестом" становится тоже названием вида погоды,
проявлением почти не называемого в русском языке личного начала. В переводе
эффект смягчен, и запятая не нужна. В оригинале (кажется мне?) соединены
одушевленное-везде-сущее ("ветрено") и конкретно-вещественное
("волны с перехлёстом"). Обычные для читателя русской лирики
ассоциации заданы словами "осень", "изменение",
"округа" - и построен мост от времени - через указание на изменение -
к пространству и кругу, повторению. Всё это утрачено в переводе.
Но
слово "трогательней" диссонансом звучит в оригинале! Времена и стихии
- и старческая немощь и умиление, когда переодевается подруга? Перевод
("розчулить") точен, но мне слово "трогательней" (кто
чтокого "трогает"??) не нравится - оно, в отличие от
"розчулить", ВНЕ разговорной речи.
В
последней строке автор и вслед за ним переводчик одинаково бредут пошатываясь,
переставляя слова.
Дева
тешит до известного предела -
дальше локтя не пойдешь или колена.
Сколь
же радостней прекрасное вне тела:
ни
объятья невозможны, ни измена!
Дiва
тiшить до вiдомих меж, властиво,
трохи
лiктя чи колiна - вся розрада.
Тож
вiдраднiше прекрасне поза тiлом:
нi
обiйми неможливi, анi зрада.
Сразу
видно, как переводчик выпрямил ритм, СОХРАНИВ МЕТР.
В
оригинале ясно видны извив и пританцовывание. В оригинале сомнительное
соседство "стней", "сное"; "ни-не-ни-и" - шелест
и путание звуков. Определенная, жесткая рифмовка "розрада - зрада"
своей "военной" и тревожной ("зрада" - гораздо более
предательство, чем адюльтер), "мужественной" ассоциацией продолжают
иронию первых двух строк. Переводчик подготовил переход к дальнейшей речи о
жизни и о власти, а в оригинале довольно жеманно звучащие (кроме самого начала)
катрены отделены знаком "---", и в самом деле там катрены
"висят".
Посылаю
тебе, Постум, эти книги.
Что
в столице? Мягко стелют? Спать не жестко?
Как
там Цезарь? Чем он занят? Все интриги?
Все
интриги, вероятно, да обжорство.
Надсилаю
тобi Постуме, цi книги.
Що
в столицi? Замiсть справи лише жести?
Як
там Цезар? В чому клопiт? Все iнтриги?
Все
интриги i, напевно ж, ненажерство.
Первое
"е" в слове "ненажерство" звучит как русское "э".
"Напевно" - это скорее "наверняка", чем
"вероятно". Всякое указание на постель устранено. Введено
традиционное устойчивое противопоставление дела и жеста. При этом достало сил
на игру слов: "жестко- жесты" :) Заключительное
"ненажерство" звучит жестко и определенно, вся строфа - как вердикт.
Чтобы убрать те же реверансы ритма, переводчик даже убрал запятую в обращении!
Слово
"занят" имеет школьно-официально-канцелярский привкус, а "Цезарь
занят", в сущности, странное выражение. Мы говорим такое, не замечая его
странности. "В чому клопiт" - о чём (в столице) хлопоты - у всех, не
только у Цезаря - но по-украински резче и определеннее, чем по-русски
("клопiт" единственного числа мужского рода - какая-то единственная
забота, от которой шалеют все).
Я
сижу в своем саду, горит светильник.
Ни
подруги, ни прислуги, ни знакомых.
Вместо
слабых мира этого и сильных -
лишь
согласное гуденье насекомых.
Я
сиджу в своїм саду, горить свiтильник.
Час
нi подруг, нi знайомих не закине.
Замicть
ницих цього свiту ачи сильних -
лише
стишене дзижчання комашине.
С
этой строфы многие начинали чтение Бродского. Она совсем родная, она стоит
эпиграфом к "Жизни насекомых" В. Пелевина. Очарование её сохранено,
но звучание другое. В последней строке сжатие, сужение пространства,
произнесение сквозь зубы вместо согласия, простора, раздольного гудения,
которые показаны в оригинале. "Лишь" имеет элегический оттенок,
"лише" - разговорный, спешащий. Элегическая же инверсия "мира этого"
устранена! В переводе чётко и твердо: этого мира. В переводе появляется тема
времени, как бы компенсируя её ослабление в переводе первой строфы. "Час
нi подруг, нi знайомих не закине" - концентрированная, уверенная речь.
Удалось
избавиться от биологического термина "насекомых".
Здесь
лежит купец из Азии. Толковым
был
купцом он - деловит, но незаметен.
Умер
быстро - лихорадка. По торговым
он
делам сюда приплыл, а не за этим.
Тут
лежить купець iз Азiї. Тямущим
був
купцем вiн - дiловий, та без гонитви.
Вмер
одразу: лихоманка. Та по сущих
справах
торгу приїздив, а не за тим вiн.
В
последней строке (а переводчик - и в предпоследней) оба еле выпутываются из
слов. Но переводчик исправил неудачное слово. "Незаметен" плохо
связывается с образом купца. "Без гонитви" ("деловой, и без
базара", "без вранья, обмана") - лучше. Скажут ли в обычной речи
именно так: "деловит, но незаметен"?
Вернемся
к названию стихов. "Письма" во множественном числе, и у Бродского
отделены не только первые два катрена. Переводчик убирает разделения катренов и
строит непрерывное развитие темы и непрерывный ряд чувств, делает стихи
экспрессивнее, чем в оригинале. Переводчик убирает также "песенные"
отступы чётных строк, ведь кипарис - траурное дерево - ровный и строгий : )
Рядом
с ним - легионер, под грубым кварцем.
Он в
сражениях империю прославил.
Сколько
раз могли убить! а умер старцем.
Даже
здесь не существует, Постум, правил.
Поряд
з ним легiонер - пiд грубим кварцем.
Вiн
звитягою iмперiю прославив.
Сто
разiв могли убити! Скiнчив старцем.
Отже,
Постуме, i тут бракує правил.
Вторая
строка не так официальна. "Звитяга" - это не торжественное
"сражение".
Переводчик
исправляет ",пстм," , которые в оригинале везде путаются под ногами,
заполняя слоги:
Даже
здесь не существует, Постум, правил. -- "пст пр"
Посылаю
тебе, Постум, эти книги.
И
даже:
Пусть
и вправду, Постум, курица не птица -- кто здесь курица? : )
(Вдобавок
в оригинале было "пст-вп-пст-ц-ц")
"Постуме"
Злючого звучит спокойнее и определеннее.
Последняя
строка в переводе - спокойная констатация, без примеси удивления.
"Отже" близко к "итак".
Пусть
и вправду, Постум, курица не птица,
но с
куриными мозгами хватишь горя.
Если
выпало в Империи родиться,
лучше жить в глухой провинции у моря.
Хай,
i справдi, курка, Постуме, не птиця.
Та
за курячу тямущiсть хапнеш горя.
Що
вже трапилось в iмперiї зродиться,
краще
жить в глухiй провiнцiї, край моря.
Глушь,
край, уже состоявшийся случай как неожиданность, а не как вольно
пред-полагаемый жребий. Интересно, что после "пусть" в переводе
запятая - а и самом деле, "пусть (будет) и вправду (?)" - что это
значит? В переводе звучит беспокойство и досада, и всё-таки в конце "у
моря" -"край моря" - сохранён перевод взгляда в открытое
пространство.
И
от Цезаря далёко, и от вьюги.
Лебезить не нужно, трусить, торопиться.
Говоришь,
что все наместники - ворюги?
Но
ворюга мне милей, чем кровопийца.
I
вiд Цезаря далеко i вiд хуги.
Шапкувать
не треба, скнiти, поспiшати.
Нарiкаєш,
що намiсники злодюги?
Та
злодюги, по менi, мiлiшi ката.
Метафорическую
"вьюгу" заменили на возможную на Аппенинах наледь, промозглость.
Убрали лишние, по-моему, намеки на Москву и Крым. Хотя "вьюга" - тоже
немного "пушкинская" ассоциация, но не уверен, что она здесь нужна.
"Кат"("палач,
мучитель") определеннее и жёстче "кровопийцы".
Зато
испортили рифму.
Этот
ливень переждать с тобой, гетера,
я
согласен, но давай-ка без торговли:
брать
сестерций с покрывающего тела -
все
равно что драхму требовать от кровли.
Збути
час, гетеро, поки задощило,
разом
згоден я, та нумо, без торгiвлi,
бо
сестерцiй брати з тiла, що покрило,
все
одно що дранку дерти iз покрiвлi.
Строки
перевода видимо более сжаты (тоже при сохранении метра), подтянуты, в них
меньше простора ("ээтот", "лиивень","соглаасен"),
и больше хотения, более отрывистое начало. В украинском языке не приживаются
причастия - ну что это за "покрывающее тело." Хороша замена на
"дранку" и "драть" вместо "требовать".
Вслушайтесь в этот незаметный бред: "- требовать -от -кровли"!
Кажется мне, что и у Бродского сначала было "дранку требовать", а не
"драхму". То одна денежная единица, то рядом другая. Возможно, в
оригинале замененное слово, потому что дранка на стенах под штукатуркой, а не
на крыше.
Протекаю,
говоришь? Но где же лужа?
Чтобы лужу оставлял я - не бывало.
Вот
найдешь себе какого-нибудь мужа,
он и
будет протекать на покрывало.
Протiкаю,
кажеш? Цур, та де калюжа?
Щоб
калюжу залишав я - не бувало!
Вiднайдеш
собi якого-небудь мужа -
ось
тектиме тобi хто на покривало.
"Цур,
та де" звучит куда веселее, чем драматическое "но где же",
сообразно насмешливому духу текста.
Обратите
внимание, как с виду непринужденно достигается лексическое и ритмическое
соответствие текстов. "Вiднайдеш" - это не "вот найдешь".
Грамматические структуры последних строк совсем разные.
Вот
и прожили мы больше половины.
Как
сказал мне старый раб перед таверной:
"Мы,
оглядываясь, видим лишь руины".
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.
От
i ми життя здолали половину.
Як
сказав похилий раб коло таверни:
"Озираючись,
ми бачим лишь руїни",
Погляд,
справдi, надто варварський, та певний.
Не
уверен в естественности слова "лишь" в переводе. "Лише"?
Не
уверен в естественности слова "таверна" и в оригинале, и в переводе.
Латинское ли слово "таверна"? Это вроде как если наши забегаловки
называть тавернами.
Был
в горах. Сейчас вожусь с большим букетом.
Разыщу большой кувшин, воды налью им...
Как
там в Ливии, мой Постум, - или где там?
Неужели до сих пор еще воюем?
Був
у горах. Нинi пораюсь з букетом.
Розшукаю
довгий глек, води наллю ним.
Як
там в Лiвiї, мiй Постуме, - чи де там?
Невже
досi там таки iще воюем?
Переводчик
устранил повтор: "большой"-"большой". Вдобавок слово
"довгий" имеет временной смысловой оттенок и обогашает текст ассоциациями.
В оригинале две только что прочитанных Вами строфы отделены от других, формируя
законченный злободневный отрывок. В переводе этот эффект смягчен.
Помнишь,
Постум, у наместника сестрица?
Худощавая, но с полными ногами.
Ты
с ней спал еще... Недавно стала жрица.
Жрица, Постум, и общается с богами.
Пам'ятаеш,
у намiсника сестриця?
Худорлява,
але з повними ногами.
Ти
ще спав iз нею... Нинi вона жриця.
Жриця,
Постуме, й спiлкуеться з богами.
Как
мы уже говорили, переводчик устраняет назойливость повторов невнятно
произносимого ",Постум,".
"Худощавая"
в русской обычной речи почти не встречается, "худорлява" в украинской
встречается. Обратите внимание на неблагозвучность и лишние ассоциации в
концовке "щавая".
Приезжай,
попьем вина, закусим хлебом.
Или
сливами. Расскажешь мне известья.
Постелю
тебе в саду под чистым небом
и
скажу, как называются созвездья.
Приїзди.
Є хлiб. Вино чека на тебе.
Сила
слив. В твоїх вiстях омию зiр я.
Постелю
тобi в саду супроти неба,
розповiм,
як називаються сузiр'я.
Первое
место, где перевод видимо неточен. Зато он ярок и торжествен - сравните:
"попьём-закусим". Переводчик позволяет себе здесь говорить своими
словами и "во весь голос", и это оправданно в кульминационном
переходе от темы любви к темы смерти.
Второе
"расскажу" Бродский наверняка заменял на "искажу", чтобы не
было повтора. Эта шероховатость в переводе устранена. "Чистое небо"
как ни крути, а штамп.
Появилась
экзальтация, которая вряд ли хорошо подходит к этим стихам.
"Попьём-закусим", наверно, всё-таки лучше. У Бродского волны как бы
движутся подо льдом, не прорываясь так явно наружу.
Скоро,
Постум, друг твой, любящий сложенье,
долг
свой давний вычитанию заплатит.
Забери
из-под подушки сбереженья,
там
немного, но на похороны хватит.
Скоро
друг твiй, що так любить додавання,
вiднiманню
борг свiй, Постуме, заплатить.
Забери-но
пiд подушкою останнє.
Хоч
нерясно, та на похорон там хватить.
А
здесь в переводе "Постуме" переставлено, но всё равно выглядит как
затычка.
Поезжай
на вороной своей кобыле
в
дом гетер под городскую нашу стену.
Дай
им цену, за которую любили,
чтоб
за ту же и оплакивали цену.
Вiдправляйсь
на воронiй своїй кобилi
в
дiм гетер попiд мiськую нашу стiну.
Дай
їм цiну, за яку колись любили,
щоб
за тую i оплакували цiну.
Почти
подстрочник. Добавлено "когда-то" (любили). Интонация (и
пространство) по требованию самого языка получились более сконцентрированными и
сжатыми ("поезжай" - "вiдправляйсь",
"город"-"мicто").
Зелень
лавра, доходящая до дрожи.
Дверь распахнутая, пыльное оконце,
стул
покинутый, оставленное ложе.
Ткань, впитавшая полуденное солнце.
Зелень
лавра наливається до дрожу.
Дверi
навстiж, запорошене вiконце.
Кинутий
стiлець, опорожнiле ложе.
У
тканинi - полуденне спите сонце.
В
оригинале нагромождение причастий ("щая", "тая, "тый",
""енное", "вшая", "енное"). Может, кто
усмотрит внутреннюю (нюю) рифму "енное"-"енное", но лучше
не надо : ) И что такое, скажите на милость, "покинутый стул"?? Тоже
какие-то замены синонимов: "покинутый"-"оставленное"?
Всё
это в переводе исправлено, речь стала естественнее и яснее, однако при этом
потерялась спокойная размеренность последней строки. Перебой ритма в третьей
строке, наоборот, создал ощущение беспокойства.
Понт
шумит за черной изгородью пиний.
Чье-то судно с ветром борется у мыса.
На
рассохшейся скамейке - Старший Плиний.
Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.
Понт
шумить крiзь огорожу чорних пiнiй.
Чийсь
вiтрильник з вiтром б'ється коло мису.
Но
розсохлому ослонi - Старший Плiнiй.
Дрiзд
щебече у чупринi кипарису.
Первое,
что заметим - это насколько "чуприна" лучше одеколонно-парикмахерской
"шевелюры"! К тому же если вспомним, как верхушки кипарисов ШЕВЕЛятся
от ветра, то увидим манерность. "Судно" - мореходный термин, а
"вiтрильник - вiтер" не повтор, а как бы знак ощущения
самотождественности мира, принятия ( вiтрильник з вiтром - а с чем же ещё? -
жизнь со смертью).
Мы держим в руках оба текста, и нас не оставляет ощущение
их равновесности, равноценности. Почему удалось НАСТОЛЬКО естественно и с виду
непринужденно восстановить текст Бродского в украинском языке?
У обоих текстов хватает формальных достоинств и
недостатков. И всё же текст на украинском языке кажется восстановленным
оригиналом. Наверняка многим знакомо ощущение пресности, "уклончивости"
текста при возврате к русскому языку после работы с украинским, сербским...
А тот ли это язык? Русский, к которому мы обращаемся? В
какой мере он был пригоден для поэзии Бродского?
Бродский ортогонален официальности, в том числе и
официальности языка. Еще пример стихов про старость: "и уже седина стыдно
молвить, где" - здесь слово "молвить" употребляется почти
неправильно, не литературно. Бродский расшатывает язык.
И дело здесь не в том, что Бродский еврей, а не русский.
Язык, "просоченный" канцеляритом приказной избы 17 века, язык
николаевской и советской школы, конечно же, не дорог никому, и Бродскому тем
более. Рискну утверждать, что то, на чём мы говорим и здесь пишем - это продукт
РАЗЛОЖЕНИЯ (а возможно - упрощения) какого-то, в прошлом(?) действительно
могучего, языка, или же явления, для которого слово "язык" мало
подходит. Например, в украинском языке есть слово "мова" :)
Многие тексты, которые нам присылают, страшно
несовременны. С другой стороны, лучшие новые литераторы как бы обходят времена
царского и советского официоза, наследуя традиции народного творчества,
используя опыт иностранных литератур. Но об этом речь пойдет в следующих
статьях, посвященных текстам современников.
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.litsovet.ru/