Леонид
Леонов
(1899-1994)
Л.П. Егорова, П.К. Чекалов
В наши дни,
когда ревизии подвергаются все духовные ценности недавнего прошлого,
закономерен вопрос: если художественная литература - это искусство слова, если
в произведении важно не что, а как, стоит ли беспокоиться о соответствии
леоновского художественного мира, его идейно-нравственной концепции сегодняшним
представлениям о мире и социуме? Высокое эстетической наслаждение, которое
дарит большая часть его наследия, не есть ли гарант писательского бессмертия?
Нуждается ли в защите автор "Evgenii Ivanovnы" и "Метели",
"Золотой кареты" с ее тремя редакциями - поисками нравственного
императива, и многих других, столь же талантливых произведений?
Но при всем
том, что вопросы поставлены нами риторические, культурная традиция: "Поэт
в России больше, чем поэт" и надолго таковым останется, - обязывает нас
перечитать Леонова под новым углом зрения. То, что Леонов не принадлежал к той
литературе, о которой еще задолго до перестройки, сотрясая стены МГУ, говорил
Ю.Кудрявцев ("В советской литературе некому руку подать! У советских
писателей руки по локоть в крови") доказывается постоянно-оппозиционным
отношением к нему критики. Она - и это будет показано ниже - хорошо чувствовала
неадекватность его произведений правящей идеологии. К тому же надо добавить
несуетное отношение Леонова к официальной литературной жизни. Но главным
аргументом в споре должно стать творчество писателя. Леонов - прямой и
непосредственный продолжатель традиций русской классической литературы.
Символично известное совпадение дат рождения Пушкина и Леонова - за год до
конца столетия, которое будет всегда связано с именем писателя. В области
философской прозы Леонов выступает как наследник Достоевского. Вопреки тем, кто
зачислил больших советских писателей во вриокультуру и обвинил в негуманности,
Леонов утверждает гуманистические ценности, способные сообщить смысл и
оправдание человеческому существованию.
Леонов как
творческая индивидуальность
Наша задача
затруднена тем, что художественный мир Леонова - это огромный материк со своими
вершинами и провалами, реками и недвижными равнинами, со своими временами
года-века, сменой освещения - от солнечного, жизнеутверждающего света до
скепсиса ночной темноты. Этот метафорический образ рождается не только при
соприкосновении с удивительным многообразием его творчества -
проблемно-тематическим, жанровым, -эволюционирующим вместе с развитием социума
и поисками философской мысли, но и многомерностью каждого отдельного образа и
мотива, "многоэтажностью", казалось бы, хорошо знакомых и
неоднократных анализируемых произведений. (Леонов как-то заметил, что у него
как писателя - 5-6 этажей, а литературоведы пишут только о первом). Поэтому в
отличие от предыдущих глав, дающих определенное представление об основных
этапах творчества писателя, интерпретация леоновских произведений (причем лишь
некоторых) носит характер фрагментарных заметок в надежде на будущую
академическую историю русской литературы ХХ века, где будет дано полное
описание-истолкование творческого пути Леонова. Значительность поднятых им
проблем определяется мыслью Н.Грозновой: Леонов отыскивает для современного
искусства важнейшие философские, психологические параметры осмысления
человеческого бытия.
Среди фактов
биографии, определивших особенности творческой индивидуальности писателя
отметим, что к литературному творчеству был причастен его отец, поэт-суриковец,
а благодаря воспитавшему его деду, Леонов хорошо знал Священное Писание. Но
постиг он вначале не азы художества, а трагический опыт гражданской войны. В
благожелательной к писателю критике 60-70 г.г. подчеркивалось, что революция и
была главным, основным, неизменным героем всех книг Л.Леонова и, разумеется,
героем положительным. Как-то не замечалось, что писатель порой менял эпитеты и
вместо "пламенные плуги революции" оставалось - "свирепые"
("Дорога на океан"). Отношение Леонова к революции было
неоднозначным, а главное, в когорте писателей, родившихся, как говорили, в огне
гражданской войны (Леонов служил в Красной Армии, был военным журналистом), он
с самого начала занял особое место, обретая репутацию писателя-философа,
мыслящего в категориях мировой культуры. Впрочем, это стало понятно гораздо
позже. В 20-30 г.г. его прорабатывали как "попутчика" и писателя
недостаточно поднаторевшего в пролетарской идеологии. И в 50-е г.г. с Леонова
были сняты далеко не все обвинения. Сейчас странно видеть даже в серьезных
литературоведческих работах середины 50-х годов, принадлежащих признанным апологетам
творчества Леонова, такие, например, пассажи:
"Глубоко
отрицательную роль сыграла ориентация автора "Вора" (редакция 1927 г.
- Л.Е.) на идеалистический метод психологизма Достоевского. Ошибки Леонида
Леонова были особенно явственны в свете достижений советской литературы тех
лет, когда она обогащалась выдающимися произведениями М.Горького,
В.Маяковского, А.Фадеева и др."
В 60-е годы
леоноведение пришло наконец к выводу: при всей характерной для советской
литературы общности социальных идей мир Леонова-художника отличается
неповторимым строем чувств, своеобразным эмоциональным зарядом, особым
комплексом нравственности, и конечно же - неповторимым литературным языком (6).
Негативное
отношение к большому писателю рождало противоположную тенденцию - защитить его
от идеологических обвинений, "подлакировать", порой даже
бессознательно, под соцреалистический колорит, что в порядке самокритики должен
признать и автор этих строк (7; 188), не заметить того, что отличало его от
других. Такая тенденция тоже приводила к перекосам, осложнившим репутацию
писателя в наши дни. Как однажды заметила Г.Белая, "идея революционного
насилия из мучительной исторической необходимости превратилось едва ли не в
кредо художника, а леоновский гуманизм оказался сведенным к проблеме "дозволенной
крови", "праву на убийство" (4; 230). Нужно было время и
определенные социально-психологические сдвиги, чтобы литература и
литературоведение прониклись леоновской мыслью: "Основой искусства будет
все тот же человеческий дух - это сносу не подлежит". Не случайно в статье
"Шекспировская площадность" (1933) Леонов обращал внимание на
необходимость выплавлять золотые слитки из громадных кусков людского бытия:
"Для нынешних художников важно, чтобы в необъятном сырье эпохи, в
рассказах о современниках... они искали золотинки философского осмысления, без
чего это не принимается на хранение в казну".
Творческая
индивидуальность Леонова стала складываться в начале 20-х г.г., когда он
выступил как автор "очень разнородных повествований" (А.Лысов): от
Бурыги до "Петушихинского пролома" (1923). Наряду с миром русских
поверий Леонова начала 20-х г.г. привлекала и восточно-романтическая и
библейская тематика, отраженная в рассказах-триптихе "Туатамур",
"Уход Хама", "Халиль" - они рассматривались и нами, и в
статьях Г.Исаева, А.Лысова, В.Хазана, В.Чеботаревой.
Писателя, по
его словам, волновал "мир таинственный и древний", и "лес
колдовской", и "видения чудные, всякие сатаниилы, дьявоилы..."
(В этом не без основания видят влияние Ремизова, но сам Леонов это отрицал). Народная
демонология вызывала интерес и у литературы Серебряного века (вспомним
"Пузыри земли" Блока или Недотыкомку Сологуба), в творчестве
Н.Клюева, С.Клычкова, С.Есенина. Свои опыты в этом направлении Леонов
впоследствии объяснял так: "Все они были согреты одной только болью, что
это уходит, отступает безвозвратно. И не просто отступает, а сменяется другой,
железной, роботизированной действительностью. Всего этого тогда было бесконечно
жалко... В любых испытаниях мы должны минувшее вспомнить и приласкать"
(11; 13).
В раннем
сказочно-стилизованном творчестве Леонова видят, и не без оснований,
парадоксальное отстранение от социальных связей, жизнь, замкнутую сферой
духовной реальности, очищенной от земной примеси (5; 48). Но и в земных сюжетах
того периода параметрами творческой индивидуальности Леонова можно считать
внимание к частной жизни человека, с учетом, разумеется, его социальной роли.
Но не она была определяющей. Больше того, социальная роль героя, связанная с
революционной ситуацией, у Леонова раскрывалась довольно схематично: бывший
конокрад (симптоматическая деталь) Талаган в повести "Петушихинский
пролом" (1923), Павел Рахлеев в романе "Барсуки" (1924)
появлялись в новом качестве героев революционного мира как-то вдруг. В восприятии
читателя оставался определенный разрыв между прошлым и настоящим героя,
который, очевидно, и не мог быть восполнен, а в образе "красного
директора" Арташеза из романа "Вор" (1927) корней вообще не
предполагалось. Почему? В силу ограниченности опыта писателя-попутчика, как
тогда говорилось? Но ведь большой художник, а им Леонид Леонов безусловно
является, всегда обладает даром интуитивного прозрения, что подтверждают,
например, его инонациональные характеры, раскрытые им удивительно полнокровно.
В образах же леоновских социальных функционеров 20-х г.г. мы даже попыток
раскрыть их внутренний мир не видим. Думается, такое происходило потому, что
Леонову это было неинтересно. Новые герои появлялись как знак, неизбежная дань
времени, поскольку в традиции русской литературы, которую свято исповедовал
Леонов, прямая связь с современностью была краеугольным камнем. Но как
творческая индивидуальность Леонов пропускает свое понимание современности
сквозь призму вечных тем и проблем; его интересует легенда о Калафате в
"Барсуках" или деградация души героя "Вора" - Векшина,
пролившего кровь невинную. Если говорить о других сторонах творчества Леонова
20-х годов, это будет интерес к быту, который официальная идеология, определяя
как мещанский, трактовала негативно. Горький, сближаясь в этом с Лениным, еще в
преддверии революции восклицал: "Мещанство - проклятие мира!" У
Леонова картины быта и герои старого уклада жизни в повестях "Записки
Ковякина" и "Конец мелкого человека" (1924), описании Зарядья в "Барсуках",
жизни старой Москвы в "Воре" тоже сатирически окрашены, но отрицание
устоявшегося быта - черта не обязательно революционная, то есть ведущая к
полному его уничтожению: она свойственна каждому молодому поколению, которое
вносит в жизнь общества необходимый бродильный элемент. Усугубленное леоновской
иронией такое отрицание воспринималось, особенно в 60-е г.г., как заслуга
писателя перед лицом революции; обреченность героя повести "Конец мелкого
человека" - Лихарева трактовалась как историческая справедливость. В
критике, относившейся к Леонову благожелательно, утверждалось: Леонов показал
полную несовместимость между представлениями, убеждениями "мелких
людей" и идеалами Октября. А это означало, что таким "мелким
людям" и жить-то нет надобности (совсем в духе высказываний платоновских
чевенгурцев). Между тем в одной из бесед Леонов Лихарева защищал. Очевидно,
авторская позиция в этом произведении заслуживает более глубокого и детального
исследования (что выходит за рамки нашего учебного пособия).
Леонов как
художник фигура во многом трагическая. Будучи сыном своего века, он разделял с
ним его заблуждения, искренне взыскуя града, если не социализма в официальном
его понимании, то нового человеческого общежития с Дорогой на Океан - к
невероятному, но и такому влекущему космическому будущему. Склонный к
постановке глубинных вопросов бытия в адекватной им по сложности художественной
форме, к "логарифмированию" действительности, Леонов не мог не видеть
некоторой "несовременности" своего видения мира и своей писательской
манеры в 20-40-е годы. Его главы о будущем в "Дороге на Океан"
подверглись сокрушительной критике. Он понимал, что "требовались особые
книги, одинаково понятные академику и токарю, прямого патриотического
воздействия, написанные страстным пером и без снижения знаменитого в этой
стране литературного ремесла" (К ним, например, Леонов относил книги
А.Фадеева), но сам он оставался художником, требующим от читателя большого
интеллектуального напряжения.
Но
трагедийность заключалась и в том, что писатель был скован известными историческими
обстоятельствами 30-х годов, пережил горькую судьбу "Метели" (1940),
понимал невозможность публикации повести "Evgenia Ivanovna" (1938), о
белоэмигрантке, чья судьба, казалось бы, сложилась благополучно, но тем не
менее умирающей от ностальгии. (Характерно, что после публикации повести
Молотов в частной беседе с Леоновым заметил: "А как случилось, что вы
написали антипатриотический рассказ "Evgenia Ivanovna"? В прежние
времена мы Вас бы строго наказали за него").Между тем своевременная
публикация повести могла бы уже в то время существенно обогатить советскую
литературу яркими художественным открытием. Это убедительно показано
В.И.Хрулевым, рассмотревшим особенности авторской позиции. В частности
последний отметил субъективность повествователя, систему коррекций,
оспаривающих повествователя, а также объективность авторских комментариев,
символические знаки, особенно, сны героини (10, 89-92). Так достигалась
многогранность характеров Евгении Ивановны и Стратонова, виновных без вины.
Чувствуя себя
"следователем по особо важным делам человечества", Леонов не мог в
полный голос говорить о том, что его волновало, изменить нравственную
топографию жизни. Отсюда и горечь неудовлетворенности сделанным: "... Где
ж ты был? Почему не предупредил, почему не полностью говорил о том, что видел,
не мог не видеть?" Желание донести до читателя хотя бы то, что возможно,
порой приводило к компромиссам, к сюжетным стереотипам: чего стоит, например,
постоянно варьируемая тема шпионажа и вредительства (в пьесах "Половчанские
сады" (1938), "Волк" (1938). Хотя порой она кажется скрытой,
быть может, трактуемой даже на уровне подсознания пародией, и в то же время это
ведь отличный памятник эпохе с ее постоянной подозрительностью, шпиономанией,
репрессиями, ставшими обыденностью. А в пьесе "Метель" предложена и
вовсе парадоксальная ситуация: "врагом народа" оказывался не
белогвардеец-эмигрант Порфирий Сыроваров, а ортодоксальный и бдительный
коммунист - его брат Степан. Так что Леонов о многом сумел предупредить. В той
же пьесе он потрясающе воплотил страшную атмосферу подозрительности и страха,
"борьбу совести и страха", как сказано в авторской ремарке, в душе
друзей Зои, когда, не будучи в силах больше лгать, она объявляет, что ее отец -
белоэмигрант. Понятно, почему пьеса была запрещена и на два с лишним
десятилетия вычеркнута из литературы.
Художник такого
масштаба, как Леонов, должен оцениваться в рамках большого исторического
времени, с учетом функционирования его произведений, в том числе и ранних, на
протяжении многих десятилетий, с учетом все новых и новых их интерпретаций или
интерпретаций каких-то отдельных фрагментов или вставных эпизодов. Думается,
что даже сам писатель - выдающийся публицист - не мог бы в обычной понятийной
форме выразить весь смысл того, что открывается и будет еще открываться в
образах, созданных еще более выдающимся художником. Поражает прозорливость
Леонова. Так в написанной еще в 1916 г. и вставленной затем в роман
"Барсуки" легенде о Калафате "Леонов сумел прозреть те мертвящие
опасности общественного развития, которые в полной мере раскрываются лишь
сегодня". Как справедливо говорила в связи с 90-летним юбилеем писателя
Н.Грознова, "Легенде о Калафате", хотя и сыграла свою роль в сюжете
романа "Барсуки", однако ее "самостоятельное идеологическое значение
продолжает возрастать".
Специфика
леоновской библеистики в том, что писатель был особенно внимателен к народным
напластованиям, перекрывающим библейскую основу (14, 70) известные сюжеты
стилистически взаимодействовали с фольклорными элементами. "Дед от прадеда
слышал, а прадеду старовер по книжке читал" - такова преамбула к легенде о
Калафате, подчеркнувшая, с одной стороны, книжное начало, а с другой, - ее
вольную передачу из уст в уста. С библией легенду сближает лишь намек на сюжет
о Вавилонской башне, да отзвук морали о наказуемости непомерной гордыни и
тщеславия, но главное в легенде - народное правдоискательство, протест против
"еометрических способов" упорядочивания живой жизни, против
"калафатовых паспортов" на каждую травнику. В безыскусной крестьянской
легенде Леонов увидел пророчество - утрату нравственного содержания прогресса,
учитывающего только "чистый разум и статистику". В свое время
советское литературоведение, стремясь оградить Леонова от упреков в
политической неблагонадежности, потратило немало сил на опровержение мысли
М.Слонима, что легенда о Калафате выражала авторскую точку зрения на коммунизм.
Но и сейчас очевидно, что ее смысл гораздо шире распространяется на всю ставшую
на грани самоубийства цивилизацию. В одной из поздних статей, как бы развивая
идею легенды, Леонов писал: "Последний век машина цивилизации работала на
критических скоростях с риском смертельной перегрузки. Все сильнее обжигала
дыхание взвешенная в воздухе пыль нравственного износа".
Немало
созвучного нашей современности можно найти в романах Леонова "Соть"
(1930), "Скутаревский" (1932), "Русский лес" (1953),
наиболее отвечающих установкам соцреализма. Их рассмотрение выходит за рамки
учебного курса, но они были предметом специального анализа в трудах В.Ковалева,
Ф.Власова, Н.Грозновой, Э.Кондюриной, З.Богуславской, Л.Финка, В.Крылова,
Е.Скороспеловой и др., в критических статьях М.Щеглова, Е.Стариковой, с
которыми можно познакомиться при самостоятельном, более углубленном изучении
творчества Леонова.
Список
литературы
1. Алешкин П.
Мой Леонид Леонов [О подготовке к изданию романа "Пирамида"] // Наш
современник.- 1995.- N 6.
2. Бахтин М.
Эстетика словесного творчества.- М., 1979.
3. Белая Г.
Ранний Леонов (Эволюция метода)// Вопросы литературы.- 1970.- N 7.
4. Белая Г.
Диалог-спор// Вопросы литературы.- 1973.- N 11.
5. Верность
человеческому. Нравственно-эстетическая и философская позиция Л.Леонова.- М.,
1992.
6. Грознова
Н.А. Творчество Леонида Леонова и традиции русской классической литературы.-
Л., 1982.
7. Кондюрина Э.
Проблема культуры в раннем творчестве Л.Леонова// Литература.- Вильнюс. XXII.-
1980.
8. Леонид
Леонов. Творческая индивидуальность и литературный процесс.- Л., 1987.
9. Леонид
Леонов - Мастер художественного слова. Межвузовский сборник научных трудов.-
М., 1981.
10. Лысов А. О
культурно-историческом прототипе в творчестве Леонида Леонова// Литература.
XXV.- Вильнюс, 1983.
11. Мировое
значение творчества Леонида Леонова.- Л., 1981.
12. Писарева
О.А. Роль сюжета в осмыслении философских мотивов бытия и небытия в романе
Л.Леонова "Дорога на Океан"// Вечные темы и образы в советской
литературе.- Грозный, 1989.
13.
Скороспелова Е. Русская советская проза 20-30-х г.г.: Судьбы романа.- М. 1985.
14. Синявский
А. Что такое социалистический реализм// Цена метафоры или Преступление и
наказание Синявского и Даниэля.- М., 1990.
15. Хрулев В.И.
Мысль и слово Леонида Леонова.- Уфа, 1989.
16. Хазан В.И.
"Уход Хама" Л.Леонова: секуляризация библейского мифа//
Филологические науки.- 1990.- N 1.
17. Харчевников
А.В. Роман Л.Леонова "Дорога на Океан". Алексей Курилов и концепция
человека будущего// Русская литература.- 1985.- N 1.
18. Харчевников
А.В. Поиски нравственно-эстетических идеалов в романе Л.Леонова "Дорога на
Океан" (Концепция человека)// Нравственно-эстетические проблемы
художественной литературы. - Элиста, 1983.
19. Чалмаев В.
"Гнездо наше - Родина..." Леонид Леонов// Русская литература ХХ в.:
ч. 2.- М., 1991.
20. Щеглова
Г.Н. Жанрово-стилевое своеобразие драматургии Леонова.- М., 1984.
v