"Дело
Артамоновых": от замысла к воплощению
В статье
"Разрушение личности" (1908) А.М.Горький высказал мысль о разрушающем
воздействии капитала на "недостаточно гибко развитую энергию"
буржуазии: "Бешеная работа нервов вызывает истощение, односторонне
упражняемое мышление делает человека уродом, создается психика крайне
неустойчивая; мы видим, как растет среди буржуазии неврастения, преступность, и
наблюдаем типичных вырожденцев уже в третьих поколениях буржуазных
семей..." (5; 18, 499). Как бы возвращаясь к этой теме в очерке
"Беседы о ремесле" (1934), Горький описание дурачков, полуумных и
блаженных Нижнего Новгорода завершил фразой о том, что "по какой-то
случайности все они были детьми людей зажиточных или богатых" (6; 278).
Данные
умозаключения родились не на голом месте, а выводились из опыта и наблюдений
всей предыдущей жизни. Горький еще в молодости достаточно хорошо был осведомлен
о жизни купеческих семей Нижнего Новгорода, Казани, Самары. Состоялось
знакомство с С.Т.Морозовым, чей крепостной предок, откупившись в 1820г., затем
работал пастухом, извозчиком, ткачом-рабочим, ткачом-кустарем, владельцем
раздаточной конторы, двух больших фабрик... Знал Горький и Разореновых,
владельцев ткацких фабрик в Вичуге и прядилен в Кинешме. Знания о жизни и быте
купцов и фабрикантов обогатились после знакомства с бывшим водочным заводчиком
А.А.Зарубиным, пермским пароходчиком Н.В.Меншиковым, нижегородскими богачами
Г.Черновым и Н.Бугровым, калужским заводчиком Гончаровым...
Опыт и
жизненные наблюдения воплотились уже в первом романе - "Фома
Гордеев", но исчерпаны не были. В результате чего возник замысел романа о
трех поколениях семьи русских фабрикантов. По свидетельству А.Н.Тихонова,
С.Т.Морозов рассказал Горькому свою родословную, после чего писатель выразил
желание написать роман "Атамановы". После знакомства с Разореновыми
Алексей Максимович сообщил И.П.Ладыжникову: "Интересная тема для
произведения о вырождающихся поколениях буржуазии. Напишу роман".
Жизненные наблюдения и впечатления подкреплялись чтением соответствующей
литературы, и пометки на полях свидетельствуют о том, что писатель изучал их
внимательно (5; 18, 497-498).
О крепнущем
намерении написать роман Горький поделился с Л.Н.Толстым еще в 1901-1902г.г.:
"Я рассказал ему историю трех поколений знакомой мне купеческой семьи,-
историю, где закон вырождения действовал особенно безжалостно; тогда он стал
возбужденно дергать меня за рукав, уговаривая:
- Вот это -
правда! Это я знаю, в Туле есть две таких семьи. И это надо написать. Кратко
написать большой роман, понимаете? Непременно!" (Очерк "Лев
Толстой").
Уже в марте
1904г. в беседе в А.Н.Тихоновым Горький подробно излагал замысел романа
"Атамановы", - произведения на тему о трех поколениях одной
буржуазной семьи" (18, 498). В творческие планы писателя был посвящен и
В.И.Ленин в 1910г. По воспоминаниям Горького в письме к Н.К.Крупской Ленин
внимательно слушал, выспрашивал, а затем сказал: "Отличная тема, конечно, -
трудная, потребует массу времени. Я думаю, что вы бы с ней сладили, но - не
вижу: чем вы ее кончите? Конца-то действительность не дает. Нет, это надо
писать после революции".
В данном случае
немаловажное значение имеет признание самого писателя, что конца книги он и сам
не видел (5; 18, 499). Но тем не менее Горький принялся за работу еще до
революции, и есть предположение, что начало ее совпало с годами первой мировой
войны. Вероятно, проделанная работа обнадеживала, и писатель предполагал
закончить книгу в течение 1917г. Во всяком случае, в ноябре 1916г. он разрешил
журналу "Летопись" дать анонс о публикации в следующем году повести
"Атамановы". Но политические события отодвинули на задний план
задуманное произведение, к работе над которым автор вернулся предположительно
летом-осенью 1923г., будучи уже за границей. Очевидна актуализация прежнего
замысла в период новой экономической политики. Непрерывный характер работа над
романом приняла весной 1924г., когда автор переехал в Сорренто. Красноречиво
говорит об этом тот факт, что за год Горький подготовил три редакции
произведения, получившего окончательное название "Дело Артамоновых"
(1925). История жизни трех поколений семьи Артамоновых охватила огромный
временной отрезок истории капитализма России: с 1863 по 1917 годы.
Роман об
Артамоновых и "Фома Гордеев"
Литературоведы
уже отмечали идейно-тематическую преемственность между новым романом и
"Фомой Гордеевым" (1899). Действительно, схождений здесь можно
обнаружить множество. Так, например, в портрете Игната Гордеева (глаза,
смотрящие "умно и смело", густая черная борода, "русская,
здоровая и грубая красота" мощной фигуры, неторопливая походка, от которой
веяло "сознанием силы"...) нельзя не увидеть черты Ильи Артамонова.
Авторская характеристика того же Игната Гордеева ("Сильный, красивый и
неглупый, он был одним из тех людей, которым всегда и во всем сопутствует удача
- не потому, что они талантливы и трудолюбивы, а скорее потому, что, обладая
огромным запасом энергии, они по пути к своим целям не умеют - даже не могут -
задумываться над выбором средств и не знают другого закона, кроме своего
желания") практически целиком накладывается на образ Артамонова-старшего.
Его же страстное, зажигательное отношение к труду обнаруживаем мы и в словах
Игната: "Пускай их - пароходы горят. И - хоть все сгори - плевать! Горела
бы душа к работе..."
Чертами
характера Гордеев-старший предвосхитил не только старшего из Артамоновых, но и
сына его Петра. Описание разгульной жизни Игната ("...Он пил, развратничал
и спаивал других, он приходил в исступление, и в нем точно вулкан грязи
вскипал. Казалось, он бешено рвет те цепи, которые сам на себя сковал и носит,
рвет их и бессилен разорвать") с полным правом можно отнести и к Петру.
Ощущение Игната, что "он не хозяин дела, а низкий раб его", также
испытывал Петр по отношению к фабрике. Поучения Игната сыну: "...Дело -
зверь большой и сильный, править им нужно умеючи, взнуздывать надо крепко, а то
оно тебя одолеет..." не может не напомнить жалобу Петра Артамонова:
"Это неправильно говорится: "Дело - не медведь, в лес не уйдет".
Дело и есть медведь, уходить ему незачем, оно облапило и держит". Но еще
более близок Петр Артамонов сыну Игната Гордеева - Фоме, чувствовавшего, что
"ему не место" среди господ купцов. Он признавался Любе Маякиной:
"все - как павлины, а я - как сыч...". Петр Артамонов тоже ощущал
себя среди промышленников "зверем другой породы".
Как видим,
перекличек между двумя произведениями не мало, но сходятся они не только в
частностях, а и в общей идее мельчания купеческих детей по сравнению с
родителями, начинавшими дело. "Ну-ка, скажи, отчего дети хуже
отцов?"- допытывается Ананий Щуров у Фомы. "Все хорошо, все приятно.
- только вы, наследники наши, - всякого живого чувства лишены! - жалуется и
Яков Маякин.- Какой-нибудь шарлатанишка из мещан и то бойчее вас..."
Представляющий наследников Гордеев-младший признавался пьяной компании:
"Мы живем без оправдания... Совсем не нужно нас (...) Убейте меня... чтобы
я умер..."2
И.М.Нефедова
отмечала, что в "Фоме Гордееве" молодое поколение русской буржуазии в
лице Тараса Маякина и Африкана Смолина продолжают дело отцов, придав ему
европейский лоск и действуя более расчетливо и трезво, и тем не менее,
"дети" тусклее, зауряднее "отцов" (20; 49). Переходя же к
анализу "Дела Артамоновых", критик констатирует новую ступень
развития темы как "историю угасания рода, показ того, как положение
"хозяев жизни" уродует и духовно губит людей", толкает на путь
преступления (поджог Барских), "превращает их из хозяев "дела" в
его рабов" (20; 169). Справедливости ради можно лишь заметить, что
"рабами" своего дела становятся не только капиталисты и фабриканты, а
любой профессионал любой сферы деятельности независимо от общественной
формации. Горький просто увидел свою логику в том, что среди буржуазии
результаты этого "рабства" сказываются наиболее уродливо и угнетающе.
В "Деле
Артамоновых" действует "закон вырождения" личности из
преуспевающего класса (не в физическом, а в социальном смысле) и К.Федин 27
марта 1926 г. писал Горькому: "Характеры Артамоновских внучат мельче и
случайнее, чем деда, отцов. Это так и должно быть, так и есть (к
несчастью)". Замечание Федина представляется верным как в отношении романа
Горького, так и в общефилософском плане. Сегодня, очевидно, историю угасания
рода Артамоновых не надо трактовать как крушение самого капиталистического
способа производства.
Как показывает
опыт мировой истории и литературы, зачинателем любого стоящего дела может стать
лишь фигура сильная, творческая и самостоятельная. Идея, рождающаяся в душе
такого человека, способна поглощать его целиком, находя в ее воплощении порой
смысл всей жизни. Страстное желание добиться своего вопреки всем условиям и
обстоятельствам, во чтобы то ни стало, еще больше формируют и огранивают
сильные черты такой личности. Таким представляется в романе Илья
Артамонов-старший.
Когда мысль и
дело подсказаны и поданы со стороны, человек обычно не бывает в них кровно
заинтересован. Он не может отдаваться со всей горячностью тому, что не
произросло из всего его существа, а способен служить чужой идее лишь в меру
своих способностей и дисциплинированности. Таким стал Петр.
Людям же,
которым достается в готовом виде воплощенная идея, относятся к ней как к
чему-то естественному, само собой разумеющемуся. Они не могут болеть и страдать
за то дело, в которое не вкладывали ни души, ни сердца, но они могут быть
заинтересованы в бесперебойном движении его постольку, поскольку оно
обеспечивает их существование. Подобная позиция тоже шлифует характеры, оттеняя
в первую очередь инертность и безразличие к идее и заинтересованность лишь в
плодах ее. Таков в романе Яков.
Судьбы
поколений
Как было
отмечено в начале главы, за последнее десятилетие вокруг личности и творчества
А.М.Горького развернулась бурная дискуссия. Но как ни странно, "Дело
Артамоновых" совершенно выпало из поля зрения исследователей: за
оговариваемый период была осуществлена, кажется, лишь одна публикация по роману
да и то в сопоставлении с "Мусором" Л.Коуэна. Такое явление в эпоху глобальной
переоценки ценностей представляется симптоматичным, и, вероятно, означает одно:
характеристика трех поколений Артамоновых в критике 50-80-е годов дана в целом
верно.
Года через два
после воли бывший приказчик князей Ратских Илья Артамонов со своими сыновьями и
племянником появляется в городе Дремове, чтобы "свое дело ставить: фабрику
полотна". Что же представляет из себя этот город? Специальной авторской
характеристики в романе нет, но из отдельных штрихов и черточек можно составить
о нем некоторое представление.
Во-первых,
очень красноречиво само название города (от слова дрема, дремать),
символизирующее суть многих российских уездных городов. Редкие наброски панорам
частей города не только не блещут красотой, но оставляют тоскливое ощущение
ущербности и настороженности: "Медным пальцем воткнулся в небо тонкий
шпиль Никольской колокольни, креста на нем не было, сняли золотить. За крышами
домов печально светилась Ока, кусок луны таял над нею, дальше черными сугробами
лежали леса"; "... было видно темное стадо домов города, колокольни и
пожарная каланча сторожили дома..." Характерно, что колокол в городе не
столько звонит, сколько "ноет" ("в городе заныл колокол")
или "бросает в тьму унылые, болезненно дрожащие звуки". В болотной
воде зеленой Ватаракши, омывавшей город, "жила только одна рыба - жирный
глупый линь". Характерно также, что Ватаракша "лениво втекала" в
Оку, а жители города встретили Артамоновых "ленивой неприязнью".
Таким образом намечается взаимосвязь между обликом города и ее жителями.
Словами,
наиболее часто употребляемыми для обозначения внутреннего состояния города,
горожан и главных персонажей, в романе являются "скука",
"скучный", "скучно". В цветовой символике преобладают
тусклые, серые тона, сгущающиеся до темного и черного в третьей главе, особенно
в сценах, посвященных ярмарке и крестному ходу.
В эту атмосферу
лени, уныния, скуки и инертности врывается Илья Артамонов со своей идеей
создания полотняной фабрики, и ему удается в какой-то мере растормошить и
расшевелить город и людей.
О зачинателе
артамоновского дела критики отзывались как о хищнике и стяжателе, сохранившем
от своего мужицкого прошлого "крепкую крестьянскую силу, еще не
растраченную энергию рабочего человека" (7; 25); подчеркивали в нем
"могучую силу "рыцарей" первонакопления", ум, сметливость,
трудолюбие, энергичность, расположенность к рабочим (3; 144); отмечали силу и
целеустремленность натуры и "что его усилия имели исторически
прогрессивный смысл: он взрывал неподвижность затхлого дремовского бытия и разрушал
застой патриархальной деревни" (2; 298); выделяли в нем умение работать с
задором, зажигающим трудовым энтузиазмом массу: "ловкость и
предприимчивость у него сочетаются с удивительной смекалкой, удачливостью.
"Дело" быстро развивается, "обрастает людями". Бывший
крепостной становится первым фабрикантом по уезду" (21; 154-155).
Нам кажется
намеренной деформация, которой в свое время подвергался образ Ильи: демократизм
Артамонова по отношению к рабочим объявлялся мнимым, наигранным и объяснялся
стремлением хозяина расположить их к себе (3; 115). Но Илья Артамонов никогда
ни перед кем не заискивал и чьего-либо расположения не добивался. По его
признанию, которому можно верить, он умел "обламывать" людей и без
любви. Помимо того сам текст показывает, что отношение Артамонова к рабочим
было искренним и свидетельствовал об осознании им коренных связей с народом. В
авторской характеристике говорится:
"Илья
Артамонов становился все более хвастливо криклив, но заносчивости богача не
приобретал, с рабочими держался просто, пировал у них на свадьбах, крестил
детей, любил по праздникам беседовать со старыми ткачами (...) Старые ткачи
восхищались податливым хозяином, видя в нем мужика".
Илья не только
сам был близок народу, он пытался передать эти отношения и детям. "Он -
весь простой, мужик, за него и держитесь,- говорил он им и тут же делал
замечания: "Ты, Петр, сухо с рабочими говоришь и все о деле, это - не
годится, надобно уметь и о пустяках поболтать. Пошутить надо; веселый человек
лучше понятен (...) Алексей тоже неловок с людьми, криклив, придирчив".
Даже умирая, Илья снова возвращается к этой же мысли и завещает детям:
"Петруха, Олеша - дружно живите. С народом поласковей. Народ - хороший.
Отборный".
Нелишне
вспомнить здесь и отзыв "древнего ткача" Бориса Морозова, прожившего
девяносто с лишком лет: "Ты, Илья Васильев, настоящий, тебе долго жить. Ты
- хозяин, ты дело любишь, и оно тебя. Людей не обижаешь. Ты - нашего дерева
сук, - катай!".
Смерть
Артамонова-старшего (он надорвался при транспортировке котла) порой тоже трактовалось
как негативный штрих в его характеристике, тогда как в этом проявляется его
трудовой азарт и желание увлечь рабочих своим примером, не отделять себя от
них. Осознание народных корней делало образ Ильи Артамонова неподдельно
демократичным. Последующие поколения, чем дальше, тем больше теряют эту связь,
что в конечном результате явилось одной из причин, определивших как судьбу
хозяев, так и судьбу самой фабрики.
Вызывает
несогласие и мнение А.И.Овчаренко о том, что с самого начала дело Артамоновых строится
не для украшения земли. Планы Ильи были широки, и не всегда они имели целью
только собственное обогащение. "Работы вам, и детям вашим, и внукам
довольно будет,- поучал он сыновей.- На триста лет. Большое украшение хозяйства
земли должно изойти от нас, Артамоновых!". Горделивая интонация, с которой
произнесена фраза, не вызывает сомнения в искренности намерений произнесшего
ее. В другом месте он с той же неуклонной верой говорил Алексею: "Устроим.
Все будет у нас: церковь, кладбище, училище заведем, больницу, - погоди!"
И уже в конце первой-начале второй глав мы узнаем, что появилось у них
кладбище, были построены больница и церковь.
Конечно, порой
не оправданы грубость Артамонова, его чрезмерная напористость, хвастовство,
беспардонность в обращении с людьми, манера разговаривать со всеми в приказном
тоне. Но при этом импонирует его уверенность в себя и собственные силы,
вдохновенное отношение к работе, ощущение себя хозяином на земле и даже твердая
походка, когда по улицам чужого города он идет, как по своей земле, "будто
это для него на всех колокольнях звонят". И потому, видимо не зря при всех
медвежьих ухватках Артамонова-старшего и даже ощущая, что человек этот пришел
сменить его, городской староста советует жене держаться за него: "Этот
человек, уповательно, лучше наших". Такое заключение подтверждается и
символической деталью: ни одному из персонажей так часто не сопутствует солнце,
как Илье, причем описание его слияния с окружающей природой может соперничать
по красоте и поэтичности лирическим фрагментам, посвященным Никите и молодому
Петру:
"Он сиял и
сверкал, как этот весенний, солнечный день, как вся земля, нарядно одетая юной
зеленью трав и листьев, дымившаяся запахом берез и молодых сосен, поднявших в
голубое небо свои золотистые свечи..."
Характерно и
то, что порой солнце приобретает некоторые свойственные герою черты. Вот только
"похвалился" Илья Ульяне: "На будни хватило, хватит и на
праздник", ложится на песок и засыпает. И тут же "в зеленоватом небе
ласково разгорается заря: вот солнце хвастливо развернуло над землею павлиний
хвост лучей и само, золотое, всплыло вслед за ним".
Солнце
неотступно сопровождает его в день гибели и обретает даже символический смысл:
коня пугает "пожар, ослепительно зажженный в небе солнцем"; в
комнату, где истекает кровью Илья, проникает желтенький луч солнца и дрожит на
стене бесформенным пятном; немаловажное значение приобретает и то, что умирает
герой при благостном сиянии солнца в зените. Даже в день похорон солнце
благодатно сияло.
"Гибель
Ильи - начало вырождения артамоновской семьи. "Кибитка потерял
колесо" - это бормотание юродивого Антонушки вослед гробу с телом Ильи как
бы бросает трагический отсвет на жизнь последующих поколений Артамоновых"
(3; 115). Но поэтика романа, особенно в начале, насыщена многочисленными
намеками и символами предопределенности "конца" дела и обреченности
рода Артамоновых. Род этот изначально был ущербен, один из сыновей Ильи -
Никита - горбун. По этому поводу обыватели города, возможно, не без оснований
злословили: "... не за мал грех родителей уродом родился..."
Кажется
неслучайным, что в восприятии обитателей Дремова первый открытый приход Ильи в
город связывается с предощущением беды: "будто кто-то постучал ночью в
окно и скрылся, без слов предупредив о грядущей беде". Символичной
представляется смерть после переселения Артамоновых в Дремов городского
старосты Евсея Баймакова, осознающего, что этот человек - Илья Артамонов -
пришел сменить его на земле: но не менее знаменательно и то, что первая внучка
его, родившаяся в день Елены Льняницы, умирает через пять месяцев. Обреченность
фабрики Артамоновых, зыбкость ее перспективы и недолговечность наиболее
сконцентрировано в неприметной реплике чахоточного попа Василия: "На песце
строят..."
И
действительно, уже у Петра нет "ни сильной воли, ни напористости, ни
трудового задора, отличавших отца. Он не любит "дела", боится
какой-либо инициативы, без конца возвращается к мысли о бессмысленности,
бесперспективности "дела" (...) Петр боится и ненавидит рабочих,
Тихона, с остервенением ухватывается за Илью-младшего, совершает гнусное
убийство, ищет забвения в пьянстве, разврате, в скандалах, окружает себя
утешителями. В конце концов в большом артамоновском "деле" он
оказывается "почти лишним, как бы зрителем" (21; 156-157).
Можно
согласиться и с мнением И.Груздева о Петре Артамонове, который, по словам
критика, "превращается из милого и простого парня в собственника - в
преступное, пьяное и распущенное существо" (7; 252). Но вызывает сомнение
замечание А.И.Овчаренко, будто Петр боится и ненавидит рабочих. В тексте романа
мы не найдем ничего, что подкрепило бы это высказывание, и, наоборот, можем
обнаружить факты, очеловечивающие образ Петра, смягчающие приговор, вынесенный
ему критикой. Так, например, из всех персонажей романа чаще всех о душе
вспоминает именно Петр. Он не лишен совести, которая преследует и мучает его;
способен на чистые, лирические переживания по отношению к Поповой, склонен к
рефлексии, осознанию того, что завелась в нем "какая-то дрянь"; может
плакать постыдно, горько, зло... В отличие от других у него появляется
необходимость хотя бы в пьяном виде раскрыть душу (по словам Алексея, "как
в бане, раздеться") и выплеснуть из нее все, что там клубится и заставляет
страдать. Поэтому деградация Петра воспринимается в первую очередь как драма
человеческая, нежели социальная.
Литературоведы
верно отмечают, что черты духовной немощи наиболее разительно проявляются в
представителе третьего поколения артамоновской семьи - Якове.
"Потребительский подход Якова к жизни, его непрерывная страсть к
наслаждениям являются показателем разрушения личности,- отмечает А.А.Волков.- О
дальнейшей эволюции Якова писатель обронил краткую, но выразительную
реплику": "Яков толстел..." - стало быть, изменялся внешне, не
меняясь внутренне, духовно (...)
Если Илья
Артамонов был подлинным хозяином фабрики, а Петр только на положении хозяина,
то Яков уже чувствует себя на фабрике гостем, которого воспринимают как
назойливого и ненужного, точно хотят сказать: "Что ж ты не уходишь?
Пора!" (3; 117).
Измельчание, вырождение
артамоновского рода раскрывается Горьким в различных, символических планах:
"Илья
Артамонов любит Ульяну грубоватой, но здоровой, сильной любовью, любовь Петра
вялая и безразличная, Яков вообще не способен к чувству.
Илья убивает
человека, защищая свою жизнь, его совесть спокойна; Петр убивает беззащитного
мальчика и мучается совершенным убийством; Яков, пытаясь убить своего
соперника, простреливает свои штаны..." (20; 170).
В то же время
литературовед предостерегает от отождествления судьбы рода с социальным
вырождением класса капиталистов и указывает на то, что среди русской буржуазии
предоктябрьского времени было немало ярких и талантливых людей, великолепных
организаторов дела. Таковым считается Мирон, племянник Петра Артамонова,
"образ которого говорит о том, что силы Артамоновых далеко не
иссякли" (20; 170). На позицию Мирона ориентируется Алексей Артамонов:
"Сын мой,
Мирон, умник, будущий инженер, сказывал: в городе Сиракузе знаменитейший ученый
был; предлагал он царю: дай мне на что опереться, я тебе всю землю переверну!
(...) Господа! Нашему сословию есть на что опереться - целковый! Нам не надо
мудрецов, которые перевертывать могут, мы сами - с усами; нам одно надобно:
чиновники другие! Господа! Дворянство - чахнет, оно - не помеха нам, а чиновники
у нас должны быть свои и все люди, нужные нам, - свои, из купцов, чтоб они наше
дело понимали, - вот!
Седые, лысые,
дородные люди весело соглашались:
- Верно,
серопузый!"
В наши дни
меняются акценты и в читательском восприятии образа Алексея. Ранее его тост о
целковом как точке опоры купеческого сословия трактовался лишь
презрительно-иронически, как нечто, снятое Октябрем. Однако образы Горького
оказались более многогранными и долговечными, чем это казалось литературоведам
40-70-х г.г. И если такие герои уходят со сцены, то это происходит в силу
исторических обстоятельств, которые сильнее отдельных личностей.
Тема
революции в романе
Если
характеристика поколений купеческого рода Артамоновых в советской критике
давалась в основном объективно, то этого нельзя сказать о трактовке трех
поколений рабочей семьи Морозовых. Незаслуженно преувеличивалось значение
образа Захара Морозова, якобы создавшего "организацию рабочих" на
артамоновской фабрике, что не соответствует истине. Считалось, что этот
персонаж является "символическим олицетворением революционной силы,
перестраивающей жизнь" (3; 122). На самом деле фигура Захара, как нам
представляется, занимает очень скромное место в системе образов романа и уж
никак не может претендовать на какое-либо "символическое
олицетворение".
Не только
фигуре Захара, но вообще социальной стороне романа критикой придавалось
значения заметно больше, чем она этого заслуживает, тогда как сам Горький
характеризовал собственное произведение в письме к В.Ф.Ходасевичу как
"очень бытовую" (5; 18, 502). Вероятно, ощущение этого и позволило
одному из первых критиков романа В.Шкловскому заявить, что "вся вещь -
выдержанная семейная хроника" (21; 166). Споря с такой точкой зрения,
А.И.Овчаренко подчеркнул, что с личными судьбами членов артамоновского рода
переплетается историческая тема, что в роман в качестве героя входит фабрика,
"представленная и теми, кто строит ее, и теми, кто сеет для нее лен, и,
особенно, все увеличивающейся массой людей, которые потом на ней работают"
(21; 166). Литературоведы всемерно подчеркивали роль образа фабрики,
"самочувствие" которой якобы определяет все переживания и поступки
персонажей.
При всем том,
что в такой позиции есть какая-то доля истины, современному читателю они
все-таки представляются несколько неубедительными, натянутыми. Социальное в
романе все же не стоит абсолютизировать: рабочая масса, ее поведение, отношение
к фабрике и хозяевам за очень редким исключением дается лишь штрихами или
упоминаниями в речи главных персонажей. И потому на наш взгляд, фабричный фон
все-таки остается фоном и основное действие занимают фигуры Артамоновых.
В этом
отношении любопытно, что после проведения анкеты в 1928г. культотделом
Ленинградского областного комитета союза металлистов выяснилось, что наряду с
отзывами рабочих о "Деле Артамоновых" как книге "хорошей,
интересной, легко читающейся", обнаружились и достаточно критические
замечания: "плохо изображен быт рабочих", "не оправдало
ожиданий", "книга не интересна для рабочего читателя",
"мало революционного содержания" (5; 18, 519). Во время встречи
Горького с рабкорами в том же году ему было сказано о романе: "Вы как
будто не дописали его". В этом замечании, на наш взгляд, затрагиваются не
вопросы композиции, в нем как будто проглядывает то же сожаление о недостаточности
революционного содержания. Вероятно, от "пролетарского писателя"
ожидалось большего революционного настроения, яркого изображения революционных
событий, провозглашения и утверждения ее идей...
Горький
подтекста в замечании не увидел и ответил чисто в литературоведческом аспекте:
"Я его дописал до того логического конца, которого требовал сюжет. Дальше
идти было некуда с этим сюжетом" (21; 151).
Что же мы
наблюдаем в финале романа?
Самой
революционной является фраза одного из красноармейцев, вероятно, Захара
Морозова: "Назад, товарищи, оборота нет и не будет для нас..." И
звучит она фоном, врывающимся в заключительный диалог Петра и Тихона Вялова,
как и другие реплики безымянных персонажей:
- Командиров
стало больше прежнего...
- И кто их,
дьяволов, назначает?
- Сами себя.
Теперь, браток, все само собой делается, как в старухиной сказке (...)
- И чтобы после
восьми часов на улицах - никаких фигур! (...)
- Сказано вам,
гадам, - после восьми не двигаться? (...)
- Тихонько, не
кричи, тут - злые все...
Безрадостному
содержанию реплик соответствует и символика пейзажа и цвета:
-
"Синеватая, сырая мгла наполняла сад...";
- "Сумрак
в саду становился все гуще, синее...";
- "Мелкие,
тускленькие звезды высыпались в небо..."
И на таком фоне
находит свое логическое завершение мотив суда, наметившийся еще в сцене свадьбы
Петра и Натальи ("Не свадьба, - а суд") и лейтмотивом проходящий
сквозь все произведение. Здесь же ставится последняя точка, раскрывающая суть
Тихона Вялова, человека загадочного, с вечно тающими, мерцающими глазами, о
котором верно замечено: "Позиция соглядатая, свидетеля на суде истории все
более заменяется у него позицией обвинителя и судьи" (2; 294). Далее,
касаясь темы "воли истории", Б.А.Бялик подчеркивает, что вся логика повествования
романа "ведет к выводу, уверенно звучащему в финале, в словах
красноармейца: "Назад, товарищи, оборота нет и не будет для нас..."
(2; 295). Такой же позиции придерживается и французский ученый Жан Перюс,
утверждающий, что "революция возникает в романе как единственный способ
установления порядка, единственная справедливость, которая дает возможность
выйти из беспорядка и несправедливости, ставших второй натурой дела
Артамоновых" (21; 168). Выводы писателя "содержат историческое, а не
только теоретическое оправдание революции, которую в свое время он считал
преждевременной" (21; 168-169).
Эти положения
представляются соответствующими авторской позиции: к 1925г. писатель начинает
верить в перспективность строительства социализма на его родине.
Еще приступая к
работе над романом, Горький делился своими планами с М.Ф.Андреевой: "...
хочу вчерашний день, очищенный от мелочей, связать с сегодняшним, надеясь, что
сегодняшний от этого будет понятней и оправданней" (21; 150).
Таким образом,
писатель полагал, что история дела Артамоновых от ее становления, расцвета и
порабощения своих создателей объяснит закономерность свершившейся революции и
переход фабрики в руки рабочих, и тем самым революция оправдывалась
предшествующей историей фабрики. На этом месте Горький и завершил сюжет
повествования, так как видел в этом объективную реальность, но в то же время
многое в поэтике романа неопровержимо свидетельствует, что эта изображаемая
реальность никакого восторга у автора не вызывала. Современным
"рыцарям" первонакопления не мешало бы помнить уроки, данные
М.Горьким в истории рода Артамоновых, в осмыслении нравственных мук Никиты, в
образе Тихона Вялова, в образе Фомы Гордеева, который еще в конце прошлого
столетия пророчески предупреждал: "Понимаете ли, что только терпением человеческим
вы живы?"
Таким образом,
роман о судьбе трех поколений русских фабрикантов вырастает в
роман-предупреждение. В этом смысле "Дело Артамоновых" актуально и
современно.
"Жизнь
Клима Самгина"
Анализ
последнего четырехтомного романа "Жизнь Клима Самгина" выходит за
рамки учебного пособия, однако надо сказать об особом его месте в горьковском
наследии. Сам писатель считал роман своей главной книгой и, как будто предвидя
сегодняшние дискуссии, вкладывал, по свидетельству В.Ходасевича в уста потомков
следующий вердикт (и соглашался с ним): "Был такой писатель Максим Горький
- очень много написал и все очень плохо, а если что и осталось от него, так это
роман "Жизнь Клима Самгина". Над своим "завещанием", как
принято называть это самое значительное произведение М.Горького, он работал
двенадцать лет - с 1925г. до последних дней своей жизни и говорил: "Я не
могу не писать "Жизнь Клима Самгина"... Я не имею право умереть, пока
не сделаю этого". (Несмотря на условность этой фразы, она заставляет
задуматься об обстоятельствах, ускоривших кончину Горького). К сожалению,
четвертый том писатель подготовить к печати сам не успел; остался недописанным
финал.
Грандиозное
художественное полотно, оправдавшее свое подзаглавие "Сорок лет"
вобрало и синтезировало социальную проблематику всего предшествующего
творчества писателя. Как заметил Луначарский, в "Климе Самгине"
Горький "приводит в порядок весь свой опыт" ("Писатель и
политика"). Перечислим лишь некоторые из постоянных горьковских мотивов.
Заявленное еще в "Вассе Железновой" и "Деле Артамоновых"
сомнение писателя в перспективах русского предпринимательства завершается
образом Варавки. Понимание того, что для русской ментальности характерно
трагическое противостояние личности существующему миропорядку (Фома Гордеев,
Егор Булычев и др.) воплотилось в образе Лютова. Скептическое отношение к
интеллигенции, претендующей быть "солью земли", но не способной
что-либо изменить в народной судьбе и равнодушной к ней, идет от
Горького-драматурга 900-х г.г. ("Дачники", "Варвары",
"Дети солнца") и реализовалась в главном герое романа и его ближайшем
окружении (описание которого, кстати, вовсе не противоречит критическим
суждениям о русской интеллигенции в знаменитых "Вехах"). Крушение
народнических иллюзий, показанное в начале романа, восходит к образу Евгении
Мансуровой в "Жизни Матвея Кожемякина". Идущая от "Мещан" и
"Матери" тема пролетарского движения раскрыта в патетических картинах
первой русской революции и образе Степана Кутузова, только последний подан с
более объективной и подчас нелицеприятной позиции. Подступами к итоговому
роману справедливо считаются "Рассказы 1922-1924г.г." с их не только
социальной, но и экзистенциальной проблематикой. Но все это осталось бы лишь
самоповторением, хотя и с важными дополнительными нюансами, если бы роман не
стал большим художественным открытием, синтезирующим опыт и Достоевского,
русской и мировой литературы первой трети ХХ века. Это сказалось в расширении
тематического диапазона - в изображении крупным планом русского сектантства, в
пристальном внимании к проблемам пола (о значимости этих тем для русской
литературы начала века уже говорилось выше) - а главное, в новых принципах
художественного пересоздания жизни, о чем убедительно говорится в
литературоведческих работах последних лет: С.Сухих, Л.Киселевой, А.Минаковой,
за рубежом - Х.Иммендорфер и др.
Адекватному
прочтению романа в советском литературоведении мешала, как убедительно показал
С.Сухих, трактовка его как эпопеи, что разрушало художественную целостность
повести (авторское определение жанра произведения об одном герое). На деле
"движущаяся панорама десятилетий" (А.Луначарский), и события, и
персонажи - а их более 800 - поданы Горьким лишь через поток сознания одного
героя. Такой гипертрофированный интерес к личности - характерная черта
литературы серебряного века. Уже фамилия "Самгин", как обратил на это
внимание Луначарский, заключало в себе "самость", опору на себя,
желание быть самим собой. То, что социальные вопросы ничтожны рядом с трагедией
индивидуального бытия - кредо Самгина - автором с порога не отвергается.
Напротив, экзистенциальные мотивы его раскрытия делают образ Самгина
нелицеприятно правдивым, объективно раскрывающим многие стороны человеческого
характера. Вопреки утвердившемуся в советском литературоведении мнению Луначарского:
Самгин "является во всем антиподом авторской личности"
("Самгин"). Начало нового прочтения романа после перестройки было
положено тезисом Б.Парамонова: Самгин - психологический автопортрет писателя,
это бессознательное Горького, его тень, а на страницах "Учительской
газеты" вопросом: "Что в Самгине от самого Горького?".
Горький-человек в отличие от Самгина шел навстречу истории, но считал своим
писательским долгом типизировать судьбу тех "средних" людей (а их
большинство), кто видел в истории насилие над собой и предпринимал попытки,
большей частью безуспешные, от нее укрыться.
Оригинальность
горьковского решения, "беспрецедентная для литературы дерзость" (34;
137) проявились в том, что свидетелем эпохи (за сорок лет!) выступил антигерой,
почти всегда противостоящий авторской позиции. Это уже не "мир в
личности" романтического по своим истокам искусства. А жесткое
реалистическое видение, сохраняющее status quo "личностью в мире".
Поданный только через восприятие Самгина "мир" тем не менее сохраняет
свои очертания, благодаря удачно найденному приему: "... Только Самгин
показан "изнутри", все остальные - "извне". Внутренние
процессы сознания Самгина даны непосредственно, внутренний мир других героев -
только в его восприятии и в прямой речи диалога. К а к д у м а е т - все
остальные показаны только как они действуют и как говорят" (34; 137).
Сюжетные и
фабульные связи романа завязываются и развиваются так, будто художественный мир
творится, как уже отмечено Л.Киселевой, без прямого авторского вмешательства,
как бы сам по себе, объективно возникая из существующего хаоса. Эти связи
возникают, говоря словами Горького, в "атмосфере мысли". Отсюда
определение романа как философской прозы.
"Жизнь
Клима Самгина" - это идеологический роман в самом высоком смысле этого
слова, раскрывающий насквозь идеологизированную жизнь общества в ХХ веке. В
идейных спорах героев прозвучало более 70 имен философов и политиков, более чем
на 100 страницах упоминается Лев Толстой, на стольких же Достоевский и Леонид
Андреев. Размышляет Самгин и о "Вехах", и о "развенчанном"
Горьком. Активизация общественной жизни требует от человека
социально-политического самоопределения, и если в глубине души этого нет, то
человек вынужден актерствовать, играть - таков объективный вывод писателя.
Но все это
становится фактом искусства благодаря художественности воплощения творческого
замысла. Идиостиль автора "Самгина" формируют, как показано в
современном горьковедении, специфические особенности его поэтики. Своеобразна,
как показывает Л.Киселева (13а), соотнесенность позиции героя и автора;
ведущими представляются сквозные образы-лейтмотивы: развитие сюжета во многом
определяют они, словесные образы, а не привычные для читателя логика характеров
и событий. Необходимо также отметить двойничество героя (13), доведенное в
картине сна до гротескного множества самгиных. Как принцип отражения и
осмысления мира главным героем выступает зеркальность (16) (вспомним Ницше:
"Меж сотен зеркал сам себе неведом"); сквозь социально-актуальный
слой романа, как показано А.Минаковой, проступает мифопоэтический с его
оппозицией Земля/Город, с новым пониманием сакрального и профанного
пространства, центра и периферии (16; 93-100). Горький был прав в своем
утверждении, что сокровенный смысл романа могут постичь только потомки.
Специальное
исследование итоговому горьковскому роману посвятил С.И.Сухих. Он подчеркнул,
что дальнейшее осмысление трагического опыта революции меняет направление мысли
Горького: от негативности оценок "кремлевских властителей" и
революции сразу после эмиграции к попыткам оправдания революции по прошествии
некоторого времени. Рассматривая взаимоотношения Горького и революции на
материале романа "Жизнь Клима Самгина", С.И.Сухих приходит к выводу,
что "в романе показана неизбежность победы марксистов над идейными
противниками и в силу железной логики учения, и в силу непоколебимой
уверенности в своей правоте, и в результате несокрушимой твердости в действиях
(...), понятности и привлекательности их идей и лозунгов для массы.... В
изображении Горького путь России к революции и к победе большевиков показан как
неизбежность (...) Горький как идеолог может "оправдать" большевизм,
как художник с "честными глазами" - он просто показывает, что такое
большевизм, как и благодаря чему он побеждал и каковы были люди, делавшие
историю. Большевизм оказывается в "Жизни Клима Самгина" единственной
силой, способной перевернуть судьбу России, - и это историей подтверждено. Но в
романной полифонии сила эта высвечена со всех сторон, в том числе читатель не
может не видеть, что для большевиков в высшей степени свойственны и способность
фанатического превращения идеи в веру, и непримиримость, нетерпимость,
отбрасывание с порога и подавление любых оппонирующих им идей, в том числе и
таких, которые, как показала та же история, отбрасывать и подавлять было
катастрофически опасно" (34; 188-189).
Отношение
писателя к революции составляет сердцевину трагедии Максима Горького и
неотделимо от всех его духовных "метаморфоз" и судьбы его наследия, -
справедливо считает С.И.Сухих.- "Триумф революции стал триумфом Горького,
а когда революция обернулась трагедией страны, это осознается и как трагедия
Максима Горького - ее провозвестника и глашатая, ее трубадура и ее жертвы"
(34; 3)
Список
литературы
1. Агурский М.
Великий еретик (Горький как религиозный мыслитель)// Вопросы философии.- 1991.-
N 8.
2. Бялик Б.А.
Судьба Максима Горького.- М., 1968.
3. Воронский А.
О Горьком// Искусство видеть мир.- М., 1987.
4. Горький М.
Полн. собр. соч. в 25 т.- М.: Наука, 1973.
5. Горький М. О
литературе.- М., 1980.
6. Груздев И.
Горький.- М., 1958.
7. Дикушина
Н.Н. "... Я имею право говорить обидную и горькую правду..." (О
позиции Горького в 1917-1921г.г.)// М.Горький и революция. Горьковские чтения -
90.- Н.Новгород, 1991.
8. Злобин В.А.
К постановке проблемы "человек-зверь" - "человек-ребенок" в
мировоззрении и творчестве М.Горького// М.Горький и революция. Горьковские
чтения - 90.- Н.Новгород, 1991.
9. Егорова Л.П.
М.Горький и современность// Русская литература.- 1987.- N 4.
10. Егорова
Л.П. М.Горький и Ф.Ницше: к проблеме творческого метода// Горьковские чтения.-
Н.Новгород, 1994.
11. Ермакова
М.Я. Традиции Достоевского в русской прозе.- М., 1990.
12. Киселева
Л.Ф. Русский роман светской эпохи: Судьбы "большого стиля". АД.- М.,
1992.
13. М.Горький -
сегодня: проблемы эстетики, философии, культуры.- Н.Новгород, 1996.
14. Минакова
А.М. Мифопоэтика М.Горького в литературном процессе ХХ века// Горьковские
чтения.- Н.Новгород, 1994.
15. Муромский
В.П. Все дальше от канона (новые труды о Горьком)// Русская литература.- 1997.-
N 1.
16. Овчаренко
А.И. Горький и литературные искания ХХ столетия.- М., 1982.
17. Примочкина
Н.Н. "Донкихоты большевизма": Максим Горький и Николай Бухарин//
Свободная мысль.- 1993.- N 4.
18. Русская
литература. ХХ век. Справочные материалы.- М., 1995.
19. Смирнова
Л.А. Горький и Ленин: Разрушение легенды // Вопросы литературы.- 1993.- N 5.
20. Спиридонова
Л. Горький и Сталин: По новым материалам горьковского архива// Урал.- 1993.- N
3.
21. Сухих С.И.
Революционная действительность и художественное сознание Горького// М.Горький и
революция. Горьковские чтения - 90.- Н.Новгород, 1991.
22. Сухих С.И.
Заблуждение и прозрение Максима Горького. - Н.Новгород, 1992.