Русский
пистолет и турецкий кинжал
Андрей Ранчин
В рассказе (или сказе, как его называет автор) Н.С. Лескова
«Левша» (1881) есть один забавно-многозначительный эпизод, находящийся в экспозиции
этого произведения. Когда государь император Александр Павлович в сопровождении
атамана Платова после “венского совета” (Венского конгресса с участием держав —
победительниц Наполеона в 1815 году) приехал в Англию, то англичане пригласили
его в кунсткамеру. Там, среди прочих вещей, призванных засвидетельствовать
техническое первенство Британии, русскому царю показали искусно сделанный
пистолет (“пистолю”).
“...А они потом
дают ему пистолю и говорят:
— Это пистоля
неизвестного, неподражаемого мастерства — её наш адмирал у разбойничьего
атамана в Канделабрии из-за пояса выдернул.
Государь
взглянул на пистолю и наглядеться не может.
Взахался
ужасно.
— Ах, ах, ах, —
говорит, — как это так… как это даже можно так тонко сделать! — И к Платову
по-русски оборачивается и говорит: — Вот если бы у меня был хоть один такой
мастер в России, так я бы этим весьма счастливый был и гордился, а того мастера
сейчас же благородным бы сделал.
А Платов на эти
слова в ту же минуту опустил правую руку в свои большие шаровары и тащит оттуда
ружейную отвёртку. Англичане говорят: «Это не отворяется», а он, внимания не
обращая, ну замок ковырять. Повернул раз, повернул два — замок и вынулся.
Платов показывает государю собачку, а там на самом сугибе сделана русская
надпись: «Иван Москвин во граде Туле».
Англичане
удивляются и друг дружку подталкивают:
— Ох-де, мы
маху дали!
А государь
Платову грустно говорит:
— Зачем ты их
очень сконфузил, мне их теперь очень жалко. Поедем”.
Сцена эта очень
странная. Все прочие вещи, которыми англичане хотят посрамить русских и
восхитить Александра Павловича, — английского производства, как и должно быть в
соответствии с логикой здравого смысла. Таковы “буреметры морские” (то бишь
барометры), “мерблюзьи мантоны” (верблюжьи плащи-манто), “для конницы смолёные
непромокабли” (непромокаемые кавалерийские плащи) и, наконец, “Мортимерово
ружьё” (ружьё работы мастера Мортимера). Но “пистоль”-то вовсе не английская:
она отобрана у разбойника в “Канделабрии”, то есть в итальянской области
Калабрии. (Смешное название “Канделабрия” Лесков создает, соединяя слова
“Калабрия” и “канделябр”, подсвечник, — словечко в духе тех искажённых
иностранных названий, которые и вправду были характерны для русского народного
языка.) Если англичане просто хотели похвастать перед русским царём некоей
диковинкой, то им это удалось. Но тогда велика ли разница, изготовлена ли эта
“пистоль” в той же “Канделабрии” или в русском городе Туле? Ведь важно, что у
британцев этот раритет имеется, а у Александра Павловича его нет. Ясно же, что
промышленное производство подобных пистолетов в России не ведётся. Да и вообще,
“пистоль” какая-то подозрительная: про неё из текста и известно-то всего одно —
что замечательная. А в чём эта “замечательность” заключена — Бог весть…
Так что посрамление
выходит какое-то двусмысленное. С одной стороны, “русский патриот” атаман
Платов коварных иноземцев срезал: вещица русская оказалась! С другой стороны,
русским властям и до этой пистоли, и до тульских чудо-мастеров вроде и дела
нет, раз о ней сам государь не ведает. Так что и русский царь в этой сцене
выглядит не очень хорошо. Наконец, и атаман Платов здесь патриот какой-то очень
плакатный, “упрощённый”. Мотив о русском, в буквальном смысле слова видящем
насквозь вещи, которые ему подносят коварные иноземцы, встречается ещё в
древнейшей русской летописи, «Повести временных лет» (начало XII века). Там в
записи под 907 годом рассказывается, как греки поднесли русскому князю Олегу
Вещему чашу с отравленным вином, но прозорливый князь увидел, что вино отравлено,
и козни византийцев были разоблачены. Так что платовская прозорливость —
явление своего рода мифологическое. И тульский мастер, сделавший “пистолю”,
чересчур “русский”. У него и имя-то самое что ни на есть русское — Иван, имя,
ставшее нарицательным прозвищем русских. И фамилия его Москвин — то есть
москвитянин, московит. А так иностранцы в старину называли всех обитателей
Руси-России.
Незнание царя
Александра Павловича о таком гениальном оружейнике значимо: оно предваряет
историю несчастного левши, который ведь тоже был мастером от Бога и о котором
на родине никто так и не позаботился. И получается, что “патриот” и
“мужиколюбец” государь Николай Павлович, тоже, кажется о левше не вспомнивший и
себя немцами (Кисельвроде-Нессельроде и прочими) окруживший, мало чем
отличается от императора Александра Павловича, которому Лесков придал
шаржированные черты “западника”.
Сцена же в
кунсткамере вообще вся двойственна. С одной стороны, осрамились англичане,
ничего не скажешь. С другой стороны, Платов ведь не случайно по кунсткамере
“идёт глаза опустивши, как будто ничего не видит, — только из усов кольца
вьёт”. Больно смотреть на английские штучки — у русской армии такой амуниции и
таких ружей нет. Правда, “государь на Мортимерово ружьё посмотрел спокойно, потому
что у него такие в Царском Селе есть”. Но то в Царском Селе, то ли в коллекции
императорской, то ли у гвардейцев, царя охраняющих. И потом, ружья-то эти ведь
всё равно из Англии привезены, а не в России сделаны.
Но двойствен и
весь рассказ Лескова. Не случайно одни литературные критики-современники
восприняли «Левшу» как ура-патриотическое произведение: дескать, мы, русские,
англичан шапками закидаем и без всяких “мелкоскопов” и разной физики-арифметики
блоху подкуем. Другие же литературные критики увидели в «Левше» едва ли не
“очернение” России: в России невежество да рукоприкладство, всерьёз русского
мастера оценили не свои, а англичане; стальную блоху, конечно, туляки
подковали, чего англичанам и не снилось. Но вот только “дансе танцевать” и
делать разные “верояции” заводная блоха после этого перестала: не рассчитали
туляки “силу”. (Об истолкованиях «Левши» в современной Лескову критике см.:
Видуэцкая И.П. Николай Семенович Лесков. В помощь преподавателям,
старшеклассникам и абитуриентам. М., 2000. С. 72–73.) Обе точки зрения,
конечно, безнадёжно упрощают смысл лесковского рассказа. Но в «Левше» есть и
гордое признание дарований русского народа и патриотической готовности думать
не о себе, но лишь об Отечестве, как есть и горькая ирония и над дикими нравами
этого Отечества, и над забитостью и покорностью власти того же русского
человека.
Странная
природа эпизода с “пистолью” — сигнал того, что в этой сцене, как и в самой
“пистоли”, есть какой-то “секрет”, искусно упрятанное сообщение. Прояснить
смысл эпизода позволяет обращение к первому тому «Мёртвых душ» Н.В.Гоголя. В
четвёртой главе этого тома Ноздрёв, зазвавший Чичикова к себе домой, так же,
как и англичане перед Александром Павловичем, хвастает разными диковинными
вещицами. Вещи эти таковы. “...Сабли и два ружья одно в триста, а другое в
восемьсот рублей Потом были показаны турецкие кинжалы, на одном из
которых по ошибке было вырезано: «Мастер Савелий Сибиряков». Вслед за тем
показалась гостям шарманка. Ноздрёв тут же провертел перед ними кое-что.
Шарманка играла не без приятности, но в средине её, кажется, что-то случилось:
ибо мазурка оканчивалась песнею: «Мальбруг в поход поехал»; а «Мальбруг в поход
поехал» неожиданно завершался каким-то давно знакомым вальсом”. Итак, и в том и
в другом случае фигурирует оружие, в частности, ружья. Сломанная шарманка,
которую хозяин гордо предъявляет гостю, напоминает стальную блоху, которая
перестала танцевать после того, как её подковали туляки, написавшие свои имена
на подковках. Надписи на подковках вызывают в памяти читателя дурацкую надпись
на кинжале Ноздрёва. Ассоциации с ноздрёвскими вещами придают блохе и победе
русских мастеров над англичанами дополнительную долю иронии. Конечно, сходство
работы тульских мастеров с кинжалом из поэмы Гоголя — чисто внешнее, но всё же
оно едва ли случайно. Не менее, чем оно, важно и различие. “Савелий Сибиряков”
якобы случайно, “по ошибке” оставил своё имя на лезвии кинжала: русская работа
не престижна, пусть лучше кинжал будут считать турецким. Вообще, история с
кинжалом совершенно абсурдная: если он подделка под турецкую работу, зачем
оставлять известие о подлинном создателе? И как можно сделать такую надпись “по
ошибке”? Впрочем, может статься, кинжал действительно турецкий, а русский
мастер приписал себе его изготовление намеренно. В таком случае сообщение, что
надпись возникла “по ошибке”, отражает мнение Ноздрёва. Хозяин может и впрямь
так считать, а может лишь делать видимость этого, желая убедить Чичикова в
иностранном происхождении оружия. Как-никак Ноздрёв — человек, верить которому,
воля ваша, нельзя ни в коем случае.
Так или иначе,
кинжал какой-то очень подозрительный (впрочем, подозрительны и ужасно дорогие
ружья — то ли Ноздрёв опять наврал, то ли его объегорили продавцы, заставив
заплатить большие деньги за самый обыкновенный товар). На ноздрёвский кинжал
очень похожа лесковская “пистоль”: в обоих случаях русская надпись не
соответствует заграничному происхождению вещи, в котором владельцы хотят
убедить гостей. Будучи положена рядом с “турецким кинжалом” враля Ноздрёва,
“пистоль” начинает совершать самые разнообразные превращения. Во-первых, она
выглядит как неопровержимое свидетельство высокого мастерства русского
человека, известного всему миру: даже мастеровитые англичане не придумали
ничего лучше. Во-вторых, в отличие от Савелия Сибирякова Иван Москвин не “по
ошибке”, а прямо ставит своё имя на оружии: значит, русская работа ценится
высоко и незачем выдавать её за чужую, иноземную, как это хотел сделать
создатель кинжала, да “проговорился”. Но, в-третьих, всё может быть и наоборот:
Иван Москвин, сделав надпись в “укромном месте” пистолета, намеренно скрыл своё
русское происхождение. А может быть, в-четвертых, именно Савелий Сибиряков как
раз и горд своим изделием; потому он и надписал свою работу. И только Ноздрёв,
считающий русский кинжал вещью бросовой, объявляет его турецким изделием, а не
русским. Но, в-пятых, если предположить, что Савелий Сибиряков подписал своим
именем настоящий турецкий кинжал, то закрадывается крамольная мысль: а не мог
ли то же сделать и Иван Москвин с “пистолью”?
Рассказчик в
«Левше» безусловно убеждён в русском происхождении пистолета, показанного
англичанами. Уверен он и в том, что Платов британцев посрамил, срезал. При
таком понимании произошедшего ответ левши “со товарищи” на вызов англичан — как
бы повторение работы Ивана Москвина. Позиция автора сложнее. Подковать блоху —
действительно верх искусства, и туляки достойно ответили иноземцам. С
пистолетом же всё не так просто. Множество “секретов”, тайных “надписей”,
противоречивых и противоречащих друг другу смыслов открывается в этой вещице,
когда под замком с подписью “Николай Лесков” читатель обнаруживает на “сугибе
собачки” надпись иную: “Николай Гоголь”.
Список
литературы
Для подготовки
данной работы были использованы материалы с сайта http://www.krugosvet.ru/