Опыт
прочтения стихотворения Александра Блока «Шаги Командора»
Лариса
Соловьёва
школа № 108
Москва
Для блоковского таланта необычайно характерно стремление
приподняться над чисто житейским восприятием личной драмы до её философски
возвышенного осмысления. А тема бытовая очень часто перерастает в полемику с
идеалом “личного уюта” в принципе. Не случайно в стихотворении «Земное сердце
стынет вновь...» (цикл «Ямбы») Блок категорически отвергал этот идеал:
Пускай зовут:
Забудь, поэт!
Вернись в
красивые уюты!
Нет! Лучше
сгинуть в стуже лютой!
Уюта — нет.
Покоя — нет.
О неверии в
возможность личного мирного счастья поэт говорил и в цикле «Страшный мир»: “С
мирным счастьем покончены счёты, // Не дразни, запоздалый уют”. Это неверие
тесно связано с темой бездомья: “Жизнь пустынна, бездомна, бездонна”.
В этих
стихотворениях лирическому герою об одиночестве и разлуке напоминает сначала
“сиреной влюблённой”, а затем “победным рожком” летящий сквозь ночь мотор.
Тот же самый
рожок, поющий в снежной мгле, и “чёрный, тихий, как слова, мотор” занимает
внимание поэта в стихотворении «Шаги Командора» (1910–1912). Метонимия,
построенная на житейски достоверном описании автомобиля (рожок, мотор), говорит
о современном прочтении важной для Блока темы возмездия, разработанной ещё в
драматургии Мольера («Дон Жуан») и в “маленькой трагедии” А.С.Пушкина «Каменный
гость». Стихотворение недаром включено в цикл «Возмездие», входящий во второй
том: это книга о надрывах, о трагедии крушения идеала, о душевных скитаниях
(В.С.Баевский).
Один из
основных мотивов стихотворения «Шаги Командора» — холод одиночества, томящий
изменника. Он начинает звучать уже в первом четверостишии, словно выплывая из
петербургского тумана: в кульминации этот мотив трансформируется в трагический
“хриплый бой ночных часов”, рождающийся из “непомерной стужи”. А затем вновь
возвращается в мутный, холодный, но уже утренний туман полным предсмертного
томления и тоски вопросом-призывом: “Где ты, донна Анна? // Анна! Анна!”
Туман за ночным
окном, туман первого четверостишия, бледная муть глухой ночи превращаются в
грозный утренний туман — вестника близкой гибели героя:
Только в грозном утреннем тумане
Бьют часы в последний раз:
Донна Анна в смертный час твой встанет.
Анна встанет в смертный час.
Мотив
катастрофы развивается также на протяжении всего стихотворения. Он ощущается в
страхе, который познал Дон Жуан, в пустоте пышной спальни, в “глухоте” ночи, в
вечном сне Анны, в чёрном моторе, в могильной тишине как фоне всего
стихотворения. Интересно, что слова “тихий”, “тишина” являются ключевыми,
особенно во второй части стихотворения: “Тихий, как сова, мотор”, “тихими,
тяжёлыми шагами // В дом вступает Командор”, тишиной встречает спальня его
“жестокий вопрос”, в тишине теряется страстный призыв героя: “Анна! Анна! —
Тишина”.
Лишь символ
быстротечности бытия — часы — нарушают глухую тишину рассвета предсмертным
хрипением.
И
угрожающе-просто звучит голос Командора: “Ты звал меня на ужин. // Я пришёл. А
ты готов?..”
Умолчание
ставит важный для Блока вопрос — об ответственности человека за содеянное в
мире: готов ли он ответить за вину перед любимой? Не его ли жестокость и измена
привели к катастрофе: “Чьи черты жестокие застыли, // В зеркалах отражены?”
Немудрено, что
и Командор задаёт “жестокий вопрос”, на который нет ответа. И охваченный
страхом Дон Жуан слышит только его, не замечая “блаженства звуки”, несущиеся из
“блаженной, незнакомой, дальней” страны.
Пение петуха
словно отгоняет наваждение, усмиряет дьявольскую смуту в душе героя, возрождая
чувство вины перед возлюбленной: “Анна, Анна, сладко ль спать в могиле? //
Сладко ль видеть неземные стены?”
Упоминание о
снах и таинственной стране заставляют нас обратиться к первому тому блоковского
“романа в стихах”, пронизанному мотивом ожидания встречи с Прекрасной Дамой,
недостижимым и недосягаемым идеалом, предметом рыцарского поклонения юного
поэта. Не о ней ли вспоминает блоковский герой, страстно вопрошая: “Дева Света!
Где ты, донна Анна?”
Не в отсутствии
ли этого идеала причина трагедии Дон Жуана?