Почему
Печорин не умеет плавать?
Вячеслав
Влащенко
Санкт-Петербург
В «Герое нашего
времени», первом в русской литературе философско-психологическом романе,
Лермонтов на пути “углублённого и детализированного, почти научного анализа
человеческой души” (Д.Максимов) выступает непосредственным предшественником
Толстого и Достоевского, сделавших главные художественные открытия в русской
прозе XIXвека. Если Толстой открыл диалектику души, то есть показал, как “одни
чувства и мысли развиваются из других” (Н.Чернышевский), то Достоевский
открывает двойственность человеческой души, переходящую в двойничество
личности, характера. Если Толстой всё объясняет и в значительной степени
уничтожает неопределённость, если у него сильнее выражено мощное аналитическое
(“мужское”) начало, то в героях Достоевского мы часто видим загадочность,
неопределённость, непредсказуемость, а переход от одного полюса к другому
совершается неожиданно, скачком, через слово “вдруг” — одно из ключевых слов в
художественном мире Достоевского.
В романе
Лермонтова остаётся ещё много тайн и загадок. Об одной из них и пойдёт речь в
этой статье.
В повести
«Тамань», открывающей «Журнал Печорина», главный герой романа описывает одно из
приключений, происшедших с ним во время следования из Петербурга "в
действующий отряд". Здесь характер героя раскрывается ещё не столько
изнутри, сколько через действия и поступки. В Печорине, человеке "с
большими странностями", ярко проявляются детское любопытство, интерес к
жизни "честных контрабандистов", жажда приключений и борьбы, и в то
же время в повести резким диссонансом этому звучит последняя фраза: "Да и
какое дело мне до радостей и бедствий человеческих, мне, странствующему офицеру,
да ещё и с подорожной по казённой надобности!.."
Самую высокую
оценку художественной стороне повести дали Белинский ("Это словно какое-то
лирическое стихотворение, вся прелесть которого уничтожается одним выпущенным
или изменённым не рукою самого поэта стихом...") и Чехов, который в письме
к Я.Полонскому восхищался её языком, "доказывающим тесное родство сочного
русского языка с изящной прозой", а в разговоре с Буниным говорил о мечте
"написать такую вещь... и умереть".
Прямо
противоположное мнение высказал один из лучших русских стилистов XXвека
В.Набоков, который в 1958году перевёл роман Лермонтова на английский язык и
назвал «Тамань» "самым неудачным из всех рассказов", а чеховское
представление о её совершенстве — "нелепым" (Предисловие к «Герою
нашего времени» // Новый мир. 1988. №4. С.194, 195).
Современный
исследователь А.Жолковский считает, что повесть "образует очередное звено
в русской (анти)романтической традиции, по-новому разрабатывая знакомую тему
столкновения героя с «иной» жизнью, персонифицированной в виде экзотической
героини... В повести, в сущности, ничего не происходит: герой оказывается в
Тамани лишь по необходимости и лишь от скуки заинтересовывается героиней; они
не влюбляются друг в друга; герою не удаётся соблазнить героиню, а ей — убить
его; герой не умеет плавать, а его пистолет, вместо того чтобы стрелять, идёт
на дно; вообще, герой не контролирует событий, но он и безразличен к их
неудачному исходу" (Блуждающие сны и другие работы. М., 1994. С.277, 279).
Именно из этой
повести мы неожиданно узнаём о том, что Печорин не умеет плавать: "О, тут
ужасное подозрение закралось мне в душу, кровь хлынула мне в голову!
Оглядываюсь — мы от берега около пятидесяти сажен, а я не умею плавать!"
Печорин в
конкретной ситуации — в нескольких метрах от берега — вдруг оказывается
беспомощным, как ребёнок, так как не умеет плавать. И это тот самый Печорин,
который подчиняет своей воле всё, что его окружает, в ком, по словам Веры,
"есть власть непобедимая", есть сознание своей исключительности и
чувство безусловного превосходства над другими, в ком отчётливо проявляются
честолюбие, гордыня и самолюбие, кто в концовке повести «Княжна Мери» так
живописно уподобляет себя "матросу, рождённому и выросшему на палубе
разбойничьего брига", кого Лермонтов в черновиках к роману сравнивает с
тигром.
Можно ли
представить себе матроса или тигра, не умеющих плавать?
Обычно
исследователи в этом не видят проблемы и не задают вопрос: почему? Мы
неоднократно ставили этот вопрос в различных школьных и студенческих аудиториях
и убедительных психологических объяснений этого факта не слышали. Можно
предположить, что это связано с проблемой художественного метода романа,
"синтезирующего, романтико-реалистического метода" (Б.Удодов), что
это черта и свойство романтического героя, что это чисто "романтический
элемент" философско-психологического романа. И тогда эта странность героя
не требует условий реалистического правдоподобия и психологических мотивировок
для объяснения. По словам А.Гурвича и В.Коровина, авторов одной из статей в
«Лермонтовской энциклопедии», "в натуре Печорина немало загадочного,
рационально не объяснимого, психологически сходного с героями романтических
произведений. Романтическое и реалистическое начала находятся в нём в сложном
взаимодействии, в состоянии подвижного, динамического равновесия" (с.477).
Но эта же
деталь — неумение героя плавать — в контексте всего произведения по законам
русской классической литературы должна нести в себе определённую художественную
идею, многозначную идею. Попробуем выделить несколько её граней.
Неумение
плавать говорит о детской беспомощности и беззащитности Печорина перед водной
стихией, одной из основных стихий мироздания. Если в бытовом мире — в
обывательской среде драгунских капитанов, княжон, романтических фразёров и
пьяных казаков — он всех побеждает, испытывая наслаждение в самой борьбе
("...я люблю врагов, хотя не по-христиански. Они меня забавляют, волнуют
мне кровь"), рискуя своей жизнью ("Пуля оцарапала мне колено";
"Выстрел раздался у меня над самым ухом, пуля сорвала эполет"), то в
мире бытия Печорин — ребёнок, не умеющий "плавать", испытывающий
непреодолимый метафизический страх перед смертью.
Вообще, в
Печорине было много детского — высокого и низкого. Это и детская улыбка
("В его улыбке было что-то детское"); и детская внешность ("Он
был такой тоненький, беленький, на нём мундир был такой новенький..."); и
детский страх перед гаданием ("Когда я был ещё ребёнком, одна старуха
гадала про меня моей матери; она предсказала мне смерть от злой жены; это меня
глубоко поразило..."); и детские забавы ("Раз, для смеха, Григорий
Александрович обещал ему дать червонец, коли он ему украдёт козла из отцовского
стада..."); и детское любопытство, интерес к людям, к жизни, к себе
("После этого стоит ли труда жить? а всё живёшь — из любопытства: ожидаешь
чего-то нового..."; "Я взвешиваю, разбираю свои собственные страсти и
поступки с строгим любопытством, но без участия"); и детский эгоизм
("Послушай, Григорий Александрович, признайся, что нехорошо..." —
"Да когда она мне нравится?.."; "Таков уж был человек: что
задумает, подавай; видно, в детстве был маменькой избалован...";
"...ты любил меня как собственность, как источник радостей, тревог и
печалей..."); и детская, "ангельская" чистота и
непосредственность в восприятии природы ("Весело жить в такой земле!
Какое-то отрадное чувство разлито во всех моих жилах. Воздух чист и свеж, как
поцелуй ребёнка; солнце ярко, небо синее — чего бы, кажется, больше? зачем тут
страсти, желания, сожаления?.."; "Какая бы горесть ни лежала на сердце,
какое бы беспокойство ни томило мысль, всё в минуту рассеется; на душе станет
легко, усталость тела победит тревогу ума. Нет женского взора, которого бы я не
забыл при виде кудрявых гор, озарённых южным солнцем, при виде голубого неба
или внимая шуму потока, падающего с утёса на утёс").
И
повествователь в повести «Бэла» пишет о детском чувстве природы в человеке:
"...какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и мне
было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь
от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми: всё
приобретённое отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда
и, верно, будет когда-нибудь опять".
В тексте романа
изображена только одна жизненная ситуация, когда Печорин чувствует себя слабым
ребёнком. После дуэли с Грушницким, на которой он безжалостно и хладнокровно на
краю пропасти расстрелял несчастного Грушницкого, а Вернер "с ужасом
отвернулся" от убийцы, на которой Печорин убивает не только своего
пародийного двойника, свою "обезьяну", но и лучшие чувства в себе
("Я хотел дать себе полное право не щадить его, если бы судьба меня
помиловала. Кто не заключал таких условий с своей совестью?"; "У меня
на сердце был камень"), он возвращается в Кисловодск и получает прощальное
письмо от Веры. И вдруг Печорин преображается, единственный раз в романе
молится и плачет: "Я молился, проклинал, плакал, смеялся... нет, ничто не
выразит моего беспокойства, отчаяния!.. При возможности потерять её навеки Вера
стала для меня дороже всего на свете — дороже жизни, чести, счастья
я остался в степи один, потеряв последнюю надежду: попробовал идти пешком —
ноги мои подкосились: изнурённый тревогами дня и бессонницей, я упал на мокрую
траву и, как ребёнок, заплакал душа обессилела..."
Этот эпизод
имеет глубокое символическое значение. Печорин навсегда потерял не только Веру,
любимую женщину, но и веру в Бога, надежду на будущее и любовь к людям, что,
как показал Л.Толстой в своей автобиографической трилогии, дано от природы
каждому ребёнку в детстве. Герой Лермонтова безвозвратно утратил ту связь с
людьми, то гармоническое мироощущение, которое свойственно человеку в детстве,
когда "на душе легко, свежо и отрадно" и мечты "наполнены чистой
любовью и надеждами на светлое счастье" (Л.Толстой).
А беспомощный
плач Печорина отражает состояние души человека в эпоху отрочества, самую
трудную и болезненную эпоху в жизни человека, "пустыню отрочества",
когда он вдруг с ужасом открывает в себе многие пороки, а "плотские
инстинкты" и скептицизм уничтожают детскую чистоту и веру, когда перед
ребёнком "встают все отвлечённые вопросы о назначении человека, о будущей
жизни, о бессмертии души" (Л.Толстой), но разрешение этих вопросов не дано
"детскому слабому уму".
И вот Печорин,
пройдя через иску- шения страстями в юности и в молодости и не выдержав этих
искушений, так и не обрёл веру в Бога, не нашёл высший смысл своего
существования ("не угадал своего высокого назначения"; "увлёкся
приманками страстей пустых и неблагодарных... как орудие казни упадал на голову
обречённых жертв"), и его неотвратимо настигают тоска и отчаяние, а мудрое
приятие жизни оказы-вается недоступным, недостижимым. Из многих пороков и
страстей в Печорине осталась одна — жажда власти: "...а первое моё удовольствие
— подчинять моей воле всё, что меня окружает; возбуждать к себе чувство любви,
преданности и страха — не есть ли первый признак и величайшее торжество
власти?"
Как показал
Л.Толстой в повести «Детство», в ребёнке одним из сильнейших чувств является
"беспредельная потребность в любви", желание, чтобы тебя любили все
так же, как самые близкие люди. Эта потребность на бессознательном уровне
сохраняется и во взрослом человеке. Именно это детское чувство и перерождается
в Печорине в жажду власти.
Неумение
Печорина плавать вызывает у читателей ассоциации с евангельским эпизодом из
жизни Иисуса Христа — эпизодом «Хождение по водам». Пётр, увидев идущего по
воде Иисуса, сказал: "«Господи! если это Ты, повели мне придти к Тебе по
воде». Он же сказал: иди. И вышед из лодки, Пётр пошёл по воде, чтобы подойти к
Иисусу; но, видя сильный ветер, испугался и, начав утопать, закричал: «Господи!
спаси меня». Иисус тотчас простёр руку, поддержал его и говорит ему:
«Маловерный! зачем ты усомнился?»" (Мф.14, 28–31).
Море — это
символ жизни. Печорин в конкретной ситуации добрался до берега на лодке с
помощью одного весла, но в "море жизни" без веры в Бога он, не
умеющий "плавать", обречён на духовную гибель. Для него нет света,
нет надежды, а вся жизнь оказывается "тёмной ночью" и "бушующим
морем", бездной, грозящей неизбежной смертью. И он не способен
противостоять внутреннему злу, своим эгоистическим чувствам и страстям, среди
которых доминирует страсть власти.
Одну из своих
проповедей Александр Мень закончил такими словами: "Давно всё это было,
две тысячи лет назад, но миллионы людей продолжают этот путь «по морю»,
миллионы людей в течение всех веков и ныне по всей земле видят Того, Кто идёт
среди волн жизни и говорит нам, растерянным, и слабым, и грешным, — Он говорит
нам: «Ободритесь, это Я, не бойтесь. Я здесь, рядом с вами. Я могу протянуть
вам руку»" (Александр Мень. Свет во тьме светит. Проповеди. М., 1991.
С.191).
Без веры в Бога
Печорин "тонет", духовно погибает ("Я стал не способен к
благородным порывам"), становится "нравственным калекой",
играющим "самую жалкую и гадкую роль" в жизни других людей,
сладострастным "вампиром" ("...она проведёт ночь без сна и будет
плакать. Эта мысль мне доставляет необъятное наслаждение"), беспощадным
"тигром" ("Я чувствую в себе эту ненасытную жадность,
поглощающую всё, что встречается на пути"), становится убийцей Грушницкого
и "хуже убийцы", "палачом" в отношении княжны Мери.
Одну из тайн в
Печорине нам помогает понять открытие Достоевского, сделанное им в «Записках из
Мёртвого дома»: "Есть люди как тигры, жаждущие лизнуть крови. Кто испытал
раз эту власть, это безграничное господство над телом, кровью и духом такого
же, как сам, человека, так же созданного, брата по закону Христову; кто испытал
власть и полную возможность унизить самым высочайшим унижением другое существо,
носящее на себе образ Божий, тот уже поневоле как-то делается не властен в
своих ощущениях... Кровь и власть пьянят; развивают загрубелость, разврат; уму
и чувству становятся доступны и, наконец, сладки самые ненормальные явления
Свойства палача в зародыше находятся почти в каждом современном
человеке. Но не равно развиваются звериные свойства человека" (ч.II,
гл.3).
Печорин
"разыгрывает жалкую роль палача и предателя" не только по отношению к
другим, но и к себе самому, когда настоящее, подлинное, но слишком
кратковременное чувство к Вере беспощадно в себе высмеивает: "Мне, однако,
приятно, что я могу плакать! Впрочем, может быть, этому причиной расстроенные
нервы, ночь, проведённая без cна, две минуты против дула пистолета и пустой
желудок". Холодной иронией он выжигает в себе частицу "пламенной и
молодой души".
В мире бытия
Печорин, у которого сердце превратилось в "камень" ("У меня на
сердце был камень", "но я остался холоден, как камень"),
"тонет", обречён на гибель ("Как камень, брошенный в гладкий
источник, я встревожил их спокойствие и, как камень, едва сам не пошёл ко
дну!").
Список
литературы
Для подготовки
данной работы были использованы материалы с сайта http://lit.1september.ru/