Лирика
Иосифа Бродского
Может быть, я
уже не заплачу, Но не видеть бы мне на земле Золотое клеймо неудачи На еще
безмятежном челе. А. Ахматова
Представление
об удаче поэта у Анны Ахматовой было неординарным. Когда она узнала о суде над
Бродским, об оскорбительном обвинении в тунеядстве и приговоре — 5 лет тюрьмы,
она воскликнула: "Какую биографию делают юноше!"
В искаженном
мире советского Зазеркалья благополучие вызывало подозрение у несведущих,
презрение у знающих. Уйдя в 15 лет из школы, Бродский пришел на завод, был
фрезеровщиком. К заводу примыкали Кресты — знаменитая питерская тюрьма, в
которой позже сидел "подследственный Бродский". Тюрьма, высылка,
"отеческие наказания в воспитательных целях"...
Что мог
ответить Бродский государству? "Почему ты не работаешь честно?" —
"Я работаю. Я пишу стихи". Бродский не автобиографичен в сочинениях.
Факты, события нарастают на ту основу, в которой непостижимым образом цельно и
независимо живет его индивидуальность, его душа. Он "отстраняется" от
системы, которая ломала большинство. Он не борется, он уходит, "не
снисходя" до унизительной толкотни.
Уходя от
государства, он погружается в культуру. Язык — его хлеб, воздух, вода. Русский
язык — и Питер: Я хотел бы жить, Фортунатус, в городе, где река высовывалась
из-под моста, как из рукава — рука и что она впадала в залив, растопырив
пальцы, как Шопен, никому не показавший кулака... Бродский — второй русский
поэт, увидевший в Петербурге не реку, а реки, дельту. Первым была Ахматова.
Бродский
удивительно вольно обращается с поэтическими размерами, очень любит разрывать
предложения, иронически и неожиданно делая ударение на словах, как будто не
несущих основной смысловой нагрузки: Полдень в комнате. Тот покой, Когда наяву,
как во сне, пошевелив рукой, не изменить ничего. Но он насквозь ритмичен, ритм
его сух и четок, как метроном.
Бродский
бесцеремонен с пространством, но все его стихи — организация и наполнение
смыслом времени, это ужас и наслаждение, и азарт войны, и мудрое смирение церед
тем, чем нельзя овладеть и чему невозможно сдаться: "Мне все равно — где,
имеет смысл — когда". Было время, пока "где" имело остроту
новизны или остроту ностальгии: Ни страны, ни погоста Не хочу выбирать, На
Васильевский остров Я приду умирать.
Но
последовательность пространства, его плоскость, тщетно стремящаяся к вертикали,
побеждается объемностью времени. Бродский — поэт не столько эмоций, сколько
мыслей. От его стихов ощущение неспящей, неостанавливающейся мысли. Он действительно
живет не где, а когда. И хотя в его стихах Древний Рим возникает не реже, чем
советский Ленинград или Америка, "когда" Бродского всегда современно,
сиюминутно. Он уходит в прошлое, чтобы еще раз найти настоящее. Так, в
"Письмах римскому другу", имеющих подзаголовок "Из
Марциала", шумит Черное море, связывающее ссыльного Овидия Назона и
изгнанника Бродского где-то в вечности, с которой обручены все поэты, как
венецианские дожи — с Адриатикой: Нынче ветрено, и волны с перехлестом. Скоро
осень. Все изменится в округе. Смена красок этих трогательней, Постум, Чем
наряда перемена у подруги.
Человек,
поживший в двух гигантских империях, согласно улыбается римлянину: Если выпало
в империи родиться, Лучше жить в глухой провинции у моря. В пространстве существует
мертвая материя. Во времени она живет: Четверг. Сегодня стул был не у дел. Он
не переместился. Ни на шаг. Никто на нем сегодня не сидел, не двигал, не
набрасывал пиджак. Стул напрягает весь свой силуэт-Тепло; часы показывают
шесть. Все выглядит, как будто его нет, тогда как он в действительности есть!
Отдельная тема
— Бродский и христианство. Ее нельзя касаться вскользь, поверхностно. Поражает
напряженное, очень личное переживание поэтом библейских и евангельских сюжетов:
жертвоприношение Авраама, Сретение, но особенно настойчиво повторяется —
Вифлеем, Рождество: Б Рождество все немного волхвы. Возле булочной — слякоть и
давка. Из-за банки турецкой халвы Производят осаду прилавка... Богатые волхвы
принесли чудесные дары младенцу, спящему в яслях. Бедные питерские волхвы несут
случайные дары своим младенцам. Что общего? ... Смотришь в небо — и видишь:
звезда.
Бродский не
вернулся на Васильевский. "Где" оказалось несущественным. Он вернулся
вовремя, в наше "когда". Потому что "в качестве собеседника
книга более надежна, чем приятель или возлюбленная", как сказал он в
нобелевской лекции. В ней же он назвал тех, чьей "суммой я кажусь себе —
но всегда меньшей, чем любая из них в отдельности". Это пять имен. Три —
принадлежат русским поэтам: Осип Мандельштам, Марина Цветаева, Анна Ахматова.
Строками Ахматовой, благословившей Бродского на высокую удачу, хочется
закончить сочинение: Ржавеет золото и истлевает сталь, Крошится мрамор. К
смерти все готово. Всего прочнее на земле — печаль. И долговечней — царственное
слово.
Список
литературы
Для подготовки
данной работы были использованы материалы с сайта http://ilib.ru/