век русской поэзии
То
явление, которое мы окрестили "серебряным веком", возникло на рубеже
девятнадцатого-двадцатого столетий. Оно охватывает сравнительно небольшой
исторический период, примерно с 1870 по 1917 год. Им принято обозначать особое,
новое, по сравнению с предыдущим, состояние отечественной поэзии. Открывает
длинный ряд имен русский религиозный философ и поэт Владимир Соловьев. В своих
мистических стихах он звал вырваться из-под власти вещественного и временного
бытия к потустороннему - вечному и прекрасному миру. Эта идея о двух мирах -
"двоеми-рие" - была глубоко усвоена всей последующей поэтической
традицией. Среди литераторов, воспринявших соловьевские идеи, утвердилось
представление о поэте как теурге, маге, "тайновидце и тайнотворце
жизни". Они утверждают в своей среде не всем доступный, достаточно
элитарный "беглый язык намеков, недосказов", который стал истинным-
языком поэзии XX века.
'
Литература этого периода явление неоднородное, яркое и разнообразное. В нем
русская поэзия прошла большой путь в очень сжатые сроки. Теории и доктрины
различных групп, школы, течения зачастую противоречили друг другу, расходясь с
живым творческим мастерством. Одно только перечисление имен, каждое из которых
составляет честь и гордость отечественной словесности, может занять не одну
страницу. Кроме Соловьева это Брюсов и Аннен-ский, Вяч. Иванов и Дм.
Мережковский, Блок и Гумилев, Осип Мандельштам и Анна Ахматова, Бунин и
Волошин, Сергей Есенин, Марина Цветаева, Пастернак, Маяковский, Хлебников и так
почти до бесконечности, до невнятного бормотания Алексея Крученых, до
кубофутуристов Бурдюков. Кажется, все то, что могло случиться в поэзии, что в
ней могло произойти, - все уже произошло и случилось в серебряном веке. Тесно
было на поэтическом Парнасе. Мыслили на башне Вячеслава Иванова символисты: Что
лист упавший - дар червонный; Что взгляд окрест - багряный стих... А над парчою
похоронной Так облик смерти ясно-тих.
И
месяц белый расцветает На тверди призрачной - так чист!..
И,
как молитва, отлетает С немых дерев горящий лист.
И
пока Бальмонт и Сологуб искали вдохновения в традициях прошедшего века,
хулиганили футуристы, молодые провинциалы Маяковский и Хлебников выдумывали
фокусы и веселили народ. "Мы будем таскать Пушкина за его обледенелые
усы", - констатировали они свою задачу в культуре. Однако и у них - бездна
таланта и поэтического совершенства: Крылышкуя золотописьмом тончайших жил, Кузнечик
в кузов пуза уложил Прибрежных много трав и вер. / Пинь, пинь, пинь! Тарарахнул
зизевер.
О,
Лебедиво! О, озари! На глазах изумленной публики создается поэзия будущего. Из
ничего возникают слова, строфы, образы, которые до этого нельзя было даже
помыслить. Усилиями сотен поэтов они вводятся в обиход культуры, становятся ее
плотью, нетленным серебром ее генов: Я клавишей стаю кормил с руки Под хлопанье
крыльев, плеск и клекот. Я вытянул руки, я встал на носки, Рукав завернулся,
ночь терлась о локоть.
Б.
Пастернак Только так можно сейчас выразить чудо музыки и чудо музыканта. Поэты
серебряного века говорят абсолютно современным, живым, удобным русским языком.
Они нашли для него какую-то новую, несвойственную ему роль. Если раньше
предметом поэзии были чувства "шепот, нежное дыханье", что называлось
лирикой, или те же чувства, но уже направленные вовне, к Родине, к народу, что
называлось тоже лирикой, но уже гражданской, то в поэзии серебряного века
поэзия направлена на саму себя. Ее объектом, предметом описания стал сам
русский язык. Произошло невероятное - словно на прекрасный, совершенно
ограненный бриллиант упал луч света. Все осветилось, заиграло, и миру явилась
некая новая, неведомая доселе красота, - совершенство языка. Поэтов ошеломила
возможность сказать на нем любое потаенное чувство, переживание. Намеком,
знаком, а иногда просто молчанием, одной строкой дать символ мира, состояние
души - выразить невыразимое. Возможности эти серебряный век использовал полной
мерой. Так были посеяны семена будущего. Хочется верить, что нить преданий и ^
традиций не оборвется и энергия излучения будет не только согревать наши души и
питать наши умы, но сохранит себя и в следующем тысячелетии.
Пью
горечь тубероз, небес осенних горечь И в них твоих измен горящую струю. Пью
горечь вечеров, ночей и людных сборищ, Рыдающей строфы сырую горечь пью.
Борис
Пастернак Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта
http://www.coolsoch.ru/http://lib.sportedu.ru
Мастерство
изображения народной жизни в одном из произведений русской литературы XX века.
Передо
мной статья В.Марченко "Хлеб наш насущный" (Литературная
Россия", октябрь 1990 г.). Читаю: "Сталинская коллективизация...
стараниями вождей революции превратила российского (и не только российского)
крестьянина в батрака, отчужденного от земли, лишенного традиций, мудрого
постижения селянского бытия... Ни одно общество во всей мировой истории, ни
одно государство не позволяло себе роскоши так ненавидеть свое крестьянство,
как наше..." Тяжелые, жестокие слова. Подобные им все чаще слышатся с
трибун съездов, в различных выступлениях и докладах.
Да,
"великий перелом" в деревне, "революция сверху"
оказались ненужными, разрушительными, ведущими в тупик.
Причины
трагедии и ее виновники в основном известны, хотя историкам предстоит еще очень
много работы. Но большинство людей черпают свое представление о той или иной
эпохе не из работ ученых, а из художественной литературы. И наши потомки о
времени коллективизации будут судить по романам и повестям. Я считаю, что
наиболее ярко отобразили эту эпоху два произведения того времени: повесть А.
Платонова «Котлован» и роман М. Шолохова «Поднятая целина». Их мы и рассмотрим далее…
Роман М.А.Шолохова "Поднятая целина" сегодня вызывает много споров.
Оно и понятно. Если писатель не только оправдывает, но и прославляет беззаконие
и насилие, объявляет врагами тех, кто честно и много трудился, то это вызывает
протест у читателя. Но уж никто не скажет, что Михаил Александрович не показал
правдиво, насколько же тяжел труд земледельца. Один из героев книги образно
говорил об этой доле, что " до ночи сорок потов с тебя сойдут, на ногах кровяные
волдыри с куриное яйцо, а ночью быков паси, не спи: не нажрется бык - не
потянет плуг".
Но
для очень многих казаков хутора Гремячий Лог легче сезон батрачить бесплатно из
последних сил, лишь бы не навязывали им колхоз. Автор романа довольно правдиво
рисует настроение большинства хуторян, которые собрались на сход обсуждать вопрос
вступления в колхоз.
Русские
крестьяне, которые только-только получили землю, о колхозах рассуждали примерно
так: "Сначала дали землю, теперь - отбирают!" И болела у них душа.
Казаки же, которые владели землей всегда, испокон веков, тем более не желали объединяться.
Они, к тому же, справедливо подозревали, что колхозы будут грабительскими. И
поэтому на собрании в Гремячем Логу многие были согласны с Николаем Люшней,
который здраво рассуждал, что "колхоз - дело это добровольное, хочешь -
иди, а хочешь - со стороны гляди!" Так вот он и хочет со стороны глядеть.
Но добровольности как раз-то Советская власть и не терпела. Уже все было решено
за крестьян и казаков в Москве, не верящей слезам и крови, за кремлевскими
стенами, сколько хозяев и в какой срок вступит в колхозы. И начинают общие
собрания колхозников выносить постановления о выселении кулацких семей. Как это
сделала гремяченская беднота на следующий день после убийства Хопрова, 4
февраля.
Решение
вынесено было единогласно. И те, кому совесть и гордость не позволяли жить
бедно: Титок, Фрол Дамасков и другие - едут теперь на голод, холод и смерть на
далекий север. А с ними и те, кого потом власти уже не решаются назвать
"кулаками": многодетный Гаев и ему подобные. Раскулачивание
называлось тогда "административной мерой". Ее применяли к тем, кого
считали врагами, хотя бы ничего про! тивозаконного человек и не сделал.
Поэтому-то так униженно просят прощения казаки и бабы после бабьего бунта. Не потому,
что считают себя неправыми: они хотели взять зерно, которое им принадлежало и
без которого они обречены были на голод. А потому, что боятся, что их объявят
"врагами" и сошлют. И не пустыми словами, а страшной угрозой звучит
давыдовское: "Большевики не мстят, а беспощадно карают только
врагов..." И многое значит его обещание не считать участников бабьего
бунта "врагами" и не применять к ним "административных
мер".
А
кроме раскулачивания есть еще и меры, которые "убеждают", что
колхоза казакам не миновать: лишение гражданских и избирательских прав, после
чего человека в любой момент могли арестовать; объявление бедных крестьян "подкулачниками",
если у них просыпались совесть и жалость. Объявление
"социально-опасным" и, наконец, наган и холодная комната. Последние
меры отлично применял Макар Нагульнов.
И
идут, помимо воли, казаки, "слезой и кровью" разрывая
"пуповину, соединявшую... с собственностью, с быками, с родным паем
земли". Среди колхозников вынужден прятаться и крепкий хозяин Яков Лукич
Островнов, который успел замаскироваться, чтобы не попасть под раскулачивание.
Только с Половцевым и может откровенно поговорить он о колхозе, о бедняках,
которые теперь там заправляют: "Он, может, всю жизнь на печи лежал да об
сладком куске думал, а я... да что там гуторить!" А Яков Лукич всю жизнь
работал, да интересовался агротехникой, да горб наживал. А теперь все под
корень! Да, ужасная пора, когда трудолюбивый и удачливый человек вынужден
прятаться. Конечно, писатель рисует Островнова, Половцева черными красками. Но,
думается, здесь явная предвзятость. Хорошие душевные качества мало зависят от
денежного состояния. И они, скорее даже, присущи богатым людям, чем бедным.
За
короткое время, что описано в романе "Поднятая целина", читатель
наглядно видит плоды "великого перелома". В хуторе не остается
зажиточных хозяев, хлеб для хлебозаготовок выбивают силой, крестьян, захотевших
согласно лживой сталинской статье "Головокружение от успехов" выйти
из колхоза, лишают семенного хлеба; перед вступлением в колхоз порезано
множество скота и т.п. А впереди для страны страшный голод, репрессии и война...
Оправдывая
жестокости и беззакония, Шолохов пытается изобразить дело так, будто на Дону
готовится антисоветское восстание. Сегодня уже известно, что большинство из тех
контрреволюционных организаций, которые так успешно "раскрывало"
ГПУ и НКВД, были попросту выдуманы. Скорее всего, что не существовал и
описанный в романе "Союз освобождения Дона", потому что большинство
активных борцов с новой властью или уехали, или были уничтожены. А остальные
рассуждали подобно Никите Хопрову: " Я против власти не подымаюсь и
другим не советую". Но даже если такой союз и существовал, он не мог
серьезно угрожать партийной власти. "Поднятая целина" невольно
разоблачает и другой обман Сталина, что раскулачивание- это мера, принятая как
защита против террора кулаков, которые всячески вредят колхозам. Нет, ничем
русский народ не заслужил уничтожение миллионов самых работящих своих хозяев. А
если и были где-то случаи сопротивления, то это была месть отдельных людей! ,
доведенных до отчаяния ограблением и насилием над ними и близкими. Таков и
Тимофей Рваный в романе.
Судьба
"Поднятой целины" доказывает еще раз, что нельзя служить идее,
которая призывает строить счастье с помощью жестокости. Писатель, прежде всего
человеколюбец, а уже потом политик. Шолохов, выполняя сталинский заказ, как бы
оправдывал своим талантом те неслыханные надругательства и беззакония, которые
творили над крестьянством.
Мне
лично роман "Поднятая целина" нравится. Я от души потешаюсь над
выходками и рассказами деда Щукаря, переживаю вместе с Кондратом Майданниковым
и другими казаками, когда они "со слезой и кровью" рвут
"пуповину", соединяющую... с собственностью, с быками, с родным
паем земли". Я хохочу над тем, как Макар Нагульнов изучает английский
язык, слушает по ночам петухов. Я жалею Давыдова, который мучается от того, что
не может порвать с Лушкой, и любуюсь Варей Харламовой и ее чистым чувством к
Давыдову. Мне до слез жалко красавца Тимофея Рваного. Настоящая, сочная жизнь
предстает из романа.
Но
что-то мешает ограничиться в выводах. Нет в этом произведении чего-то, что всегда
отличало русскую литературу.
Видимо,
здесь недостает гуманизма.
Ведь
почти во всех сценах, в которых описывается произвол, автор как бы молча
сочувствовал насильникам. Во многом на такое поведение повлияла среде, в
которой писался роман – репрессии, гонения, желая быть печатаемым не работать
«в стол». Идет на уступки правительству в романе «Поднятая целина» для печати
другого – «Тихий Дон».
Стоит
отметить, что произведение описывает ужасный период жизни России. Только наше
государство шло к цели такими методами. Будем надеяться, что больше это никогда
не повторится, и наши дети и внуки будут знать это только со страниц этого и
аналогичных ему произведений, а не газет и журналов ежедневного выпуска.
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.coolsoch.ru/
http://lib.sportedu.ru