Горький и
Чехов
Их личные
взаимоотношения начинаются в 1898 году, когда совсем еще молодой Горький пишет
Чехову в письме: “...Я хотел бы объясниться Вам в искренней, беззаветной любви,
кою питаю к Вам со времен младых ногтей моих, я хотел бы выразить восторг перед
удивительным талантом Вашим...” Нам трудно сказать, как относился в то время к
литературным опытам Горького Чехов, но ответное письмо содержит добрые слова:
“Дружески жму руку”.
Казалось бы, не
так уж велика разница во времени начала их творческой деятельности (первый
рассказ Горького “Макар Чудра” выходит в 1892 году, а первый сборник Чехова “В
сумерках” в 1887 году), но эта разница в 5 лет весьма ощутима. Горький пережил
революцию и стал основателем социалистического реализма, Чехов не дожил до
революции 13 лет и считался писателем, завершающим традицию критического
реализма. В этой смерти был свой смысл: врач, он никогда бы не принял
кровопролития и не оправдал бы, как Горький, кровь во имя святой цели.
Ранний Горький
весь пронизан скрытыми цитатами и ориентирами на Чехова. Широко использует он
чеховские приемы: открытые начало и конец, тесное переплетение философских идей
с бытовыми житейскими подробностями. Несмотря на то что Горький не заостряет
свое внимание на юмористических рассказах, он, вслед за Чеховым, разрабатывает,
скажем, толстовские идеи. В письме к Суворину Чехов называет “основными
положениями” толстовства обличение войны и суда, еще раньше, в 1886 году,
выходит рассказ “В суде”, где показано не менее впечатляющее, чем в романе
“Воскресение”, заседание суда. А в 1894 году Горький опубликовал повесть
“Горемыка Павел”, где описал “великий акт человеческого правосудия” над Павлом
Арефьевым Гиблым. Манера изображения суда чрезвычайно схожа с чеховской.
Прокурор — добродушный человек с тараканьими усами, способный придавать своему
лицу свирепое выражение голодного бульдога, защитник, злоупотребляющий жалкими
словами. И на фоне этого гротескного изображения — трагедия несчастного человека,
которому не разрешают в последний раз побывать на могиле убитой им женщины.
Существует ряд
горьковских рассказов, определенно ориентированных на художественную манеру
Чехова. Очевидна связь между “Черным монахом” и “Ошибкой” Горького. Однако
чеховская идея Коврина об избранничестве трансформируется и становится мыслью о
всеобщем спасении людей Кравцова. Больше того, в черного монаха Коврина не
верит никто, идея жизни ради других так сильно действует на Яро-славцева, что
он начинает представлять себя — ни много ни мало! — учеником Спасителя.
Со временем
пути творчества этих двух писателей расходятся, но связующие нити еще есть. Оба
писателя беспощадно срывают маски с реальности, указывают на пошлость
окружающей жизни. И главное — чеховский и горьковский идеал человека некоторое
время, пока положительным героем Горького не стал революционер, схожи. В пьесе
“Дядя Ваня” Астров говорит о героине: “Она прекрасна, спора нет, но... ведь она
только ест, спит, гуляет, чарует нас красотой — и больше ничего. У нее нет
никаких обязанностей, на нее работают другие... А праздная жизнь не может быть
чистой”. Почти то же говорит и Фома Гордеев: “Красивый человек и жить хорошо
должен”.
Горький найдет
свой идеал позже — в новом герое — революционере и в Ленине, а Чехов так и не
найдет свой идеал.
Скоро Горький
увидел ограниченность чеховского реализма в отсутствии призыва людей к
героическим поступкам, в отсутствии культа человека — активного преобразователя
действительности. В письме к жене, сразу после похорон Чехова, Горький пишет о
том, что пошлость в конечном счете восторжествовала над гробом ее обличителя, и
причину этого, несомненно, видит в пассивном ей противостоянии.
Не случайным
является тот факт, что родным театром и для пьес Чехова, и для пьес Горького
стал МХТ. Но если, по словам Станиславского, Горький — “главный начинатель и
создатель общественно-политической линии в Художественном театре”, то пьесы
Чехова — его главный психологический источник, “не будет его пьесы — театр
потеряет свой аромат”. Любопытно, что оба писателя переживали за судьбу чужих
пьес, хотя и писали принципиально о разном. Правда, пьеса “На дне” кажется
иногда немного чеховской. В ней также чувствуется томящая безысходность, гнетет
душный воздух застоявшейся жизни... Там нет положительного героя, который,
вынув свое горящее сердце, вел бы людей к светлому будущему. Там у людей вообще
нет будущего. Горький частично использует и некоторые чеховские приемы: его
герои также не слушают друг друга, невпопад произносят символические фразы.
В одной из
своих статей Блок сказал, что Горький не совсем интеллигент. Усомниться же в
том, что истинным интеллигентом был Чехов, не может никто. Вероятно, отсюда и
берет начало столь разное понимание роли интеллигенции.
Для Чехова
интеллигенция — лишь прослойка общества, которая в большинстве своем в душе еще
больше опошляется от самодовольного сознания принадлежности к интеллигенции.
Они вовсе не интеллигенты в душе. А те, кто болезненно чувствуют, как Васильев
в “Припадке”, ужас и грязь общества, вынуждены пить на ночь бром.
Интеллигенция
Горького — “ломовая лошадь истории”, которой предписано вынести на себе тяжесть
предводительства, ведя за собой народ, который будет завершать дело революции.
В написанном
после смерти литературном портрете человека с “мягкой, милой улыбкой” видно —
Чехов остался для Горького таким, каким он виделся в юности.
Список
литературы
Для подготовки
данной работы были использованы материалы с сайта http://ilib.ru/