Сравнительный анализ стихотворений “Silentium” Тютчева и Мандельштама
Оглавление:
1. Вступление
2. Анализ стихотворения “Silentium!” Ф. И. Тютчева
3. Анализ стихотворения “Silentium” О. Э. Мандельштама
4. Заключение
5. Список использованной литературы
Вступление.
Полоний. Что вы читаете?
Гамлет. Слова, слова, слова...
В. Шекспир. Гамлет
Обращаясь к анализу поэтических творений двух русских классиков, мне хотелось бы предварить свои размышления текстом Марины Цветаевой:
Да вот и сейчас, словарю
Предавши бессмертную силу –
Да разве я то говорю,
Что знала, - пока не раскрыла
Рта, знала ещё на черте
Губ, той – за которой осколки…
И снова, во всей полноте,
Знать буду – как только умолкну.
Это отрывок из стихотворения Марины Цветаевой “Куст”. Наверное, не найдётся такого поэта, который бы не испытал “страха смертного перед бумагой белой”, разве что наловчившийся делатель рифмованных строк может быть уверен, что “допишет завтра”, “кончит к сроку”. Из записной книжки той же Марины Цветаевой (январь 1941 год): “ Я никогда не просила у Бога – рифмы (это моё дело), я просила у Бога силы найти её, силы на это мучение.
Не: - Дай, Господи, рифму! – а: - Дай, Господи, силы найти эту рифму, силы - на эту муку. И это мне Бог давал, подавал”.
“Силы на муку – найти рифму”, хотя бы приблизиться своим поэтическим словом к выражению Тишины.
Той – можешь ничем, можешь – всем
Назвать: глубока, неизбывна.
Невнятности! Наших поэм
Посмертных – невнятицы дивной.
Невнятицы старых садов,
Невнятицы музыки новой,
Невнятицы первых слогов,
Невнятицы Фауста Второго.
Той – до всего, после всего.
Два стихотворения русских классиков – “Silentium!” Ф. И. Тютчева и “Silentium” О. Э. Мандельштама – тоже о Тишине, о молчании и о слове, изреченном поэтом. Тема – общая, но акценты у каждого свои.
Между двумя поэтами – столетие, но несмотря на это, Тютчев и Мандельштам вступают друг с другом в диалог.
Случайна ли творческая перекличка двух поэтов? Проблема, решаемая в их стихотворениях, не временная, то есть не одного поколения, и не временная, а вечная, постоянная. Эти два стихотворения о том, как оба поэта решают проблему, каждый по-своему.
Осип Мандельштам был внимательным и пристальным читателем Тютчева, о чём свидетельствуют его стихи, в первую очередь сборник “Камень”. Название первого поэтического сборника О. Мандельштама “Камень” (1913 г.) недвусмысленно восходит к камню из тютчевского стихотворения “Probleme”: “Как он упал?..” Мандельштаму по душе второй из предложенных Тютчевым вариантов ответа: “…низвергнут мыслящей рукой”. А раз так, то камень этот и есть слово, которое участвует во взаимодействии себе подобных, которое “гипнотизирует пространство”.
Литературовед, поэт и фотограф Лев Горнунг тоже отмечает эту связь: “При чтении “Камня” возникало желание причислить Мандельштама не к акмеистам, а к русским лирикам прошлого века, к философской поэзии, прежде всего к Тютчеву”.
Осип Мандельштам не перечитывал Тютчева, а знал его наизусть. Вот что он пишет:
Дайте Тютчеву стрекозу –
Догадайтесь почему,
Веневитинову – розу…
Ну а перстень? Никому.
Н. Я. Мандельштам, жена поэта, впоследствии писала: “Я так и не догадалась, что за стрекоза, которую он предлагает дать Тютчеву. У самого Тютчева есть сколько угодно мотыльков, но стрекозы нет и в помине. Может, в письмах?” Но жена поэта ошибалась, на самом деле есть у Тютчева стрекоза:
В душном воздуха молчанье,
Как предчувствие грозы,
Жарче роз благоуханье,
Звонче голос стрекозы.
Узнав о том, что у Тютчева есть стрекоза, Н. Я. Мандельштам обрадовалась точности Мандельштама, но в текст своего комментария никаких поправок не внесла.
На это стихотворение и комментарий к нему я натолкнулся случайно, когда читал сборник стихотворений О. Мандельштама. Меня поразило это совпадение. Вероятно, это ещё раз доказывает неслучайность обращения О. Мандельштама к Тютчеву.
Анализ стихотворения “Silentium!” Ф. И. Тютчева.
Пожалуй, ни одному произведению Тютчева не было дано так много противоречивых толкований, как стихотворению “Silentium”.
Буквой “Г” – “глубина” – на полях издания 1886 года пометил это стихотворение Лев Толстой, имея в виду не только глубину общечеловеческого содержания, но и глубину тютчевского лиризма, выразившегося в “Silentium!”. Толстой пометил это стихотворение в “Круге чтения” 30 сентября в качестве эпиграфа к размышлениям, предлагаемым читателям в тот день: “Чем уединённее человек, тем слышнее ему всегда зовущий его голос бога”. “В важных вопросах жизни мы всегда одни, и наша настоящая история почти никогда не может быть понята другими. Лучшая часть этой драмы есть монолог, или, скорее, задушевное рассуждение между богом, нашей совестью и нами. Амиель”, “Паскаль говорит: человек должен умирать один. Так же должен и жить человек. В том, что главное в жизни, человек всегда один, то есть не с людьми, а с богом” – это цитаты Амиеля и Паскаля, приведённые тут же в “Круге чтения”. Многообразию глубинных, потаённых смыслов тютчевского стихотворения нет конца.
Вот точка зрения К. Д. Бальмонта: “Тютчев понял необходимость того великого молчания, из глубины которого, как из очарованной пещеры, озарённой внутренним светом, выходят преображённые прекрасные призраки”. По мнению К. Бальмонта, стихотворение “Silentium!”: о сущности творческого процесса, об акте творчества, трактованном с позиций идеализма.
В. Иванов: “слово перестало быть равносильным содержанию внутреннего опыта”. Вослед за Вячеславом Ивановым – современный исследователь символизма и модернизма И. Ангере: “Тютчев предполагает, что мир, особенно невидимый, настолько многообразен и сложен, что для выражения действительных явлений жизни общепринятый человеческий язык слишком беден и что является причиной ложности нашей речи: “Как сердцу высказать себя? Мысль изречённая есть ложь””.
Приступая к непосредственному анализу построения и выразительных средств стихотворения “Silentium!”, оставшегося навечно в истории русской и мировой лирики в качестве одного из глубочайших постижений внутренней жизни человеческой души, оговорюсь, что так же, как и каждая эпоха создаёт своего Гамлета, каждое поколение по-своему читает и будет читать “Silentium!”.
В качестве основного текста для анализа выбран текст “Современника” 1836 г., признанный основным в большинстве изданий стихотворений Тютчева:
Silentium!
Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои –
Пускай в душевной глубине
Встают и заходят оне
Безмолвно, как звезды в ночи, -
Любуйся ими – и молчи.
Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймёт ли он, чем ты живёшь?
Мысль изречённая есть ложь.
Взрывая, возмутишь ключи,
Питайся ими – и молчи.
Лишь жить в себе самом умей –
Есть целый мир в душе твоей
Таинственно-волшебных дум;
Их оглушит наружный шум,
Дневные разгонят лучи, -
Внимай их пенью – и молчи!…
“Каждое его стихотворение начиналось мыслию, но мыслию, которая, как огненная точка, вспыхивала под влиянием глубокого чувства или сильного
впечатления; вследствие этого… происхождения своего мысль г. Тютчева никогда не является читателю нагою и отвлечённою, но всегда сливается с образом, взятым из мира души или природы, проникается им и сама его проникает нераздельно и неразрывно”, - писал Иван Сергеевич Тургенев.
В самом названии чувствуется торжественность, состоящая в том, что Тютчев назвал стихотворение не русским словом “Молчание”, а латинским “Silentium!”.
Среди лучших тютчевских стихотворений “Silentium!” имеет совершенно особую судьбу. Поэт не хранил черновиков, в изданиях его стихотворений раздел “Другие редакции и варианты” чрезвычайно беден; “Silentium!” – единственное произведение, дошедшее до нас в трёх редакциях. Редакции эти свидетельствуют не о тщательных поисках слова, а как бы о неполной небрежности автора, то ли смутно, по памяти воспроизводящего забытый текст, то ли вообще не нуждающегося в точной записи своего гениального творения.
“Молчи, скрывайся и таи / И мысли и мечты свои” – печатает Тютчев в “Молве” 1833 года. “И чувства и мечты
свои” – “ Современник” 1836-го. “Пускай в душевной глубине/
Встают и кроются оне…” – “Молва”. “Встают и заходят оне” - “Современник”. “И всходят и зайдут оне” – “Современник” 1854 года. “Как звёзды мирные в ночи” – “Молва”. “Безмолвно, как звезды в ночи” – “Современник”. “Как звёзды ясные в ночи” – “Современник” 1854 года. Легко можно объяснить первую из перемен, “И мысли и мечты” на “И чувства и мечты”. Может показаться чрезмерным количество сонорных в первых двух строках, особенно слогов: “мо”, “мы”, “ме”, а отрывистое “ч” задаёт тон первой строфе. Остальные перемены объяснить труднее.
Такая свобода обращения с собственным текстом не была свойственна Тютчеву ни в ранний период его творчества, когда он переводил Горация, подражал Жуковскому и Батюшкову, увлекался Державиным, ни в поздний период 1850-1860-х годов, когда тютчевская лирика может быть сочтена одним из замечательных достижений русского реализма в лирике.
Восемнадцать строк поделены на три секстины. Каждая из трёх частей замкнута в себе – по смыслу, интонационно, синтаксически и музыкально. Связь частей – лишь в развитии
мысли. Единственная формальная деталь, которой поэт позволяет себе подкрепить, подчеркнуть единство трёх частей, - последние строки секстин:
Безмолвно, как звезды в ночи, -
Любуйся ими – и молчи.
…………………………………
Взрывая, возмутишь ключи, -
Питайся ими – и молчи.
…………………………………
Дневные разгонят лучи, -
Внимай их пенью – и молчи!…
Настойчивое повторение – этот приём превалирует в стихотворении, построенном как призыв, как убеждение, как стремление объяснить.
Вновь и вновь перечитывая стихотворение, перенасыщенной повелительной интонацией, убеждаемся, что оно не носит характера спора и у него нет адресата – человека, с которым спорят. В стихотворении “Silentium!” нет полемики. Скорее оно утешает отчаявшегося, объясняет растерявшемуся, другому или себе, как жить в мире. “Как бессильна человеческая мысль, так бессильно и человеческое слово. Не удивительно, что в одном из самых задушевных стихотворений Тютчев оставил нам такие суровые советы”, - пишет Валерий Брюсов.
Первая строфа – энергичное убеждение, волевой напор, обращённый к себе ли, к другому ли, но к родному и слабому, нуждающемуся в помощи словом со стороны более опытного или просто себя же, но повзрослевшего: “Молчи, скрывайся и таи…”. И тут же успокоение: твои чувства от этого не погибнут, но будут жить всё той же жизнью, вставать и заходить в душевной глубине, “как звезды в ночи”, “любуйся ими”. Старший друг заботливо оберегает младшего; повзрослевший человек учит юного романтика, в душе которого встают и заходят прекрасные звёзды чувств и мечтаний. Такова первая строфа.
Во второй строфе энергичный напор, настойчивость уступают место убеждению с помощью логического размышления, доказательств. На три предельно острых вопроса:
Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймёт ли он, чем ты живёшь?
следует афористически ёмкое: “Мысль изречённая есть ложь”. Вот что пишет по этому поводу В. Брюсов: “Из сознания непостижимости мира вытекает другое – невозможность выразить свою душу, рассказать свои мысли другому… Если “мысль”, то есть всякое рассудочное познание, есть ложь, то приходится ценить и лелеять все нерассудочные формы постижения мира: мечту, фантазию, сон”. Во второй строфе идёт речь о возможности передать словом жизнь сердца и души. “Мысль изречённая” – это не просто мысль сказанная, произнесённая, это ещё антоним слову “неизречённая”. Значение слова – необыкновенный, неописуемый. Следовательно, изречённая – это ещё и обыкновенная. Я думаю, что читателям девятнадцатого века этот смысл слова “изречённая” был гораздо более явен, лежал ближе к поверхности, чем для нас.
Тютчев необычайно скуп на тропы в “Silentium!”. На три строфы – три образа: сравнение “Безмолвно, как звезды в ночи”, параллель души с незамутнёнными ключами и образ дневных лучей, разгоняющих мир “таинственно-волшебных дум”. Звёзды и ключи – образы, выражающие внутреннюю жизнь души, дневные лучи – символ внешнего мира.
Таинственно-волшебные думы – это не мысли, это романтические мечтания. Соприкосновения с реальной жизнью они не выдерживают:
Их оглушит наружный шум,
Дневные разгонят лучи, -
Призывом “Молчи!…” начинается стихотворение, и этим же оканчивается каждая из трёх строф:
Любуйся ими – и молчи,
……………………………
Питайся ими – и молчи,
……………………………
Внимай их пенью – и молчи.
Основываясь на прочитанной мной статье Н. Королёвой, хочу сказать, что лирически стихотворение “Silentium!” выдержано в нейтральном стиле лирики 1830-х годов со словами высокого стиля: “оне”, “звезды” вместо “звёзды”. Параллельно со словами высокого стиля используется разговорный синтаксис.
Пускай в душевной глубине
…………………………………
Мнения о размере, которым написано “Silentium!” разделяются. Вот какой точки зрения придерживается Н. Королёва, статью которой я прочитал: “Сказать о “Silentium!”, что это стихотворение написано четырёхстопным ямбом, равносильно тому, чтобы не сказать ничего. Ритмика тютчевского стихотворения и система ударений строки свободны от условно-стихового размера. О размере этого стихотворения возникли фантастические теории, что оно написано ямбом со включением трёх строк амфибрахия… Видимо, к музыке тютчевского стиха должен быть найден другой ключ”. Если подойти к раскрытию секрета ритмики тютчевского “Silentium!” с другой точки зрения, то окажется, что оно написано в основном трёхударной строкой:
Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои –
Пускай в душевной глубине
Встают и заходят оне
Безмолвно, как звезды в ночи, -
Любуйся ими – и молчи.
“Тютчев мастерски умел пользоваться перебоями ритма, подчёркивая ими смысл стиха. На сбое строки, начинающейся словом “дневные”, ритм, как бы споткнувшись, образует паузу и тем подчёркивает её заветный смысл”, - пишет А. Горелов о ритмике тютчевского стихотворения.
В своём “Silentium!” поэт призывает романтика вслушаться в пение “таинственно-волшебных дум” в его собственной душе. Гармония соразмерности частей, гармония смысла и формы, фраз и строк – таковы главные средства, с помощью которых Тютчев создал свой великий шедевр романтической лирики – 18 строк о молчании.
Анализ стихотворения “Silentium” О. Э. Мандельштама.
Во второй половине 20-х годов Мандельштам стихов не пишет, что переживает крайне тяжело. Он занимается газетной подёнщиной, много и без удовольствия переводит, выпускает сборник статей “О поэзии” в 1928 году, книгу автобиографической прозы “Шум времени” (1925 г.), повесть “Египетская марка” (1928 г.). Можно справедливо назвать этот период творчества поэта “молчанием”.
К началу 30-х годов поэт понял, что если все против одного, то неправы – все. Мандельштам начал писать стихи и сформулировал свою новую позицию: “Все произведения мировой литературы я делю на разрешённые и написанные без разрешения. Первые – это мразь, вторые – ворованный воздух”.
В московский период своего творчества 1930 – 1934 гг. Мандельштам создаёт стихи, полные гордого и достойного сознания своей миссии.
С 1935 года начинается последний воронежский период творчества поэта.
Даже самые горячие поклонники Мандельштама по-разному оценивают воронежские стихи. Владимир Набоков, называвший Мандельштама “светоносным”, считал, что они отравлены безумием. Критик Лев Аннинский писал: “Стихи эти последних лет - …попытка погасить абсурд абсурдом псевдосуществования… хрипом удавленника, клёкотом глухонемого, свистом и гудением шута”. Большинство стихотворений не окончено или не отделано, рифмы неточны. Речь лихорадочна и сбивчива. Метафоры Мандельштама здесь, пожалуй, ещё смелее и выразительнее, чем раньше.
“Silentium” – подлинный литературный дебют
О. Э. Мандельштама, несмотря на то, что его первые поэтические публикации появляются с 1907 года. Стихотворение “Silentium” вместе с другими четырьмя стихами было напечатано в девятом номере журнала “Аполлон” и впоследствии стало знаменитым.
Silentium.
Она ещё не родилась,
Она и музыка и слово,
И потому всего живого
Ненарушаемая связь.
Спокойно дышат моря груди,
Но, как безумный, светел день,
И пены бледная сирень
В черно-лазоревом сосуде.
Да обретут мои уста
Первоначальную немоту,
Как кристаллическую ноту,
Что от рождения чиста!
Останься пеной, Афродита,
И, слово, в музыку вернись,
И, сердце, сердца устыдись,
С первоосновой жизни слито!
1910, 1935
Кажется, что стихи Мандельштама возникают из ничего. Подобно живой жизни, поэзия начинается с любви, с мысли о смерти, с умения быть и тишиной, и музыкой, и словом, со способности схватить миг начала начал.
Мандельштам начинает своё стихотворение с местоимения “она”: кто или что “она”? Может быть, разгадка таится в словах “всего ненарушаемая связь”. Всё в мире взаимосвязано, взаимообусловлено.
Поэт говорит: “Она и музыка и слово”. Если для Тютчева природа – это второе имя жизни, то для Мандельштама начало всего – музыка:
Нельзя дышать, и твердь кишит червями,
И ни одна звезда не говорит,
Но, видит Бог, есть музыка над нами…
(“Концерт на вокзале”, 1921 г.)
Музыка для Мандельштама – это выражение того состояния, при котором рождаются поэтические строки. Вот мнение
В. Шкловского: “Шиллер признавался, что стихи появляются у него в душе в виде музыки. Я думаю, что поэты сделались жертвами точной терминологии. Слова, обозначающего внутреннюю звукоречь, нет, и когда хочется сказать о ней, то подвёртывается слово “музыка” как обозначение каких-то звуков, которые не слова; в конце концов они выливаются словообразно. Из современных поэтов об этом писал О. Мандельштам”. В последнем четверостишии вновь появляется этот образ: “И, слово, в музыку вернись”.
Безмятежной картиной природы начинается вторая строфа: “Спокойно дышат моря груди…”, затем почти мгновенно прерывается этот покой:
Но, как безумный, светел день,
И пены бледная сирень
В чёрно-лазоревом сосуде.
Здесь противопоставление: “светлый день” и “чёрно-лазоревый сосуд”. На ум приходит тютчевское вечное противоборство “дневного” и “ночного”.
Для меня сложной в понимании была строка: “Но, как безумный, светел день”. Почему день – безумный? Может быть, это о светлом миге рождения творчества, ведь поэзия возникает из сумасшествия в самом высоком смысле этого слова.
Третья строфа – это поэтическое толкование тютчевского “мысль изречённая есть ложь”:
Да обретут мои уста
Первоначальную немоту,
Как кристаллическую ноту,
Что от рождения чиста!
Человек рождается неспособным разговаривать младенцем, Мандельштам называет это “первоначальной немотой”. Может быть, поэт, записывая эти строки, вспоминает свои детские годы, проведённые в Петербурге.
Слово сливается с музыкой; как сама жизнь с её ненарушаемыми связями, входит в наше сознание мысль о святости, неприкосновенности внутреннего мира человека.
Останься пеной, Афродита,
И, слово, в музыку вернись,
И, сердце, сердца устыдись,
С первоосновой жизни слито!
Афродита – богиня любви, красоты, плодородия и вечной весны в греческой мифологии. Согласно мифу, она родилась из морской пены, которую образовала кровь оскоплённого Урана.
Мандельштам интересовался античностью. У поэта был свой путь к античности, как и у всех крупных европейской поэтов, связавших с античностью поиск утраченной гармонии.
Осип Мандельштам был сугубо городским поэтом, точнее поэтом северной столицы России. Самые значительные его стихи обращены к Петербургу. “Камень” объял и “желтизну правительственных зданий”, и Адмиралтейство “с ладьёй воздушною и мачтой недотрогой”, и великое творенье “русского в Риме” – Казанский собор.
Из холодного Петербурга поэт мысленно уходит в прекрасную, светлую Элладу, и вместе с ней в мир “Камня” входит море:
Спокойно дышат моря груди…
…………………………………
Останься пеной, Афродита…
…………………………………
Любовь, красота, слово и музыка – это гармония мира, “всего живого ненарушаемая связь”.
Если Тютчев в своём “Silentium!” необычайно скуп на тропы, то у Мандельштама их более, чем достаточно. Метафоры: “моря груди” и “безумный, светел день”, “пены бледная сирень”, - все сосредоточены во второй строфе; очень выразительные эпитеты: “чёрно-лазоревый” или “кристаллическая нота”.
Стихотворение написано ямбом, никаких разногласий по этому поводу, я думаю, нет:
Она ещё не родилась,
Она и музыка и слово,
И потому всего живого
Ненарушаемая связь.
Сколько бы не говорил Поэт о молчании, ему никак не обойтись без Слова.
Слово – это мост от души и земли на небо. Умение пройти по такому мосту даётся не каждому. “Читать стихи – величайшее и труднейшее искусство, и звание читателя не менее почётно, чем звание поэта”, - писал Мандельштам.
Заключение.
Борис Пастернак в поэме “Высокая болезнь”:
За излом выросших небес.
Что было делать? Звук исчез.
……………………………………
Мы были музыкой во льду.
Я говорю про ту среду,
С которой я имел в виду
Сойти со сцены, и сойду.
На склоне лет о назначении поэта Пастернак скажет:
Для этого весною ранней
Со мною сходятся друзья,
И наши вечера – прощанья,
Пирушки наши – завещанья,
Чтоб тайная струя страданья
Согрела холод бытия.
Так что такое поэзия и в чём её значение? Поэзия – это “музыка во льду” мира. Ей дана великая власть – согревать холод бытия. Вот мнение В. Соловьёва: “Дело поэзии, как и искусства вообще, - не в том, чтобы “украшать действительность приятными вымыслами живого воображения”, как говорилось в старинных этикетах, а в том, чтобы воплощать в ощутительных образах тот самый высший смысл жизни, которому философ даёт определение в разумных понятиях, который проповедуется моралистом и осуществляется историческим деятелем, как идея добра”.
Список использованной литературы:
В. Я. Брюсов. Ф. И. Тютчев. Смысл его творчества. – Сочинения. В 2-х т. Статьи и рецензии. – М.: Худож. лит., 1987.
А. Горелов. Три судьбы: Тютчев, Бунин, Сухово-кобылин. – М.: Худож. лит., 1980.
Жизнь и творчество О. Э. Мандельштама. Воспоминания, материалы к биографии, комментарии, исследования. – Воронеж: издательство ВГУ, 1990.
Н. Королёва. “Silentium!” – Поэтический строй русской лирики. – Л.: изд-во ЛГУ, 1973.
О. Мандельштам. Избранное. В 2-х т. – М.: СП Интерпринт, 1991.
В. С. Соловьёв. Поэзия Ф. И. Тютчева. – Литературная критика. – М.: Современник, 1990.
Ф. Тютчев. Сочинения. В 2-х т. – М.: изд-во “Правда”, 1980.
Ф. И. Тютчев и “Русский архив”. – Встречи с прошлым, вып. 3. – М.: Сов. Россия, 1986.
М. Цветаева. Стихи и поэмы. – Вильнюс: Vaga, 1988.
В. Шкловский. Гамбургский счёт: статьи – воспоминания – эссе (1914 – 1933). – М.: Сов. Писатель, 1990.
Энциклопедический словарь. – М.: Большая Российская энцикл., 1995.
Энциклопедия для детей. Том 9. Русская литература. Часть 1. От былин и летописей до классики XIX века. – М.: Аванта+, 1999.
Энциклопедия для детей. Том 9. Русская литература. Часть 2. XX век. – М.: Аванта+, 1999.