Конец
индустриальных модернизаций?
Введение.
Звенья одной цепи
Пожалуй, отнюдь
не случайно очагами наиболее острых финансовых кризисов, разразившихся в
середине и второй половине 90-х гг., стали те страны и регионы, которые в
минувшем столетии осуществили догоняющую индустриальную модернизацию, сумели
приблизиться, пусть и не во всех отношениях и не по всем показателям, к уровню
экономически и технологически развитых стран Западной Европы и Северной
Америки. Более того, можно сказать, что и финансовые бури, поразившие в 1997
1999 гг. Восточную Азию, Россию и Бразилию, и распад Советского Союза в 1989
1991 гг. являются звеньями одной цепи, ибо в основе этих событий, столь не
похожих, казалось бы, друг на друга, лежит неспособность и бывшего СССР, и
новых индустриальных стран (НИСов) Азии дать адекватный ответ на вызов
постиндустриализма становления в странах Северной Америки и Западной Европы
общества, основанного на знании и информации. Кстати сказать, затянувшаяся
японская стагнация 90-х гг. явление того же порядка. Причем и в случае СССР, и
в случае Японии или азиатских "тигров" инерция прошлых достижений, а
также социально-политические структуры, принципы организации и управления,
обеспечившие успех догоняющей модернизации, стали препятствиями для перехода к
новому типу развития за счет использования информации и знания. Наконец, не
стоит также забывать и о том, что ускоренные индустриальные модернизации, будь
то в бывшем СССР, странах Латинской Америки или Азии, не смогли до конца
переплавить элементы традиционного, добуржуазного сознания, приверженность
общества или его части общинности и патернализму, которые при ослаблении или
даже разрушении местной индустрии, обесценении индустриального труда под
давлением конкуренции на глобальных рынках - порой оказываются благодатной
почвой для архаизации многих сторон общественной жизни, т.е. фактически для
выпадения из современности.
Такое выпадение
происходит сегодня на всем пространстве СНГ. Ведь как бы ни относиться к
почившей в бозе советской системе, так называемому советскому социализму,
нельзя не признать, что эта система представляла собой форму безусловно, весьма
несовершенную модернизации, индустриального развития Большой России. Советский
социализм явился попыткой повторить путь исторического развития Запада, только
в специфически российском исполнении. Соответственно и конфронтация двух
военно-политических блоков в годы "холодной войны", и
национально-освободительные, антиимпериалистические движения против
политического и экономического присутствия стран Запада в бывшем
"третьем" мире, движения за модернизацию являлись формами
столкновения и поиска различных моделей этого развития собственно западной,
предполагавшей "развитие изнутри", и форсированной, делавшей упор на
преобразующую силу государства. Недаром склонный к социально-философским
рассуждениям бывший заместитель министра финансов Японии Эйсуке Сакакибара
писал в одной из своих статей: "Холодная война" была ничем иным, как
гражданской войной внутри Запада или, точнее, внутри западной идеологии
прогрессивизма"1. Следуя логике рассуждений Сакакибары, можно поставить
вопрос: не является ли, в частности, и финансовый кризис в Азии предвестником
конца западного пути развития для этого региона, не требуется ли, сделав выводы
из кризисных потрясений 1997 - 1998 гг., заняться поисками иного, незападного
варианта современности, хотя само словосочетание "незападный вариант
современности" может показаться весьма странным?
Актуальность
этого вопроса связана с самим характером складывающихся новых отношений
постиндустриальных стран Запада с индустриальными регионами, лежащими за
пределами Западной Европы и Северной Америки.
Еще недавно
позднеиндустриальный, фордистско-кейнсианский капитализм с массовым
производством и массовым потреблением, социальным государством и сильными
профсоюзами объективно нуждался в расширении рынков. Он был заинтересован в
том, чтобы вовлечь в массовое потребление как можно более широкие слои
населения не только в развитых, но и в бедных, периферийных странах. Отсюда
вытекала и его заинтересованность в индустриальной модернизации этих стран.
Другое дело, что нередко привходящие неэкономические соображения брали верх над
этим экономическим императивом. Да и в тех случаях, когда такая модернизация
начинала осуществляться, ее реальные результаты отнюдь не всегда совпадали с
желаемыми. Предполагавшийся проект часто воплощался "сикось-накось",
не так, как замышляли его авторы. И все же общая задача индустриального развития
в периферийных и полупериферийных странах в целом соответствовала стремлению
капитала к расширению рынков как внутри, так и за пределами центра
мир-экономики.
Что же касается
постиндустриального капитализма, точнее посткапитализма, то он может быть
заинтересован, а может быть и не заинтересован в таком расширении. Ведь по мере
сегментации и дифференциации рынков, растущего разнообразия спроса
потребителей, по мере того как благодаря автоматизации и информатизации
производственных процессов высоко прибыльным может быть и мелкосерийное
производство, и оказание узкоспециализированных, подчас уникальных услуг,
отпадает и необходимость в росте массового потребления. Постиндустриальный
Запад может позволить себе не думать о расширении рынков и развитии промышленности
в периферийных странах. И чем более относительно замкнутой, обособленной от
периферии становится группа развитых и наиболее развитых стран, тем меньше
остается надежд на то, что богатый дядюшка поможет сирым и убогим "членам
мирового сообщества" обеспечить им социально приемлемый, средний по
мировым меркам уровень благосостояния. Но если раньше дядюшка и мог помочь по
части индустриальной модернизации, по крайней мере исходя из собственных
интересов так, как он считал нужным, чтобы не обидеть и себя, то сегодня нет
ничего более наивного, чем уповать на такую помощь. Если она и будет оказана (и
оказывается), то отнюдь не по экономическим, а прежде всего по политическим и
военно-стратегическим соображениям. Соответственно, однако, возрастает и плата
за нее.
Вот в таком
контексте попробуем рассмотреть некоторые итоги развития индустриальных стран
Латинской Америки и Восточной Азии в 90-е гг. завершившегося столетия.
Латинская
Aмерика: неолиберальный вариант индустриальной модернизации
В течение почти
полувека промышленное развитие Латинской Америки так или иначе подчинялось
задаче замещения импорта товарами собственного производства и расширения
внутреннего рынка. Однако импортзамещающая индустриализация в тех формах, в
которых она проводилась в 30 50-е гг., уже в конце 60-х исчерпала себя. Попытки
изменить политику импортзамещения, в частности увеличить экспорт готовых
промышленных товаров, принесли лишь ограниченные результаты, а в некоторых
странах континента и вовсе оказались неудачными. Социально-экономическая
ситуация в Латинской Америке ухудшилась в 70-е гг. после резкого подорожания
нефти, за исключением, и то на короткое время, нефтедобывающих стран, Мексики и
Венесуэлы. Для покрытия растущих торговых дефицитов и в надежде увеличить
производство товаров на экспорт при продолжающемся замещении импорта
латиноамериканские страны прибегают к внешним заимствованиям, которые далеко не
всегда используются рационально. И уже в начале 80-х гг. Латинская Америка
испытала на себе удар, во многом обусловивший ее последующий переход к
неолиберализму.
Во-первых,
из-за микроэлектронной революции, которая способствовала снижению издержек
производства, внедрению энерго- и ресурсосберегающих технологий на Западе и в
Японии, многие товары, экспортировавшиеся из стран континента, оказались
неконкурентоспособными на мировом рынке. Тогда же Латинскую Америку серьезно
потеснили и азиатские "тигры". Во-вторых, увеличившиеся в США, а
потом и в других развитых странах процентные ставки привлекли к себе свободные,
в первую очередь "горячие" капиталы, которые стали утекать из
Латинской Америки. В 1982 г. Латинскую Америку поразил кризис внешней
задолженности. Экспорт не мог обеспечить выплату процентов по старым и новым
долгам, что усугубляло дефицит бюджета. В сочетании с диспропорциями в
экономике и неэффективностью государственных расходов это порождало жестокую
инфляцию. Общей тенденцией на континенте в 80-е гг., названные "потерянным
десятилетием", стало явное ухудшение социально-экономической ситуации. Его
не могла скрасить даже эйфория от начавшейся политической демократизации и
консолидации гражданского общества, которое заставило отступить авторитаризм, в
том числе в Аргентине и Чили, где он был наиболее жестоким. К концу 80-х гг.
становится очевидной необходимость сменить модель социально-экономического
развития латиноамериканских стран. Их правящие круги переходят, хотя и с разной
степенью решительности в разных странах, к неолиберальной политике.
Переход к
неолиберализму в Латинской Америке стал результатом взаимодействия по меньшей
мере трех факторов.
Во-первых, он
явился реакцией на кризис импортзамещающей индустриализации, государственного
регулирования экономики и социального популизма. Во-вторых, неолиберальный
выбор Латинской Америки во многом был связан с общей тенденцией к уходу
государства из экономики, которая в то время, как казалось, преобладала в
развитых странах и немало способствовала новой информационно-микроэлектронной
технологической революции. В-третьих, за этим выбором стояло осуществление "плана
Брейди" (министр финансов США при президенте Буше). План предусматривал
смягчить бремя внешнего долга путем обмена краткосрочной задолженности на
долгосрочную, финансовой стабилизации и продажи акций предприятий в странах
Латинской Америки. Это предполагало приватизацию госсектора экономики.
(Интересно отметить, что по части приватизации Латинская Америка оказалась
мировым лидером. Только за первые пять лет неолиберальных реформ на континенте,
с 1990 по 1994 г., от приватизации предприятий и объектов инфраструктуры там
было получено 59 из 104 млрд. долл., вырученных от приватизации во всем
развивающемся мире. Доход от нее в среднем за год был равен приблизительно 1%
ВВП, что значительно превышало подобный показатель в других регионах планеты.
Причем четверть всего объема приватизации пришлась на телекоммуникации2.)
На первый
взгляд неолиберальные реформы в странах Латинской Америки принесли немало
положительного. Возросла эффективность экономики и использования всех видов
ресурсов. Были ликвидированы многие льготы и дотации, ограждавшие предприятия
от конкуренции. Проще и эффективнее стала налоговая система. Улучшилось
положение дел в банковской сфере. Удалось подавить разрушительную инфляцию.
Увеличились объемы внешней торговли. Повысилась конкурентоспособность
латиноамериканских товаров на мировом рынке. Латинская Америка вновь стала
привлекательной для иностранных инвестиций, прямых и портфельных. И, самое
главное, в 90-е гг. на континенте увеличились темпы роста ВВП, промышленного
производства и сферы услуг. С 1990 по 1998 г. совокупный ВВП стран Латинской
Америки и Карибского бассейна возрастал в среднем на 3,6 % в год3. Стали расти
и доходы на душу населения, в том числе и у бедных слоев. Окрепла и
стабилизировалась на первый взгляд политическая демократия. Обозначились
изменения и в общественном сознании стран Латинской Америки от популизма и
приверженности социальному патернализму к более ярко выраженному индивидуализму
и рациональности.
В то же время
либерализация внешней торговли способствовала увеличению не только экспорта, но
и импорта, причем последний возрастал быстрее, чем первый, особенно у таких
крупных стран, как Бразилия и Аргентина. Соответственно стал расти
внешнеторговый дефицит, который покрывался благодаря притоку "горячих"
капиталов. Но в конце 90-х гг. замедлился и рост экспорта из стран Латинской
Америки, а в 1999 г. его объем и вовсе сократился по сравнению с предыдущим
годом; заметное исключение из этой тенденции составила Мексика благодаря своему
участию в НАФТА. Соответственно уменьшились -- главным образом из-за трудностей
в Бразилии -- объемы внутрирегиональной торговли и иностранных инвестиций.
Неолиберальная
политика не позволила сократить и внешний долг большинства латиноамериканских
стран. В целом по континенту к концу 1999 г. его объем был равен почти 750
млрд. долл. США в 1,6 раза больше, чем в 1991 г.; за это время он увеличился у
Аргентины с 61 до 145 млрд. долл., Бразилии со 123 до 240, Мексики со 116 до
1614. Очевидно, такой рост внешней задолженности таит в себе немалую опасность
финансовых бурь.
Несмотря на
быструю информатизацию, успешное развитие телекоммуникаций и финансовых услуг,
Латинская Америка не сумела изменить структуру экономики в целом и
промышленности в частности в пользу высокотехнологичных отраслей и современного
машиностроения. За годы неолиберальных реформ страны Латинской Америки не
совершили никаких серьезных технологических прорывов, а лишь повысили качество,
снизили издержки и усовершенствовали производство старых, сугубо индустриальных
видов товаров не считая производства оргтехники, компьютеров и
телекоммуникационного оборудования в Бразилии, Аргентине и главным образом в
Мексике на сборочных предприятиях, макиладорас. Таким образом, Латинская
Америка в плане структурно-технологических перемен в экономике по-прежнему
отстает от мировых лидеров. Это отставание не компенсируется возросшим в 1993 -
1997 гг. прежде всего в названных выше странах производством предметов
потребления длительного пользования (автомобилей и запчастей, телевизоров, холодильников
и т. д.), а также заметным ростом производительности в промышленности5.
Экономический
рост 90-х гг. был в основном капиталоемким и в целом сопровождался сокращением
занятости в индустрии, прежде всего в ее обрабатывающих отраслях; при этом в
последние годы крайне медленно увеличивалась реальная заработная плата. К концу
1999 г. средний уровень безработицы по всем странам Латинской Америки возрос до
8,7%6 - печальный рекорд за последние 15 лет.
Нужно учесть и
то обстоятельство, что за благополучными на первый взгляд показателями
экономического роста скрывается весьма скромное увеличение среднедушевого ВВП.
Только в 1997 г. Латинская Америка по этому показателю превзошла уровень 1980
г.7 Общее число бедных на континенте осталось таким же, как и в 1990 г., когда
начинались неолиберальные реформы почти 200 млн. человек8. Из них более 150
миллионов получало душевой доход ниже 2 долларов в день (с учетом паритета
покупательной способности валют)9. Правда, отношение числа бедняков ко всему
населению с 41% в 1990 г. уменьшилось до 36% в 1997 г. Но это лишь
соответствует уровню 1980 г. (35%)10. Заметное сокращение числа и доли бедняков
в населении одних стран (в частности, Бразилии и Чили) перекрывается ростом в
других странах (Мексике, Венесуэле). В целом в Латинской Америке усиливается
социальная дифференциация и даже происходит эрозия гражданского общества. Сдают
свои позиции профсоюзы. Сокращается и размывается средний класс. И в то же
время разрастается неформальный сектор экономики. В крупнейших городах на него
приходится подавляющее большинство вновь появляющихся рабочих мест. А за ним
неотступно следует и откровенно черный бизнес со своей спутницей преступностью.
Либерализация финансовых рынков способствовала увеличению масштабов обращения
"легких" денег, что открыло новые возможности для коррупции и
жульничества. Вместе с тем растет и число преступлений против личности, включая
убийства и грабежи. Перед Латинской Америкой разверзлась та же зловещая
перспектива, что стоит перед Россией, перспектива полного распада социальной
ткани общества. Разумеется, это несет в себе угрозу и системе политической
демократии в латиноамериканских странах.
В конце 1998 -
середине 1999 г. в ряде стран Латинской Америки имел место спад деловой
активности. Примечательно, что он затронул и Чили, страну, которая долгое время
считалась своего рода образцовой в смысле проведения неолиберальных
преобразований в экономике. Правда, с конца 1999 г. там, как и в других странах
Латинской Америки, наметился новый подъем. Но никто не уверен в том, что он
будет быстрым и продолжительным.
Возникшие в
конце 90-х гг. экономические трудности в Латинской Америке часто объясняют как
теплым течением Эль-Ниньо, вызвавшим атмосферные циклоны, которые нанесли
большой урон экономике региона, так и азиатским кризисом. Разумеется, эти
факторы повлияли на развитие стран континента. Вследствие азиатского кризиса
Латинская Америка в 1998 г. недосчиталась 1,3 процентных пункта прироста
совокупного ВВП11. Но можно ли сводить причины возникших трудностей только к
влиянию природных явлений и финансовых потрясений в Азии?
В
действительности уязвимость латиноамериканской индустриальной экономики перед
лицом мирового рынка порождена технологическим отставанием континента от
наиболее развитых стран Запада. Неолиберальные реформы 90-х гг. не
способствовали укреплению технологического, инновационного потенциала Латинской
Америки. Да и сама нынешняя экономика непосредственно не требует его развития.
Основная причина такого положения дел сохраняющийся низкий уровень заработной
платы, что делает заботы об инновациях со стороны предпринимателей попросту
излишними, а также низкий уровень образования большинства трудящихся, во многом
связанный с массовой бедностью.
По уровню
образования экономически активного населения в возрасте от 25 до 59 лет даже
сравнительно благополучные страны Латинской Америки существенно уступают
постиндустриальным странам Западной Европы и Северной Америки. В Аргентине
(район Большого Буэнос-Айреса) этот показатель в 1997 г. был равен 10 годам, в
Бразилии (1996) - 6,6 года в городах и 3,0 года - в деревне, в Чили (1996) -
соответственно 10,4 и 6,3 года, в Уругвае (1997) - 8,9 в городах, в Венесуэле в
том же году - 8,4 года по стране в целом12. В то же время, как известно, в
развитых странах Запада взрослые трудоспособные граждане за пределами обычного
студенческого возраста имеют за плечами 12 - 14 лет учебы в различных учебных
заведениях. Кроме того, нужно учесть, что в ряде стран Латинской Америки,
прежде всего в крупнейшей из них, Бразилии (несмотря на ядерную энергетику,
аэрокосмическую промышленность и информационные сети), сохраняется огромная
масса неграмотного населения. В 1996 г. 14,7% всех жителей этой огромной страны
старше 15 лет были неграмотными; в северо-восточных штатах неграмотные составляли
28,7% взрослого населения13. Латинская Америка до сих пор не смогла разорвать
порочный круг "бедность неграмотность бедность", когда бедность не
позволяет людям получить нужное образование, а это, в свою очередь, обрекает их
на бедность. Между тем, если бы в Латинской Америке средний уровень образования
населения увеличился на один год, ежегодные темпы роста ВВП могли бы возрасти,
начиная с 2002 года, до 6% в год и до 6,5% - с 2006 года14. Недаром
принципиальная роль образования в судьбе континента была отмечена в Итоговой
декларации Рио-де-Жанейро, принятой по итогам встречи на высшем уровне 48 глав
государств и правительств стран ЕС, Латинской Америки и Карибского бассейна 28
29 июня 1999 г. Как гласил 55-й пункт декларации, "сегодня нет лучшего объекта
инвестирования, чем развитие человеческих ресурсов, которое является как
обязательным условием социальной справедливости, так и требованием
экономического развития в долгосрочном плане"15. Вероятно, не случайно и
то, что именно в Чили, где, как казалось до самого последнего времени,
правильность неолиберального курса подтверждалась на практике, были достигнуты
заметные успехи в области образования. В первую очередь благодаря им удалось
добиться снижения бедности в стране. Правда, в Чили до сих пор не хватает
специалистов и квалифицированных работников, что сдерживает технологическое
обновление промышленности и экономики в целом.
Противоречивость,
неоднозначность результатов неолиберальных реформ в Латинской Америке, как и
тот факт, что они не позволили в полной мере использовать имеющийся потенциал
для развития континента, в первую очередь связаны с тем, что сами по себе эти
реформы не выходили за пределы индустриализма. Между тем сегодня в
латиноамериканских странах все настойчивее звучат требования изменить курс,
взятый на рубеже 80 90-х гг., активизируется поиск левоцентристской
альтернативы неолиберализму. Сможет ли, однако, искомая альтернатива решить
острые проблемы Латинской Америки, станет ясно уже в ближайшее время.
Индустриальный
взлет и кризис в Восточной Азии
До азиатского
финансового кризиса 1997 1998 гг. стремительная индустриализация НИСов
Восточной и Юго-Восточной Азии представлялась, как и послевоенное развитие
Японии, примером успешной догоняющей модернизации. Именно это обстоятельство
позволяет рассматривать НИСы Азии как единую группу стран, несмотря на
серьезные различия между ними в культуре и традициях, размерах территории и
достигнутом уровне развития, в социальноэкономической структуре и этническом
составе населения, конкретных методах стимулирования форсированного роста.
Ведущую роль в
процессе индустриализации этих стран играло государство, возглавлявшееся
социально ответственными, патриотически настроенными элитами, которые прекрасно
осознавали необходимость ускоренной модернизации для сохранения своей
независимости в обстановке "холодной войны", соперничества между
СССР, Китаем и США в Азии и острых внутренних проблем. Огромное влияние на
политический выбор правящих кругов в пользу форсированного развития, безусловно,
оказал пример Японии. Данный выбор подкреплялся существованием авторитарных
политических режимов ("авторитаризм развития"), которые создавали
политические и институциональные условия для экономической модернизации.
Другое
обстоятельство, позволяющее объединить все азиатские НИСы в одну группу,
экспортная ориентация их экономики при изначальной узости внутреннего рынка.
Поступления от экспорта позволяли осуществлять крупные инвестиции, чтобы
осваивать производство технически все более сложных товаров и поддерживать
дальнейшую экспортную экспансию.
Быстрый
экономический рост в Восточной и Юго-Восточной Азии сопровождался уменьшением
бедности основной массы населения и снижением социального неравенства. В этом
проявились как влияние традиций социального патернализма и общинности
("фирма одна семья"), так и готовность политической и деловой элиты
жертвовать текущими выгодами ради достижения стратегических успехов в будущем.
В то же время,
отмечая достижения индустриальной модернизации в Азии, необходимо иметь в виду,
что они стали возможными отчасти благодаря своеобразной ситуации, сложившейся в
70 - 80-е гг. в странах Западной Европы и Северной Америки, а в некоторой
степени и в Японии, когда их фордистско-кейнсианская экономика достигла своих
пределов и обозначился кризис массового производства массового потребления. Как
раз тогда НИСы Азии освоили выпуск недорогих качественных товаров, которые
легко находили своего покупателя на западных рынках. Экспортная экспансия
"тигров" позволила им одновременно увеличивать и внутреннее
потребление, и объем производственных инвестиций. Следуя опыту Японии,
государство в НИСах с помощью как экономических, так и административных рычагов
активно поощряло сбережения и накопление капиталов. При этом оно вплоть до
начала 90-х гг. жестко контролировало финансовые рынки.
Результатом
экономической политики, стимулировавшей капиталовложения в производство и
развитие инфраструктуры, стал стремительный рост доли накопления в ВВП - с 10 -
12% в 60 70-е гг. до 35 - 40% в конце 80 - середине 90-х гг.16 Интересно, что
прямые иностранные инвестиции, вопреки распространенному мнению, сыграли
относительно скромную роль в том инвестиционном буме, который наблюдался в
Восточной и Юго-Восточной Азии в 70 - 90-е гг. Даже в Сингапуре, которому принадлежал
своеобразный рекорд по доле прямых иностранных капиталовложений во внутренних
инвестициях, в 1986 1991 гг. они составили 29,4% всех прямых капиталов,
вложенных в экономику страны. В других НИСах этот показатель был значительно
ниже17.
Очевидно, что высокий
уровень сбережений и накопления сдерживал рост потребления относительно
динамики ВВП. Разумеется, общественное и частное потребление за годы
индустриализации заметно увеличилось в странах региона, но увеличилось в
меньшей степени, чем вырос сам ВВП. Вместе с тем в первой половине 90-х гг. по
сравнению со второй половиной 80-х в восточноазиатских экономиках снизилась
эффективность прямых капиталовложений18. В структуре экономики и общества
возникли серьезные диспропорции. По существу, в Восточной и Юго-Восточной Азии
сформировались два сектора хозяйства: сектор, ориентированный на экспорт,
пользовавшийся покровительством государства и вниманием со стороны ТНК, который
успешно заимствовал за границей новые технологии, и тот, что был связан
преимущественно с внутренним рынком, не отличаясь при этом высоким уровнем
производства и управления. Такое положение было особенно характерно для НИСов
второго поколения Малайзии, Таиланда, Индонезии19. Впрочем, и в Южной Корее
"чоболи", крупные конгломераты, создававшиеся под присмотром
государства еще в 60-е гг. и постепенно превратившиеся в финансово-промышленные
группы, были очень слабо связаны с малыми и средними фирмами в отличие от
японских "керецу", имевших разветвленную сеть мелких фирм подрядчиков
и субподрядчиков, которые работали по их заказам и таким образом включались в
финансово-экономические и технологические цепочки промышленных империй.
Очевидно, что
существование второго, "внутреннего" сектора хозяйства и
соответствующих ему социальных групп придавало восточноазиатской модернизации
поверхностный характер, грозило возникновением социальной напряженности из-за
недовольства части общества, которая чувствовала себя обделенной. Эта
напряженность проявилась, в частности, в событиях 1998 г. в Индонезии (массовые
демонстрации в городах против режима Сухарто) и в Малайзии (конфликт между
премьер-министром Махатхиром и его заместителем Анваром Ибрагимом, вылившийся в
выступления против политики авторитарной модернизации).
До поры до
времени накапливавшиеся диспропорции уравновешивались экспортной экспансией
НИСов. Однако уже в первой половине 90-х гг. эффективность экспорта из стран
Восточной и Юго-Восточной Азии упала. И одновременно начал расти их импорт:
импортировались и предметы потребления, и оборудование, чтобы развивать
инфраструктуру и продолжать ориентированную на экспорт индустриализацию. В
результате в Корее, Малайзии, Филиппинах, Таиланде ухудшился внешнеторговый
баланс, что усугубилось отрицательным сальдо по текущим операциям. При этом
правительства НИСов приступили к либерализации экономики, порой поспешной и
неподготовленной должным образом. В частности, был ослаблен контроль за
финансовыми рынками и банковским сектором. Оборотной стороной такой
либерализации явились строительный бум, ажиотажный спрос на недвижимость и
резкое увеличение кредитов, полученных частным сектором, которые брались под
будущий экономический рост и будущую экспортную экспансию. В течение 90-х гг.
до середины 1997 г. банковские кредиты частному сектору в индустриальных странах
Азии возрастали в среднем на 10% в год, т. е. быстрее, чем ВВП этих стран;
ежегодное увеличение таких кредитов в 1990 1997 гг. составило в Малайзии 16%, в
Таиланде, Индонезии и на Филиппинах 18%20. Причем во внешней задолженности
Малайзии, Индонезии, Таиланда и Южной Кореи была велика доля краткосрочных
долгов со сроком погашения не более года, но предполагающих, как правило,
выплату повышенных процентов. Так что азиатский финансовый кризис, поставивший
на первый взгляд под сомнение всю модель развития "тигров", подспудно
вызревал задолго до 2 июля 1997 г., когда был девальвирован таиландский бат, а
затем "посыпались" кредитно-финансовые системы и других НИСов Азии и
начался отток капиталов из региона.
На самом деле,
если бы этого кризиса не было, его следовало бы выдумать. Он показал, что НИСы
Азии исчерпали возможности для продолжения индустриального роста в условиях
открытости своей экономики. Правда, по российским меркам кризис в Азии лишь
небольшое недомогание (исключение Индонезия, где потрясения и потери от кризиса
сопоставимы с российскими). Самый глубокий спад производства ВВП в 1998 г. имел
место в Индонезии - 13,2%. В Таиланде ВВП сократился на 9,4%, в Малайзии - на
7,5%, в Корее - на 5,8%, в Гонконге на 5,1%. В 1999 г. он сменился подъемом: в
Индонезии и Малайзии ВВП вырос на 2%, в Сингапуре на 5%, в Корее - на 8%21.
Вновь стал возрастать и объем их экспорта (кроме Гонконга) в первую очередь как
результат девальвации местных валют. На высоком уровне сохранилась и доля
инвестиций в ВВП; несмотря на вызванное кризисом снижение, она составила в 1998
г. 22,7% в китайской провинции Тайвань, 24,3% - в Таиланде, 29% - в Корее,
30,2% - в Гонконге, 33,2% - в Малайзии, 34% - в Сингапуре. Лишь в Индонезии она
упала до 18,5% и составила около 20% на Филиппинах, где, впрочем, никогда и не
была особенно высокой22. После увеличения внешней задолженности в 1997 г. у
Кореи, Таиланда и Малайзии уже в следующем году ее удалось сократить главным
образом благодаря уменьшению заимствований "коротких" капиталов.
Улучшению
ситуации в экономике НИСов в 1999 г., безусловно способствовали меры, принятые
их правительствами. Так, в Сингапуре и Южной Корее началась реорганизация
крупных компаний. Правда, в Сингапуре такая реорганизация была предпринята по
собственной инициативе, а в Корее под давлением МВФ и зарубежных кредиторов в
соответствии с их советами и пожеланиями.
В основном она
свелась к распродаже акций "чоболей" и ликвидации некоторых входивших
в их состав компаний. Иной характер носил ответ на кризис со стороны правительства
Малайзии. Там, помимо реструктуризации ряда промышленных корпораций и банков,
правительство Махатхира Мохамада вопреки рекомендациям МВФ усилило
государственное регулирование в финансовой и банковской сфере. В сентябре 1998
г. оно снизило ставку рефинансирования, зафиксировало обменный курс ринггита к
доллару (3,8 ринггита за 1 доллар), ввело ограничения на спекулятивные операции
с ценными бумагами и валютой (купленные акции нельзя продать раньше чем через
год). И уже к концу 1998 г. экономическая ситуация в стране начала улучшаться.
Возрос экспорт товаров, увеличился внутренний спрос. В 1999 2000 гг. удалось
закрепить положительные тенденции в социально-экономическом развитии Малайзии.
Тем самым был нанесен колоссальный удар по позициям МВФ и практике монетаризма.
В какой
степени, однако, принятые меры соответствуют постиндустриальным вызовам, с
которыми столкнулись НИСы Азии в 90-е гг.? Очевидно, что, как и в случае с
Латинской Америкой, это зависит от наукоемкости и технологичности экономики
"тигров".
Долгое время
страны Восточной и Юго-Восточной Азии, прежде всего НИСы первого поколения
(Южная Корея, Тайвань, Гонконг, Сингапур), следуя опыту Японии, умело
использовали передовые технологии, заимствованные у стран Запада. Они успешно
стимулировали внедрение достижений науки и техники частным бизнесом,
одновременно покупая за границей лицензии и патенты, приглашая специалистов из
США и Японии в качестве консультантов. Следует заметить, что в индустриальных
странах Азии государственные меры по стимулированию технологических инноваций
оказались гораздо эффективнее, чем в странах Латинской Америки. Правда,
"тигры" второго поколения (Малайзия, Таиланд, Индонезия) по части
освоения новых технологий отставали от Кореи, Тайваня, Сингапура и Гонконга. В
частности, в Таиланде попытки государства заинтересовать частный бизнес в
инновациях долго не приносили никаких результатов; ситуация стала меняться к
лучшему лишь в начале 90-х гг. Бoльших успехов в области технологического
развития добилась Малайзия. Как правило, условием для инвестирования зарубежных
капиталов в малазийскую экономику объявлялась передача инвестором новой
технологии принимающей стороне. Но в действительности технологические новшества
часто сводились к отдельным, частным усовершенствованиям производства, а
передаваемые технологии были новыми для Малайзии, но отнюдь не для Японии или
США.
Однако даже
простое копирование не очень новых иностранных технологий предполагает так или
иначе развитие национальной системы образования.
В отличие от стран
Латинской Америки, где система образования развивалась как бы вслед за
индустриализацией, в НИСах Азии ее создание и расширение опережали развитие
индустрии. Рост расходов на образование в этих странах превышал, как правило,
темпы роста экономики. В частности, Южная Корея еще до начала своего
индустриального бума ликвидировала неграмотность населения. В Сингапуре на
протяжении тридцати лет, с 1960 по 1989 г., совокупные расходы на образование,
государственные и частные, увеличивались в среднем на 11,4% в год быстрее, чем
возрастал ВВП страны23. Это помогало быстро переходить от одной ступени
индустриализации к другой, осваивая все более сложные технологии. Менее
скромные достижения в области образования имели место в НИСах второго
поколения; однако и они поначалу оказались достаточными, чтобы совершить
индустриальный прорыв.
Существенной
чертой политики азиатских НИСов в области образования была его доступность. По
степени вовлеченности (enrollment) молодежи в среднее и высшее образование
азиатские НИСы значительно превосходили индустриальные страны Латинской
Америки. Уже в середине 80-х гг. азиатские "тигры" первого поколения
по уровню образования активного населения, в том числе по доле лиц с начальным,
средним и специальным образованием, полностью соответствовали
позднеиндустриальной стадии развития. Правда, при этом в рассматриваемых
странах, за исключением Кореи, достижения в сфере высшего образования были не
столь впечатляющими, как в области школьного и среднего профессионального
образования. Например, в Сингапуре доля лиц с высшим образованием среди
экономически активного населения в 1990 г. составила всего 7%, в Гонконге и на
Тайване 6%. По этому показателю "тигры" первого поколения, не говоря
уже о Малайзии и Таиланде, существенно уступали развитым странам Запада и
Японии: в 1989 - 1990 гг. высшее образование в Японии имели 19% активного
населения, в США - 26%24. А ведь именно тогда, на рубеже 80 - 90-х гг.,
закладывались интеллектуальные предпосылки для технологических и экономических
достижений или, наоборот, неудач конца 90-х.
Однако кроме
формальных показателей количества студентов на тысячу человек населения или
числа ученых в области точных и естественных наук для перехода к
постиндустриальной экономике очень важны содержание учебных программ и методика
обучения. Между тем система образования в НИСах Азии, в том числе и в
преуспевшей по части высшего образования Корее, была ориентирована не столько
на раскрытие творческого потенциала людей и подготовку специалистов, способных
изобретать и делать открытия, сколько на то, чтобы формировать умение
разбираться в технике и технологии, созданной другими, аккуратно повторять
заданные действия и принимать решения в соответствии с заранее известными
алгоритмами.
Но чтобы страна
могла перейти от индустриальной экономики к обществу знаний и успешно
конкурировать с другими странами в постиндустриальном мире, она должна обладать
системой инноваций, научных исследований и технологических разработок, а
главное творческим потенциалом ученых и инженеров. Последнее предполагает не
только необходимые для творчества материальные условия, но и определенную
культуру мышления, которая не может сформироваться по заказу или по требованию
правительства.
Однако прошлые
достижения ускоренной индустриализации могут породить иллюзию, будто те
принципы политики развития, которые прекрасно работали в период индустриального
взлета, обеспечат успех и на постиндустриальной стадии. Примером такого подхода
к постиндустриализации можно считать деятельность правительства Малайзии по
созданию Мультимедийного суперкоридора (МСК), гигантского технополиса размером
50 на 15 километров, который должен стать аналогом Силиконовой долины в
Калифорнии центром разработок в области микроэлектроники и информатики.
Выступая в июле 1999 г. на церемонии открытия Сайберджайи, научно-технической
столицы страны, построенной в соответствии с проектом МСК, премьер-министр
Махатхир Мохамад заявил: " наша промышленность по переработке пальмового
масла по-прежнему продолжает занимать лидирующие позиции в мире. Эта традиция
глобальной конкурентоспособности продолжилась в ходе нашей индустриализации,
так что сегодня мы являемся крупнейшим в мире экспортером микрочипов. Она
получит продолжение и в третьей фазе нашего развития, по мере того как мы
используем возможности Информационной Эры"25.
Безусловно,
переход от экспорта пальмового масла к экспорту микрочипов огромное достижение.
Но производство микрочипов можно было освоить благодаря умелому использованию
импортированных технологий; а для того чтобы создавать и экспортировать
интеллектуальный продукт и технологические разработки, нужно прежде всего
обладать собственными научными разработками.
Между тем еще
недавно, во второй половине 80-х гг., когда индустриализация в НИСах Азии была
в самом разгаре, эти страны не обладали системой научных исследований и
опытно-конструкторских разработок (НИОКР), которая бы соответствовала
достигнутому ими уровню индустриализации. Так, в Сингапуре, который в то время
по основным экономическим показателям на душу населения фактически вошел в
группу развитых стран, в 1987 г. расходы на НИОКР составляли всего 0,9% ВНП,
хотя в наиболее развитых странах Запада этот показатель составлял 2,0 - 2,7%. В
Малайзии и Таиланде, которые приступили к ускоренной индустриальной
модернизации позже, эти расходы были равны соответственно 0,1 (1989) и 0,2%
(1987) ВНП. Лишь в Южной Корее в 1988 г. расходы на науку и технологические
разработки составили 1,9% ВНП26. Ко второй половине 90-х гг., т. е. накануне
кризиса, такое положение дел почти не изменилось. В Малайзии доля расходов на
НИОКР в ВВП составила в 1994 г. лишь 0,37%, в 1995-м - 0,34%, а в 1996-м -
0,22%. В Сингапуре этот показатель в 1995 г. Поднялся всего до 1,13% ВВП27.
Правда, в 1998 г., несмотря на кризис, он возрос до 1,68% ВВП28 увеличение,
которое, несомненно, свидетельствует о верной стратегии, выбранной в ответ на
возникшие трудности.
Тем не менее
само по себе увеличение расходов на НИОКР, рост числа ученых и инженеров лишь
необходимое, но еще недостаточное условие, чтобы страна могла перейти к
постиндустриальному развитию. Оно вполне может представлять собой инерцию
индустриальной модернизации. Основанием для такого утверждения является опыт
Южной Кореи и Японии, которые расходовали на научные исследования и
технологические разработки по отношению к ВВП (ВНП) больше, чем высокоразвитые
страны Запада. В Корее эти расходы в 1995 1997 гг. были равны примерно 3% ВНП
(2,9% в 1997 г.)29. Приблизительно столько же они составляли в Японии. Но ни
Корея, ни Япония не смогли поддержать свою экспортную экспансию, предложив
мировому рынку товары, услуги и научно-технические разработки на основе
принципиально новых идей и технологий. Следовательно, проблема заключается не
только в величине расходов на науку и новые технологии, но и в самой организации
НИОКР, характере связей между научными исследованиями и производством готовых
изделий, роли специалистов и их способности к творчеству. Что же касается
японских "керецу" и корейских "чоболей" с их крупными
исследовательскими центрами, то они фактически распространили принципы
организации и управления индустриальным производством на сферу НИОКР (как
известно, нечто подобное имело место и в многочисленных советских
"НИИЧАВО" со всеми вытекающими отсюда печальными результатами). Как
заметил П. Дракер, менеджеры и хозяева "чоболей" "обращались со
своими работниками, как с крепостными, если еще не хуже. Они не позволяли
никому из профессионалов, пусть и хорошо образованных, принимать какие-либо
важные решения"30. Наряду с недостаточно развитыми национальными традициями
фундаментальных исследований и характером системы образования это
предопределило стратегическую неудачу системы НИОКР в Южной Корее. В той же
плоскости нужно рассматривать истоки и японских проблем. По мнению Дракера, они
лежат в присущем японской бюрократии и японским предпринимателям стремлении
прежде всего поддерживать устойчивые социальные связи в фирме, сохранять
корпоративизм, не допускать "возмущения спокойствия"31. Но
инновационные прорывы предполагают как раз постоянную смену социальных связей и
умение "возмущать спокойствие".
А такое умение
связано как с культурными традициями, так и с воспитанием, системой
образования, в первую очередь начального и среднего. По существу, народам стран
Восточной и Юго-Восточной Азии предстоит решить задачу исторической важности:
найти оптимальное соотношение между своими традициями общинности и
солидарности, которые помогают поддерживать столь необходимую в переходный
период стабильность, и индивидуализацией, стремлением человека к самовыражению,
без чего невозможна творческая деятельность. От того, смогут ли они решить эту
задачу, зависит, совершат ли они прорыв в постиндустриальную эру или
превратятся в индустриальную периферию подобно странам Латинской Америки и
России. Вместе с тем в жизни восточноазиатских стран появляются признаки того,
что они могут, при определенных условиях, перейти к постиндустриальному типу
развития. Видимо, стоит обратить внимание на тот факт, что хотя в 90-е гг.
школьники из нескольких азиатских государств, прежде всего Японии, Кореи,
Китая, добивались успехов на международных олимпиадах по математике и
естественным наукам, именно ученики сингапурских школ наиболее успешно
справлялись с задачами, которые предполагают способность к творчеству и
проявлению инициативы32. А это как раз те качества, которые соответствуют эпохе
становления общества, основанного на знании. Следовательно, нельзя исключить
нового "азиатского чуда", теперь уже постиндустриальной эры, хотя
вряд ли оно свершится столь же быстро, как "чудо" индустриализации 70
80-х гг. И главную роль в нем, скорее всего, сыграют великие цивилизации Индии
и Китая цивилизации, не ограниченные географическими и политическими границами
своих стран. Впрочем, исследование такой перспективы далеко выходит за рамки
темы данной статьи.
Вместо
заключения: выводы для России
Финансово-экономические
бури, разразившиеся в 90-е гг. над Латинской Америкой и Восточной Азией,
выявили то обстоятельство, что на фоне становления постиндустриального общества
в наиболее развитых странах Запада как неолиберальная, так и этатистская,
государственническая модель индустриальной модернизации не соответствуют
вызовам времени. Это необходимо иметь в виду, рассуждая о выборе
социально-экономического курса для России. События 90-х гг. показали, что
сегодня выбор состоит не между неолиберализмом и этатизмом, а между
индустриализмом и развитием постиндустриальных тенденций.
Между тем,
учитывая огромные возможности расширения внутреннего рынка, нельзя исключить
быстрого роста ВВП в России в ближайшие 10 - 12 лет, хотя на самом деле такой
сценарий является маловероятным. Однако позволит ли такой рост хотя бы заложить
предпосылки для дальнейшего постиндустриального развития России? Не окажется ли
он простым увеличением объемов производства морально устаревших товаров и
услуг?
В то же время
нужно ясно понимать, что сейчас Россия объективно не может войти в
постиндустриальную эпоху в положительном смысле. Решение этой задачи
несовместимо с существованием голодных учителей и беспризорных детей, которые
не умеют читать и писать. Необходимо в первую очередь остановить разворовывание
страны государством и чиновничье-мафиозными кланами, справиться с наиболее
вопиющими социально-экономическими проблемами, решить которые, как видно на
примере и Запада, и азиатских НИСов, можно еще в рамках индустриальной системы.
Следовательно, основной стратегической задачей России на ближайшие 20 - 30 лет
является завершение индустриализации и складывание позднеиндустриального,
"осоциалистиченного" капитализма, который только и создает предпосылки
для экономики, основанной на знании и творчестве. Для этого должно быть сильное
государство с сильной, авторитетной судебной системой. Но нынешние правящие
круги России не заинтересованы в таком государстве, как и не заинтересованы в
нем огромные массы народа, больше всего опасающиеся, что им придется как
следует работать, но надеющиеся то на дарующего волю "царя-мужика",
коего олицетворял Ельцин, то на новоявленного "спасателя Отечества"
Путина. На самом деле в России хотя и есть социальные субъекты догоняющей
позднеиндустриальной модернизации, подобной той, что осуществили страны
Восточной и Юго-Восточной Азии, они очень слабы, и у них почти нет никаких
шансов прийти к власти в рамках существующей политической системы. Значит,
наиболее вероятным (хотя пока еще и отнюдь не неизбежным) вариантом развития
России представляется продолжающаяся деградация общества в условиях
всеобъемлющего и постоянно воспроизводящегося системного кризиса. Эта
деградация приведет, скорее всего, к распаду и гибели России со всеми
вытекающими отсюда страшными последствиями для самой России и многих других
стран.
А пока Россия
бьется в тисках цивилизационного кризиса, по телевидению Сингапура рекламируют
компакт-диски с записями произведений русских композиторов. Так неужели был
прав Мао Цзэдун, когда говорил, что ветер с Востока преобладает над ветром с
Запада?
Виктор
Александрович Красильщиков - кандидат экономических наук, ведущий научный
сотрудник Центра проблем развития и модернизации "третьего" мира
ИМЭМО РАН.
Список
литературы
Для подготовки
данной работы были использованы материалы с сайта http://www.rusword.com.ua/