Инструменталистская семантика (М.Даммит, Г.Кастаньеда)
Блинов А.К.
Исследователи,
стоящие на позициях эпистемической (верификационистской, инструменталистской)
семантики, сами не употребляют этого названия. Однако речь идет о семантике,
которая выделяет эпистемические элементы в составе теории значения. В
естественном языке наличествуют семантически релевантные эпистемические
элементы, не зависящие от обычных сфер действия пропозициональных операторов:
традиционная неоднозначность, связанная со сферами действия операторов, не
помогает нам найти правильную интерпретацию. Поэтому основное требование
верификационистской семантики состоит в том, что мы должны включить в нашу
теорию значения объяснение тех оснований, по которым мы судим об истинностных
значениях наших предложений, поскольку это действительно объясняет значения
выражений с учетом реальных человеческих способностей распознания истины.
Однако,
то общее, что заключается в позициях таких аналитических философов языка, как
Майкл Даммит[12] или Гектор-Нери Кастаньеда[13] , состоит именно в том, что они
особо выделяют эпистемические элементы в составе теории значения.
Мы
уже обращались к семантике Даммита при рассмотрении его возражений против холизма;
уточним, далее, ее ключевые моменты по вопросу связи истины и значения.
Даммит
ставит исходные вопросы следующим образом[14] :
Зависит
ли значение предложения от условий его истинности? Заключается ли значение
слова в том вкладе, который оно вносит в детерминацию условий истинности
содержащих его предложений?
Нет
необходимости доказывать, что утвердительный ответ на эти вопросы выражает
наиболее популярный до сих пор подход к истолкованию этого понятия, что его
придерживаются те философы, которые не склонны к полному отказу от понятия
значения, и что в явном виде он был выражен Фреге, Витгенштейном в его
"Трактате" и Дэвидсоном. Я далеко не уверен, что этот утвердительный
ответ ошибочен. Однако мне представляется совершенно несомненным, что такой ответ
сталкивается с громадными трудностями, и мы не вправе давать его до тех пор,
пока не покажем, как можно справиться с этими трудностями. На мой взгляд,
далеко не ясно, почему мы обязаны или можем использовать в этой связи в теории
значения понятие истины (или два понятия: истина и ложь) в качестве базисного:
необходимо исследование, чтобы показать, что понятия истины и значения связаны
так, как считал Фреге.
Так,
в частности, стандартная семантика Дэвидсона, основываемая им на Тарском и
возводимая Даммитом к Фреге, сталкивается с проблемами подгонки к естественному
языку тех технических средств, которые были созданы Фреге и Тарским для
формализованных языков. И напротив, альтернативные (неаналитические par
excellence ) теории значения, центральным понятием которых не является понятие
истины, не вызывают принципиальных возражений.
Даммит
считает, что идею о том, что значение предложения заключается в его условиях
истинности, необычайно трудно выразить последовательным образом. По его мнению,
философские вопросы о значении лучше интерпретировать как вопросы о понимании:
утверждение о том, в чем состоит значение некоторого выражения, следует
формулировать в виде тезиса о том, что значит знать его значение. Такой тезис
будет примерно следующим: знать значение некоторого предложения — значит знать
условия, при которых предложение истинно, однако остается неясным само понятие
условий истинности. Что значит знать условия истинности предложения? Здесь
вновь возникает фрегеанский принцип композициональности: ведь знание условий
истинности некоторого предложения, образующее его понимание, выводимо из
понимания слов, из которых составлено предложение, и способа их соединения.
Отсюда следующая переформулировка проблемы Даммитом: что знает говорящий, когда
он знает некоторый язык, и что тем самым он знает о любом данном предложении
этого языка?
Конечно,
то, что знает говорящий, когда он знает язык, есть практическое знание, знание
того, как пользоваться языком, однако это не является возражением против
возможности представления этого значения в качестве пропозиционального знания.
Умение владеть некоторой процедурой, какой-либо общепринятой практикой всегда
можно представить в таком виде, а когда практика носит сложный характер,
подобное представление часто оказывается единственным удобным способом, ее
анализа. Таким образом, мы стремимся к теоретическому представлению некоторого
практического умения[15] .
Подчеркнем,
что Даммит не противоречит, по сути Дэвидсону (и сам Дэвидсон неоднократно
признает его влияние) — он просто идет намного глубже и вникает в буквально
головокружительные нюансы, сочетая уникальным образом прагматический и
менталистсткий подходы. В итоге вопрос "Заключается ли значение
предложения в условиях его истинности?" равнозначен для Даммита следующему
вопросу: "Позволяет ли выбор понятия истины в качестве центрального
понятия теории значения сохранить различие между смыслом и действием?"
Дэвидсон предлагает ответ на этот вопрос, пытаясь создать объединенную теорию
языка, сознания и действия (и солидаризуясь в этом отношении, например, с
такими философами, как Патнэм и Хабермас), однако аргументы Даммита от этого не
утрачивают свою силу. Даммит утверждает, что ключевые идеи Дэвидсона
неприемлемы, поскольку они не приводят к удовлетворительному объяснению феномена
владения языком: знание значения предложения не может сводиться к знанию его
условий истинности, так как есть предложения с неопределенными условиями
истинности. Мы не можем, утверждает Даммит, положить в основу теории значения
понятие истинности, интерпретируемое в смысле объективных условий истинности; в
противном случае значение становится эпистемически недоступным
(трансцендентным) .
Во
многом (т.е. в признании примата эпистемического начала в семантике) близок
Гектор-Нери Кастаньеда, ученик Уилфрида Селларса.
Рассмотрим,
например, предлагаемый Кастаньедой анализ предложения
(*)
Герой войны знает, что он сам болен.
Идея
Кастаньеды такова: при наиболее естественной интерпретации предложение (*)
означает,
во-первых,
что герой войны знает утверждение, которое он сам мог бы выразить, произнеся:
"Я болен", и,
во-вторых,
что это утверждение нельзя выразить в терминах указания на этого героя войны
или относящейся к нему дескрипции, осуществленных от третьего лица.
Чтобы
понять суть дела, представим себе, что Джон — знаменитый герой одной из
недавних войн, о котором написано много книг. Попав в автомобильную катастрофу,
Джон полностью утрачивает память о своем прошлом. После лечения здоровье Джона
восстанавливается до такой степени, что он способен читать книги об этом герое
войны [то есть о себе самом]. Тем не менее, он не осознает, что человек, чей
боевой путь книга раскрывает перед ним в таких подробностях, — это он сам.
Поскольку
Джон не осознает, что герой воины, о котором идет речь, — это он сам, он
приобретает знание de re об этом герое, не приобретая при этом того знания de
re , которое имеется в виду в рассматриваемой нами интерпретации предложения
(*). Иными словами, Джон не считает, что тот человек, который известен ему (по
книгам) как герой войны, болен. В то же время Джон знает, что сам он болен.
Нетрудно
обратить ход рассуждения и представить себе, что Джон считает истинным
некоторое утверждение о данном герое войны (как герое войны — например, что тот
был ранен точно сто раз), не полагая при этом, что он сам был ранен сто раз.
Теперь
суть проблемы становится ясной — она заключается попросту в том, что в
"феноменологическом мире" Джона он сам и данный герой войны — это два
различных индивида. Обобщая это наблюдение, можно утверждать, что, какую бы
дескрипцию Джона, осуществленную в терминах третьего лица, мы ни взяли, можно
представить себе ситуацию, в которой Джон не установит связь между этой
дескрипцией и самим собой; самосознание в терминах первого липа никогда не
сводится к знанию о себе в терминах третьего лица.
Заметим,
что все ключевые идеи этого анализа имеют эпистемологическую природу — любая
апелляция к "феноменологическому миру" героя войны или к его
осознанию себя как субъекта, имеющего такие то характеристики, связана с определенным
концепгуальным фоном. Таким образом, анализ Кастаньеды концептуально
перекликается с работами Хинтикки о "Двух методах
кросс-идентификации"[16] .
Основное
допущение эпистемически ориентированной семантики Кастаньеды (а также и
Хинтикки) можно сформулировать следующим образом: в естественном языке
наличествуют семантически релевантные эпистемические элементы, не зависящие от
обычных сфер действия операторов. Например, традиционная неоднозначность,
связанная со сферами действия пропозициональных операторов, налицо и в
предложении (*), но она не помогает нам найти его правильную интерпретацию С
другой стороны, сам принцип проведенного выше анализа далеко не очевиден.
Напротив, он связан с определенной метатеоретической позицией, имеющей
непосредственное отношение к выбору базы семантических данных, и поэтому сам
нуждается в обосновании.
[12] См .: Davidson D. Radical Interpretation. — In:
Davidson D. Inquiries into Truth and Interpretation. P р . 125-141.
[13] Dummett M A. Frege. London,
Duckworth, 1974; Dummett M.A. What is a theory of meaning? (II) — In:
"Truth and Meaning" (G Evans and J. MacDowell (eds)), Oxford
University Press, 1976.
[14] Castaneda H.-N. On
Philosophical Method. Bloomington , Indiana University , 1981.
[15]
Здесь и далее цит. по рус. изданию: Философия. Логика . Язык. .Сб. переводов
под редакцией Д.П.Горского и В.В. Петрова. М ., " Прогресс ", 1987. С
. 127.
[16]
Там же, c . 129.
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.i-u.ru/