Эпистемологический и онтологический плюрализм
Н.Гудмена
Блинов А.К.
Нельзя
провести никакое ясное и устойчивое общее различие между содержанием и способом
дискурса — таково послание, встречающее читателя на первых же страницах
"Способов создания миров" Гудмена. Эта мысль оформляется нарочито
эпатажными каламбурами, которые кажутся скорее чрезмерно изобретательным
переводом на английский какого-нибудь французского литературного манифеста, чем
текстом серьезного аналитического философа и логика. Однако один из парадоксов
этой книги состоит в том, что она показывает: здесь нет парадокса.
Написание
книги было инспирировано юбилеем Кассирера, и это не привязка к формальному
поводу — Гудмен действительно возводит свою позицию непосредственно к
неокантианскому пафосу Кассирера, у которого уже встречается сочетание идей
множественности миров, неподлинности "данного", креативной силы
понимания и формообразующей функции символов. Кассирер развивает концепцию
символической формы, возводя ее как от науки, так и от искусства. Любой
перцептивный акт "чреват символически": в одно и то же время он
содержит неинтуитивные значения и конкретно представляет непосредственно само
восприятие. Мы имеем дело не столько с существованием вещей, сколько с
объективной валидностью перцептуальных отношений, и наше знание вещей зависит
от этой валидности. Эти отношения рассматриваются "философией
символических форм", где символическая форма — метафорическое представление
перехода от мира выражения к чистому познанию. Кассирер заключил, что человек
по существу характеризуется своей уникальной способностью использовать
"символические формы" мифа, языка и науки как средства
структурирования своего опыта и таким образом понимания как себя самого, так и
мира природы. Язык здесь является символической системой, использующей
конструирование символических форм для того, чтобы понять мир природы. Теория
языка как символической системы подразумевает указание на объектно-ориентированные
характеристики используемого способа репрезентации. Язык не может быть
рассматриваться как копия вещей, но представляет собой условие наших понятий о
вещах; он — предпосылка нашего представления об эмпирических объектах, нашего
понятия о том, что мы называем "внешний мир". В самом деле,
устранение Кассирером из Кантовой системы понятия "вещи в себе" как
одного из двух (наряду с субъектом познания) факторов, создающих мир
"опыта", подразумевает, что материал для построения "опыта"
("многообразие" у Кассирера) создается самой мыслью. Соответственно,
пространство и время перестают быть созерцаниями, как у Канта, и превращаются в
понятия[1] . Вместо Кантовых двух миров появляется единый "мир
культуры", а идеи разума из регулятивных становятся, как и категории,
конститутивными, созидающими мир принципами, "символическими
функциями". Разнообразные сферы культуры, которые Кассирер называет
"символическими формами" (язык, миф, религия, искусство, наука),
рассматриваются им как самостоятельные, не сводимые друг к другу образования.
Здесь
может быть задан следующий вопрос, явившийся бы приложением общего для
аналитической (и не только) философии "парадокса анализа", или
"парадокса объяснения": если мы уже располагаем неформализованным
"знанием", к которому мы должны обратиться в оценке как точности
определений конструктивной системы, так и ее адекватности (то есть, образуют ли
ее теоремы достаточно дифференцированное множество: является ли, скажем,
некоторое описание законченным), то зачем вообще нужно строить такие системы?
Каким образом может что-то объяснить такая теория?
Ответ
может учитывать три аспекта.
Успешно
построенная конструктивная система сообщает нам нечто, чего мы вообще не знаем
заранее, а именно тот факт, что некоторые примитивы представляют адекватные
основания для определения всех рассматриваемых терминов — факт, имеющий
несомненное методологическое значение. Кроме того, конструктивная система
демонстрирует набор отношений логической и определительной зависимости, многие
из которых не даны заранее, но способны обеспечивать возможность дальнейшего
анализа.
В
большинстве случаев, представляющих интерес, неформализованная область не так
ясна и не так однозначно формализуема, как в примере с семейным родством.
Разветвленность и гетерогеннность формализуемых областей будет мотивировать
преимущественное развитие конструктивных систем прежде всего в отношении
систем, которые можно назвать "эпистемологическими" в том смысле, что
их назначением является представление некоторой части нашего знания относительно
соответствующих этой части данных восприятия. Например, система, которая
пытается представлять наше знание физических объектов в терминах явлений,
должна вначале поставить вопрос, какой вид феноменальных объектов рассматривать
(сенсорные данные, отрезки "потока опыта" и т.д.) — вопрос, который
сам по себе не может быть решен обращением к обычному или традиционному
употреблению термина.
Поэтому
хотя конструктивные системы могут в первом приближении быть рассмотрены как
формализации, они являются не только формализациями: они являются именно
теориями, и их развитие требует креативного построения функционирующей теории,
а не является простым формальным моделированием обычного употребления языка.
Возможно,
наиболее важны здесь соображения теоретической интерпретируемости. При
сохранении важнейших особенностей неформализованной речи конструктивные
определения разрешают достаточно тонкий способ замены неясных и неточных
терминов более ясными и точными. Если целью моделирования является простое
"отображение" обычного употребления языкового выражения (например,
выявление композиционного плана высказывания), то это явилось бы искажением.
Однако с точки зрения построения теории, такая процедура обязательна: более
точные понятия лучше входят в проверяемые гипотезы и доказуемые результаты.
Это
ведет к третьему пункту в ответе на предполагаемый парадокс анализа.
3.
Ряд философских вопросов традиционной важности может быть плодотворно выражен в
категориях оснований формализации представляемого знания. Например, спор между
номинализмом и его противниками может быть сформулирован как вопрос о том,
способна ли система, которая берет за основу рассмотрения лишь конкретные
индивидные объекты, к адекватному представлению всего нашего релевантного
знания. В таком случае решение подобных вопросов заключается в том, чтобы либо
построить адекватную систему, либо так или иначе показать, что это не может
быть выполнено.
Это
разграничение точности ( accuracy ) и адекватности ( adequacy ), введенное
Гудменом в "Структуре явления", во многом обусловило важную для
современной аналитической философии тенденцию ослабления семантического
критерия, налагаемого на исследования. Главное перемещение в этом направлении
происходит от синонимии или аналитичности к вполне экстенсиональному критерию.
При этом сам Гудмен считает коэкстенсивность definienda и их definientia e все
еще слишком сильным критерием. Неформализованное использование неопределенно и
непоследовательно (противоречиво) многими способами, и отражение этих
особенностей в объяснении вовсе не непременно увеличивает объяснительную силу
definienti а. Неясные случаи не могут быть прояснены в соответствии с таким
требованием, как коэкстенсивность; в то же время случайный отход от
неформализованных ясных случаев оправдан стремлением построить хорошую теорию.
Кроме того, неудовлетворительность требования коэкстенсивности указывает на
качественно отличную и более глубокую проблему: в науке и обыденном языке
возможны (и весьма многочисленны) случаи альтернативных истолкований предикатов
— истолкований, которые являются полностью неразличимыми в отношении любых
критериев, уместных в тех теориях, к которым они принадлежат; однако
альтернативы не просто не коэкстенсивны — они очевидным образом не
пересекаются.
Одним
из следствий такого подхода является плюрализм. Так, с точки зрения теории
множеств, система евклидова пространства может быть построена различными
способами: можно по-разному выбирать основные термины, не имеющие изначально
определения, равно как и выбирать сами определения, и тем не менее эти системы
будут очевидно равнозначными: все это будут полные системы евклидовой
геометрии. С другой стороны, не имеет смысла стремиться включить эти системы в
единую суперсистему, так как один определенный термин в одной системе не может
одновременно иметь определение и не иметь его, а система, где все термины не
имели бы определений, не могла бы иметь прикладных приложений
В
"Способах создания миров" Гудмен делает шаг от эпистемологии к
онтологии и настаивает на том, что противоречие между онтологическим монизмом и
плюрализмом не выдерживает пристального анализа. Если существует лишь один,
единственный, мир, то он включает множество различных, различающихся между
собой аспектов; если же существует множество миров, то в любом случае
существует лишь одно (единое в этом отношении) множество этих миров. Вслед за
У.Джеймсом (еще одним философом из тех, которых он здесь называет своими
предшественниками) Гудмен фактически воспроизводит ход еще первых
атомистических построений: каждый отдельный космос конечен, но количество этих
космосов бесконечно, поэтому мир в конце концов бесконечен. Но "мир"
Гудмена — категория столь же эпистемологическая, сколько и онтологическая. Один
мир может быть рассмотрен как множество миров, равно как и множество миров
может быть рассмотрено как один: это зависит от способа рассмотрения. Речь
здесь идет не о множестве альтернатив единственному действительному миру, но о
множестве действительных миров. Методологический и онтологический плюрализм —
естественное заключение эпистемологических взглядов Гудмена. С подобной точки
зрения, некоторые истинные утверждения и правильные представления могут
вступать друг с другом в противоречие, не теряя при этом своей истинности и
правильности, — а следовательно, действительных миров должно быть больше
одного. Наш универсум состоит скорее из способов описания мира, чем из самого
этого мира или миров.
То,
что традиционно рассматривалось как "окончательные" метафизические
вопросы (т.е. вопросы о характеристиках, составных частях или категориях
"действительности") должно быть признано, таким образом,
бессмыслицей, кроме тех случаев, когда описание релятивизуется к системе или
"способу рассмотрения" (" way of construing ") референции.
Согласно Гудмену, адекватность описания ни в каком случае не может быть
вопросом истинности. Утверждение истинно, а описание или представление
правильно, для мира, которому оно соответствует ( fit ). Вопрос задается скорее
не о том, правильно ли представление или нет, а о том, в какой системе
координат или категорий, в каком контексте оно правильно. Например, изображения
с обратной перспективой или цветопередачей могут в определенных контекстах
восприниматься нами как реалистичные. Однако допущение об относительности
понятия правильности и о возможности существования конфликтующих правильных
воспроизведений ( renderings ) не означает отказа от четких критериев оценки
правильности, различения правильного и неправильного.
В
этой связи Гудмен проводит довольно тонкую дистинкцию между двумя смыслами, в
которых употребляется слово "реалистичный"[2] . С одной стороны,
"реалистичный" означает "соответствующий обыденным суждениям о
правдоподобии": в этом смысле мы говорим, например, что картины Дюрера
реалистичнее картин Сезанна. Но мы можем говорить также о достижении нового
уровня реализма в работах того или иного художника или фотографа, показавшего
нам новые стороны жизни, о которых мы не знали раньше, но которые мы восприняли
как узнаваемые, когда увидели их. В этом случае "реалистичный"
означает "вновь обнаруженный с некоторой достоверностью". Речь здесь
идет не об узнавании привычного объекта, но об открытии, раскрытии вновь
встреченного. Эти два смысла соответствуют понятиям инерции и инициативы, с
помощью которых Гудмен охарактеризовал свойства индуктивных умозаключений. В
номиналистической онтологии Гудмена такие понятия объясняются в терминах той
проекции предикатов, которая связывает в единый индивид комплекс, принадлежащий
одному месту и времени, и комплекс, принадлежащий другому месту и времени. В
терминах такой проекции некоторое место в поле зрения, в котором в настоящий
момент отсутствует цвет, присутствующий в другое время и в другом месте, можно
считать потенциально окрашиваемым, способным быть окрашенным (со l о r а bl е)
в этот цвет, а палку, которую не сгибают в настоящий момент, можно считать
гибкой. Решающая проблема заключается в том, чтобы обосновать отображаемость
предикатов в терминах законоподобных высказываний, а эта проблема по существу
является проблемой индукции.
В
свою очередь, онтологические установки Гудмена проявляются в его философии
языка. В "Языках искусства" Гудмен предлагает общую теорию
референции, охватывающую все референциальные функции. Она основана на единой
символической операции, посредством которой один предмет представляет ("
stands for ") другой. На первый план здесь выходит критерий внешности по
отношению к символической (знаковой, или языковой в самом широком смысле)
системе — критерий, в определенном отношении предельно формальный: мы не можем
говорить о предметах обозначения как о сущностях, внутренне присущих самой
знаковой системе, о неких свойствах обозначения, поскольку отсылка к чему-то
иному, направленность на иной предмет является сущностным свойством знака.
Именно благодаря этому конституирующему свойству знак (например, гудменовский
или кассиреровский символ) является собой, а не чем-то иным (скажем, не
относится к некоторому классу чисто физических, метафизических или психических
понятий). Таким образом, хотя базовые семантические примитивы (предельные
единицы) конструктивных систем могут являться феноменальными сущностями, эти
системы тем не менее не будут являться феноменалистскими системами, т. к. не будут поддерживать феноменализм как
фундаментальную эпистемологическую доктрину (равно и как онтологическую
доктрину, претендующую на полноту).
Отсюда
становится ясной эпистемологическая значимость конструктивных систем для
обоснования употребления языка. Она состоит прежде всего в выявлении
совокупности взаимоотношений между различными частями концептуального аппарата.
Фундаменталистская метафора заменена в них "сетью полаганий" ("
web of belief "). Подобно гипотетико-дедуктивным теориям
естественнонаучных дисциплин, определения и теоремы конструктивных систем
устанавливают дедуктивные отношения между предложениями, несущими рациональную
нагрузку; причем на чем более элементарных основаниях строится конструктивная
система, тем более плотными устанавливаются систематические связи и тем полнее
общая связность и внутренняя непротиворечивость системы. Следующим этапом является
выявление согласуемости различных систем, т. е., применительно к лингвистическим ситуациям,
интерсубъективной аутентичности значений, возможности одинаковой идентификации
референтов всеми членами языкового сообщества.
[1]
Это послужило Гудмену ответом на упрек Шеффлера: как можем мы, если мы
действительно создаем миры, сделать что-то старше нас? Просто, отвечает Гудмен,
создавая пространство и время, в котором это находится ("О создании
звезд").
[2]
"Способы создания миров", глава 7, раздел 5.
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.i-u.ru/