Русская субъективная школа

Введение
С конца 60-х годов XIX в. до конца 20-х годов XX в. в России центральное место в академической социологии и публицистике занимала субъективная школа. Она была представлена такими именами, как П. Лавров, Н. Михайловский, С. Южаков, Н. Кареев; в ней обнаруживаются несколько поколений последователей: Н. Рейнгардт, В. Чернов, Н. Русаков, Е. Колосов, М. Менский, Э. Энгельгардт, П. Мокиевский, А. Красносельский и другие. Влияние этой школы на русскую интеллигенцию было огромным.
Рассказывая о ключевых положениях «русской» школы (как её называли за границей в то время), наилучшим способом представляется такой путь: рассмотреть отдельно наиболее заметных представителей (можно остановиться на четырёх учёных: Лаврове, Михайловском, Южакове и Карееве), чтобы, не смотря на явные идейные сходства, задержать взгляд на самобытности каждого социолога в отдельности. В этом смысле логичнее будет начать с анализа взглядов П.Л. Лаврова.
Лавров Пётр Лаврович (1823 – 1900)
«Социология есть наука об обществе. Общество не есть только собрание реальных единиц; это формы их взаимодействия, инстинктивно или сознательно ими созданные для удовлетворения своих потребностей; это – продукт практического творчества мысли. Общественные процессы представляют реализирование, в изменяющихся общественных формах, потребностей общих большему или меньшему числу личностей. Все влияния объективных явлений, предметов и процессов переходят в социологические процессы лишь в субъективной форме потребностей. Потребности эти составляют систему сил, которая, действуя в данной географической и исторической среде, даёт социологические продукты… Здесь объективны лишь реальные личности в их деятельности, допускающее статистическое определение и историческую отметку, да ещё среда, в которой происходит социологическое творчество. Но действующие силы субъективны и продукты опять субъективны»[3.С.210]. Вот из каких рассуждений появилось название школы. Если рассматривать субъективный метод в качестве многоплановой теории, то важно выделить её доминирующее содержание, системообразующую сторону. Таковой, несомненно, здесь является этический субъективизм, т.е. учение, суть которого состоит в оценке относительной важности явлений на основании нравственного миросозерцания (идеала) исследователя и построения научной теории при помощи того же критерия»[1]. П. Лавров пришёл к этическому субъективизму, отталкиваясь от мысли о целеполагающей активности личности как субъекта истории. «…Пора бы людям мыслящим, – писал Лавров, – усвоить себе одну очень простую вещь: что различие важного и неважного, благодетельного и вредного, хорошего и дурного, есть различия, существующие лишь для человека, а вовсе чужды природе и вещам самим в себе…»[2]
Субъективный метод напрямую связан с теоретическим обоснованием прогресса. Сущность прогресса «всё-таки лежит в субъективном взгляде мыслителя на то, что лучше или хуже для человека или человечества». Исходя из этого, Лавров конструировал свою формулу прогресса: развитие личности в физическом, умственном и нравственном отношении, воплощении в общественных формах истины и справедливости – вот краткая формула, обнимающая, как мне кажется, всё, что можно считать прогрессом.
Этико-субъективный подход тем не менее не представлял из себя чисто субъективного построения, а был своего рода парадигмальной моделью освоения действительности. Субъективный метод как научная доктрина проистекал из теоретической посылки о социально-активной функции личности в истории и на этой основе трансформировался в целостно учение о прогрессе как нравственном императиве истории. Говоря о цене прогресса, Лавров обращал внимание на то, что в истории часто упоминают о героях, гениальных личностях, забывая о тех условиях, при которых они действовали и при которых человечество было «осчастливлено» их появлением. «Для того, чтобы эта маленькая группа могла образоваться, – замечал Лавров, – необходимо было, чтобы среди большинства, борющегося ежечасно за своё существование, оказалось меньшинство, обеспеченное от самых тяжких забот жизни»[3].
И не столь уж важно, что человечеству прогресс меньшинства обошёлся дорого. Важно то, что цвет народа, эти «единственные представители цивилизации» (интеллигенция) так дорого обошлись большинству, а за эту цену сделано так мало. Вот откуда берёт начало идея «неоплатного долга» русской интеллигенции, идея жертвенности. Ведь это меньшинство мало заботится о развитии вокруг себя, о распространении мысли и о прогрессе в культуре.
Лавров считал, что психика членов общественного организма, их сознание, теории, укореняющиеся в их мышлении, - всё это заставляет их действовать, и это составляет главную черту общества в его отличии от организма.
История как процесс жизни человечества произошла из стремлений избавиться от того, что человек сознавал как страдание и из стремления приобрести то, что человек сознавал как наслаждение. И далее Лавров говорит: «Какие процессы имеют преимущественное влияние на генезис событий? Человеческие потребности и влечения». Из понимания непосредственного влияния потребностей и влечений человека на генезис событий следовал, во- первых, субъективизм Лаврова, т.е. понимание хода событий не как объективно- необходимого, но как должного, определяющегося формулируемыми заранее ценностными приоритетами. Во-вторых, Лавров вводил в своё понимание истории проблему «нравственности», понимаемой им как научно обоснованную систему ценностей, иерархии наслаждений: «Настало иное время, время светской цивилизации, когда люди теории и люди практического дела устранили, насколько могли, из всех сфер мысли и жизни элемент религии и признали, что … единственная нравственность …, есть та, которая опирается лишь на естественные потребности, на логическую критику и на рациональные убеждения человека». Таким образом, роль науки заключается не только в познании объективных законов, но и в создании научно обоснованного нравственного идеала, в соответствии с которым должна измениться действительность.
Противоречия между личностью и обществом порождаются или отсутствием у личности чувства собственного достоинства и идеи справедливости, т.е. идеи равноправности всех людей на всестороннее развитие, или несправедливым, безнравственным устройством общества. В первом случае общество обязано развивать личность, во втором – личность нравственно обязана перестроить общество на принципах «общественной солидарности и справедливости».
В общем контексте рассуждений Лаврова о национальностях просматривается доминирующая мысль: национальности – это «доисторическое начало», т.е. скорее продукт природы, нежели истории. Национальность не есть, по сути, орган прогресса, не является сама по себе представителем прогрессивной идеи, хотя и может стать таковой. В соответствии с универсальным критерием прогресса Лавров признавал два права: во-первых, «прогрессивная национальность имеет право на подавление сепаратистских стремлений менее прогрессивных и связанных с нею исторически государственным договором»[4].(. При этом Лавров полагал, что второе право – это абстрактное право, которое никогда не применялось на практике, так как прогрессивной национальности не приходится бороться с сепаратизмом всего населения, а лишь с одним классом жителей. Отношение к общечеловеческому прогрессу стало для Лаврова критерием патриотизма. «Прогресс, – писал Лавров, – есть не безличный прогресс. Кто-нибудь должен быть его органом. Какая-нибудь национальность должна прежде других и может лучше, полнее других стать представителем прогресса в данную эпоху». Рациональный патриотизм заключается в стремлении сделать свою национальность самым влиятельным деятелем общественного прогресса, в наименьшей мере стирая её характеристические черты. Настоящий, или рациональный, патриотизм, по Лаврову, – это одна из черт «критически мыслящей личности», и этот патриотизм заключается в «осмыслении естественных требований своей нации критическим пониманием требований общечеловеческого прогресса».
Здесь также необходимо сказать о месте любви в этом процессе – в процессе становления самой нравственной личности. Настоящая идеализация любви возможна лишь с того времени, когда женщина вызывает к себе уважение, во имя того же самого идеала нравственного достоинства, который поставлен и для мужчины. Тогда союз любви представляется свободным обоюдным выбором двух существ, взаимно привлечённых физиологически и сближающихся, потому что каждый уважает в другом человеческое достоинство в его всестороннем проявлении»[5]. По Лаврову, прогресс заключается именно в развитии личности, составляющей не результат истории, а её исходный пункт: «критически мыслящая личность» вырабатывает нравственный идеал и активно претворяет его в жизнь, благодаря чему осуществляется прогресс. Но Лавров особо подчёркивал в своих социологических изысканиях важность исследования взаимоотношения личности и общества. «Истинная общественная теория требует не подчинения общественного интереса личному и не поглощения личности обществом, а слития общественных и частных интересов. Общественность становится реализированием личных целей в общественной жизни, но они и не могут быть реализованы в какой-либо другой среде». Личность, ощущая себя самостоятельной, самодостаточной, дистанцированной от общества, воспринимает всё остальное как враждебное себе, чуждое её эгоистическим притязанием. Но личность совершенствуется, развивается, мыслит, и на этом этапе эгоистическое развитие, а точнее – развитие эгоистической личности требует, по Лаврову, расширения личностного пространства. Ей тесно в рамках своей определённости. Этот процесс – многоступенчатая смена различных состояний личности, Лавров называет самоотвержением. «Сначала чужое существо нам дорого как дополнение нашего благосостояния, нашего достоинства; мы готовы принести жертвы для его сохранения, потому что оно нам нужно. Вследствие творческого процесса идеализации, мы признаём, что нам нужно лишь то, что имеет самостоятельное достоинство. Чем существо нам дороже, тем самостоятельное достоинство растёт в глазах наших. Мало-помалу оно подчиняет себе, в нашем сознании, все наши понятия о нашем личном наслаждении. Подчиняясь ему, мы невольно стараемся оправдаться перед собственным достоинством. Тогда творчество развёртывает перед нами идеал самоотвержения»[6]. В этом акте эгоистическая личность не считает себя униженной, признав высшим то, что действительно выше её, и это «чужое высшее» подчиняет её волю. Самоуничижение, самоотрицание делается добродетелью, долгом, заслугой. Таким образом, самоотвержение есть желание подчиниться тому, кого мы считаем выше себя, начало, добровольно подчиняющее эгоистическую личность другой (действительной или вымышленной). Это чувство Лавров считает тождественным с любовью, выделяя из этого последнего органическую привязанность. В этом акте ранее обособленная личность выходит из своего эгоистического Я и Я другого человека, расширяя пространство своей духовной ограниченности.
Ясно, что с развитием нашего знания, нашей наблюдательности мы, оставаясь на точке зрения чисто человеческой критики, в большинстве личностей найдём недостатки и слабости, которые не дозволяют нам ставить их выше себя по достоинству. Если они не освящены нашей верой, то за ними останутся случайные превосходства общественного положения, частного развития, лет, семейной связи, которые, как случайные, не могут обуславливать с нашей стороны самоотвержения, поглощения нашего достоинства их достоинством. Самоотвержение делается мгновенной вспышкой восторженной привязанности, временным отсутствием критики личности. Тогда в обыкновенном состоянии нашего духа самоотверженные действия представляются нам как самозабвение, как отсутствие сознания. Чтобы оправдать их перед судом своего достоинства, мы должны будем встать на другую, высшую точку зрения. Но прежде, чем это произойдёт, прежде, чем личность реализует в себе «любовь» как акт самоотвержения (иногда Лавров называет это чувство «прочувствованной солидарностью»), это чувство, связующее личности в группах, уже сыграло свою позитивную роль.
Анализируя соотношение инстинкта борьбы за существование и чувства солидарности на различных этапах развития природных (животных) сообществ и человеческого общества, Лавров подчёркивал большое значение инстинктивной солидарности как оружия в борьбе за существование и за «наслаждение», или – усовершенствование человеческой жизни. Для «наслаждения» человек готов был рисковать своим существованием, готов был и жертвовать им. Для высших наслаждений он был готов отречься от низших. А среди человеческих наслаждений наивысшим, по мнению Лаврова, является прочувствованная солидарность любви. И в борьбе человеческих групп за существование та группа, члены которой были связаны самой прочной привязанностью, наиболее страстно прочувствованной солидарностью, имела значительное преимущество перед группами, где не было никакой связи, и перед теми, которых связывала только привычка и предание. Любовь, связующая личности в группы была исторической силой для поддержания существования.
Справедливость делается необходимым и высшим условием собственного достоинства личности. Причём справедливость человек признаёт как своё начало, как необходимый элемент своего существования, но дополняет его сознанием равноправности эгоизмов других и равной обязанности для каждого уважать чужое достоинство. Открывает же мир справедливости для эгоистической личности любовь как первый этап расширения его ограниченного пространства.
Развитие должно подчиняться закону прогресса, который есть «приближение исторических фактов к реальному или идеальному лучшему, нами сознанному»[7]. Сущее имеет для Лаврова ценность относительную, должное же в своём идеале – ценность безусловную. Отношения между сторонами этого противоречия конфликтные, взрывоопасные, но это обуславливается скорее обстоятельствами, чем необходимостью. «Спасение человеческих обществ от застоя именно в том, что в них есть всегда первые. Они мешают другим остановиться на той или другой ступени общественного развития…» Насильственная революция «фактически в историческом процессе оказывается большею частью несравненно более обыкновенным орудием общественного прогресса, чем радикальная реформа в законодательстве мирным путём».[8] Главную причину такого исхода Лавров видит в недостатке «умственного и нравственного развития в господствующих и руководящих личностях и группах», который «и ведёт обыкновенно в подобных случаях к неизбежному кровавому столкновению. Здесь виден тот революционный радикализм, который был присущ Лаврову. Но отнюдь не все его товарищи по науке разделяли такую точку зрения.
Михайловский Николай Константинович (1842 – 1904)
Теперь перейдём ко второму яркому представителю субъективной школы в российской социологии. Итак, от Лаврова к Михайловскому. Принципиально важным является вопрос продуцирования субъективного метода в теориях обоих мыслителей, соотнесённости субъективизма с идеей прогресса, анализа категориальной основы в доктринах народнических мыслителей. Михайловский спорил с идеями Спенсера, доказывая, что мы не можем относиться к событиям истории также как к «гипотезе туманных масс», т.е. бесстрастно, поскольку отношения между людьми от отношений человека с природой тем, что целесообразны. Человек, писал Михайловский в «Что такое прогресс?», ставит цели, вырабатывает правила морали, одобряет и порицает явления действительности». Оспаривая марксистские тезисы о прямолинейной заданности законов общественного развития, Михайловский, ссылаясь на аргументы В. Зомбарта, подчёркивал, что воля личности составляет её неотъемлемое свойство и не может быть сведена к социологической необходимости. Михайловский, как и Лавров, конструируя субъективный метод, таким образом, отправлялся от исходного пункта, общего для обоих, – принципа социально-активной, преобразующе-созидательной деятельности личности. Тем не менее, в трактовке источников целеполагающей деятельности у Лаврова и Михайловского наблюдались некоторые различия. Так, Лавров выводил побудительные мотивы и стремления человека к созиданию и преобразования среды из объективной основы заложенных в человеческой сущности потребностей и стремлений. Одни потребности, по мнению Лаврова, коренятся в «психическом и физическом устройстве человека, как нечто неизбежное», другие – в привычках, преданиях, культурных формах. Особенное значение придавал Лавров третьей группе потребностей – потребностей «лучшего, влечения расширению знания, к постановке себе высшей цели, потребностей изменить всё данное извне сообразно своему желанию, своему пониманию, своему нравственному идеалу, влечения перестроить мыслимый мир по требованиям истины, реальный мир – по требованиям справедливости».
В отличие от Лаврова, Михайловский не имел всесторонне разработанной теории, объясняющей причины активности личности; он выводил её, по сути дела, из нравственного самосознания, хотя и не отрицал при этом огромного воздействия на неё социальной среды, «всей социально обстановки». В этом смысле, конечно, Михайловский был большим, чем Лавров, субъективистом.
Этический субъективизм народнических социологов у обоих приобретал форму всеобъемлющей философской конструкции, которая концентрировалась вокруг главного пункта – идеи нравственного суда над жизнью, историей, «естественным ходом» вещей. В своих «Исторических письмах» Лавров говорит, что вся история человечества – лишь прелюдия, приготовление к подлинному бытию человечества.
Личность, наделённая способностью страдать и наслаждаться, не может быть сведена, полагал Михайловский, к функции бездушного винтика. Страдания и наслаждения должны быть введены в формулу прогресса. Идею прогресса Спенсера Михайловский считает неверной потому, что движение цивилизации противоречиво – есть два вида прогресса: прогресс личности и прогресс общества, которые «не всегда совпадают и в сумму цивилизации входят иногда неравномерно». Лишь тогда, заключал Михайловский, когда «возьмём за центр своего исследования мыслящую, чувствующую и желающую личность», то, естественно, признаем прогрессивным только такое движение, которое «увеличивает массу наслаждений этой личности и уменьшает массу её страданий. Как и Лавров, Михайловский смотрел на историю с позиций должного. Нравственный идеал становится у него мерилом ценности истории.
Обращаясь к теме прогресса в русской субъективной социологии, трудно обойти стороной вопрос о критике Лавровым формулы прогресса Михайловского, поскольку прояснение её характера даёт возможность выявить особенности научной системы Михайловского. Лавров не согласился с её главным теоретическим аргументом, который заключается в том, что условием обретения личностью целостности и самоидентичности является уменьшение общественного разделения труда в социальном организме при увеличении такового между органами личности. По мнению Лаврова, формула прогресса должна быть применима ко всем фазисам истории. Михайловский же отстаивал идею недифференцированного общества (простая кооперация), по сути дела, согласно Лаврову, отстаивал неисторическую точку зрения, поскольку факты простой кооперации (т.е. социально однородного общества) редки в жизни человечества. Кроме того, Лаврову казалось ошибочным мнение Михайловского о том, что условие прогресса заключается в уменьшении разделения труда в обществе, ликвидации специалистов, дифференцированность общественного организма. Лавров считал такой подход Михайловского защитой регресса, поскольку «идеал равенства должен быть достигнут у Михайловского всеми возможными средствами, даже с ограничением успехов знания и техники», которые были достигнуты благодаря специализации.
В связи с этим непременно надо отметить, что под категорией «разделение труда» Михайловский понимал качество социальных отношений, полноту пребывания человека в социуме. Смена органического прогресса социально однородным обществом, по существу, означала снятие социально-исторического отчуждения личности, обретения ею подлинной целостности, гармонического единства её биологической сущности с социальными условиями.
В основании социологических доктрин обоих мыслителей лежал нравственный идеал, идея целостной личности. Именно она, индивидуальность, с производимым из неё нравственным обустроением мира, становилась мерилом сущего. Поскольку действительные тенденции жизни вступали в нравственный конфликт с реальностью, то задача социолога и историка менялась. Учёный должен был исследовать мир не в его реальных тенденциях и противоречиях, а в их будущих формах. Мыслитель был призван исследовать не жизнь, а факторы её улучшающие, отыскать основы человеческого счастья.
Сила для общественных преобразований принадлежит народу, и только он сам может её употребить. Личность противостоит общественным формам только тогда, когда за ней стоит большинство, масса, сплочённая своими потребностями и интересами. Михайловский замечал: один герой ничего не сделает, не совершит в истории, если его не поддержит большинство.
Массовые движения отличает нераздельность индивидуальных и общественных интересов. Личность только тогда способна повести за собой массы, когда хотя бы на словах выражает интересы этой массы, толпы. В этом случае личность выступает как сила действующая, как воплощение сознательного. Массы же, казалось бы, являются образцом бессознательного. Но Михайловский не упрощает проблемы, а пытается затронуть её глубинные пласты: дело не в героях, считает он, а в особенностях настроения, в характере явлений культурной среды в данный момент и в положении масс в данной стране.
Таким образом, Михайловский воспользовался «субъективным методом», предложенным ранее Лавровым; он оснастил его рядом аргументов, дополнений и пояснений. Их основной смысл таков: в естественных науках, прибегающих к объективным методам изучения стихийных материальных явлений, при строгом соблюдении приёмов сбора, описания, классификации и обобщения материала возможно получить общепризнанный истинный результат (он его называет «правда-истина»); в обществоведении в силу специфики изучаемых явлений (наличия в самих объектах сознательного и бессознательного элементов, объединяемого людьми в цели их поведения) требуются другие приёмы и методы, и результат получается более сложным («правда-справедливость»). Эти приёмы и дают нам субъективный метод, который при сознательном и систематическом применении не просто вскрывает причины и необходимость исследуемого процесса, но и оценивает с точки зрения «желательности», «идеала». Михайловский так пояснял эту мысль: «Коренная и ничем неизгладимая разница между отношениями человека к человеку и к остальной природе состоит прежде всего в том, что в первом случае мы имеем дело не просто с явлениями, а с явлениями, тяготеющими к известной цели, тогда как во втором цель эта не существует. «Мы не можем общественные явления оценивать иначе как субъективно», то есть через идеал справедливости. Речь идёт о методе понимания идей, чувств, ценностей как важнейшей составляющей социального пространства, о роли «сочувственного опыта», как его называл сам Михайловский. Без интроспекции, сопереживания, субъективного подключения к нему этот мир становится в известной мере «невидимым».
Люди в познании социального мира всегда остаются невольными рабами своей групповой принадлежности, оценивают мир только через эту принадлежность с учётом её интересов. Корреляция групповых установок с общечеловеческим идеалом, который характеризуется признанием, оценкой желательности и нежелательности ряда явлений, путь изучения условий для осуществления желательного и устранения нежелательного, т. е. соотнесения с идеалом «общей справедливости», с которым должен согласиться каждый, в независимости от своей групповой принадлежности. Таким надгрупповым идеалом он считал «равномерное развитие всех сил и способностей человека», достигаемым, по его глубочайшему убеждению, только при особом однородном общественном устройстве «простой кооперации» человеческой деятельности.
Социология для Михайловского представлялась наукой, исследующей желательное в общественной жизни и то, насколько оно возможно, т.е. исследующая общественные отношения с позиции сознательно выбранного общественного идеала.
Индивидуальностью Михайловский обозначает любое онтологическое целое, «вступающее в отношения внешнему миру, как обособленная единица» на любых фазах эволюции материи, но особенно интересуется «живой» и общественной формами движения материи. Он считал, что здесь особенно ярко проявляются две тенденции: первая – усложнение организмов и систем их деятельности, рост различия, дифференциации и взаимной борьбы за существование, и вторая – увеличение относительной самостоятельности индивидуальностей от других, более комплексных, сложных организаций, эволюционной и функциональной частью которых они являются, процессы «борьбы за индивидуальность» и, в итоге, рост их однородности и солидарности.
Главная форма «общественной индивидуальности» (ещё раз хочется подчеркнуть, что это не означает индивидуальность как идейное единство общества, а только один из типов индивидуальности, присущих обществу), по Михайловскому, является личность (более мелких «социальных атомов уже нет в обществе). Наряду с неделимой «человеческой индивидуальностью» в социуме есть и более сложные, делимые «общественные индивидуальности» – различные социальные группы. Все виды «общественной индивидуальности» борются между собой. За долгую историю человечества сложилось два чётких состояния этой борьбы («простая» и «сложная кооперация»). При «сложной кооперации» есть одна общая закономерность – возрастание неудовлетворения потребностей, когда люди начинают испытывать враждебность общества. В этой ситуации существует два вида протестующего поведения – «вольница» (активная форма протеста) и «подвижники» (люди, которые стремятся уйти от общества, заняться переоценкой, заглушить свои потребности). Оба вида протеста часто переходят друг в друга, так как в их основе лежит общий механизм подражания, как особого состояния группового сознания. При подавлении человеческой индивидуальности практически до нуля в этих условиях неизбежно появление героя, увлекающего обезличенную массу любым актом. Герой шаблонизирует поведение толпы. Толпа характеризуется особым коллективно- психологическим состоянием сознание и подсознания. Масса представляет собой монотонную, однообразную субстанцию, которая стремится к подражанию яркой индивидуальности героя.
Наконец, надо сказать, о том, как старался Михайловский дать такое определение общественному прогрессу, чтобы эта (или эти) формула (или формулы в совокупности) могла служить своеобразным философским камнем для построения «золотого века». «Прогресс есть постепенное приближение к целостности, неделимости, к возможно полному и всестороннему разделению труда между органами и возможно меньшему разделению труда между людьми». Прогресс – это «борьба за индивидуальность». Прогресс – «последовательная смена форм кооперации», или смена трёх этапов «борьбы за индивидуальность» в человеческой истории – объективно-антропоцентрического (исходная «простая кооперация»), эксцентрического («сложная кооперация») и субъективно- антропоцентрического (вторая разновидность «простой кооперации»). К сожалению, та доля утопизма, которая прослеживается в работах Михайловского, пока подтверждается на практике – справедливое «золотое» общество свободных и равных бывает либо в прошлом, либо в будущем. Но постараемся не распространяться на такие свободные темы, ведь надо успеть кратко рассмотреть хотя бы ещё двух представителей субъективной школы – Южакова и Кареева.
Южаков Сергей Николаевич (1849-1911)
Культура создаёт единство «активными элементами» общества – личностями, которые являются отчасти сами продуктами этой же культуры. По мнению Южакова, существует три вида деятельности личности: самостоятельная, но не согласованная с интересами общества, принудительная деятельность, насильственно согласованная с обществом, и самостоятельная, свободная деятельность, согласуемая с интересами личности и общества. Идеал справедливого общества предполагает максимальное расширение последней сферы.
Вообще-то, Южаков выступает против словосочетания «субъективный метод», предложенного Лавровым и Михайловским, так как считал это обозначением некритичности. При этом он признавал важность соотнесения полученных результатов с нравственным идеалом, с оценкой с позиции «должного». Но никакого особенного метода он в этом не видел. Методы социологии носят объективный характер, но добытые с их помощью результаты должны получать нравственную оценку. На этом основании он заменил название «субъективная школа» на «этико-социологическая школа». Мораль – явление чисто социальное, которое является одновременно и условием, и результатом развития общества.
«Полное игнорирование наукой до Конта соотношения между обществом и другими явлениями, полное изолирование общества как предмета вызвало натуральную реакцию, увлечение в противоположную сторону, началось отождествление исторического процесса с другими процессами природы, именно с процессами жизни. Иногда отождествляют его с той формой жизненного процесса, в котором он проявляется в индивидуальном развитии, иногда же с формой развития коллективного. В первом случае является уподобление общества организму и объяснение законами физиологии общественных явлений; во втором случае не различается исторический прогресс от органического, и условия, эффекты, процессы последнего признаются, без всякой критики верными и необходимыми и относительно первого [3.С.13 -14].
Оценка относительной важности явлений на основании нравственного мировоззрения (идеала исследователя) и построение научной теории при помощи того же критерия – вот, по Южакову, отличительная черта, существенный признак субъективного метода.[3.С.199].
Кареев Николай Иванович (1850 – 1931)
Подобно Южакову, Кареев думает, что вся общественная жизнь состоит из внешних проявлений человека в слове и деле, и в основном всех культурных и социальных отношений, наблюдаемых нами вокруг нас. Процесс социальной эволюции является не простым механическим развитием, а имеет характер процесса психического. Психика человеческих коллективов должна быть так же предметом научного исследования, как и внутренняя, душевная жизнь отдельной человеческой личности, психика интраментальная. На границах психологии и социологии существует своя промежуточная область – социальная психология. Социология, по Карееву, должна заниматься социальными организациями.
«Психология занимает именно промежуточное место между изучения мира природы и мира человека, взятого в его духовных и общественных проявлениях, иначе мира человеческой культуры в её прошлом и настоящем»[3.С.174]. Кареев говорит о значении психологии в особенности для так называемых наук социальных в более тесном смысле, изучающих организацию практических отношений между людьми.
«Психология сама по себе изучает весь внутренний мир человеческой личности, которая составляет первичный элемент общества, мир её представлений, чувствований и стремлений. Этот внутренний мир личности создаётся не только под действием на неё со стороны окружающей природы через чувства зрения, слуха, осязания, вкуса, обоняния, но и под влиянием другой среды, в которой живёт каждый отдельный человек, среды общественной, или того, что мы называем культурой».[3.С.176]. «Само существование общих целому народу идей, настроений, стремлений или особенностей национального характера было бы немыслимо, если бы миром каждая индивидуальная психика была замкнутым в себе миром, вне всякого общения с другими такими же замкнутыми в себе мирами. На деле этого нет».[3.С.177].
Экономический материализм Кареев тоже объясняет с точки зрения психологии. Производственные отношения сами по себе возможны лишь на почве психического взаимодействия, говорит он. Правда, в данном случае первенствующую роль играют не идеи, а интересы, нужды, потребности, но раз в процессе добывания материальных благ люди вступают между собою в те или другие практические отношения, сами эти отношения создаются не иначе, как путём взаимодействия волевых актов, приводящих людей к тем или другим поступкам и обуславливающих общее направление их поведения.
Относясь к психологической, субъективной традиции, Кареев не мог (как, например, и Южаков) не подвести итог: «решая вопрос об активном воздействии человека или сознательной личности на социальный процесс», русские социологи «стремились, прежде всего, к теоретическому примирению идеи свободы и необходимости»[3.С.398]. И это, кажется, очень верно.
----------------------- [1] Южаков С.Н. Субъективный метод // Социологич5еские этюды – СПб., 1891.Т.1.-С.247. [2] Лавров П.Л. Избранные сочинения на социально-политические темы в восьми томах. М., 1934. Т.1. – С.193. [3] Лавров П.Л. Избранные сочинения на социально-политические темы в восьми томах. М., 1934. Т.1. – С. 217 [4] Лавров П.Л. Избранные произведения. – Т.1. – с.331 [5] Лавров П.Л. Философия и социология. Избранные произведения в двух томах. Т.2 М., 1965 – С.158—159 (с23).
[6] Там же - Т.1 с. 398 [7] П.Л. Лавров. Философия и социология.// Избранные произведения В 2-х т. – Т.2 С.44-45. [8] П.Л. Лавров Исторические письма.//Философия и социология . Т.2-С.67