Всероссийский поместный Собор Русской православной
церкви (15.08.1917 г. — 20.09.1918 г.)
М.И. Чернов
15
августа 1917г. торжественным богослужением в Успенском соборе Кремля открылся
Поместный собор Русской православной церкви.
Собор
открылся в сложной политической обстановке. «Временное правительство, — как
пишет современный церковный историк, — агонизировало, теряя контроль не только
над страной, но и над разваливающейся армией. Солдаты толпами бежали с фронта,
убивая офицеров, учиняя беспорядки и грабежи, наводя страх на мирных жителей, в
то время как кайзеровские войска стремительно двигались вглубь России» .
К
тому же и общественные настроения были далеко не в пользу Собора. Авторитетная
в то время газета «Русские ведомости» констатировала «упадок веры», отсутствие
интереса в обществе к Церковному собору, падение авторитета Русской церкви, в которой
преобладали «мертвая обрядность и полицейские репрессии». Тому причиной,
утверждалось в прессе, был тот факт, что: «православное духовенство занимало
привилегированное положение, но его нравственный авторитет среди населения пал
до чрезвычайно низкой степени. Наверху стояли бесконечно далекие от мирян
епископы, на которых бросила свою тень распутинщина, а внизу — »попы«, к которым
народ относился с явной враждебностью„ .
Факт
широкого и глубокого раскола церковного общества признавали и некоторые из православных
архиереев. Так, Епископ Уфимский и Мензелинский Андрей (Ухтомский) писал о противоборстве
в Церкви монархического, оппортунистического и обновленческого направлений .
Нарастало
недовольство вероисповедной политикой Временного правительства и со стороны
неправославных объединений. В канун начала работы Собора в Москве проводилось
Государственное совещание, целью которого была выработка мер «по спасению
родины» от грозящих ей «хаоса и разорения». Среди членов Совещания были и представители
ряда религиозных организаций: старообрядцев, евангельских христиан, мусульман,
Русской и Грузинской православных церквей. В их выступлениях звучали не только
упреки в адрес «старой власти» и ее церковной политики, но и недовольство
медлительностью и непоследовательностью проведения в жизнь провозглашенных
демократических свобод, в том числе и свободы совести, пассивностью и противоречивостью
в деятельности правительства при проведении церковных реформ. Председатель
Высшего российского союза евангельских христиан И.С. Проханов прямо указывал,
что верующие ждут от правительства таких шагов, как «1) раскрепощение
государственной церкви и отделение ее от государства, освобождение ее от подавляющего
влияния иерархии и церковного бюрократизма, 2) утверждение свободы совести в полном
объеме, действительное уравнение перед законом всех религий и церквей и вероисповеданий»
.
Первая
сессия Поместного собора продолжалась с 15 августа по 9 декабря 1917 г. Она
посвящена была вопросам реорганизации Высшего церковного управления:
восстановлению патриаршества, избранию патриарха, определению его прав и обязанностей,
учреждению соборных органов для совместного с патриархом управления церковными
делами, а также обсуждению правового положения Православной церкви в России.
17
августа в здании Епархиального дома (Лихов пер., 6) члены Поместного собора
приступили к деловым заседаниям. В течение первой недели были избраны
председатель Собора — митрополит Московский и Коломенский Тихон (Белавин), его
товарищи (заместители): от иерархов — архиепископ Новгородский и Старорусский
Арсений (Стадницкий) и архиепископ Харьковский и Ахтырский Антоний
(Храповицкий); от духовенства — протопресвитер Успенского Кремлевского собора
Николай Любимов и протопресвитер армии и флота Георгий Шавельский; от мирян —
Е.Н. Трубецкой и М.В. Родзянко.
Делегаты
наделялись правом решающего голоса по всем вопросам, подлежавшим обсуждению. В рамках
Собора действовало особое Совещание епископов, которому вменялось в обязанность
обсуждать каждое принятое Собором законодательное и основополагающее
постановление с точки зрения его соответствия догматам, канонам и преданию
Церкви. Если какое-либо постановление отвергалось Совещанием, то оно вновь
выносилось на обсуждение пленарного заседания. Если же и после этого оно
отвергалось большинством в три четверти от числа присутствующих епископов, то уже
окончательно теряло силу соборного определения.
Был
учрежден Соборный совет — орган управления Собором — в составе председателя
(митрополит Московский Тихон), двух заместителей, секретаря и его помощников, и
трех членов. При Соборном совете было образовано 22 отдела: уставный, высшего
церковного управления, церковного суда, епархиального управления и т.д. В их задачу
входило предварительное рассмотрение обсуждаемых вопросов и подготовка проектов
решений по ним, которые затем выносились на утверждение членов Собора.
Заседания Собора проходили в Епархиальном доме. Дважды в неделю проводились
пленарные заседания, а в остальные дни — заседания отделов и иных рабочих
органов Собора.
Особое
внимание соборян, церковной и светской прессы привлекала деятельность Отдела по
реформе высшего церковного управления. Здесь вновь, как и в предшествовавшие
Собору месяцы, ожесточенно и яростно повелись дискуссии о восстановлении
патриаршества. Причем острота и основательность, с которыми отстаивали свои
позиции сторонники патриаршества, фактически перечеркивали подготовленные
накануне проекты общецерковных документов, ориентированные на то, чтобы
поставить во главе Церкви «коллегиальный орган». Наиболее полно аргументы «за» и
«против» восстановления патриаршества были сформулированы в докладах,
специально прочитанных перед членами Собора архиепископом Харьковским Антонием
и профессором Н.Д. Кузнецовым .
Архиепископ
Антоний, ссылаясь на историю христианства и Российской православной церкви, с одной
стороны, убеждал слушателей в преимуществах патриаршего руководства, а с другой
— рисовал перед ними те несчастья, которые обрушились на Русскую церковь в последние
двести лет, в период Синодального управления. По его мнению, обер-прокуратура
выступала в роли «пресса», душившего национальное и религиозное чувства
русского народа, идею патриаршества. И оттого беспрепятственно распространялось
по России такое зло, как секуляризация церковных имуществ, деморализация
монастырей, упадок благочестия и религиозного чувства, что превращало Церковь в
«заброшенную сироту». С точки зрения докладчика, только патриаршество могло
стать для российского общества «религиозно-нравственным центром», опорой «в борьбе
с расшатанностью всех основ религиозной мысли и жизни», а вновь избранный
патриарх стал бы «пастырем-отцом„ для каждого верующего.
Профессор
Н.Д. Кузнецов в своем выступлении последовательно опровергал аргументы
архиепископа Антония, противопоставляя единоличной власти патриарха
коллегиальное управление Церковью. «Соборное начало в Русской Церкви, — заявил
он, — именно при патриархах и было особенно подавлено… Патриарх явился
носителем единоличной церковной власти… Патриаршество в России сыграло
печальную роль в деле разделения в недрах Церкви, вызвавшего старообрядчество».
По словам Кузнецова, надежды на религиозное обновление, связываемые с избранием
патриарха, — «благие мечты», а концентрация власти в руках одного человека
внесет в общество вместо единства церковный разлад.
11
октября, после многодневных бурных споров в Отделе о высшем церковном управлении,
которые так и не привели к общему мнению, вопрос о патриаршестве был вынесен на
пленарные заседания Собора. От имени Отдела выступил его председатель епископ
Астраханский и Царевский Митрофан (Краснопольский). Речь епископа являла собой
панегирик патриаршеству, и окончил он свое выступление словами, которые звучали
почти заклинанием: «Нам нужен патриарх как духовный вождь и руководитель,
который вдохновлял бы сердце русского народа, призывал бы к исправлению жизни и
подвигу и сам первый шел бы вперед. Без вождя нигде не бывает, и в церковной
жизни также» .
Однако
и в соборных заседаниях страсти продолжали бушевать, и трудно было отдать
предпочтение сторонникам или противникам восстановления патриаршества, трудно
было предугадать, к какому же решению придет Собор.
Хотя
в центре внимания Поместного собора с момента его открытия были вопросы
собственно «церковного обновления», однако его деятельности был присущ и вполне
определенный политический характер. В принятых Собором в августе-октябре
посланиях и обращениях к «народу русскому», «армии и флоту», «чадам
Православной Церкви» и в других Церковь заявила о своей поддержке Временного
правительства, призывая верующих «без различия положений, сословий и партий„
участвовать в “новом строительстве жизни русской».
Но
эта «новая русская жизнь» складывалась совсем не такой, какой она
представлялась гражданским властям и соборному большинству. В дневнике
служащего Московской Синодальной конторы А.И. Денисова она предстает следующим
образом: «Поражения на войне. Дезертиры. Беженцы. Аграрные волнения, пожары,
грабежи, убийства. Вскакивание цен, дефицитные товары, денежный кризис,
полнейший внутренний развал. И при этом из Петрограда несутся истерические
крики: »До победного конца!"…Керенский появляется то тут, то там. В одном
месте кричит, в другом — молчит. Душная атмосфера никчемной суетливой
безалаберщины. Вырисовывается фигура Ленина. Чувствуется приближение какого-то
решительного поворота событий. Весь этот кошмар должен как-то распылиться,
рассеяться, разрушиться, как леса строящегося дома…. Наступает октябрь. Кошмар
принял затяжную форму. Развал усилился донельзя. Россия трещит по швам.
Автономия Польши. Самостийность Украины. Новоявленные кратковременные
республики в Сибири, Поволжье, на Черном море. Немцы в России. Отчаянная борьба
партий. Полная компрометация Временного правительства: его авторитет никем уже
не признается« .
Осенью
1917 г. Церковь активно включилась в политическую жизнь страны, ведя усиленную
полемику с социалистическими партиями, призывая отдавать голоса на выборах в Учредительное
собрание за «православномыслящих» и «церковно-настроенных» граждан. Официальное
издание Собора «Всероссийский церковно-общественный вестник» на своих страницах
так, к примеру, характеризовал все более и более набиравших силу большевиков:
«Что такое большевизм? Это смесь интернационалистического яда со старой русской
сивухой. Этим ужасным пойлом опаивают русский народ несколько неисправимых
изуверов, подкрепляемых кучей германских агентов. И давно пора этот ядовитый напиток
заключить в банку по всем правилам фармацевтического искусства, поместить на нем
мертвую голову и надпись »яд«" .
Но
ощутимого успеха Церковь не имела. Недаром на страницах светской и церковной
печати отмечалось, что избиратели отдавали свои голоса, не столько ориентируясь
на вероисповедание кандидатов, сколько на их политическую программу. И здесь
лидерство явно захватили представители партий социалистической ориентации, что
в дальнейшем подтвердили и окончательные итоги выборов в Учредительное собрание.
Да
и на заседаниях Собора неоднократно звучали слова о все большем «отдалении»
крестьян и рабочих от религии и Церкви. Эмиссары Собора, развозившие
религиозно-церковную литературу, воззвания и обращения Собора по воюющим
войскам, с особым сожалением рассказывали об охлаждении
религиозно-патриотического чувства у солдат .
На
утреннем заседании Собора 25 октября продолжился горячий спор по вопросу о восстановлении
патриаршества. Выступали и те, кто «за», и те, кто «против». Среди последних
был и профессор Киевской духовной академии П.П. Кудрявцев, который говорил об «опасностях»,
подстерегающих Церковь и страну в случае восстановления патриаршества. К сожалению,
к его словам не прислушались, тогда как некоторые из них оказались
провидческими. В частности, обращаясь к «патриархистам» он говорил: «Вы вводите
патриаршество в то время, когда готова начаться борьба Церкви с государством. В
лице патриарха вы хотите иметь предводителя в этой борьбе. Но, ведь, если
будущий патриарх примет вашу программу, ему ничего не остается, как сделаться
вождем определенной политической партии, чего-то вроде католического центра в Германии.
Другими словами: учреждение патриаршества может повести за собой рост того
явления, какое называется клерикализмом. Не знаю, как вы, но мы считаем это
явление столь же вредным для Церкви, как и для государства, а потому опасаемся
вводить институт, чреватый такими последствиями. Но и это не все. Вы учреждаете
патриаршество в такой момент нашей истории, когда новые формы нашей
государственной жизни еще не определились. Во всяком случае, центробежные
течения у нас теперь неизмеримо сильнее центростремительных, и возможность
превращения нашего государства в федеративную республику или, по крайней мере,
в республику, состоящую из ряда автономных областей, не исключается. Вы думаете,
что патриаршество послужит к объединению России не только в церковном, но и в политическом
отношении, а мы думаем, совсем наоборот: мы думаем, что патриаршество только
усилит действие сил центробежных« .
В
конце пленарного заседания приехавшие из Петрограда члены Собора сообщили о штурме
Зимнего, низложении Временного правительства. В работе Собора объявлен был
перерыв.
К
вечеру уже вся Москва знала о событиях в Петрограде, о победе большевиков.
Волна митингов, демонстраций, собраний прокатилась по заводам и фабрикам,
учебным заведениям и военным частям. Толпы людей вышли на улицы, потянулись в центр
города. То здесь, то там возникали стихийные митинги. Из рук в руки
передавались дошедшие из Петрограда газеты, а также московские
социал-демократические издания с сообщениями о революции. На городских площадях
появились автомобили, с которых разбрасывались листовки с лозунгами: «Да здравствует
власть революционного пролетариата!», «Вся власть Советам!», «Да здравствует
пролетарско-крестьянская республика!»
В
городе сформировались два центра власти. С одной стороны — Комитет общественной
безопасности при Городской думе во главе с эсером В.В. Рудневым и командующим
Московским военным округом полковником К.И. Рябцевым. К Думе, где заседал этот
орган, подтягивались офицеры, прапорщики и юнкера, оставшиеся верными
Временному правительству.
С
другой стороны — в бывшем доме генерал-губернатора на Скобелевской площади
разместились Совет рабочих депутатов и Военно-революционный комитет. Сюда с рабочих
окраин двинулись отряды Красной гвардии и добровольцев, по пути занимая почту,
телеграф, телефонную станцию.
В
ночь на 26 октября верные Рябцеву войска перешли в наступление: блокировали
Кремль, где оказались в заложниках отряд красногвардейцев и солдаты 56-го пехотного
полка; заняли Манеж и прилегающие к центру города улицы и площади. Москва была
объявлена на военном положении. Военно-революционному комитету был выставлен
ультиматум о сдаче оружия и прекращении противодействия правительственным
силам. Поскольку он был отвергнут, началась осада Кремля. Раздались первые
выстрелы, пролилась первая кровь, и тем самым в городе была развязана
ожесточенная гражданская война.
Епархиальный
дом, где проходили заседания Собора, и здание духовной семинарии (Божедомский
пер., 3), где жили члены Собора, оказались в зоне непосредственного
вооруженного столкновения. К тому же немало иерархов и священников жило в Кремле
при различных церковных учреждениях и фактически были блокированы в Кремле. В этих
условиях соборяне не могли собираться на пленарные заседания, деятельность
Собора была парализована. Лишь утром 28 октября, хотя и не в полном составе,
соборяне смогли собраться вновь. Главным вопросом, поставленным на обсуждение,
стал вопрос о восстановлении в Русской церкви патриаршества. В ходе непростой
дискуссии сторонникам патриаршества удалось убедить присутствующих прекратить
прения и перейти к обсуждению практических мероприятий по восстановлению
патриаршества. 30 октября незначительным большинством голосов (141 — «за», 112 —
«против», при 12 воздержавшихся) Собор принял решение приступить к немедленному
избранию патриарха.
В
течение нескольких последующих дней, несмотря на то что в городе продолжалась
ожесточенная гражданская война, членам Собора удалось выработать порядок
избрания патриарха, и путем тайного голосования определить трех кандидатов на патриарший
престол. Ими стали — архиепископ Антоний (Храповицкий), архиепископ Арсений
(Стадницкий) и митрополит Тихон (Белавин). По решению Собора избрание патриарха
должно было осуществиться путем «вынутия жребия».
В
условиях ожесточенных боев в городе, отдельные члены Собора пытались выступить
посредниками между противоборствующими сторонами, призвать к перемирию и переговорам.
С этой целью 2 ноября делегация Собора во главе с митрополитом Тифлисским и Бакинским
Платоном (Рождественским) посетила дом генерал-губернатора, где находился
Московский военно-революционный комитет. Однако ей не удалось добиться
положительного решения .
4
ноября 1917 г., когда в Москве большевики окончательно победили и заняли
Кремль, Собор принял Определение о высшем управлении Российской православной
церкви, восстанавливающее патриаршество .
5
ноября, в воскресенье, в храме Христа Спасителя соборяне при большом стечении
народа присутствовали на торжественном акте избрания патриарха. Из ковчежца,
где находились записки с именами трех кандидатов, старец Зосимовой пустыни
Алексий вытащил записку с надписью — «Тихон, митрополит Московский».
21
ноября уже в Успенском соборе Кремля с разрешения новых гражданских властей
состоялось торжественное богослужение, во время которого Тихон был возведен в сан
Всероссийского патриарха.
Параллельно
с реорганизацией высших органов церковного управления Собор с середины ноября
1917 г. приступил к обсуждению Определения «О правовом положении Российской
православной церкви». Проект этого документа на пленарных заседаниях
представляли профессор Московского университета, доктор политической экономии
С.Н. Булгаков и профессор Киевской духовной академии, магистр богословия Ф.И. Мищенко.
Общая посылка выступавших заключалась в том, что старые взаимоотношения между
Церковью и государством, характерные для времен Российской империи, отжили свое
и возвращения к ним не может быть. Вместе с тем, оба считали невозможным
строить их и на принципе отделения Церкви от государства.
С.Н.
Булгаков, характеризуя проект, выделил две основные мысли, лежащие, по его
мнению, в основе документа. «Первая — та, — говорил он, — что должно быть
создано некоторое удаление между Церковью и государством; вторая — та, что
отношения союза все же должны быть сохранены. Бесспорно, что излишне тесная
связь между Церковью и государством, как она существовала в России в прошлом,
когда Церковь была окована цепями государства и в тело ее въедалась ржавчина
этих цепей, — эта связь порвана. Бедствие для Церкви было в том, что она была
огосударствлена» .
Члены
Собора, полагая, что «нынешние власти» не продержатся более одного-двух
месяцев, ориентировались при разработке документа на сохранение «союзнических»
отношений Церкви с государством и укрепление ее особого положения в обществе,
расширение прав и полномочий. Не случайно тот же Булгаков говорил:
«Законопроект вырабатывался именно в сознании того, что должно быть, в сознании
нормального и достойного положения Церкви в России. Наши требования обращены к русскому
народу через головы теперешних властей. Конечно, возможно наступление такого
момента, когда Церковь должна анафематствовать государство. Но, без сомнения,
этот момент еще не наступил» .
Проект
обсуждался вплоть до 2 декабря 1917 года, когда он и был принят на пленарном
заседании Собора. Этим документом Церковь, с одной стороны, выявляла свою
официальную позицию в отношении «церковной политики» большевиков, а с другой —
предлагала обществу и государству свое видение «идеальной» модели
взаимоотношения государства и Церкви, к которой и той, и другой стороне
следовало бы стремиться.
Среди
25 пунктов Определения выделим такие, как требование обязательной
принадлежности главы государства, министров исповеданий и народного просвещения
(и их заместителей) к православному исповеданию; объявление православного
календаря государственным, а православных праздников неприсутственными днями;
передача записи и учета актов гражданского состояния в руки Церкви; введение в государственных
школах обязательного преподавания Закона Божия; сохранение института
православного военного духовенства и прав юридического лица за православными
«установлениями»; незыблемость церковной собственности и льготное
налогообложение; выделение государственных субсидий на нужды Церкви; сохранение
за Церковью «первенствующего» положения и т.д.
Нетрудно
убедиться, что Церковь последовательно и настойчиво отстаивала традиционную для
нее идею «христианского государства» и неразрывного «союза Церкви православной
и Российского государства». Голосуя за Определение, члены Собора не принимали в
расчет происшедших в России политических изменений, казавшихся им «кратковременным
страшным сном»; игнорировали правовые акты нового нарождавшегося государства —
советского . В этих условиях принципиальная направленность Определения и содержание
его статей неизбежно обрекали Церковь на противостояние с государством, с обществом,
с неправославными религиозными организациями и гражданами, их поддерживающими.
Было очевидным, что удовлетворение всех требований, условий и обязательств,
зафиксированных в Определении Собора, означает клерикализацию государства и общества,
возвращение к институту государственной Церкви и ее монополии в духовной сфере.
Все это, безусловно, перечеркнуло бы усилия демократической российской
общественности, выступавшей с конца XIX века за свободу совести и вероисповеданий,
и те ее достижения, что обеспечило Временное правительство.
Что
же касается новой власти — советской, выступавшей с лозунгом строительства
«светского государства», то для нее курс Церкви, изложенный в Определении, был
и вовсе неприемлем. Большинство положений Определения Собора уже противоречило
правовым актам, принятым новой и, подчеркнем, легитимной властью. Декрет об уничтожении
сословий и гражданских чинов упразднил сословия и сословные деления граждан,
сословные привилегии, ограничения, организации и учреждения; декрет «О земле»
передавал в распоряжение волостных земельных комитетов и уездных Советов
крестьянских депутатов все монастырские и церковные земли; «Декларация прав
народов России», так же, как и обращение «Ко всем трудящимся мусульманам России
и Востока» отменяли все и всяческие национальные и религиозные привилегии и ограничения,
деление религий на «господствующие«, »терпимые и нетерпимые» .
В
последние дни работы первой сессии, в декабре 1917 года, Собор принял акты,
относящиеся к деятельности высших органов церковной власти . Так, патриарх
наделялся правом созывать церковные соборы и председательствовать на них,
сноситься с другими автокефальными православными церквами, обращаться с посланиями,
посещать епархии и заботиться о замещении архиерейских кафедр, привлекать
виновных епископов к церковному суду. Устанавливалась и ответственность
патриарха в случае нарушения им своих обязанностей.
Постоянными
органами Высшего церковного управления в период между Поместными соборами
становились Священный синод и Высший церковный совет. Священный синод состоял
из патриарха (председатель) и двенадцати членов из числа иерархов. Согласно
определению Собора, к компетенции Священного синода отнесены были дела
вероучительного, канонического и литургического характера. Синод заботился «о нерушимом
сохранении догматов веры и правильном их истолковании», контролировал перевод и
печатание богослужебной литературы. Высший церковный совет состоял из патриарха
и пятнадцати членов (из иерархов, священников и мирян). Он ведал установлением
и изменением центральных и епархиальных церковных учреждений, назначением
должностных лиц в них, пенсионным обеспечением духовенства и церковнослужителей.
9
декабря первая сессия Собора завершила свою работу, и ее участники разъехались
по епархиям. Созыв второй сессии намечен был на конец января 1918 г.
В
течение ноября-декабря 1917 г. Совет народных комиссаров (Совнарком)
неоднократно обращался к вопросу об отделении Церкви от государства. Курс на строительство
светского государства подтвержден был в последовавших Декретах «О расторжении
брака» и «О гражданском браке, о детях и о ведении актов гражданского
состояния», которые устанавливали, что отныне церковный брак не имел
юридической силы, а взаимоотношения между супругами регулировались
государственными законами. Согласно постановлению «О передаче дела воспитания и
образования из духовного ведомства в ведение Народного Комиссариата по просвещению»
во всех государственных учебных заведениях упразднялись должности
законоучителей. Тогда же в центральной печати опубликована была информация о скором
принятии Декрета об отделении церкви от государства, в котором будут учтены все
положения ранее принятых актов по «религиозному вопросу».
С
11 декабря над выработкой проекта декрета об отделении Церкви от государства
работала образованная Совнаркомом специальная комиссия. В ее состав вошли П.И. Стучка
— нарком юстиции, А.В. Луначарский — нарком просвещения, П.А. Красиков — член
коллегии Народного комиссариата юстиции (Наркомюста), М.А. Рейснер — профессор
права Петербургского университета, М.В. Галкин — петроградский священник.
Безусловно,
и большевики в целом, и комиссия в значительной степени были зависимы от настроения
масс, которые настойчиво требовали «полной свободы совести». В адрес
центрального правительства, местных органов власти поступали многочисленные
петиции от солдатских и крестьянских съездов, от коллективов фабрик и заводов с
требованиями отделения церкви от государства и школы от церкви, введения
всеобщего обязательного светского образования, объявления религии частным делом
каждого гражданина, национализации монастырской и церковной собственности,
установления равенства граждан независимо от отношения к религии, обеспечения
правового равенства всех религиозных объединений и т.д. В редакции центральных
и местных газет во множестве поступали письма из различных регионов России, в которых
резко осуждалась политическая позиция Церкви не только в прошлом, но и в настоящее
время. «Сотни лет, — можно прочитать в одном из них, — кучка дворян и помещиков
угнетала миллионы крестьян и рабочих. Сотни лет лили кровь и расхищали труд
народный. А вы благословляли тогда этот строй, говорили, что эта власть
законная. А теперь, когда у власти встал сам народ, трудящийся народ, который
стремится к миру, к братству, равенству, вы, »духовные отцы«, не хотите
признать его власти. Народ знает, кому нужны ваши драгоценные митры, золотые
кресты и дорогие одежды» .
31
декабря 1917 г. в газете партии эсеров «Дело народа» был опубликован проект
разработанного комиссией декрета. В нем религия объявлялась «частным делом
каждого гражданина Российской республики» и потому каждый мог исповедовать
какую угодно религию или не исповедовать никакой; запрещалось издавать законы,
ограничивающие свободу совести; религиозные общества приравнивались к частным
обществам; религиозные общества не могли иметь прав юридического лица и прав
владения собственностью; имущество «церковных и религиозных обществ»
национализировалось; отменялись религиозные клятвы и присяги, а также
преподавание «религиозных предметов» в государственных учебных заведениях и т.д.
Полностью
или в изложении с соответствующими негативными комментариями проект Декрета
опубликовала и церковная печать. Митрополит Петроградский и Ладожский Вениамин
(Казанский) в письме к Председателю Совнаркома В.И. Ленину отмечал: «Я, конечно,
уверен, что всякая власть в России печется о благе русского народа и не желает
ничего делать такого, что бы вело к горю и бедам громадную часть его. Считаю
своим нравственным долгом сказать людям, стоящим в настоящее время у власти,
предупредить их, чтобы они не приводили в исполнение предполагаемого проекта
декрета об отобрании церковного достояния. Православный русский народ никогда
не допускал подобных посягательств на его святые храмы. И ко многим другим
страданиями не нужно прибавлять новых» .
Таким
образом, в вопросах о сущности свободы совести, о характере
государственно-церковных отношений в новой России выявилось противостояние
власти церковной и власти светской. Налицо было принципиальное столкновение
различных идеологий, различного видения «духовной сущности» строящегося нового
общественного строя. Как будто восстал из пепла «проклятый» и «кровавый» для
многих столетий российской истории вопрос: что должно быть первенствующим —
царство или священство? Каждая из сторон понимала, что ответ и окончательное
решение в этом споре за народом, и каждая надеялась, что он будет на ее стороне.
К
началу второй сессии, открывшейся 20 января 1918 г., в Москву съехалось чуть
более ста делегатов, и среди них — всего лишь двадцать четыре епископов. По Уставу,
принятому на первой сессии, Собор мог принимать обязательные к исполнению
решения только при наличии не менее половины своего состава. Выход найден был
просто: постановили проводить заседания при любом количестве членов и считать
принимаемые решения обязательными для исполнения.
На
рассмотрение сессии запланировано было вынести вопросы, относящиеся к епархиальному
управлению, приходской жизни и устройству единоверческих приходов. Однако
проблемы церковного устройства были отодвинуты на второй план, а на первом
оказались вопросы политические — отношение Церкви к советской власти, к внешней
и внутренней политике правительства и особенно, к нормативно-правовым актам,
касающимся положения Православной церкви.
В
своем вступительном слове, при открытии сессии, патриарх Тихон призвал членов
Собора обсудить и решить, как относиться к правительственным декретам,
«нарушающим положение Церкви» и «как им противоборствовать» . Тогда же было
оглашено и послание патриарха Тихона, в котором излагалась его позиция по «текущему
моменту». Ключевыми в нем стали следующие фразы, обращенные, как писал
патриарх, «к явным и тайным врагам истины Христовой», к тем, кто сеет «семена
злобы, ненависти и братоубийственной брани„: “Опомнитесь, безумцы, прекратите
ваши кровавые расправы. Ведь то, что творите вы, не только жестокое дело: это —
поистине дело сатанинское, за которое подлежите вы огню геенскому в жизни
будущей — загробной и страшному проклятию потомства в жизни настоящей — земной.
Властью, данною нам от Бога, запрещаем вам приступать к Тайнам Христовым,
анафематствуем вас, если только вы носите еще имена христианские и хотя по рождению
своему принадлежите к Церкви Православной. Заклинаем и всех вас, верных чад
Православной Церкви Христовой, не вступать с таковыми извергами рода
человеческого в какое-либо общение: »измите злаго от вас самех« (1 Кор. 5, 13)»
.
И
вступительное слово патриарха, и его послание были присутствующими восприняты
как выражение общецерковной политической позиции, как неприятие в целом власти
большевиков и как вызов их «церковной политике». Дабы ознакомить приходское духовенство
и верующих с точкой зрения патриарха на происходящие в стране события, в спешном
порядке текст послания распространялся по московским церквам и монастырям,
специальными нарочными развозился по наиболее крупным городам. Духовенство
обязывалось читать его во время богослужений и разъяснять пастве.
Политический
смысл послания и его антиправительственная направленность были столь понятны
приходскому духовенству, что далеко не все из них отваживались исполнять
приказание, понимая, что вслед за этим может последовать и наказание за антиправительственную
пропаганду. В дневниковых записях известного литературоведа Н.М. Мендельсона,
относящихся к январю 1918 г., отмечалось: «вчера у Хвостовых спросил батюшку
Михайловского: »Что же, Вы будете в церкви читать послание Тихона,
анафематствующее большевиков? — Нет, боязно, опасно«. А это еще приличный
батя!» .
К
вечеру 20 января о послании Тихона с анафематствованием «врагов Родины и Церкви»
стало известно в Петрограде. В спешном порядке, ближе к ночи созывается
заседание Совнаркома, на котором тогдашний нарком юстиции, левый эсер И.З. Штейнберг
и заведующий отделом Наркомюста М.А. Рейснер представили доработанный проект
декрета «О свободе совести, церковных и религиозных общества». После оживленной
дискуссии, внесения поправок и дополнений проект был принят. 21 января, как
ответ на «вызов Церкви», декрет был опубликован в центральных газетах «Правда»
и «Известия«, а затем и в областных изданиях .
Безусловно,
декрет был шагом вперед в утверждении принципа свободы совести в государственной
и общественной жизни России: он создавал правовые, материальные и организационные
условия для того, чтобы каждый гражданин мог свободно определить свое отношение
к религии и поступать сообразно своим убеждениям; гарантировал не только право
на веру, но и право не иметь религиозных убеждений. Нельзя не видеть, что
многие положения декрета находились в русле тех идей и требований, что
провозглашала демократическая общественность России в начале XX века, борясь за
свободу совести и вероисповеданий. К тому же, хотя об этом публично и не говорилось,
но фактически в нем подтверждался ряд положений законодательных актов
Временного правительства в области регулирования деятельности религиозных
объединений .
И
все же декрет вызвал к себе неоднозначное отношение в обществе. Протест
вызывало даже не собственно «отделение» Церкви от государства, ибо эта идея
имела множество сторонников и ее практическая реализация ожидалась. Основной
отпор в церковной и околоцерковной сфере вызвали статьи декрета о национализации
церковной собственности и об отказе признать за религиозными объединениями прав
юридического лица.
Но
почему же большевики включили эти положения в декрет? Ответ, очевидно, следует
искать в их идеологических воззрениях и политических программах. Церковь
(прежде всего, Православная), «сросшаяся» с государством, ставшая всего лишь
одной из составных частей его бюрократического аппарата, должна была, по мнению
большевиков, или кануть в Лету вместе с разрушаемыми революцией «старыми,
отжившими порядками». Или, осудив свое прошлое, принять новую реальность —
светское государство и секулярное общество. И выстраивать с ними отношения на основе
светского законодательства о свободе совести и религиозных объединениях,
базирующегося на принципах отделения церкви от государства, правового равенства
церквей и деноминаций, равенства граждан независимо от их мировоззренческих
убеждений.
Конечно,
большевики видели в Церкви не только некий религиозно-бюрократический аппарат,
но и объединение верующих граждан. Государство не отвергало их права верить и объединяться
в религиозные общины. Последние при этом рассматривались властями в качестве
союзов свободных граждан, за которыми признавалось как право выбора
традиционной церковной юрисдикции, так и право образования новых и самостоятельных
органов церковного управления.
Что
же касается церковной собственности, то она рассматривалась большевиками,
во-первых, как производное от государственного бюджета, от субсидий и пожертвований,
выдаваемых церковному аппарату вне зависимости от того, хотели или нет этого
подданные Российской империи, исповедовавшие самые различные верования или
вовсе их не имевшие, и, во-вторых, как обобществление труда и собственности
рядовых православных верующих. И то, и другое, считали партийные идеологи, было
узурпировано церковной «верхушкой» ради своих узкокорыстных целей и потому
национализация церковной собственности есть акт справедливый, есть возвращение
народу того, что у него в течение многих столетий было отнято.
В
соответствие с этой позицией, власть считала необходимым в первую очередь
налаживать отношения не с органами административно-церковного управления, а с гражданами
— членами религиозных объединений. Поэтому местным объединениям верующих
передавалась бесплатно и в бессрочное пользование бывшая церковная (прежде
всего, приходская) собственность.
Важно
иметь в виду, что не большевики инициировали процесс секуляризации церковной
собственности. Их приход к власти осуществился тогда, когда практически вся она
за редчайшим исключением была уже собственностью государства. В канун революций
1917 г. в Российской империи не было юридически оформленной и признаваемой
государством общецерковной собственности, т.е. Российская православная церковь
не рассматривалась как самостоятельное юридическое лицо, а признавалось лишь
частью государственного бюрократического аппарата, одним из органов
государственного управления . В Российской империи право собственности, весьма
ограниченное и жестко контролировавшееся гражданскими властями, признавалось
лишь за отдельными «церковными установлениями» — приход, монастырь, духовное
учебное заведение и т.п.
Многое
объяснялось и той политической обстановкой, которая складывалась в стране.
Власть не желала, чтобы Церковь, занявшая откровенно антиправительственную
позицию и включившаяся в политическую борьбу, использовала в этой борьбе
материальные ресурсы, унаследованные от прошлого строя.
Стоит
подчеркнуть, что декрет не ставил задачи разрешить раз и навсегда все проблемы,
связанные с правовым положением религиозных организаций в новом рождающемся
обществе. Причастные к его разработке партийные и государственные деятели прямо
указывали на спорность, нечеткость и двусмысленность некоторых положений
декрета, которые предполагалось в дальнейшем при политической стабилизации
устранить. Но… началась Гражданская война, и сила оттеснила право.
Послание
патриарха Тихона и декрет об отделении Церкви от государства оказались в центре
внимания Поместного собора. Ораторы признавали своевременность патриаршего
послания. Одновременно все они сходились на том, что требуется конкретно
указать «врагов Церкви и Родины» («масонов» и «жидов», как выражались некоторые
соборные ораторы), назвать поименно тех, кто предан проклятию, и с кем
православные не должны вступать в общение, и, наконец, довести до сведения
верующих, что Собор не признает «слуг антихристовых, завладевших ныне Россией».
Общее
мнение и настроение собравшихся выразил протоиерей одной из московских церквей
Н.В. Цветков, заявивший: «самое сильное место в послании патриарха —
анафематствование врагов родины и Церкви и запрещение входить с ними в общение.
Хотя это место, при всей его краткости, очень выразительно, но все-таки оно
требует объяснений… Собор должен бы выяснить, кого же анафематствует Святейший
патриарх. Я высказался бы…за то, что анафематствованию подлежат власти, ныне
существующие, которые замыслили предательски погубить Родину и Церковь. Но нужно
иметь в виду, что в составе правительства есть лица, которых, по их вере и национальности,
анафематствование не может касаться. Собору следует выразить свое отношение к этим
нехристианским лицам, играющим большую и пагубную роль. Затем анафематствованию
должны подлежать сознательные исполнители велений правительства и бессознательные
элементы, которые по злой воле и трусости исполняют повеление этой власти» .
Единство
мнений членов Собора проявилось также при выработке постановления относительно
декрета об отделении Церкви от государства. С.Н. Булгаков в заседании одного из
соборных отделов предлагал учитывать следующее: «Перед нами два положения:
объявить народных комиссаров врагами Церкви и народа, и нужно самые действия
объявить противохристианскими, сознательные исполнители коих подлежат
отлучению. Пункт же о неповиновении декрету требует змеиной мудрости: некоторые
пункты декрета (свобода совести, светская регистрация) приемлемы, и с ними
можно согласиться» .
В
окончательно принятом 25 января постановлении Собора декрет Совнаркома был
охарактеризован как «злостное покушение на весь строй жизни Православной церкви
и акт открытого против нее гонения», и всякое участие «как в издании сего
враждебного Церкви узаконения, так и в попытках провести его в жизнь»
расценивалось как несовместимое с принадлежностью к Церкви, караемое вплоть до отлучения
от Церкви . В этот же день, вечером, на закрытом заседании Собор вынес
специальное постановление о том, чтобы «на всякий случай болезни, смерти и других
печальных для патриарха возможностей предложить ему избрать несколько
местоблюстителей патриаршего престола, которые в порядке старшинства и будут
блюсти власть патриарха и преемствовать ему». Патриарх Тихон выполнил это
постановление, что в дальнейшем стало спасительным для сохранения каноничной
высшей церковной власти в Русской церкви.
Реакция
Церкви на политическую ситуацию в стране, на правительственные решения и акты
относительно положения и деятельности религиозных объединений показала, что и патриарх,
и Собор, по существу, отказались признать обязательным для Церкви исполнение
основного правового акта советской власти в отношении религиозных организаций —
Декрета об отделении церкви от государства и школы от церкви. Это было
воспринято властями как открытое вмешательство Церкви в сложную политическую
ситуацию в стране, как акт ее дестабилизирующий, как призыв к верующим перейти
к открытому неповиновению и сопротивлению существующим органам власти.
Тому
подтверждением стала прокатившаяся по европейской части России в феврале-марте
1918 г. волна противодействия попыткам местных властей провести декрет в жизнь.
Организовывались массовые крестные ходы и богослужения на площадях в поддержку
«гонимой Церкви». Кое-где возле церквей происходили столкновения, совершались
акты насилия в отношении работников советских органов власти. Коллективные
петиции с требованиями отменить декрет, с угрозами массового сопротивления
направлялись в адрес правительства.
Повсеместно
распространялись листовки, прокламации и воззвания с призывами поддержать
позицию патриарха и Собора в противостоянии «самозванной власти». К примеру, в одной
из листовок, изданной Поместным собором под красноречивым названием «Анафема
патриарха Тихона большевиков» , верующим разъяснялось в отношении кого
направлены меры церковного наказания: «Патриарх Московский и всея России в послании
возлюбленным о Господе архипастырям, пастырям и всем верным чадам Православной
Церкви Христовой обнажил меч духовный против извергов рода человеческого —
большевиков и предал их анафеме. Глава Православной Церкви Российской заклинает
всех верных чад ее не вступать с этими извергами в какое-либо общение».
Предлагалась
и обязательная для всех верующих линия поведения в отношении анафематствуемых:
«Родители, если дети ваши — большевики, требуйте властью, чтобы отреклись они
от заблуждений своих, чтобы принесли покаяние в великом грехе, а если не послушают
вас, отрекитесь от них. Жены, если мужья ваши — большевики и упорствуют в служении
сатане, уйдите от мужей ваших, спасите себя и детей от заразы, губящей душу. Не
может быть у православного христианина общения с слугами дьявола на небесах».
Церковь Христова призывает вас на защиту православной веры«.
На
Соборе была образована специальная комиссия во главе с А.Д. Самариным, которой
поручалось поддержание связей с властями. 15 марта она посетила Совнарком, где
была принята управляющим делами СНК В.Д. Бонч-Бруевичем, наркомами Д.И. Курским
и М.Т. Елезаровым. Глава делегации А.Д. Самарин заявил: «мы хорошо знаем, какое
единодушное чувство глубокого и сердечного возмущения вызвали во всех преданных
Церкви православных людях изданный вами декрет о свободе совести и все
распоряжения ваши, коими Церковь стесняется в своей жизни и лишается своего
достояния. На все это Православная церковь смотрит, и не может смотреть иначе,
как на тяжелое и ничем не вызванное с ее стороны оскорбление религиозного
чувства, и как на насилие, самым вопиющим образом нарушающее ту свободу совести
и те начала нелицеприятной справедливости и равноправия, которые вы сами
провозглашаете…Будет ведомо вам, что религиозное успокоение ста миллионов
православных русского населения, без сомнения необходимое и для
государственного блага, может быть достигнуто не иначе, как отменой всех
распоряжений, посягающих на жизнь и свободу Церкви» .
По
сути властям был выставлен ультиматум: либо будет отменен Декрет об отделении
церкви от государства, либо противодействие ему на местах примет массовый и жесткий
характер. Заявление Самарина властью воспринято было как свидетельство того,
что Церковь перешла грань, отделяющую собственно церковные проблемы от политики,
и тем самым оказалась в лагере воинствующей политической оппозиции.
Зимой-весной
1918 г. противостояние Православной церкви и государства было налицо, и все же
обе стороны предпринимали некоторые шаги к поиску компромисса. Немало обращений
патриарха Тихона, Поместного собора, отдельных иерархов и священников
рассматривалось в Совнаркоме, других ведомствах и учреждениях и по ним
принимались положительные решения. К слову сказать, и работа Собора, хотя и среди
членов правительства, и среди видных и влиятельных большевиков не раз возникало
желание закрыть его, не приостанавливалась. Властями разрешалось проведение
богослужений в храмах Кремля. В архиве управляющего делами Совнаркома В.Д. Бон-Бруевича
сохранилась следующая, относящаяся к этому периоду времени, запись: «После
Октябрьской революции в Совнарком довольно часто заявлялись депутации от православных
и православной церкви. Мне приходилось их принимать, беседовать с ними,
защищать их от несправедливости власти и не только разрешать, но и даже
охранять их крестные ходы как в Петрограде, так и в Москве, отвечать на письма
патриарха Тихона — все это делать с разрешения и указания самого Владимира
Ильича /Ленина — М.Ч./, потому что мы стояли всегда и в этих вопросах на принципиально
выдержанной позиции» .
Вторая
сессия Поместного собора, продолжавшая свою работу до 20 апреля 1918 г., рассмотрела
и ряд проблем внутрицерковного устройства. Среди них вопросы епархиального
управления.
Особенно
бурные споры разгорелись вокруг процедуры выборов епархиальных архиереев и объема
их властных полномочий. Явственно проявилось разделение Собора на две группы.
Одна, в основном представители приходского духовенства и мирян, выступала за расширение
прав клира и мирян при обсуждении и разрешении данных проблем. Другая, в основном
иерархи, всячески отстаивала всевластие и решающую роль епископа во всех
вопросах епархиальной жизни. В Определении об епархиальном управлении приоритет
в разрешении общеепархиальных дел отдан правящему архиерею. В нем же определены
были порядок образования, направления деятельности и устройство некоторых иных
органов управления епархиальной жизнью: епархиального совета, благочиннических
округов и собраний .
Внимание
соборян было обращено и к жизнедеятельности первичной ячейки церковного
сообщества — приходу. Почти два месяца в заседаниях комиссий и на пленарных
собраниях обсуждался проект приходского устава, цель которого — оживить
деятельность приходов, способствовать сплочению верующих вокруг своего
приходского храма.
В
последний день работы Собор принял Приходской устав. Его первая статья
определяла православный приход как «общество православных христиан, состоящее
из клира и мирян, пребывающих на определенной местности и объединенных при
храме, составляющее часть епархии и находящееся в каноническом управлении
своего епархиального архиерея, под руководством поставленного последним
священника настоятеля» .
Последующие
главы Устава посвящены были приходскому и соборному храмам, причту, прихожанам,
управлению приходскими делами, приходским собранию, совету и учреждениям,
просвещению населения, имущественным вопросам причта, устройству кладбищ и, наконец,
союзам приходов.
Кроме
того, Собор принял решения по учреждению единоверческих кафедр, деятельности
духовных учебных заведений, расширению внешней и внутренней миссии Церкви.
Причислены были к лику святых Софроний Иркутский и Иосиф Астраханский.
В
дни работы второй сессии Поместного собора в Москву стали поступать первые
известия о столкновениях вокруг православных храмов и монастырей, об арестах и расстрелах
епископов, священников, наиболее активных мирян. Откликаясь на них, Собор
принял Определение «О мероприятиях, вызываемых происходящим гонением на Православную
церковь» (от 18 апреля) . В нем устанавливался порядок произнесения в храмах за
богослужением «особых прошений о гонимых ныне за православную веру и церковь и о
скончавших жизнь свою исповедниках и мучениках», а также «ежегодное молитвенное
поминовение… всех усопших в нынешнюю лютую годину гонений исповедников и мучеников».
Епархиальным властям вменялось в обязанность собирать сведения об изъятом
церковном имуществе, арестованных служителях культа и прихожанах.
Весной
1918 г. отчетливо проявилось и расслоение в православной пастве в связи с отношением
к политическим событиям в стране. Многие и многие из числа рядовых православных
верующих поддерживали новую власть, и активно выступали в поддержку декрета об отделении
Церкви от государства. Свое отношение к этой части членов Церкви Собор выразил
в Определении «О мероприятиях к прекращению нестроений в церковной жизни» (от 19
апреля) . Предусматривались конкретные меры наказания для мирян, священников и епископов,
«не покоряющихся и противящихся церковной власти и обращающихся в делах
церковных к враждебному Церкви гражданскому начальству и навлекающих через то на
Церковь, её служителей, её чад и достояние многоразличные беды». К числу
«богопротивных» дел были отнесены: обращение к гражданской власти и гражданскому
суду, исполнение или участие в проведении в жизнь требований декрета о свободе
совести и иных актов государственной власти, относящихся к деятельности
религиозных объединений, отобрание у монастырей и храмов земли и иной
собственности. Соответственно определялось и возможное церковное наказание:
запрещение в священнослужении, извержение из сана, лишение духовного звания,
привлечение к церковному суду, отлучение от Церкви.
Оба
Определения были непосредственной реакцией Церкви на происходящие в стране
политические события, попыткой вовлечь верующих в противостояние власти,
привлечь их к активному участию в антиправительственных акциях. Ситуация
усугублялась тем, что Церковь заняло откровенно негативную позицию в отношении
не только «церковной политики» советского государства, но и всей его внутренней
и внешней политики. К примеру, патриарх Тихон и Собор в специальных посланиях
осудили стремление правительства выйти из мировой бойни и заключить мирный
договор с Германией. Содержавшаяся в них патриотическая риторика, призывы к продолжению
войны «до победного конца», к защите «Земли Русской» несмотря ни на что, по существу
обрекали население на дополнительные тяготы и лишения, а в перспективе делали
вполне возможным быстрое поражение в борьбе с превосходящим врагом, за которым
мог последовать и распад Российского государства.
Хотя
в исторической литературе весенние месяцы 1918 г. и рассматриваются как период
«мирной передышки», но название это условно. Подразумевается, что от заключения
Брестского мира (март) до возникновения фронтов в Сибири, на Волге и Северном
Кавказе (июнь) не велось широкомасштабных военных действий. Однако мира не было,
шли локальные бои, происходило формирование вооруженных сил и «белых», и «красных»,
активно действовали подпольные антиправительственные вооруженные группы,
вспыхивали мятежи и восстания, шел процесс стихийной национализации
церковно-монастырской собственности. Налицо была эскалация насилия, жестокости,
классового противостояния, и каждая из сторон совершала шаги навстречу к столкновению,
еще более жестокому и беспощадному.
Все
это не могло не отражаться на настроении православной паствы. В ее рядах происходила
ускоренная поляризация по политическим взглядам, а это, в свою очередь,
отражалось и на отношении к Декрету о свободе совести. Как свидетельствовал
В.Д. Бонч-Бруевич, «трудящиеся повсюду приветствовали декрет об отделении
церкви от государства и школы от церкви, необходимость которого давно назрела»
.
В
редакции многих центральных и местных газет и журналов поступало множество
писем от приходских священников и рядовых верующих, в которых они сообщали о поддержке
декрета, призывали Церковь к прекращению противостояния власти. К примеру, в письме
в газету «Знамя Христа» сельский священник призывал духовенство: «Наш долг,
наша обязанность не возбуждать темные массы. Не творить тех бунтов, которых в России
и так немало, а выяснять всем и каждому, что… отделение церкви от государства и
другие запреты в связи с этим нисколько не унижают христианства… Когда
всмотришься внимательно во все происходящее, то невольно поднимается вопрос: от
кого и от чего наши иерархи призывают спасать Христову веру?» .
Проходившие
в стране митинги, собрания, демонстрации, конференции различных общественных
организаций нередко принимали специальные резолюции и обращения к власти с просьбой
ускорить проведение в жизнь декрета об отделении церкви от государства и школы
от церкви. В подтверждение сошлемся на резолюцию Первой Московской конференции
женщин-работниц, состоявшейся в начале 1918 года. В ней, в частности,
говорилось: «конференция считает необходимым энергично проводить в жизнь декрет
об отделении церкви от государства и школы, так как этот декрет уничтожает все
религиозные гонения, существовавшие до сих пор, обеспечивает полную свободу
совести, свободу вероисповеданий, делает религию делом совершенно свободного
выбора, не обещающим никаких привилегий и не грозящим никакими стеснениями.
Обеспечивает воспитание детей в духе истинного знания науки» .
И
все же события зимы-весны 1918 г. были в определенной мере неожиданными для
большевиков, рассчитывавших на быстрое и относительно безболезненное введение
декрета об отделении церкви от государства. Залогом тому были уверенность в полной
дискредитации «политического лица» духовенства и органов церковного управления,
рост антиклерикальных настроений в массах и ширящаяся поддержка идей светского
государства во времена Временного правительства. Не случайно же, что большевики
даже и не планировали создание специального государственного органа,
ответственного за реализацию их программных установок отделения церкви от государства
и школы от церкви. Но провести в жизнь декрет, что называется сходу, оказалось
невозможным. К политическому противодействию органов церковного управления и руководителей
религиозных организаций присоединилось прикровенное, а где и откровенное
недовольство со стороны многомиллионного крестьянства. Если в целом оно поддерживало
меры экспроприации церковно-монастырской собственности, провозглашение
равенства граждан вне зависимости от их отношения к религии, расторжение
«союза» Православной церкви и государства, то относительно таких мер, как
устранение из школы Закона Божьего, лишение прихода собственности, введение
гражданской метрикации и некоторых других, его позиция была не столь
однозначной. И было бы упрощением утверждать, что на сторону Церкви встали лишь
представители «свергнутых классов» да отдельные «верующие-фанатики».
Крестьянство
выступало в тот момент против, как ему казалось, насильственного «обмирщения»
своего традиционного уклада жизни, против ломки «незыблемых», в том числе и в силу
«освящения» их православными канонами, устоев жизни «по вере» в российской
деревне. Подтверждение тому можно найти и в переписке партийных лидеров. К примеру
Е. Ярославский в письме В.И. Ленину отмечал: «Проведение декрета об отделении
церкви от государства и школы от церкви встретило особенно упорное
сопротивление в деревне. Целый ряд иногда кровавых столкновений происходит на почве
того, что население противится выносу икон и предметов культа из школ. Местные
Советы совершенно не считаются с волей подавляющего большинства, а иногда и единодушной
волей единоверческого православного населения. Во всех почти рабочих и крестьянских
собраниях в провинции подают ораторам записки об этом. На этой почве ведется
агитация против Советской власти вообще и падает на восприимчивую почву. На женском
съезде в Москве мне было подано 16 записок почти однородного характера: зачем
насильно выносят иконы. Были записки и заявления: мы со всем согласны с большевиками,
а этот вопрос нас отталкивает от них« .
Мешало
проведению декрета и отсутствие на местах подготовленных работников и специальных
органов, занимающихся «церковной политикой». Непоследовательность местных
властей, которые сами, а то и под нажимом различных социальных групп, явочным
порядком, в силу своего разумения, не дожидаясь указаний из центра, претворяли
декрет в жизнь. Нередко их «инициативы» шли вразрез законам, издаваемым
центром, что зачастую порождало многочисленные конфликтные ситуации между
властями и верующими, выливалось в различные формы политического протеста.
Эмоционально и откровенно говорилось об этом в одном из писем (апрель 1918 г.) петроградского
священника М.В. Галкина управделами Совнаркома В.Д. Бонч-Бруевичу: «На почве
издания декрета уже по местам возникали эксцессы, уже пролилась человеческая
кровь, которой можно было бы избежать… Часть вины за эту кровь я чувствую на себе.
Может быть, я недостаточно настойчиво стучался в Ваши двери, чтобы повторить
Вам о том, от чего Вы все равно не уйдете, — о необходимости координировать
действия различных комиссариатов, направленные к ликвидации вековой связи между
церковью и государством, в каком-то особом аппарате, каким должна явиться
особая ликвидационная коллегия, непременно в Москве… Объединение вокруг
клерикальных кругов политических элементов страны идет столь быстрыми шагами,
что Вы бы ужаснулись, увидев эту картину во весь грозный рост. Отсутствием
разъясняющих положений уже ловко пользуются ваши политические противники…
Создается и уже создана организация, вплоть до приходских, губернских и всероссийского
церковных »комиссаров«. Организации надо противопоставить организацию. Слову —
убежденное слово. Силе, если угодно, ту правовую силу, которая могла бы
заставить служителей алтаря стоять у алтарей и не вторгаться со специфическим
»восторговским« духом в несродную их званию и сану область чистой политики« .
Жизнь
настойчиво требовала создания специального органа в системе государственного
управления, который бы взял на себя координацию действий в центре и на местах
по реализации норм и положений декрета. Первоначально эти обязанности были
возложены на образованную в апреле 1918 г. межведомственную комиссию при
Наркомюсте, в составе представителей от комиссариатов внутренних дел,
просвещения, призрения, а также от православной, старообрядческой,
римско-католической, греко-католической и других церквей . Несколько позже, 8 мая
1918 г. по поручению Совнаркома Наркомюст образовал специальный отдел
(порядковый номер среди отделов -VIII) по проведению Декрета об отделении
церкви от государства в жизнь во главе с П.А. Красиковым.
Отдел
должен был в своей работе опираться на Комиссию, состоящую из представителей
заинтересованных государственных ведомств и религиозных организаций, и имеющую
характер консультативного органа. В.Д. Бонч-Бруевич, бывший одним из идеологов
«церковной политики» советского правительства и практических деятелей по ее реализации,
на совещании Комиссии так охарактеризовал ее основные задачи:
«1.
Разбор и разрешение многочисленных случаев прецедентарного характера, могущих
возникнуть при непосредственном применении декрета.
2.
Осуществление почина в издании правительственных актов в развитие, дополнение и
разъяснение декрета.
3.
Выработка инструкции по применению декрета с целью исключения разного понимания
его положений и введения единообразия «в осуществлении провозглашенных начал».
4.
Помощь другим органам власти в пресечении контрреволюционной деятельности
религиозных объединений« .
14
мая состоялось первое совещание VIII отдела, на котором обсуждался план
ближайшей его деятельности. В.Д. Бонч-Бруевич, ведший заседание, отметил, что
деятельность отдела затрагивает «интимные интересы миллионов граждан Российской
Федеративной Советской республики, причем, несмотря на наблюдаемое ослабление
влияния религии на население, оно продолжает относиться с болезненной
восприимчивостью ко всяким незаконным посягательствам на свободу религиозных
убеждений и отправление религиозного культа». А потому перед отделом была
поставлена задача руководить «деятельностью мест и властей Российской
Федеративной Советской республики, направленной к установлению новых, созданных
Октябрьским переворотом, отношений между государством и исповеданиями на обеспечиваемых
декретом Совета Народных Комиссаров началах свободы совести и отправления
религиозных обрядов» .
Отныне
все вопросы, касающиеся взаимоотношения государства с Российской православной
церковью, а также и другими религиозными объединениями, и требующие решения
правительства, предварительно обсуждались в этом отделе. Разъяснения и указания
отдела вплоть до сентября 1918 г. были единственными правовыми документами,
регламентировавшими порядок разрешения практических вопросов, связанных с отделением
церкви от государства. На отдел же возлагалась задача по борьбе с нарушениями
законодательства о культах со стороны как духовенства и церковных организаций,
так и местных органов власти .
Не
мог отдел обойти своим вниманием и такой острый и спорный вопрос, как
предоставление религиозным организациям прав юридического лица и прав на церковную
собственность (12 и 13 пункты Декрета). 8 мая в заседании отдела обсуждался
доклад профессора М. Рейснера, в котором была сделана попытка определить
правовое положение религиозных и церковных обществ в условиях новой
социально-политической ситуации. Приведем фрагмент сохранившейся стенограммы
заседания, из которого видно, что участники исповедовали различные взгляды и подчас
занимали противоположные позиции по обсуждавшимся вопросам:
«Гуковский
(сотрудник VIII отдела) — Доклад не разъясняет отмеченного в нем противоречия
между предоставленным религиозным обществам правом владения и лишением их прав
юридического лица. Ибо раз общество как таковое получает право владения, то оно,
значит, становится субъектом права. Но быть субъектом права и не быть ни юридическим,
ни физическим лицом — юридический абсурд.
Галкин
(сотрудник VIII отдела ) — Допуская, что лишение религиозных обществ прав
юридического лица, хотя и грешит против юридической стройности, но теперь, в период
борьбы, этого права предоставлять религиозным обществам нельзя по политическим
основаниям, что особенно ясно хотя бы из патриаршего обращения.
Красиков
(заведующий VIII отделом) — Также подчеркивает революционное время, и то, что
крупные церкви (православная, католическая), безусловно, враждебны Советской
власти. Это враги, с которыми нужно бороться, и потому никаких послаблений к 12-му
и 13-му пунктам декрета допускать нельзя« .
Второго
июля начала работу третья сессия Собора. Собралось всего 150 человек, из них 16
епископов . Поскольку к этому времени здание Московской духовной семинарии было
национализировано, и там проживали делегаты V Всероссийского съезда Советов, то
участников Собора разместили при московских церквах и монастырях. Соборные
заседания проводились либо в Епархиальном доме, либо на Троицком подворье, где
располагался патриарх и органы высшего церковного управления.
На
Соборе продолжилась работа по выработке Определений о деятельности высших
органов церковного управления. Рассмотрен был вопрос о местоблюстителе
патриаршего престола. Его избрание в случае «освобождения патриаршего престола»
предполагалось в соединенном заседании Священного синода и Высшего церковного
совета. Местоблюститель возглавляет Церковь в период междупатриаршества и главная
его обязанность состоит в проведении в трехмесячный срок Поместного собора для
избрания патриарха . В специальном Определении (от 13.08.1918 г.) устанавливался
порядок избрания патриарха. В общих чертах он соответствовал процедуре избрания
патриарха Тихона . Кроме того, принято было Определение «О положении и штатах
Высшего церковного управления» (от 20.09.1918 г.) .
Некоторые
Определения Собора касались вопросов организационно-административного порядка и
устройства Церкви, финансово-хозяйственной деятельности. Среди них: о временном
Высшем церковном управлении на Украине, об устройстве Варшавской епархии, о церковных
округах, об учреждении новых епархий и викариатств, о монастырях и монашествующих,
о привлечении женщин к церковному служению, о прославлении местных святых и восстановлении
празднования дня памяти всех святых Российских, о церковных сборах, имуществе,
хозяйстве и т.д.
В
то время как на соборных заседаниях обсуждались и принимались решения о внутреннем
устройстве Церкви, за стенами Епархиального дома в Лиховом переулке шел процесс
государственного обустройства новой страны — РСФСР.
Проект
Конституции, опубликованный в центральной и местной прессе, и вынесенный на обсуждение
Всероссийского съезда советов, включал в себя специальную статью о свободе
совести. Она гласила: «В целях обеспечения за трудящимися свободы совести
церковь отделяется от государства, религия объявляется делом совести каждого
отдельного гражданина, на содержание церкви и ее служителей не отпускается
средств из государственной казны. Право полной свободы религиозной пропаганды
признается за всеми гражданами» .
При
обсуждении этой статьи столкнулись различные точки зрения среди делегатов
относительно содержания «свободы совести» и мер ее обеспечения. Некоторые,
например, нарком юстиции П.И. Стучка утверждал, что предложенная редакция
статьи есть слепое копирование программ европейских социал-демократических
партий, не идущих в «религиозном вопросе» дальше провозглашения свободы совести
в ее буржуазном понимании. А потому предлагалось исключить из проекта положение
о религии как о деле совести гражданина и о полной свободе религиозной
пропаганды. «В самом деле, — рассуждал в связи с последними положениями нарком,
— советским юристам придется призадуматься, как соединить некоторые статьи
декрета об отделении церкви от государства с этой полной свободой религиозной
пропаганды. Мне мерещится, что действительная свобода совести, как ее понимает
Маркс, обеспечивается одной свободой антирелигиозной пропаганды, да и только» .
В
окончательном тексте Конституции, принятой 10 июля, статья (ст. 13) о свободе
совести выглядела так: «В целях обеспечения за трудящимися действительной свободы
совести, церковь отделяется от государства и школа от церкви, а свобода
религиозной и антирелигиозной пропаганды признается за всеми гражданами» .
В
принятой первой Конституции РСФСР (одновременно первой и в истории России) были
и некоторые другие статьи, касающиеся «религиозного вопроса»: предусматривалась
возможность предоставлять «право убежища» иностранным гражданам, преследуемым
за религиозные убеждения (ст.12), вводились ограничения политических прав в отношении
монашествующих и служителей культа (ст.65).
С
принятием Конституции основные положения декрета об отделении церкви от государства
стали нормой конституционного права, а VIII отдел Наркомюста призван был
теперь, наряду с проведением декрета в жизнь, обеспечивать и контролировать
соблюдение статьи 13-й Конституции РСФСР. Чтобы добиться этого Наркомюст
разработал специальную инструкцию «О порядке проведения в жизнь декрета об отделении
церкви от государства и школы от церкви», которая была опубликована как
постановление Наркомата внутренних дел (НКВД) 30 августа 1918 г. . Она состояла
из шести разделов: 1. О церковных и религиозных обществах. 2. Об имуществах,
предназначенных для совершения религиозных обрядов. 3. О прочих имуществах. 4. О
метрических книгах. 5. О религиозных церемониях и обрядах. 6. О преподавании
религиозных вероучений.
Работа
третьей сессии Собора пришлась на самый кровавый этап гражданской войны. Летом
и осенью 1918 г. страна окончательно раскололась, начались масштабные военные
действия противоборствующих сторон, арсенал гражданской войны пополнился еще
одной формой борьбы — взаимным террором. Гибли верующие и неверующие,
священники и комиссары, коммунисты и беспартийные, «красные» и «белые».
Усугубило ситуацию в России и способствовало умножению жертв и страданий
народа, сделало исход борьбы неопределенным и тем самым затянуло гражданскую
войну — вмешательство иностранных государств, вторжение на территорию России
войск немецких, английских, японских, румынских. Добавим сюда и установление
Антантой военно-экономической блокады Советской России, что было грубейшим
нарушением международного права, акцией по существу террористической,
немилосердной, варварской, способствовавшей усилению голода и распространению
эпидемий в России, повлекших за собой гибель значительной массы населения
страны.
Потому
и вся работа третьей сессии Собора проходила в нервной, временами митинговой
обстановке. Соборяне особенно болезненно реагировали на принимаемые властью
акты, касающиеся Православной церкви. Это наглядно проявилось при обсуждении
инструкции Наркомюста от 30 августа.
На
частном совещании 1 сентября у патриарха Тихона в Троицком подворье
предлагалось в качестве ответной меры ввести в стране интердикт: закрыть все
церкви, прекратить повсеместно совершение всех религиозных обрядов и треб.
Многие ораторы — епископы и влиятельные лица из мирян — горячо ратовали за него.
Однако немало было и тех, кто возражал, указывая на то, что рядовые верующие не
поддержат решения Церкви об интердикте. Приведем фрагмент из протокола
заседания:
«А.В.
Карташев — Инструкция принуждает нас к принятию грудью боя. И хотя угашать дух
перед боем не полагается, но я не считаю грехом в данном случае несколько
сдержать пыл наших речей. Открытый бой принимается стратегами, когда имеется
налицо надлежащий дух в войсках и есть все технические средства. Если же этого
нет, то приходится вести бой более уклончивый, более сложный. Того подъема духа
в народе, при котором было бы возможно принять бой прямой, на почве
принципиальной, — ожидать нет оснований. Итак, я рекомендую не надеяться на православный
народ. Не считаю осуществимым интердикт, а предлагаю перейти к единообразной и упорядоченной
борьбе на частных позициях, и в таком виде достаточно тяжелой и ответственной.
Иоасаф,
епископ Коломенский — Подведомственное мне духовенство уже собирало прихожан и беседовало
с ними. «У нас отобрали землю, — говорили священники, — проценты с капиталов и покосы,
и дрова. Нам не на что жить, мы уйдем от вас!» И те ответствовали: «Ну что же,
уходите. Запрем церкви, да и так обойдемся». А потому считаю я, что закрытие
храмов может вызвать вздохи лишь старых людей да плач женский. Надо бы лучше
сделать так, чтобы в списки учредителей входили не люди хладные и безразличные,
а записывать туда проверенных мирян да монахов с их мирскими именами.
Е.Н.
Трубецкой — Если мы скажем, что интердикт издается потому, что отбираются
церковные имущества, отбираются архиерейские дома, то народ нас не поймет, как
не поймет и истинного значения этой меры« .
Думается,
что в этих словах невольное вынужденное признание того, что рядовая
православная паства в своей большей части не поддерживала политической позиции
Церкви, и не видела необходимости бороться с властью за церковную
собственность.
В
конце концов, решение об интердикте не состоялось. Наоборот, было признано
желательным всячески «возгревать» религиозные чувства верующих посредством
общественных богослужений, канонизацией новых русских святых, крестными ходами.
Тогда же избрали специальную комиссию, которой поручили выработать целостную
программу мер противодействия «антихристианским» правительственным актам.
6
сентября в обращении в Совнарком Собор заявил о своем непризнании Инструкции
Наркомюста и потребовал ее отмены. 12 сентября Собор обсудил и принял
Определение «Об охране церковных святынь от кощунственного захвата и поругания»
. В нем «под страхом церковного отлучения» верующим запрещалось участвовать в каких-либо
мероприятиях по изъятию бывшего церковного имущества. То была еще одна
отчаянная попытка не допустить национализации церковного имущества, «повесить
замок» на соборы, храмы, часовни, монастыри, иные церковные дома, не допустить
перехода в руки государства ни единого из «священных предметов», хранящихся в церкви.
Каждый из верующих обязывался выполнять эти требования под страхом церковного
наказания: отлучения, проклятия или закрытия храма.
Участие
многих и многих тысяч верующих в религиозных церемониях и иных организованных
Церковью мероприятиях ошибочно воспринималось патриархом Тихоном и его
окружением, состоявшем в основном из сторонников абсолютной, никем и ничем не ограниченной
свободы религии и церкви, как поддержка их политического курса, как
демонстрация несогласия с новой властью. В этой эйфории, в ожидании близкого
краха советской власти (от внутренних или внешних обстоятельств) к голосу более
благоразумных лиц, которые были и в самой Церкви, и среди сочувствовавших ей, не
хотели прислушаться. А они предупреждали, что политизация Православной церкви с
неизбежностью «зачислит» ее в разряд «антиправительственных»,
«контрреволюционных» организаций, что неизбежно приведет к столкновению с властью;
они указывали, что «белый террор» с его убийствами, покушениями и иными
акциями, дестабилизирующими политическую ситуацию в стране, неизбежно породит
ответные со стороны государства меры. И об их характере уже можно было судить
по постановлению Совнаркома от 5 сентября 1918 г. «О красном терроре«, согласно
которому расстрелу подлежали »все лица, прикосновенные к белогвардейским
организациям, заговорам и мятежам».
20
сентября в Епархиальном доме собрались члены Собора (немногим более ста
человек) на свое последнее заседание. Настроение было подавленное. Попытки в предшествующие
дни связаться с Совнаркомом для разрешения спорных вопросов о положении Церкви
в новых условиях и отдельных пунктах декрета об отделении церкви от государства,
оказались тщетными. Совнарком отписал, что в приеме каких-либо делегаций от Собора
надобности не видит и предлагал впредь подавать письменные обращения в общем
для всех граждан порядке. Надежды на пересмотр Инструкции от 30 августа 1918 г.
улетучились. По областям и губерниям продолжалась национализация церковного
имущества, закрывались монастыри, из школ изгонялся Закон Божий, всякая попытка
духовенства выступить в защиту интересов Церкви все чаще трактовалась как
«контрреволюция». Число лиц «пострадавших за веру и церковь» увеличивалось,
согласно сообщениям с мест, ежедневно. Устойчивые слухи предрекали, что вот-вот
и сам Собор будет закрыт, а участники арестованы и высланы из Москвы. И хотя
накануне без возражений и споров принято было решение созвать следующий
Поместный собор весной 1921 года, но в это мало кто верил.
С
заключительным словом к собравшимся обратился патриарх Тихон. Он поблагодарил
всех членов Собора и других лиц, принимавших участие в его деятельности, и объявил
о закрытии Собора .
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.rusoir.ru/