Знак насилия
Виктор Каган
Психологический нерв насилия - самоутверждение за счет другого.
По Ф. Нирингу, свобода - это возможность быть и стать, по М.
Мамардашвили, "свобода одного упирается в свободу другого и имеет эту
последнюю своим условием". Насилие - это когда возможность быть и
становиться одного/одних утверждается за счет ограничения или уничтожения
возможности быть и становиться другого/других, когда я приношу свободу другого
в жертву своей свободе от всего, что ее обусловливает и, собственно говоря,
делает свободой. В этом - один из парадоксов насилия: совершивший его сам
лишается свободы, становясь заложником собственного насилия.
Роль жертвы насилия обезличена. Совершающий насилие прежде в своем
восприятии лишает жертву ее статуса живого/человеческого самоценного бытия -
иначе насилие невозможно. Об этом писали и Ф. Достоевский в "Записках из
Мертвого Дома", и А. Чехов, побывав на сахалинской каторге, и В. Шаламов,
Л. Гинзбург, А. Солженицын и мн. др. Жертва - не этот человек, а носитель
(половых органов, порока, не той крови или веры, черты характера ...) или
воплощение (коварства, измены, предательства...).
Предельного выражения это достигает в "техноголическом
терроризме", где жертвами становятся просто случайные люди, и в
современных средствах ведения войн - не против так или иначе
персонифицированного врага, а против абстрактной схемы врага: насилие здесь
дается не труднее, чем в виртуальных играх.
Во всем сказанном содержится ключ к пониманию психологических
механизмов самовоспроизводства насилия. Однажды совершенное насилие или
молчаливая, пассивная сопричастность ему способны оставлять тяжкий след
разбудораженных инстинктов и/или смутного чувства вины, освободиться от которых
можно попытаться, отыграв насилие вовне, введя его в норму поведения и/или
перенеся акцент с него самого на причинные и целевые легенды (вина кого-то
перед народом, достижение светлого будущего, очищение от скверны или ереси,
обеспечение дисциплины и порядка и проч.). Это интуитивно знают все
организаторы погромов и точно выразил губернатор Кондратенко, заявив, что,
понаблюдав публичное повешение нескольких "врагов", народ все поймет
и примется за дело сам. Опыт истории показывает, что часто и принимается - тем
более, что насилие обращается непосредственно к инстинктам и мощным архетипам,
а массовый резонанс единого порыва разрушает или блокирует критическое начало.
Кажется, пережив насилие, уже невозможно совершить его. Но опыт
говорит как раз об обратном: пережитое насилие чаще всего побуждает к насилию.
У участников войн (посттравматический стрессовый - вьетнамский, афганский,
чеченский, какой следующий? - синдром) отмечается повышенная склонность к
насилию долгое время после окончания войн. Доходящий до апогея взрыв насилия на
постсоветском пространстве (от бытового насилия до ксенофобии и политического
экстремизма), безусловно, не сводим только к психологическим и
социально-психологическим причинам, но вполне сопоставим с посттравматическими
стрессовыми расстройствами, что позволило мне обозначить его как проявление
посттоталитарного стрессового синдрома.
Горько признавать, что российская культура в значительной мере
насильственна, но это так. Даже любовь изъясняется языком насилия. Вот О.
Соловьев и Е. Шишмаров в своей недавней книге "Православный брак и страсть
блуда" настоятельно рекомендуют пороть детей, девочек - особенно,
посильнее и почаще, "не боясь переборщить" и даже не стремясь
обосновывать наказания соображениями справедливости, ибо "наказание,
которое кажется ребенку справедливым, вредно для ребенка, так как укрепляет его
в гордыне". Эти традиции насилия столь стары, что большевизм с его
лозунгами типа "Лучший способ воспитания - расстрел" лишь продолжил
их. Объяснять особенности культуры такой этнокультурной пестрой державы, как
Россия, степенью близости к животным предкам, количеством сумасшедших, "не
теми" или, наоборот, "единственно теми" генами и т. д. столь же
оскорбительно, сколь глупо. Объяснения должны лежать в самой культуре и
психологии культуры. Сравнив коренных американцев и эмигрантов из бывшего СССР,
В. Лефевр показал, что если первым присуще четкое и определенное разделение
Добра и Зла при высокой готовности к компромиссному поведению, то вторым -
сплавленность представлений о Добре и Зле и неприятие компромиссов в поведении.
Эту вторую нравственную систему М. Мамардашвили точно назвал симптомом
антропологической катастрофы: бескомпромиссная война неразличимых между собой
Добра и Зла - генератор насилия, грозящего взорвать и отдельного человека, и
любое человеческое сообщество, от семьи до страны и мира. У этой опасной
нравственной системы есть свои глубокие исторические корни, восходящие, в
частности, к духовной традиции невыговаривания (одна из высоких ступеней
духовного восхождения - обет молчания) - сохранения и развития целостного
духовного опыта, но, вместе с тем, и недостаточной - особенно, в условиях
растущих диверсификации и объединения мира - интеллектуальной экспликации, и
стало быть, внятных осознавания и артикуляции этого опыта, о необходимости чего
писал еще П. Чаадаев. Одним из следствий ставшего фактом культуры
невыговаривания является отсутствие в русском языке сколько-нибудь
удовлетворительного понятийно-терминологического аппарата, без чего изучение
насилия и совладание с ним возможны разве что на уровне "пойди туда, не
знаю куда, принеси то, не знаю что".
Поскольку основной инструмент насилия - агрессия, нам остается
лишь принять целесообразность и диалектику ее наличия, озаботившись не ее
уничтожением (еще одной войной за мир), а тем, чтобы ее проявления были
оптимальными и социально приемлемыми - не посягающими на свободу и права других
людей. На уровне обществ это - соревновательность вместо соперничества и
вражды, разрешение конфликтов вместо попыток уничтожения или подчинения одной
из сторон, совершенствование юридической системы, смещение агрессии на
заместительные объекты (от игр в "войнушку" и зрелищ до сложных
виртуальных игровых систем), переориентация сильных эмоций и массовых порывов
на позитивные цели и т.д. На уровне человека это - принятие и осознавание себя
и своих переживаний, принятие многообразия мира и людей, ответственный выбор,
позитивная самореализация, конструктивный диалог, готовность к компромиссам.
Прогресс на этих уровнях встречается в движениях ненасильственной коммуникации,
постепенно распространяющих свое влияние на все сферы отношений вплоть до
разрешения международных конфликтов - мне близок и знаком опыт ежегодных
международных конференций по разрешению конфликтов, проводящихся Институтом Гармония
(Россия) и Институтом Common Bond (США) с 1983 года в Петербурге.
Но зачем все это, если, как известно, против лома нет приема, коли
нет другого лома? Что, толстовское непротивление предотвратило октябрьский
переворот и последовавший за ним кошмар насилия? Тут я могу лишь напомнить
сказку В. Лефевра: "Представьте себе маленький замок, и в этом замке живет
маленький бумажный человечек. Внезапно к этому замку подходит дракон, такой
страшный, но с человеческим лицом, это очень важно. Из этого замка выходит
маленький бумажный герой, он смело идет навстречу дракону с протянутой рукой и
пытается пробудить в нем человеческие чувства и убедить его повернуть и уйти.
Дракон дышит пламенем и человечек исчезает. А дракон отвлекается, идет по
дороге, переходит через хребет и видит другой замок, а там живет другой
маленький человечек со своими друзьями, А вот тот маленький человечек выходит
уже с мечом, выходит смело, а дракон тоже дует пламенем и уничтожает его. Вот
идут столетия. Каждый маленький человечек канонизирован в своем замке. И вот
они встречаются через столетия, и начинается бурная дискуссия: чей человечек
по-настоящему достойный человек. Жители второго замка считают, что человечек,
который жил в первом замке, просто испугался взять в руки оружие. А жители
первого замка считают второго человечка недостаточно смелым, потому что у него
не хватило духа выйти навстречу дракону без оружия. Кстати, как вы думаете,
какой бумажный человечек лучше? У кого выше дух? Результат тот же самый: оба
сгорели".
Насилие не задает себе таких вопросов - оно просто сворачивает
головы чересчур умным сказочникам, что, в общем, не трудно. Отношения к насилию
и с насилием никогда не будут даны, они задаются как вечные и трудные задачи
вопрошания и выбора, переживания и поступка. Каждый человек, каждое общество,
каждая культура, каждое время решают эти задачи по-своему. От того, как их
решаем мы, зависит - будем мы жить под знаком насилия или свободы.
Список литературы
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://psychology.net.ru/