О судьбах
русской психологии
Мы прочертили
пунктиром основные линии развития психологической мысли в России и наметили
реперные точки, по которым можно было бы проследить в историческом времени ее
основные проблемы и достижения. Речь шла главным образом о научных путях и
научных достижениях. Но их цена определяется не только успехами познания,
открытием новых фактов и закономерностей, проливающих свет на психическую
организацию живых существ. Эти успехи непосредственно соотносились с
общественными запросами, с развитием культуры, с созданием новой картины
поведения человека, влияющей на его самосознание, образ жизни и понимание
смысла своего существования. Особенно резко это выступает в критические моменты
истории народа, как об этом говорят судьбы развития русской психологической
мысли после реформ 1861 года.
Именно в этот
период в России зародилась наука о поведении и его психической регуляции.
Предпосылки к этому созрели во всемирно-исторической эволюции научного
познания. Логика развития знания о жизни открыла три направления действия
законов этой эволюции. Сперва немецкой физико-химической школой была открыта
нераздельность живого с потоком мировой энергии. Затем в учении англичанина Дарвина
развернулась величественная панорама зависимости отдельного организма от
миллионнолетий биологической эволюции с жесточайшей борьбой каждого вида за
выживание. Отстоять же свою стабильность этот организм, как выяснилось,
способен благодаря внутреннему телесному устройству, открытому французом
Бернаром. Но отдельная особь как целостная индивидуальность, сопряженная с
внешней средой посредством особых орудий и механизмов, не стала специальным
объектом причинного исследования ни для одного из этих трех направлений.
Таковым объектом она выступила в России, став "корнем" развития
четвертого направления, преобразовавшего физиологию и психологию и создавшего
новую науку о поведении.
Почему это
произошло именно в России? Почему именно в этой стране появилось племя молодых
талантов, энергией которых был произведен взрыв творчества? Причины следует
искать не в "чистой" логике развития познания, хотя она и являлась
непременной предпосылкой "взрыва". Что бы он произошел, требовался
"горючий материал". Его же после отмены крепостного права было в
России предостаточно.
Философской
"звездой" для рвавшегося из "темного царства" поколения
"новых людей" служил принцип антропологизма. Этот принцип, согласно
которому исходным началом и главным предметом всякого философствования является
человек, различно трактовался его адептами. Не вдаваясь в историю, напомню лишь
об его нынешних вариациях в западном мире, где он выступил в философской
антропологии, экзистенциализме, феноменологии, персонализме. Все эти
направления в поисках смысла бытия индивида в мире принимают за исходное его
неповторимую самоценность, заданную однократной глубинной тайной переживания,
по отношению к которой все остальное – вторично. Все остальное – это телесное,
с одной стороны, социальное – с другой. Русскому менталитету эта концепция
индивидуальности была изначально чужда. В социополитическом плане индивидуализм
в России отвергался с различных позиций: славянофильской
"соборности", официальной "народности" и, наконец,
народничества, защищавшего интересы простолюдинов – людей труда. Именно в
последнем смысле исповедовал "антропологический принцип" журнал
"Современник", для которого И.М.Сеченов по просьбе Н.А.Некрасова
специально писал свою программную статью.
Воспринятый
Сеченовым антропологический принцип отличался от других вариантов
антропологизма следующим: 1) человек представляет собой единство телесного и
психического, скрепленное (рефлекторным по типу) реальным поведением, без
которого это единство рушится; 2) психическая регуляция человеческого поведения
детерминирована нравственными ценностями; 3) она открыта для строго причинного
объяснения, но причины и законы психических явлений качественно отличны от
механических и физиологических; 4) она познаваема объективными методами, как и
любые другие объекты бытия, 5) поскольку все акты сознательной и
бессознательной психической жизни зависят от внешних и внутренних условий,
научное познание этих условий позволит, воздействуя на них, изменить человека в
лучшую сторону.
Подобная
трактовка антропологизма применительно к психологии, радикально отличаясь от
других его форм, придала русской мысли особую направленность, иную, чем
доминировавшая на Западе философия человека (с ее индивидуализмом, дуализмом
души и тела, – индетерминизмом, убежденностью в открытости психической жизни
субъекта только для заглядывающего внутрь нее сознания).
Сеченовская
концепция стала не только ядром, излучавшим идеи, которые десятилетиями
оплодотворяли многие направления отечественной науки. Эта концепция стала
символом веры всей передовой интеллигенции.
На протяжении
десятилетий новаторские принципы объяснения поведения и его психической
регуляции, разработанные Сеченовым и его последователями – Павловым,
Бехтеревым, Ухтомским, Выготским и созданными ими школами, – существенно обогатили
как теоретические представления о психике и закономерностях ее развития, так и
практику обучения, воспитания, лечения. Глубокие преобразования испытал общий
строй детерминистского объяснения психических функций, а также структуры
личности в целом.
Социальной
ситуации в России было противопоказано созерцательное отношение личности к
действительности. Одной из особенностей разработки новаторских учений об этой
личности стало ее рассмотрение с позиций ее способности активно вторгнуться в
жаждущий изменения мир. Отсюда и пронизывающая передовую русскую биологическую
и психологическую мысль тенденция рассматривать свои объекты под вектором
времени. Иначе говоря, обостренный интерес к развитию, устремленному в будущее.
Идея активности не "заземлялась" на решение задач адаптации к
наличным условиям бытия. Напротив, исследовательский поиск сосредоточился на
заложенном в самой природе жизни стремлении к преодолению наличного уровня
развития и прорыву в будущее, которое должно быть самой этой жизнью заранее спроектировано.
Эту идею
активно отстаивал Николай Александрович Бернштейн (1866-1966), концепция
которого о саморегуляции "живого движения" и уровнях его построения
сперва укрепляла кибернетический стиль мышления, а затем в описании активности
организма сделала упор на его уникальной способности строить образ
"потребного будущего".
Еще более
широко, в космических масштабах, представлял движение от биологической оболочки
планеты (биосферы) к новой, пронизанной разумом оболочке – ноосфере, имеющей
личностное начало, другой выдающийся русский мыслитель – В.И.Вернадский
(1863-1945).
Владимир
Иванович Вернадский жил в Петербурге в одном доме с Иваном Петровичем Павловым.
Двери их квартир были рядом. Об одной из бесед с Павловым Вернадский писал:
"Разговор
с ним коснулся самых последних вопросов, до которых доходят точные знания, –
научного охвата сознания. Удивительно, как он ярко и последовательно доходит до
пределов и как хорошо объясняет чисто математически".
Оба великих
мыслителя, сосредоточившись на малых деталях, касающихся их специальных знаний,
будь то какой-нибудь минерал, будь то слюноотделение у собаки, – воспринимали
эти детали сквозь думы, касающиеся "самых последних вопросов". Как
явствует из текста письма Вернадского, речь шла о научном охвате сознания,
стало быть, об его месте во Вселенной.
Мысли о
Вселенной, о будущем человечества и его разума сочетались у этих мыслителей с
самыми актуальными социальными интересами. В те же дни, когда Павлов беседовал
с Вернадским (перед самой Февральской революцией), он вводит понятие
"рефлекса свободы", противопоставляя ему "рефлекс рабства",
и завершает свой доклад об этом такой фразой: "Как часто и многообразно
рефлекс рабства проявляется на русской почве и как полезно сознавать это".
В другом
докладе (в эти же месяцы) Павлов писал о "загнанном исторически на русской
почве рефлексе цели", выражая надежду, что "мы сделаемся тем, чем мы
должны и можем быть, судя по многим эпизодам нашей исторической жизни и по
некоторым взмахам нашей творческой силы". Но через несколько лет во
введении к его главному труду "Двадцатилетний опыт объективного изучения
высшей нервной деятельности (поведения)" у Павлова звучит тревога по
поводу того, что человек, "направляемый какими-то темными силами,
действующими в нем самом, причиняет сам себе невыразимые страдания войнами и
революциями с их ужасами, воспроизводящими межживотные отношения".
Спасение, полагал тогда Павлов, во всемогущем естествознании, которое
"выведет из теперешнего мрака и очистит от теперешнего позора в сфере межличностных
отношений" Это писалось в ноябре 1922 года.
Наука успешно
развивалась. Новые темы и факты переполняли лаборатории, но надежда на то, что
благодаря науке развеется позор в сфере межличностных отношений и на ее основе
сформируются люди, высокие нравственные качества которых преобразуют социальную
жизнь, становилась все более иллюзорной.
Сталинская
инквизиция прочно утвердилась на русской земле. Наступил период
репрессированной науки.
На протяжении
нескольких десятилетий сталинской инквизиции среди сотен миллионов жителей
великой империи только один открыто и повседневно подвергал критике чудовищные
злодеяния. Это был Иван Павлов.
"Мы жили и
живем, – писал он в правительство, – под неослабевающим режимом террора и
насилия. Тем, кто злобно приговаривают к смерти массы себе подобных и с
удовольствием приводят это в исполнение, так и тем, насильственно приучаемым
участвовать в этом, едва ли можно остаться существами чувствующими и думающими
человечно. И, с другой стороны, тем, которые превращены в забитых животных,
едва ли можно сделаться существами с чувством собственного человеческого
достоинства. Когда я встречаюсь с новыми случаями из отрицательной полосы нашей
жизни (а их легион), я терзаюсь ядовитым укором, что оставался и остаюсь среди
нее. Не один же я так чувствую и думаю. Пощадите же родину и нас".
Ныне апологеты
коммунистических идей, возвеличивая Сталина, видят у него единственный
"просчет": преследование тех, кто произносил критические слова в
адрес режима. Все его чудовищные преступления в различных сферах народной
жизни, в том числе и в сфере науки, предаются забвению в пропагандистских речах
тех, кто считает народ страдающим исторической амнезией.
Уже в
предреволюционные годы, развивая новаторские идеи предшествующих десятилетий,
формировалось особое поколение русских интеллектуалов. Ни в одной стране тогда,
на изломе двух эпох, не было столь самобытного множества людей науки, создавших
особый культурный слой. В истреблении его – одно из величайших преступлений
сталинщины (наряду с истреблением крестьянства, духовенства, предпринимателей,
военачальников)! Перед нами беспрецедентный в мировой истории феномен
репрессированной науки. Под ним следует понимать не только все, что было прямым
результатом репрессий в смысле истребления людей, книг, целых наук.
Репрессированным оказалось все научное сообщество, деформированы его ценностные
устои, сложившиеся, как мы видели, в докоммунистический период, когда те, кто
исповедовал нормы нравственности, всем своим поведением утверждали их и в социуме,
и в мире науки, формируя тем самым новые поколения исследователей, составивших
славу и гордость России.
Наука о
поведении (в качестве отличной от физиологии и психологии, но нераздельно
связанной с ними) была создана в России. Второй ее родиной стали США. Здесь,
однако, она претерпела трансформацию соответственно потребностям той
социально-культурной среды, где ее идентифицировали с психологией.
Категория
поведения сама по себе не избавляла от индивидуализма. Открытые биологией
принципы адаптации, гомеостаза и др. вполне могли с ним сочетаться. В России же
доминировала идея активности, установка не на сохранение стабильности
(поддержание гомеостаза в отношениях с внешней средой), а на прорыв к более
высоким уровням развития, к более сложным и совершенным формам поведения и
психической организации.
Антигомеостатизм,
как показано, был присущ и сеченовской концепции торможения, и павловским
представлениям о человеке как о самосовершенствующейся системе, и воззрениям
Выготского на активность поведения, и трактовке Ухтомским энергии организма, и
понятию Бернштейна о "потребном будущем", и идее Вернадского о
движении к ноосфере.
Отличающие
русский путь ("антигомеостатические") прорывы к будущему, к новым
формам бытия были сопряжены не только с преобразованием принципа развития
применительно к естественнонаучному объяснению нервно-психической организации
поведения. В их подтексте просвечивало общее воззрение на мироздание и грядущее
место в нем человека и его духовной жизни. Особенно отчетливо это проступает в
представлениях Вернадского о ноосфере.
В этом плане
знаменательна картина эволюции мироздания и места человека в нем, каковой она
предстала перед философским взором Владимира Соловьева.
"Эволюция,
– писал он, – не есть только процесс развития и совершенствования, но и процесс
собирания Вселенной. Растения физиологически вбирают в себя окружающую среду
(неорганические вещества и физические воздействия, благодаря которым они
питаются и растут); животные сверх того, что питаются растениями, и
психологически вбирают в себя (в свое сознание) уже более широкий круг
соотносящихся с ними через ощущения явлений; человек, кроме того, разумом
включает в себя и отдаленные, непосредственно не ощущаемые круги бытия, он
может (на высокой ступени развития) обнять все в одном или понять смысл всего;
наконец, Богочеловек, или сущий Разум (Логос) не отвлеченно только понимает, а
в действительности осуществляет смысл всего [...] обнимая и связывая его своею
личною силой любви".
В религиозной
форме Соловьев высказал положение, созвучное движению мысли Вернадского.
"Высшим кругом бытия" у Соловьева выступил Логос. При этом в своей
концепции Соловьев охватил, наряду с эволюцией природы и человека, высшие и
абсолютные ценности, к воцарению которых направлен ход мирового процесса.
Созвучность исканий мыслителей в различных сферах русской культуры говорит об
укорененности в ней идей, формировавших науку о поведении соответственно духу
этой культуры с ее "лица необщим выраженьем".
Список
литературы
М.Г.Ярошевский.
О судьбах русской психологии