Проблема
культуры в психологии
1) Введение
Тема, которую я
взял в качестве реферата, относится к одной из самых актуальных проблем
современной психологической науки. Достаточно сказать, что конгресс РПО,
который состоится летом 2003 года в Санкт-Петербурге, будет называться именно
"Психология и культура". Данная тема также прямо связана с моими
научными интересами, об этом я попытаюсь сказать несколько слов в заключении.
Что же такое из
себя представляет культура? По определению, которое дает Большой
Психологический Словарь, это "ценности, нормы и продукты социального
производства, характерные для данного общества" (с. 251). Здесь же
приводится такое определение культуры: "культура слагается из знания, верований,
искусства, нравственности, законов, обычаев и других, которые присваиваются
человеком в общественной жизни". Ее роль сложно Однако сделать это не так
просто, как кажется. По определенным причинам в истории психологии исследования
культуры стояли на периферии психологической мысли. Коул относит истоки
подобного положения еще к разделению В. Вундтом психологии на две:
экспериментальную психологию и психологию народов (там же, гл. 1). Также
"психологам так трудно сохранять культуры в поле своего внимания потому,
что, когда психология институционализировалась как социальная и поведенческая
наука, процессы, играющие решающую роль в формировании психики, были поделены
между несколькими дисциплинами: культура отошла к антропологии, общественная
жизнь - к социологии, язык - к лингвистике, прошлое - к истории и т.д."
(там же, с. 362). Подхватывая это высказывание, В.П. Зинченко и Б.Г. Мещеряков
замечают: "Не исключено, что перспективы выживания культурно-исторической
психологии в значительной степени будут определяться тем, насколько успешно она
будет формироваться именно как междисциплинарная наука" (Зинченко,
Мещеряков, 2000, с. 109).
Сейчас культура
в отечественной и мировой психологии изучается уже гораздо больше, причем можно
сказать, что "сегодня нет одной культурно-исторической психологии, а есть
множество культурно-исторических психологий" (Асмолов, 2000, с. 117). Тем не менее, по большому счету все эти
исследования можно назвать представителями новой, неклассической психологии в
понимании Д.Б. Эльконина: "Лев Семенович Выготский является
основоположником неклассической психологии - психологии, которая представляет
собой науку о том, как из объективного мира искусства, из мира орудий
производства, из мира всей промышленности рождается и возникает субъективный
мир отдельного человека". (Эльконин, 1989, с. 478)
В качестве
примера таких исследований (помимо цитировавшейся ранее работы М. Коула) можно
привести монографию П. Тульвисте, в которой он отстаивает тезис, что "все
типы вербального мышления поддаются объяснению через культуру историю".
Также он доказывает, что "мышление в традиционных культурах в некоторых
своих аспектах существенно, иногда качественно, отличается от мышления в
культурах "современных" (Тульвисте, 1988, с. 310). Схожие выводы
получил и один из самых крупных мировых психологов современности Роберт
Стернберг, проводя кросскультурные исследования для подтверждения собственной
"триархической модели интеллекта".
Введение в
своей обновленной форме культуры в психологию должно изменить и наши
представления о самой психологии: "В истории психологии, как только спадут
ограничения при описании развития любых наук через призму идеала рациональности
(М.К. Мамардашвили), побуждающую мерить зрелость науки по аналогии с
классической физикой, начнут ставиться под сомнения многие традиционные
периодизации истории психологии. Ведь именно идеал рациональности заставляет
нас утверждать, что лишь с появлением экспериментальной психологии начинается
подлинная история психологии как науки, а все остальное - лишь предыстория в
лоне философии. Стоит нам понять ограничения идеала рациональности при анализе
движения истории науки, и перед нами откроется история многих психологий. Эти
психологии пересекутся с историей культуры, займутся, например, бытовым
поведением декабристов как историко-психологической категорией или увидят в
различных религиях уникальные психотерапевтические практики по снятию
неопределенности". (Асмолов, 1999, с. 4). Резюмируя, можно сказать, что
психология XXI века собственно и должна стать по преимуществу культурной
психологией (здесь уже во всей многозначности этого термина).
Выше был дан
конспективный анализ некоторых проявлений культурной психологии. Следующие
части реферата будут посвящены взаимодействию культуры и психологии, а именно:
культуре как источнику развития психологии и психологов, и психологии как
фактору развития культуры.
2) Путь от
культуры к психологии.
В связи с этим
мне хотелось бы привести текст доклада, сделанного мной в марте 2002 года на
конференции по итогам методологического спецсеминара "Проблема человека в
психологии" (под руководством Б.С. Братуся). Доклад назывался
"Развитие гуманитарной психологии и психологический потенциал
культуры". Хоть он затрагивает (возможно, слишком самонадеянно) круг
вопросов, прямо не связанных с темой данного реферата, тем не менее, понятие
культуры играет в нем очень важную роль. Также он интересен и развертываемой в
нем метафорой: развитие науки сравнивается здесь с развитием человека, и
ставится вопрос о возможных источниках этого развития. То есть, по сути дела,
это размышление о том, каким должно быть содержание психологического знания.
В начале XXI
века психология продолжает оставаться молодой, а значит и развивающейся наукой.
Можно сравнить ее развитие с развитием ребенка - аналогия, к которой я еще буду
возвращаться в этом докладе. Итак, подобно ребенку, на каждой стадии развития
психологическая наука должна решить ряд задач, и от этого будет зависеть ее
дальнейшее развитие. И один из вопросов, который стоит перед ней на данном этапе
касается проблемы человека в психологии.
Если размышлять
о проблеме человека в психологии, стоит обратить внимание на то, что слово
"проблема" здесь может быть понято двояко. В одном значении это -
научный вопрос, исследующийся в рамках какой-либо науки, в том числе и в
психологии. Во втором же значении "проблема" является неким
критическим пунктом, где ставится под сомнение правомерность отнесения понятия
"человек" к данной области знания.
Если понимать
"проблему" как научный вопрос, то здесь, прежде всего, имеется в виду
качественная специфика человека, которая так часто недооценивается многими
психологическими теориями. В результате возникает ситуация, когда сущность
человека упрощается до односторонней метафоры, биологической, кибернетической
или любой другой.
Говоря же о
понимании проблемы как критического пункта, можно отметить недостаточность
ориентации на проблему человека в современной психологии. По сути, основной
массив психологического знания не является ориентированным на человека, что, в
частности, возникает из-за направленности на экспериментальную парадигму, с
помощью которой исследуются различные характеристики человека, которые, даже
взятые вместе не могут составить картину целостного человека. Тем не менее,
надо отметить, что такое положение дел выявилось только при развитии психологии
как самостоятельной науки, в то время как при предыдущем развитии ее в рамках
философии целостность человека сохранялась. Недостаточность позиции, не
ориентированной на человека, заключается еще и в том, что практический выход
психологического знания не может не быть ориентированным на человека в
целостности и взаимосвязанности всех его сторон, потому что психологическая
практика призвана помочь именно конкретному человеку, а не набору характеристик
и черт. Здесь можно сослаться еще и на М.М. Бахтина, согласно которому в
естественнонаучном подходе человек рассматривается как вещь, в то время как
"субъект как таковой не может познаваться и изучаться как вещь, ибо как
субъект он не может, оставаясь субъектом, стать безгласным, следовательно,
познание его может быть только диалогическим" (Бахтин, 1979, с. 363).
В качестве
альтернативы такому "вещному" отношению к человеку в последние десять
лет выделился и разрабатывается гуманитарно-психологический подход, который
согласно Б.С. Братусю отличается "ориентацией на образцы и достижения
гуманитарного восприятия" (Братусь, 1997), основываясь на теоретических
построениях отечественной психологии (в частности, Выготского и Рубинштейна),
и, таким образом, интегрирует человека в сферу своего исследования. При этом
гуманитарная психология положительно решает вопрос о качественной специфике
человека, и именно через человека лежит ее путь ко всему разнообразию
психологического знания. Также можно сказать, что появлению гуманитарной
психологии сопутствовала, пользуясь термином Л.С. Выготского, та особая
"социальная ситуация развития" нашей науки, связанная с преодолением
наследия тоталитаризма, которая сложилась в нашем обществе во время
перестройки. Эту "социальную ситуацию развития" можно назвать
благоприятной, если учесть, что гуманитарная парадигма направлена на разрешение
проблемы человека, критической на данном этапе развития психологии.
Какими же
источниками должна пользоваться развивающаяся гуманитарная психология, основывая
свои исследования и практики на утверждении уникальности человека? Вернувшись к
упомянутому в начале сравнению науки и ребенка, можно вспомнить, что, согласно
культурно-исторической теории, источником развития ребенка является культура. И
теперь, сделав перенос "по аналогии", можно говорить о культуре как
об источнике развития гуманитарной психологии. Такой заход вполне ориентирован
на проблему человека и предполагает диалог.
Как
отечественными, так и зарубежными психологами неоднократно отмечалось, что
гуманитарно-психологическое знание, содержащееся в культуре, часто идет
впереди, предвосхищает наиболее глубокие психологические открытия. По словам
В.П. Зинченко, такая часть культуры как искусство "на столетия опережает
науку в познании неживого и особенно живого... Оно постоянно напоминает науке о
существовании целостного, неосколочного мира". (Зинченко, 1994, с.3)
Соответственно, одной из важнейших задач нашей науки должно стать использование
этого опыта. И если продолжить аналогию с развитием ребенка, получается, что
знания, содержащиеся в культуре, должны быть "интериоризованы"
психологией. Следуя по этому пути, можно сказать, перефразируя Выготского, что
любое психологическое знание появляется на сцене дважды - сначала в культуре
(вовне), а потом уже в рамках психологии, встроенное в систему уже собственно
научного знания.
Тем не менее,
приходится признать, что такие связи культуры и психологии (то есть направление
от культуры к психологии, потому как обратным движением занимается психология
культуры, в частности психология искусства) пока исследованы лишь в очень малой
степени.
В рамках
научной психологии одним из первых сосредоточил внимание на этом вопросе
применительно к художественной литературе Б.М. Теплов. "Глубоко убежден, -
писал он, - что художественная литература содержит неисчерпаемые запасы
материалов, без которых не может обойтись научная психология". (Теплов,
1985, с.306) Здесь акцент делался на использование богатейшего описательного
материала, содержащегося в художественной литературе. С несколько другой
стороны подошел к этому вопросу В.П. Зинченко, выпустивший небольшую книжку под
названием "Возможна ли поэтическая антропология?", где показывается,
насколько поэтические метафоры и открытия могут помочь развитию наук о человеке,
прежде всего психологии. Трудно переоценить значение этих трудов, открывающих
для нас новую область психологического исследования. Также представляется
целесообразным расширить обсуждаемую область с художественной литературы до
культуры вообще, так как такие ее проявления как массовая культура (например,
современная песенная лирика) обладают, пожалуй, не меньшим
гуманитарно-психологическим потенциалом.
В контексте же
применения потенциала культуры в психологической практике, можно говорить о
существовании психотерапевтического потенциала культуры. Этот потенциал
выражается в таких проявлениях культуры, как, например, различные обряды,
связанные с прохождением критических периодов человеческой жизни (рождение,
взросление, свадьба, смерть). Другой такой областью является искусство, с
"исцеляющей силой" которого так часто можно столкнуться в
повседневной жизни. Речь здесь идет как о включении накопленного в культуре
опыта в психотерапевтический процесс (т.е. создание новых психотерапевтических
техник), так и об использовании его в построении общих психотерапевтических
систем.
Подводя итоги,
можно снова вспомнить культурно-историческую теорию и сказать, что исследования
психологического потенциала культуры составляют зону ближайшего развития
психологической науки.
Обращения к
культуре долгое время находились на периферии психологического исследования,
так как не входили в логику "естественнонаучной" парадигмы. Истоки
этого положения дел можно найти на рубеже XIX и XX веков в выделении психологии
из философии в качестве отдельной науки, в выборе новой терминологии,
методологии и единиц анализа; в развитии физиологической, эмпирической,
экспериментальной психологии. В этом и состоял позитивный заряд того времени
(см., например, Братусь, 2000), хотя многие более сложные объекты исследования
практически выпали из поля зрения психологов. Но то, что было необходимо сто
лет назад, стало сейчас тормозить психологию, ведь тем самым выбрасывается из рассмотрения (или не
учитывается) огромный пласт человеческой жизни. Снова и снова обращают на себя
внимание факты, которые невозможно описать той наукой, которую мы имеем сейчас.
И большинство таких явлений прямо связаны с областью культуры и искусства. В то
время как научная психология лишь начала их исследовать, в практике, прежде всего
в психотерапии их уже активно используют. Таковы, например, терапевтические
методы Г. Назлояна (маскотерапия, портретный метод, бодиарттерапия и др.), пока
лишь в очень малой степени доступные научному объяснению. (Назлоян, 2001)
Значение
культуры для научного понимания человека, разумеется, - вовсе не внезапное
психологическое "прозрение" последних лет. Оно с давних пор
неоднократно подчеркивалось различными мыслителями. Так, например, известнейший
русский философ С.Л. Франк еще в 1917 году писал в своем труде "Душа
человека": "Для того, чтобы в настоящее время уяснить себе
человеческую жизнь, нужно изучать произведения искусства, письма и дневники,
биографию и историю, но никак не научную литературу психологии" (Франк,
1917, с.5).
Все приведенные
размышления постепенно подводят к вопросу: как психология должна рассматривать
культуру, которая может и должна оказать на нее такое большое влияние. То есть,
другими словами, какой психологический статус мы можем дать культуре? По
данному поводу существует несколько точек зрения.
Первый взгляд,
выраженный, например, в учебнике Юлии Борисовны Гиппенрейтер "Введение в
психологию" разделяет все психологическое знание на житейское и научное,
отношения между которыми "подобны отношениям Антея и Земли; первая, прикасаясь
ко второй, черпает из нее свою силу" (Гиппенрейтер, 1988, с.16). При этом
к житейско-психологическим знаниям относятся и все те психологические
богатства, которые можно найти в культуре. Разумеется, житейское знание владеет
огромной россыпью данных, но, как
отмечал П.А. Флоренский, эта россыпь настолько несистематизирована, что доступ
к ней практически закрыт. "Житейскою мыслью все объяснено уже, и она ни в
чем более не нуждается. Однако объяснено - где-нибудь и как-нибудь, - где же и
как именно - найдешь лишь случайно. Такое жизнепонимание подобно огромной
библиотеке, не только не имеющей каталога, но и не расставленной по плану"
(цит. по Савина, 2000, с. 15) (везде выделено П.А. Флоренским).
Согласно другой
точке зрения, выражаемой, например, Олпортом, можно выделить "два
принципиальных подхода к детальному изучению личности: литературный и
психологический" (Олпорт, 2001, с. 27) При этом литературные (т.е.
культурные) знания абсолютно не сводимы к житейским. Это качественно новая
форма знания. И психологам еще предстоит долго учиться, чтобы хоть как-то
приблизиться к таким высотам. Хотя сказанное, разумеется, отнюдь не умаляет
достоинств научной психологии: "Я согласен, что психологи, изучающие
личность, по существу стараются сказать то, что литература всегда говорила, и
они по необходимости говорят это гораздо менее художественно. Но о том, в чем
они продвинулись, пусть пока немного, они стараются говорить более точно и с
точки зрения человеческого прогресса - с большей пользой" (Олпорт, 2001, с.
34).
Сходную позицию
высказывает и Б.С. Братусь, рассматривания возможности применения
художественного знания в психологии на примере психологии личности: "...
примеры из художественной литературы можно встретить на страницах солидных
общетеоретических исследований. Однако использование художественного образа как
метода психологического исследования, определение его возможностей и
ограничений не нашли должного отражения в научной литературе, в том числе в
той, которая непосредственно обращена к психологии искусства. Обычно в
подобного рода работах делается попытка раскрытия тайн литературного
творчества, искусства вообще с помощью гипотез научной психологии. Нас же
интересует сейчас обратная задача - понять, чем и с какой стороны накопленные в
литературе образы и описания могут быть полезны для психологии" (Братусь,
1985, с. 55) В результате делается закономерный вывод, что "анализ
литературных данных не может быть основным, а тем более единственным в познании
живого движения личности человека. Его необходимо пополнять, а вернее делать
его дополнительным к собственно психологическим методам исследования реального
развития личности. Поиск этих методов - одна из насущных и реальных задач
современной психологии личности" (там же, с. 61).
Здесь также
можно привести цитату М.К. Мамардашвили, говорившего о такой важнейшей
составляющей культуры как искусство, что оно - "не пришлепка к жизни"
(Мамардашвили, 1976). То есть искусство, культура - не некие артефакты,
побочные продукты жизни человека, а, напротив, ее важнейшие составляющие.
Культура не может быть сведена к схемам и теориям, в том числе и
психологическим. Она, напротив, питает и поддерживает многообразие
психологического знания, а не вытекает из него, она развивает как психологию,
так и творящих ее психологов.
Здесь мы
приходим к тому выводу, который сделал А.А. Пузырей: "...можно настаивать
на том, что каждая вещь искусства есть в каком-то смысле особого рода
"орган" нашего психического и духовного развития. Орган или
"приставка", которые мы присоединяем к себе и посредством которых мы
можем осуществлять свое собственное развитие как людей" (выделено автором)
(Пузырей, 1986, с. 55) А культура может являться "источником
развития" не только психологии (см. выше), но и психологов-специалистов.
Так, искусство как часть культуры "на столетия опережает науку, особенно в
познании человека. На его основании можно было бы написать учебник психологии
XXI века и последующих веков. Только мы плохо умеем читать искусство..."
(Зинченко, 2000, с. 30). Это значит, что искусство, да и всю культуру, нужно
учиться читать, отдать ей большую часть своего времени.
Другой
особенностью культуры является то, что она по отношению к науке выступает в
качестве живого знания, предоставляя
при этом путь к выходу за узкие научные рамки. Продолжая метафору с
культурно-исторической теорией развития высших психических функций, можно
назвать культуру важнейшим фактором
социальной ситуации развития психолога как специалиста. Содержание культуры
бесконечно шире любых научных взглядов, следовательно, необозримо количество
информации, которую из нее можно почерпнуть для науки.
Понятие
"живое знание" подробно раскрывается В.П. Зинченко_ в книге
"Живое знание. Психологическая педагогика: материалы к курсу лекций",
где оно понимается как вызов науке, выход за "понятия, концептуальные
схемы, теории, имеющие тенденцию становиться догмами", так как эти
"очки" должны быть предметом постоянной рефлексии. (Зинченко, 1998,
с. 29) Также выдвигаются такие характеристики живого знания как неполнота,
открытость, труднодоказуемость и целостность (там же, с. 28); постулируется его
необходимость как для педагогики, так и для психологии (там же, с. 32). Другим
проявлением этой функции культурного материала является тот дисбаланс, который
он вносит в формирующуюся научную систему. В отсутствие этого материала
психолог оказывается в уютном, защищенном мирке под названием
"психология", где его окружают теории и научные факты, но не жизнь.
Поэтому введение культуры может (и должно) создавать неудобства, но оно необходимо.
Из всего
сказанного становится ясно, почему использование культуры, ее материала, ее
знаний привлекает сейчас все большее внимание со стороны
психологов-профессионалов. Ведь это естественный путь (не в смысле
"натуральный", а в смысле "органический") развития психологии
как науки. В качестве примера такого вливания культуры в исследование можно
привести ставший хрестоматийным за почти 20 лет своего существования
психологический анализ романа Ф.М. Достоевского "Преступление и
наказание", который делает в своей книге "Психология
переживания" Ф.Е. Василюк. (Василюк, 1984) "Живое знание",
представленное в произведении
сопоставляется с теоретическими конструкциями автора, тем самым,
проверяя их и показывая, что взаимодействие с культурным материалом и
использование его в своей профессионально-психологической деятельности можно
считать очень важным профессиональным умением.
3) Путь от
психологии к культуре.
Рассматривая
взаимодействие психологии и культуры, не стоит, однако, забывать и о наличии
обратного пути - пути от психологии к культуре. Не только опыт культуры
закономерно оказывает влияние на формирующуюся психологию - он просто не может
этого не делать. В XX веке начался, а в XXI-ом стремительно развивается процесс
психологизации культуры, когда научные психологические знания преобразуют
(одновременно преобразуясь) формирующуюся культуру.
Многие
исследователи говорят о влиянии идей психоанализа Фрейда (равно как и некоторых
других научных психологических теорий) на общественное сознание, это может
увидеть каждый, ознакомившись с сегодняшними СМИ. Так, например, Б.С. Братусь
пишет: "... в современной культуре роль "проектировщиков",
"означителей" душевной жизни уже не принадлежит безраздельно
художникам и философам, как в прошлом. Психология, психологическое объяснение
начинают проникать в широкое сознание и не только объясняют, но и формируют
его. П. Б. Ганнушкин еще в 1933 г. писал, например, что уже можно говорить о
больных, одержимых "болезнью Фрейда", не в том смысле, что это новая
форма болезни, описанная Фрейдом, а в том смысле, что многие люди заболевают от
неумеренного применения фрейдовского метода. Со времени написания этих слов
влияние психологических построений (разумеется, не только фрейдовских) на
формирование сознания людей возросло еще более, давая основания некоторым
ученым называть наш век "психологическим". Действительно, сейчас все
реже наблюдается стремление обозначать и объяснять свои переживания в столь
свойственных прошлому веку понятиях страдания страсти, проступка, греха,
искупления, и т.д., зато все чаще в этих случаях слышится психологическая
терминология: комплекс, стресс, скрытые мотивы, невроз и т.д." (Братусь,
1985, с. 60). Ф.Е. Василюк пишет, что даже на фоне революционных научных,
философских и художественных открытий начала XX века "психоанализ по
своему влиянию на европейскую, а через нее и мировую культуру предстает одной
из первых, если не первой, вершин. Уже к 60-м гг. нашего века чуть ли не в
каждом втором литературном произведении, фильме или спектакле, философской
доктрине, а то и в сновидении образованного европейца можно было обнаружить
следы, влияния, отголоски образов, схем и понятий психоанализа" (Василюк,
1996, с. 37-38).
Действительно,
в художественной литературе (а также в художественных фильмах) можно встретить
много примеров людей не только "одержимых болезнью Фрейда", но и
живущих во вполне психоаналитическом мире, то есть мире, определенном
психоаналитическим образом человека (термин Б.С. Братуся, 1997, согласно
которому каждая психологическая теория выстраивает свой собственный образ
человека, и оперирует именно с ним).
Здесь мне
хотелось бы привести собственный пример, который я недавно увидел в рассказе
знаменитого английского писателя Роалда Дала "Лакомый кусочек"_. В
нем говорится об очень человеке, священнике, который панически боится женщин,
не говоря уже о какой-то близости с ними. Однако по несчастному стечению
обстоятельств в новом месте службы большая часть прихода - именно женщины,
которые, видимо за неимением других дел, начинают плести вокруг него своеобразную
интригу, пытаясь приблизиться к нему. Параллельно с этими событиями (в полном
соответствии с фрейдовскими канонами) герой вспоминает ранние годы своей жизни,
где он жил с матерью, очень сильной и современной женщиной. Однажды она решила
показать ему (в воспитательных целях), как рожают кролики. Затем в рассказе
одна за другой происходят несколько коллизий: крольчиха начинает поедать своих
новорожденных детей, герой с ужасом смотрит на мать и бежит, куда глаза глядят,
мать в погоне за ним попадает под колеса автомобиля. Все. Детальки сошлись
воедино и образовали фобию. Боязнь всего женского вкупе с боязнью катастрофы
внезапно пробуждаются с небывалой силой, когда одна из ухаживающих за героем
женщин пытается поцеловать его (а эта женщина, как и мать, первоначально
связывалась с исключительно положительными эмоциями). Но все что он видит - это
ярко-красный рот мамы-крольчихи. Теперь герой считает, что его просто сожрали,
хоть он и пытался сопротивляться, а теперь он находится где-то в начале
двенадцатиперстной кишки его пожирательницы, в чем он пытается убедить и
врачей, и читателей (рассказ ведется от первого лица). Изменять этого положения
он не хочет, потому как по крайней мере здесь пол твердый и его уже никто не
сможет достать.
Такой
гипертрофированный случай с человеком, живущим в психоаналитическом мире, может
произойти, стать фактом только в пространстве культуры. И в этом смысле
культура предлагает некое поле умственного эксперимента, где можно, например,
проверять возможности и пределы психологических концепций. Но вернемся к
психоанализу. Почему именно он так определил судьбу мировой культуры XX и XXI
веков? Ф.Е. Василюк считает, что ответ кроится в его психотехничности (триада
практика-сознание-культура): "не просто сам факт психологической практики
как новой социальной сферы, но развитие идеи этой практики, включившей в себя
как необходимые органы сознание и культуру, - вот чем объясняется столь
масштабное влияние психоанализа на европейскую цивилизацию" (Василюк,
1996, с. 39)
Последнее
высказывание можно сравнить с мыслью, которую А.Г. Асмолов вычерпывает при
анализе идеи А.Н. Леонтьева о психологии XXI века: "психология тогда и
только тогда станет ведущей наукой о человеке, когда она вторгнется в мир и
начнет понимать, подчеркиваю, понимать происходящее в этом мире" (Асмолов,
1999, с. 4).
4)
Заключение. Культура психолога
Вот и
свершилось, что с неумолимым ходом времени мы вступили в XXI век, век, которому
предначертано стать веком психологии. Действительно, психология играет все
большую и большую роль в современном мире, и можно с полным на то правом
сказать вслед за В.И. Вернадским, что мы живем в "психозойскую эру, т.е.
эру, творческим импульсом в создании и жизни которой является именно
психология". (Асмолов, 1999, с.3)
Но эти огромные
возможности "конструирования миров", которые предоставлены психологии
и психологам, скрывают за собой одно "но", которое снова приводят нас
к осознанию жизненности взаимодействия психологии с культурой. Это
"но" - проблема этики в психологии и личной ответственности психолога
за то, что он конструирует. И дело здесь не исчерпывается принятием единого
этического кодекса психологов (некого подобия клятвы Гиппократу). Все дело - в
собственной культуре каждого психолога, в том насколько глубоко он в нее вошел,
насколько он приблизился к своей "общечеловеческой сущности". Потому
что, как пишет многократно уже мною цитировавшийся на протяжении этого реферата
Ф.Е. Василюк, "спасение от "идеологии" вовсе не в идеологической
всеядности (это замена рабства на худшее - быть слугой многих господ), а в
свободе. В свободе совести, в частности. Выбор культурной позиции,
осуществляемый на основе этой свободы, - за пределами профессии. Но у нас
теперь такая профессия, что мы в ответе за то, будет ли человек искать в своей
душе Эдипа или Христа. Это и значит, что психология становится
культурно-исторической" (Василюк, 1996, с. 40)
В этом мне
видится прямая связь с проблемами преподавания психологии, которым будет
посвящена моя дипломная работа. Ведь проблемы самой психологии не могут закономерно
не затрагивать и ее преподавания. Как избежать "обнищания души при
обогащении информацией" (А.Н. Леонтьев) (цит. по Асмолов, 1999, с.5), даже
если эта информация психологическая; как избежать пагубного ремесленничества в
психологии, которое неизбежно результирует в массовом "делании"
человека по заданному шаблону? Именно в этом видится необходимость активного
использования культуры в преподавании психологии, а также поиска новых путей
этого использования_. Насколько это получится - поживем, увидим.