Мировоззрение Д. И.
Менделеева
Не могу, даже просто смелости у меня такой не хватает,
закончить изложение своих "Заветных мыслей", не попытавшись передать
своих исходных положений, выработавшихся всею совокупностью испытанного и
узнанного в жизни, так как этими положениями не прямо, а косвенно определяется
все мое изложение. Считаю это тем более необходимым в наше время, что оно явно
занято "переоценкою" и сосредоточенным стремлением найти вновь как-то
затерявшееся "начало всех начал", исходя то из субъективной
самостоятельной точки зрения, то из какого-то абстрактного единства, будь оно
энергия вообще, или, в частности, электричество, или что-либо иное - только, не
древнее исходное начало, богом наименованное. От физики до метафизики теперь
стараются сделать расстояние до того обоюдно ничтожно малым, что в физике,
особенно после открытия радиоактивности, прямо переходят в метафизику, а в этой
последней стремятся достичь ясности и объективности физики. Старые боги
отвергнуты, ищут новых, но ни к чему сколько-либо допустимому и цельному не
доходят; и скептицизм узаконяется, довольствуясь афоризмами и отрицая
возможность цельной общей системы. Это очень печально отражается в философии,
пошедшей за Шопенгауэром и Ницше, в естествознании, пытающемся "объять
необъятное" по образцу Оствальда или хоть Циглера (в Швейцарии, например,
в его: Die wahre Einheit von Religion und Wissenschaft. Von 1. Н. Ziegler, D-r
philos. Zurich, 1904, и еще лучше в его: Die wahre Ursache dег hellen
Lichtstrahlung des Radiums. 1905), в целой интеллигенции, привыкшей держаться
"последнего слова науки", но ничего не могущей понять из того, что
делается теперь в науках; печальнее же всего господствующий скептицизм
отражается на потерявшейся молодежи, так как ей самой, как она знает, зачастую
приходится разбираться в явных противоречиях между тем, что она читает и слышит
в разных аудиториях одного и того же факультета, что и заставляет молодежь
считать себя судьями, а своих учителей, либо одного, либо обоих,-- отсталыми, у
них опоры ищущими, и только ценить "свободу", понимаемую в виде
свободного халата. Известно, что скептицизм-то и сгубил казавшиеся столь
крепкими устои древнего мира, и немало мыслителей, думающих то же самое про
устои современности. Не думая так, постараюсь, насколько сумею, высказать свою
точку зрения, причем, во-первых, надеюсь "гусей не раздразнить", а
все же сколько-нибудь выяснить те основания, на которых созидается скептицизм
научного или философского свойства, и, во-вторых, начну прямо с вывода, чего
советую краткости ради придерживаться и в готовящихся обсуждениях нашей
Государственной думы.
Современный научно-философский скептицизм берет свое начало из
вековечно существовавшего и долженствующего вечно существовать стремления людей
признать единство всего внутреннего и внешнего мира, что и выражено в признании
единого Бога и в стремлении это исходное понятие об "едином" по
возможности реализовать или узнать ближе. Первое признавать правильным, по мне,
совершенно необходимо, а второе во всех отношениях неправильно, недостижимо и к
скептицизму-то и приводит. Одни видели это единство в солнце, другие - в
самодержавии, воображаемом и вечном старике, третьи - в единоличном людском
разуме, четвертые - в некоем отвлеченном высшем разуме, пятые видят в какой-то
единой материи, шестые - в энергии или силе, седьмые - в воле, восьмые - в
индивидуализме, девятые - в человечестве, да мало ли в чем. Стремление
реализовать так или иначе "единое", или "единство", есть
естественное следствие пытливости, и за последнее время но приобрело особую
напряженность, когда успехи в реальных науках стали не только явно возрастать,
но и быть видными даже в ежедневной жизни. Формализм, придаваемый обыкновенно
всем религиозным вероучениям, не исключая ни шекеров, ни бабидов, ни
протестантов, есть тоже известная реализация того, что реальным требованиям
разума очень мало отвечает, потому что вечное, общее и единое во всяком случае
логически выше реального, которое познается лишь во временном, частном и
многообразном лишь разумом и в отвлечении обобщаемом, что и составляет область
наук, а в их числе и философии, если она не становится на ходули науки наук.
Науки в сущности отвлекают от прямого реализма, и если они либо по сюжету
реальны, либо реально полезны, потому что дают полезные предсказания, то тем
самым только подчеркивается необходимость отвлечений, их значение и полезность.
Очень должна быть велика путаница мысли, когда с научными приемами хотят найти
реализацию высшего единства, одним реальным выразить множество реальностей или
отвлечений. Вот и выходит белка в колесе. А как это увидят, сейчас и бросают,
сейчас и впадают в скептицизм по отношению ко всем и всяким обобщениям,
конечно, кроме слов, которые сами по себе не что иное, как первичные обобщения.
Реализация, какая бы там ни была, обобщения, столь отвлеченного, как общее
"единое", или "единство", просто-напросто противоречит
самому духу наук и ни к чему, кроме сомнений скептицизма, приводить не может.
Порок тут вовсе не в самой идее единства, а только в стремлении его реализовать
в образы, формы и частные понятия. Никогда этого не достичь по самой логике
дела, а общее "единое" не следует и пытаться представить ни в таких
материальностях, как вещество или энергия, ни в таких реальностях, каковы
разум, воля, индивидуум или все человечество, потому что и то и другое должно
охватываться этим общим "единым", и то и другое составляет лишь
предметы обобщающих наук.
Итак, я объясняю скептицизм тем, что неразумность заставляет
науку, обобщающую реализм и выводы предсказаний его покоряющую на пользу
людскую и тем к реальности возвращающую, - заставляет науку относиться с теми
же приемами к своим крайним обобщениям. Да этого делать-то не следует, потому
что научные обобщения не есть уже меняющаяся безграничность или реальность, а
ограничены тем, что удалось изучить (а изучены лишь "песчинки на берегу
океана неизвестного", как сказал Ньютон) до того, что стало возможным
кое-что предсказывать, и эти научные обобщения должны оставаться неизменными,
пока само изучение реальности не заставит их изменять, расширять и
совершенствовать. Оттого-то ничего толкового и полезного и не дала и не дает
вся метафизика, на которой и покоится весь скептицизм.
Но довольно о нем. Во всяком случае признать громадность массы
совершенно неизвестного - неизбежно необходимо. Есть или нет в той или в этой
данной области познаний какая-либо грань, которую нельзя перейти, я и
рассматривать не стану, потому что для передачи того, что составляет предмет
моих исходных мыслей, вовсе это решать и не надобно. Дело идет о данном времени
и лишь о том, до чего может ныне достигать разумное обобщение, на чем должно
или может соглашаться, хоть временно успокоиться лично, вовсе помимо
"начала всех начал", для которого почва создается не изучением, а
тем, что называется верою и определяется инстинктом, волею, чувством и сердцем.
Ведь где-нибудь да кончаются же обобщения разума? Не сводится же вся его веками
собираемая в науке работа на одну разработку частностей? Где же грань
современных разумных обобщений, если не в "едином" общем? Вот тут
вопрос мировоззрения, задача того разряда мыслей, по которому сыздавна отличают
такие просто прикладные науки, как медицинские, инженерно-технические и
юридические, от философских, куда относят не только саму философию, филологию и
историю, но и все математические и естественные науки. Первые со вторыми
связаны так тесно, что в этой тесноте запуталось много умов, но простой здравый
смысл ясно сознает, что прикладные науки движутся философскими и в то же время
что философские науки разрабатываются только потому, что их хотя бы и тусклый
свет все же освещает пути жизни, т. е. служит на пользу и прямо и косвенно -
через посредство прикладных наук. Уже одно первичное и явно не могущее никогда
закончиться искание новых частей истины, отличающее науку, прямо указывает на
стремление ее к усовершенствованию и на признание бездны неизвестного; короче,
служение науке учит скромности, соединенной с настойчивостью, и отучает от
скороспелой заносчивости и рабства предубеждениям. А так как наука исходя из
действительности или реальностей постепенно все же доходит до некоторых
положений или утверждений, несомненно оправдывающихся наблюдениями и опытами,
то считать их частичной истиной или "законами" право имеют. Этого-то
от науки, кажется, никто и не отнимает. Но так как в республике науки
"свобода" мнений обеспечена до такой степени, что нет и попыток
спрашивать большинство ни тайно, ни явно, то говорить от имени науки волен не
только каждый, чему-либо учившийся, любой писатель, писака и фельетонист, но и
простой проходимец, а потому заблудиться в "последних словах науки"
чрезвычайно или до крайности легко. И не сыщется тут, пожалуй, никаких, кроме
разве отрицательных, признаков для отличения всяких форм узурпации от
действительного голоса науки, так как и чутье, здесь могущее руководить, не
прирожденно и приобретается только долгим и горьким опытом. Он показывает,
однако, что спокойная скромность утверждений обыкновенно сопутствует истинно
научному, а там, где хлестко и с судейскими приемами стараются зажать рот
всякому противоречию, истинной науки нет, хотя бывает иногда и художественная
виртуозность, и много ссылок на "последнее слово науки". Почитайте-ка,
как Коперник или Ньютон проводили найденные ими истины, - убедитесь. Наука
истинная как будто говорит или советует: "пожалуйста, не верьте на слово и
постарайтесь только проверить", - оттого со своей стороны не могу не
высказать совета: за науку настоящую считайте только то, что утвердилось после
сомнений и всякого рода испытаний (наблюдений и опытов, чисел и логики), а
"последнему слову науки" не очень-то доверяйтесь, не попытавши, не
дождавшись новых и новых поверок. Новое искание истин - это только и есть
наука, но из этого вовсе не следует, что она сводится к "последним
словам". Действуя в науке более 50 лет, убеждаешься в необходимости этой
осторожности. Доказывать этого здесь не буду, хоть и не закаиваюсь возвратиться
к этому предмету в другом месте или при другом случае. Случаев-то благо теперь
множество, больше чем когда-нибудь. Да, "переоценку" хотят иные
сделать и в науке, такое уж теперь время, всюду - не у нас одних - бродит
закваска, и требуется ясно писать "Заветные мысли" хотя бы для того,
чтобы избежать хоть части огульных недоразумений. Вот для этой-то цели и считаю
необходимым вновь сказать, что, по моему разумению, грань наук, доныне едва
достигнутая и, по всей видимости, еще и надолго долженствующая служить гранью
научного познания, грань, за которою начинается уже не научная область, всегда
долженствующая соприкасаться с реальностью, из нее исходить и в нее
возвращаться, эта грань сводится (повторю опять для избежания недоразумений -
по моему мнению) к принятию исходной троицы несливаемых, друг с другом
сочетающихся, вечных (насколько это нам доступно узнавать в реальностях) и все
определяющих: вещества (или материи), силы (или энергии) и духа (или психоза).
Признание их слияния, происхождения и разделения уже лежит вне научной области,
ограничиваемой действительностью или реальностью. Утверждается лишь то, что во
всем реальном надо признать или вещество, или силу, или дух, или, как это
всегда и бывает, их сочетание, потому что одинаково немыслимы в реальных
проявлениях ни вещество без силы, ни сила (или движение) без вещества, ни дух
без плоти и крови, без сил и материи. Развивать здесь эту тему вовсе не думаю,
даже предпочитаю остаться неясным, но высказать ее в "Заветных
мыслях" считаю необходимым, потому что не один граф Д. А. Толстой, а с ним
целая куча людей полагают по неведению, конечно, что, занимаясь веществом и
силами, ему свойственными, естествоиспытатели не признают духа, все сводят на
вещество и силы. Такие бывают н есть, не отрицаю, но только преимущественно-то
они и выросли на классицизме, что доказывать - скучища страшная, да и выяснено
давным-давно, хотя часто забывается.
Этими замечаниями кончаю книгу, зная или, лучше сказать,
понимая, что теперь не такое время, чтобы постепеновские мысли, подобные моим,
могли сколько-либо влиять на взбудораженные умы той молодежи, для которой книга
эта преимущественно писана. Можно действовать тут только образами, как
действовал Сервантес своим Дон-Кихотом. Его вчуже и жалко, и у него чистоту
побуждений нельзя не признать, а повторять его все же перестали, потому что уж
очень ясно увидали, как ему подобные люди делают только вздор и смешное.
Публикуется по изданию: Дмитрий Иванович Менделеев,
"Заветные мысли (полное издание)", Издательство "Мысль",
Москва, 1995
Современники говорили, что этот великий ученый "создал
свою жизнь как произведение искусства".
Список литературы
Тиженко В. Е., Младенцев М. Н. "Д. И. Менделеев, его
жизнь и деятельность: университетский период, 18-61-1890 гг.", 1993 г.
"Летопись жизни и деятельности Д. И. Менделеева",
1984 г.
Степин Б. Д., Аликберова Л. Ю. "Книга по химии для
домашнего чтения", 1994г.