Генрих Густавович Нейгауз
/1888 —1964/
Генрих
Густавович Нейгауз родился 12 апреля 1888 года на Украине, в городе
Елисаветград. Его родителями были известные в городе музыканты-педагоги,
основавшие там музыкальную школу. Дядей Генриха по материнской линии был
замечательный русский пианист, дирижер и композитор Ф.М. Блуменфельд, а его
двоюродным братом — Кароль Шимановский, впоследствии выдающийся польский
композитор.
Дарование
мальчика проявилось очень рано, но, как ни странно, в детстве он не получил
систематического музыкального образования. Его пианистическое развитие
протекало во многом стихийно, повинуясь могучей силе звучащей в нем музыки.
«Когда мне было лет восемь или девять, — вспоминал Нейгауз, — я стал сперва
понемногу, а потом все больше и чем дальше, тем с большим азартом
импровизировать на рояле. Иногда (это было немного позднее) я доходил до полной
одержимости: не успевал проснуться, как уже слышал внутри себя музыку, свою
музыку, и так почти весь день».
В
двенадцать лет Генрих впервые выступил перед публикой в родном городе. В 1906
году родители послали Генриха и его старшую сестру Наталию, тоже очень хорошую
пианистку, учиться за границу в Берлин. По совету Ф.М. Блуменфельда и А.К.
Глазунова наставником был избран известный музыкант Леопольд Годовский.
Однако
Генрих взял у Годовского только десять приватных уроков и исчез из его поля
зрения почти на шесть лет. Начались «годы странствий». Нейгауз жадно впитывал
все, что могла дать ему культура Европы. Юный пианист дает концерты в городах
Германии, Австрии, Италии, Польши. Публика и пресса тепло принимают Нейгауза. В
рецензиях отмечается масштабность его дарования и выражается надежда, что
пианист со временем займет видное место в музыкальном мире.
«В
шестнадцать—семнадцать лет я стал «рассуждать»; способность сознавать,
анализировать проснулась, я поставил весь свой пианизм, все свое пианистическое
хозяйство под вопрос, — вспоминает Нейгауз. — Я решил, что не знаю ни
инструмента, ни моего тела и все надо начинать сначала. Я месяцами стал играть
простейшие упражнения и этюды, начиная с пятипальцовок, с одной лишь целью:
приноровить мою руку и пальцы всецело к законам клавиатуры, осуществлять до
конца принцип экономии, играть «рационально», как рационально устроена пианола;
конечно, моя требовательность к красоте звучания была доведена до максимума
(слух у меня всегда был хороший и тонкий) и это было, вероятно, самым ценным во
все то время, когда я с маниакальной одержимостью старался только извлекать
«наилучшие звуки» из рояля, а музыку, живое искусство, буквально запер на ключ
на дне сундука и долго-долго не доставал его оттуда (музыка продолжала свою
жизнь вне рояля)».
С
1912 года Нейгауз вновь стал заниматься у Годовского в Школе мастеров при Венской
академии музыки и сценического искусства, которую с блеском окончил в 1914
году. На протяжении всей жизни Нейгауз с большой теплотой вспоминал своего
учителя, характеризуя его как одного «из великих пианистов-виртуозов
послерубинштейновской эпохи». Начало Первой мировой войны взволновало
музыканта: «В случае мобилизации я должен был идти простым рядовым. Соединение
моей фамилии с дипломом венской Академии не сулило ничего хорошего. Тогда мы
решили на семейном совете, что мне необходимо получить диплом русской
консерватории. После различных передряг (я все-таки понюхал военную службу, но
вскоре был освобожден с «белым билетом») я поехал в Петроград, весной 1915 года
сдал все экзамены в консерватории и получил диплом и звание «свободного
художника».
В
одно прекрасное утро на квартире Ф.М. Блуменфельда раздался звонок по телефону:
звонил директор Тифлисского отделения ИРМО Ш.Д. Николаев с предложением, чтобы
я приехал с осени этого года преподавать в Тифлис. Я, недолго думая,
согласился. Таким образом, с октября 1916 года я стал впервые совершенно
«официально» (поскольку я начал работать в государственном учреждении) на путь
русского учителя музыки и пианиста-исполнителя.
После
лета, проведенного частью в Тимошовке у Шимановских, частью в Елисаветграде, я
в октябре приехал в Тифлис, где немедленно стал работать в будущей
консерватории, называвшейся тогда еще Музыкальным училищем Тифлисского
отделения и императорского Русского музыкального общества.
Ученики
были слабейшие, большинство из них в наше время вряд ли могли бы быть приняты в
районную музыкальную школу. За самыми немногими исключениями работа моя была
той же «каторгой», которой я отведал еще в Елисаветграде. Но красивый город,
юг, некоторые приятные знакомства и т.д. частично вознаграждали меня за мои
профессиональные страдания. Вскоре я стал выступать с сольными концертами, в
симфонических концертах и ансамблях с моим коллегой-скрипачом Евгением
Михайловичем Гузиковым.
С
октября 1919 года по октябрь 1922 года я пребывал профессором Киевской
консерватории. Невзирая на большую педагогическую нагрузку, я дал за эти годы
много концертов с разнообразнейшими программами (от Баха до Прокофьева и
Шимановского). Б.Л. Яворский и Ф.М. Блуменфельд тогда тоже преподавали в
Киевской консерватории. В октябре Ф.М. Блуменфельд и я, по требованию наркома
А.В. Луначарского, были переведены в Московскую консерваторию. Яворский еще за
несколько месяцев до нас перебрался в Москву. Так начался «московский период
моей музыкальной деятельности».
Итак,
осенью 1922 года Нейгауз поселяется в Москве. Он играет и в сольных и в
симфонических концертах, выступает с квартетом имени Бетховена. Сперва с Н.
Блиндером, затем с М. Полякиным музыкант дает циклы сонатных вечеров. Программы
его концертов, и ранее достаточно разнообразные, включают произведения самых
различных авторов, жанров и стилей.
«Кто
в двадцатые — тридцатые годы слушал эти выступления Нейгауза, — пишет Я.И.
Мильштейн, — тот на всю жизнь приобрел нечто такое, чего не выскажешь словами.
Нейгауз мог играть более или менее удачно (он никогда не был пианистом ровным —
отчасти из-за повышенной нервной возбудимости, резкой смены настроений, отчасти
из-за примата импровизационного начала, власти мгновения). Но он неизменно
притягивал к себе, воодушевлял и вдохновлял своей игрой. Он был всегда иным и в
то же время одним и тем же художником-творцом: казалось, что он не исполнял
музыку, а здесь же, на эстраде, ее созидал. Не было ничего искусственного,
шаблонного, скопированного в его игре. Он обладал удивительной зоркостью и
душевной ясностью, неисчерпаемой фантазией, свободой выражения, умел услышать и
выявить все потаенное, скрытое (напомним хотя бы о его любви к подтексту
исполнения: «надо вникать в настроение — ведь именно в этом, едва уловимом и не
до конца поддающемся нотной записи, вся сущность замысла, весь образ...»). Он
владел нежнейшими звуковыми красками для передачи тончайших оттенков чувства,
тех неуловимых колебаний настроения, которые для большинства исполнителей так и
остаются недоступными. Он и подчинялся исполняемому, и творчески его
воссоздавал. Он весь отдавался чувству, которое порой казалось в нем
беспредельным. И вместе с тем : был взыскательно строг к себе, относясь
критически к каждой детали исполнения. Он сам как-то признавался, что
«исполнитель — сложное и противоречивое существо», что «он и любит то, что
исполняет, и критикует его, и подчиняется ему всецело, и перерабатывает его
по-своему», Что «в иные минуты, и не случайно, в душе его господствует...
суровый критик с прокурорскими наклонностями», но что «в лучшие минуты он
чувствует, что исполняемое произведение — как бы его собственное, и он
проливает слезы от радости, волнения и любви к нему».
Быстрому
творческому росту пианиста во многом способствовало его общение с крупнейшими
московскими музыкантами — К. Игумновым, Б. Яворским, Н. Мясковским, С.
Фейнбергом и другими. Большое значение имели для Нейгауза частые встречи с
московскими поэтами, художниками, литераторами. Среди них были Б. Пастернак, Р.
Фальк, А. Габричевский, В. Асмус, Н. Вильмонт, И. Андроников.
В
статье «Генрих Нейгауз», опубликованной в 1937 году, В. Дельсон пишет: «Есть
люди, профессия которых совершенно неотделима от их жизни. Это энтузиасты своей
работы, люди кипучей творческой деятельности, а жизненный путь их — сплошное
творческое горение. Такой — Генрих Густавович Нейгауз.
Да,
и игра Нейгауза такова, как он сам, — бурная, активная, а наряду с этим
организованная и продуманная до последнего звука. И за фортепиано возникающие в
Нейгаузе ощущения словно бы «обгоняют» ход его исполнения, и в его игру
врываются нетерпеливо-требовательные, властно-восклицательные акценты, и всё
(именно всё, а не только темпы!) в этой игре неудержимо стремительно, исполнено
гордой и дерзновенной «побудительности», как очень удачно сказал однажды И.
Андроников».
В
1922 году произошло событие, определившее всю дальнейшую творческую судьбу
Нейгауза: он стал профессором Московской консерватории. В течение сорока двух
лет продолжалась его педагогическая деятельность в этом прославленном вузе,
давшая замечательные результаты и во многом способствовавшая широкому признанию
советской фортепианной школы во всем мире. В 1935—1937 годах Нейгауз был
директором Московской консерватории. В 1936—1941 годах и начиная с 1944 года до
самой смерти в 1964 году — заведующим кафедрой специального фортепиано.
Только
в грозные годы Великой Отечественной он вынужден был приостановить свою
педагогическую деятельность. «В июле 1942 года я был направлен в Свердловск на
работу в Уральскую и Киевскую (временно эвакуированную в Свердловск) консерватории,
— пишет в своей автобиографии Генрих Густавович. — Там я пробыл до октября 1944
года, когда был возвращен в Москву, в консерваторию. Во время пребывания на
Урале (кроме энергичной педагогической работы) я дал много концертов в самом
Свердловске и в других городах: Омске, Челябинске, Магнитогорске, Кирове,
Сарапуле, Ижевске, Воткинске, Перми».
Романтичное
начало артистизма музыканта сказывалось и в его педагогической системе. На его
уроках царил мир окрыленной фантазии, раскрепощавшей творческие силы молодых
пианистов.
Начиная
с 1932 года многочисленные питомцы Нейгауза завоевывали премии на самых
представительных всесоюзных и международных конкурсах пианистов — в Варшаве и
Вене, Брюсселе и Париже, Лейпциге и Москве.
Школа
Нейгауза — могучая ветвь современного фортепианного творчества. Какие разные
артисты вышли из-под его крыла — Святослав Рихтер, Эмиль Гилельс, Яков Зак,
Евгений Малинин, Станислав Нейгауз, Владимир Крайнев, Алексей Любимов.
С
1935 года Нейгауз регулярно выступает в прессе со статьями, посвященными
актуальным вопросам развития музыкального искусства, рецензирует концерты
советских и зарубежных музыкантов. В 1958 году в Музгизе вышла его книга «Об
искусстве фортепианной игры. Записки педагога», неоднократно переиздававшаяся в
последующие десятилетия.
«В
истории русской пианистической культуры Генрих Густавович Нейгауз — явление
редкое, — пишет Я.И. Мильштейн. — С именем его связано представление о
дерзаниях мысли, пламенных взлетах чувства, удивительной многогранности и в то
же время цельности натуры. Тому, кто испытал на себе силу его таланта, трудно
забыть его поистине вдохновенную игру, которая дарила людям столько
наслаждения, радости и света. Все внешнее отступало на задний план перед
красотой и значительностью внутреннего переживания. Не было в этой игре пустых
мест, шаблонов и штампов. Она была исполнена жизни, непосредственности,
подкупала не только ясностью мысли и убежденностью, но и неподдельностью
чувства, необыкновенной пластичностью и рельефностью музыкальных образов. Нейгауз
играл предельно искренне, естественно, просто и вместе с тем на редкость
горячо, страстно, самозабвенно. Душевный порыв, творческий подъем,
эмоциональное горение были неотъемлемыми качествами его артистической натуры.
Проходили годы, многое старело, становилось блеклым, обветшалым, но его
искусство, искусство музыканта-поэта, оставалось молодым, темпераментным и
окрыленным».
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://musicinf.net.ru/