Старая
Москва в ожидании пасхи
М.С.Рябикова, Е.Н.Борисова-Сартори
О какой Москве пойдет речь? О той, где в середине XIX
века улицы освещались лишь светом из окон. О той, в которой долгое время
обязательным был послеполуденный сон. О той, где короновали царей. О той, где
по весне цвели сады. О той, которая, уже не будучи столицей, продолжала
задавать в России тон. О той, что хранила родовые гнезда Романовых, Шуйских,
Воротынских, Долгоруких...
Под звуки рожков по Большому Каменному мосту гнали
коров пастись на сочных «лужнецких» лугах. В Лужники еще ездили и соловьев
слушать, и на Воробьевых горах в знаменитом трактире купца Крынкина посидеть:
парниковой клубники поесть да с устроенной предприимчивым купцом смотровой
площадки в который раз полюбоваться первопрестольной.
Вот Москва дворянская: пустые до полудня Никитские
улицы, Пречистенка, Остоженка. К 12 часам первыми выходили на прогулку дети с
гувернерами-французами и няньками-немками, позже появлялись барыни на парных
санях с лакеями на запятках, последними выезжали по своим делам отцы семейств.
Вот что писал о дворянской Москве П.А.Кропоткин, отпрыск Рюриковичей (правда,
впоследствии «стряхнувший» с себя дворянские традиции): «В этих тихих улицах, лежащих
в стороне от суеты и шума торговой Москвы, все дома очень похожи друг на друга.
Большею частию они деревянные, с ярко-зелеными крышами, у всех фасад с
колоннами, все выкрашены по штукатурке в веселые цвета. Почти все дома были в
один этаж с выходящими на улицу семью или девятью большими светлыми окнами. Во
двор вели широкие ворота, и на медной доске над калиткой значилось обыкновенно:
«Дом поручика или штаб-ротмистра и кавалера такого-то...» На углу стояла
полицейская будка, у дверей которой показывался сам будочник, с алебардой в
руках, чтобы этим безвредным оружием отдавать честь проходящим офицерам...»
А вот купеческое Замоскворечье, весной утопающее в
ароматах бело-розового цветения, а осенью — в запахах кипящего в каждом доме
варенья. Бесконечные заборы, ворота на прочных замках, во дворах свирепые псы.
За воротами — каретные сараи, живность в загончиках, сады с пионами, анютиными
глазками, яблонями да кустами крыжовника и черной смородины. В домах — тяжелая
мебель красного дерева, киоты с иконами старого письма, часы с боем, клетки с
канарейками на подоконниках. На Ордынке, Полянке, в Голутвиных переулках —
тишина; ни пешего, ни проезжего; окна закрыты, занавески спущены. Будочник
замоскворецкий днем обычно мирно сидел на пороге своей будки, и, отставив
алебарду, тер табак, а ночью стучал в чугунную доску и временами кричал на всю
улицу: «Посматривай!»
А еще с Воробьевых гор слышны были звоны, густые и
нежные — «малиновые», плывущие над Москвой и очищающие ее.
...Отшумела по Москве масленица — последняя неделя
перед Великим постом. Немерено съедено было за эту неделю блинов, оладушек,
пирогов-расстегаев; рекой лилась на блины сметана, тоннами клалась икра,
килограммами — всевозможная рыба. Казалось, в эти дни не солнце, а огромный, с
пылу-жару блин источал над Москвой тепло. Откатались с гор на санях, выпили все
вино в трактирах и ресторанах и... затихли. Завтра — первый день Великого
поста.
В купеческих, дворянских, мещанских домах масленицу
«выкуривали» — был такой народный обычай. Клали в таз горячий кирпич и мяту, а
сверху лили уксус и тазом этим обносили комнаты — изгоняли последние скоромные
запахи. Горящие перед иконками лампадки красного стекла исчезали — теперь на
весь пост будут строгие синие или прозрачные. Мебель покрывали чехлами. Наступала
тишина.
К чистому понедельнику вся Москва преображается.
Обильные лавки и магазины за одну ночь меняют зазывную яркость витрин и вывесок
на скромные серо-коричневые тона занавесей — здесь, как и на рынках, семь
недель будет царить Великий пост. И главным «героем» поста и хозяином рынков
станет гриб!
Знаменитый постный рынок Москвы раскинулся на весь
Китай-город: вязки сухих грибов, баранки, мешки с разноцветным горохом, редька
и кислая капуста, начинки для постных пирогов — морошка, черника, брусника,
клюква, кадки с соленьями. Питье в изобилии: и квас — солодовый, кислощейный,
бражный, хлебный, и сбитень. В медовом ряду предлагают мед липовый, гречишный,
травный. Его пробуют кто деревянной ложкой, кто баранкой, кто сайкой, а кто и —
тайком — просто пальцем. Есть и варенье, и великопостный сахар — большие пласты
зеленого, красного, розового, лимонного цветов. И изюм, чернослив, халва,
пастила «особая» из города Белева...
На Солянке, в Голутвиных переулках, на Остоженке, на
Дорогомиловской заставе столы и в пост были достаточно обильны, особенно в
любившем покушать Замоскворечье. Среди прочего подавали горох тертый, кисель
гороховый, всевозможные грибы — и холодные, и вареные, и чуть присоленные;
капусту ленивую, пироги с морковью, чернослив, различные орешки, клюквенный
компот, изюм кувшинный, сайки, пастилу рябиновую. Весь пост обязательны были
ежедневные посещения храма. Здесь тоже все иначе, чем обычно: службы
продолжительнее непостных, преобладает не пение, а чтение, яркие, с позолотой
покрывала сменяются на черные, батюшки тоже служат в черных епитрахилях.
Встают раньше обычного, спешат в храмы: дворяне — в
Большое Вознесение (что у Никитских ворот), в Илью Обыденного, в Зачатьевский
монастырь, купечество — во Всех Скорбящих Радости, Николу в Толмачах, мещанство
— в Филиппа Митрополита. В домах, где были «людские», в эти дни обязательно
принимали нищих и убогих — не по одному-два, а по тридцать-сорок человек —
насколько позволял достаток.
Старались читать в основном книги духовного
содержания, говорили вполголоса, рано ложились спать.
Но вот уже и Благовещение подоспело. Повсюду пахнет
кулебяками с вязигой, особыми «благовещенскими» пирогами на четыре угла: с
грибами, семгой, налимьей печенкой, судачьей икрой... Еще в Благовещение
принято выпускать на волю птичек из клеток — давняя московская традиция. Сразу
после праздничного богослужения все идут на птичьи базары. Открываются клетки,
и целые тучи птиц взмывают в небо. (Некоторые и приторговывают птичками «для
воли».) И стоят москвичи, замерев, с задранными головами, смотрят в небо...
Капелью весенней уходят дни Великого поста. Наступает
Вербное Воскресенье (последнее перед Пасхой, за которым начинается самая
строгая неделя поста — Страстная) — Вход Господень в Иерусалим. Люди,
встречавшие Христа в Иерусалиме, устилали его путь ризами (одеждами) и вайями
(пальмовыми ветвями). Но откуда же взяться пальмам на Руси? Вот и появился
обычай — встречать этот праздник вербой, весенним первоцветом. И едут
сани-подводы-телеги по Калужской дороге к реке Москве за пушистой, осыпанной
золотистыми крапинками вербой. На праздничных богослужениях вербу освящают.
Словно огромный пушистый лес на мгновение вырастает под сводами храма: все
поднимают свои веточки, чтобы попала на них святая водичка. Потом возвращаются
домой, бережно неся в руках вербные букетики, которые будут стоять под иконами
до следующего года. Особо благочестивые москвичи по старинному обычаю из
пушистых комочков чай заваривают — для укрепления души и тела.
В Страстную неделю Москва и вовсе замирает. Вечерами
над городом плывут протяжные звоны. Великий Четверг. Во церквах читают 12
отрывков из Евангелия, повествующих о последних земных днях Спасителя, —
«двенадцать Евангелий»... Москва пуста — все в храмах. С этой службы москвичи
стремятся обязательно принести домой горящую свечку и затеплить от нее домашнюю
лампадку. И текут по улочкам и переулкам ручейки огня. Люди бережно несут
горящие свечи, прикрывая их от ветра кто ладонью, кто полой пальто, а кто и
специальным стеклянным колпачком, — несут в свои дома частичку света Господня.
Накануне Пасхи Москва вся в хлопотах — подновляются
заборы, чистятся дворы и улицы, украшаюся храмы. (В 80-е годы XIX века поразил
всех купец-подрядчик Сергей Иванович Шмелев — отец Ивана Сергеевича Шмелева,
автора лучшей на все времена книги «Лето Господне»: под Пасху на собственные
средства украсил он храм во имя Казанской Божией Матери, что на Красной
Площади, а также соборы Кремля иллюминацией, особыми «зажигательными нитями» и
«кубастиками».)
В домах тишина, полумрак — отдыхают в преддверии
пасхальной заутрени. Уже кто-то снимает темные лампадки и вновь зажигает
радостные красные. На окнах, на шкафах, в корзинах и лукошках — крашеные яйца;
на креслах, диванах, пуховых подушках прикрытые кисеей — куличи.
И вот наступает Светлое Христово Воскресение —
Праздников Праздник Пасха. Кажется, будто единым духом по всей Москве
проносится: «Христос воскресе!» — «Воистину воскресе!» Свершилось: об этом
возвещают все сорок сороков московских церквей — звонят у Христа Спасителя,
звонят у Николы под Вязами, у Всех Святых на Кулишках, в Донском, в
Новоспасском... Идя из храмов, москвичи, знакомые и незнакомые, троекратно
целуются, обмениваются взятыми заранее из дома яичками: «Христос воскресе!» —
«Воистину воскресе!» Бессчетное количество экипажей отъезжает утром от
монастырей, соборов, церквей. Начинается разговенье. Народ попроще разговляется
уже у храмов — чарочкой, яичком, куличиком...
Вновь оживают рынки, манят блеском и изобилием витрины
магазинов. Повсюду кипят гулянья. Душа ликует! Семь недель поста позади,
очистилась она молитвой и причастием и славит Господа, внимая неутихающему
перезвону: всю послепасхальную неделю позволяется взбираться на любую
колокольню и звонить, сколько сердце просит...
А через недолгие 80 лет будут падать на землю эти
веселые колокола, взрываться и закрываться храмы. А еще через 80 лет будем жить
мы. И храм Христа Спасителя вновь засияет пятью своими куполами. И так же, как
наши предки полтора века назад, возвращаясь светлым пасхальным утром — теперь
уже в метро — домой после праздничного богослужения, мы будем радостно говорить
друг другу: «Христос Воскресе!» И слышать в ответ: «Воистину Воскресе!»
Список литературы
Для подготовки данной работы были использованы
материалы с сайта http://www.testan.ru