Мир
былинного эпоса
Каждый назовет
былинную «троицу»: Илья Муромец, Добрыня Никитич, Алеша Попович. Но далее
каждый ли продолжит этот счет, расширит круг действующих лиц еще на пять-десять
имен?
А сколько всего
былинных героев? Хотя бы самых главных?.. Такого сколько-нибудь полного
поименного списка героев русских былин нет, хотя когда-то он, по всей
видимости, существовал. Причем в самих же былинах.
Вспомним
традиционный былинный зачин: в стольном Киеве-граде, у ласкова князя Владимира,
на его пированье – почестен пир соезжаются и собираются все сильные, могучие
богатыри и непременно – поляницы удалые. В двух случаях: при описании таких
почестных пиров и богатырской заставы у сказителя была возможность собрать
вместе всех богатырей, развернуть полную экспозицию былинных героев. А при
описании богатырской заставы он мог при этом не только назвать их по именам, но
и представить.
У каждого из
богатырей на заставе свои занятия и обязанности: один – в атаманах, второй – в
податаманьях, третий – в писарях, четвертый – в конюхах, пятый – в чашниках.
Вот как
описывает заставу и представляет богатырей сказитель Еремей Чупров, записанный
А.М. Астаховой в 1929 году:
Начало формы
Ай да не близко
от города, не далёко ж не,
Не далёко от
Киева за двенадцать вёрст,
Там и жили на
заставы бугатыре.
Караулили,
хранили стольнёй Киев да град,
Не видали не
конного, не пешего,
Не прохожего ой
ни да ле приезжего.
Да не серой-ёт
волк не прорыскиват,
Да не черной
медвед не прохаживат.
Э да их было
двенадцеть всех богатырей.
Да за старшого
был Илья Муромечь,
Под им был
Самсон да Колыбановичь,
Ай Добрыня да
был у его во писарях,
А Олёша жил во
конюхах.
Кабы Мишка
Торопанишка чашки-ложки мыл,
Чашки-ложки мыл
да поварёночки...
Конец формы
Из двенадцати
всех богатырей сказитель назвал всего пять: Илью Муромца – за старшого, Самсона
Колыбановича – в податаманьях, Добрыню – в писарях, Алешу Поповича – в конюхах,
а Мишку Торопанишку – в поварёночках.
Подобных
перечислений можно встретить в былинах немало. А однажды, в 1901 году,
сказительница Федосья Емельяновна Чуркина взялась «собрать на заставе» всех
богатырей. Даже точную цифру назвала – ровно тридцать. И стала перечислять:
Начало формы
Кабы
триццеть-то было богатырей со богатырём:
Атаманом-то –
стар-казак Илья Муромец,
Илья Муромец да
сын Иванович,
Подутоманьём
Самсон да Колыбанович,
Да Добрыня-то
Микитич жил во писарях,
Да Олеша-то
Попович жил во поварах,
Да и Мишка
Торопанишко жил во конюхах;
Да и жил тут
Василей сын Буслаевич,
Да и жил тут
Васинька Игнатьевич,
Да и жил тут
Дюк да сын Степанович,
Да и жил тут
Перми да сын Васильевич,
Да и жил
Родивон да Превысокие,
Да и жил тут
Микита да Преширокие,
Да и жил тут
Потанюшка Хроминькой,
Затем Потык –
Михайло сын Иванович,
Затем жил тут
Дунай да сын Иванович,
Да и был тут
Чурило блады Пленкович,
Да и был тут
Скопин сын Иванович,
Тут и жили два
брата два родимые,
Да Лука, да
Матвей дети Петровыя...
Конец формы
Как видим, Ф.
Е. Чуркина тоже назвала далеко не всех. «Больше, – поясняет собиратель Н. Е.
Ончуков, – Федосья Емельяновна вспомнить не могла, как ни старалась, но
сказала, что прежде помнила всех».
Но и тридцать –
далеко не предел. Только самых главных действующих лиц – более пятидесяти. Их
именами, как правило, названы былины, различавшиеся самими сказителями не по
темам, как, к примеру, в сказке,- о чем, а по именам,- о ком, про кого былина:
про Илью Муромца, про Добрыню, про Алешу, про Чурилу, про Дюка...
Тема же, сюжет
определялись и уточнялись вторым именем, действующим в былине: Добрыня и Змей,
Добрыня и Маринка, Добрыня и Василий Казимирович, Добрыня и Алеша, Илья и
Идолище, Илья и Чудище, Илья и Соловей-разбойник, Илья и Калин-царь, Илья в
ссоре с Владимиром, Алеша Попович и Тугарин, Алеша Попович и сестра Петровичей,
Вольга и Микула, Василий Игнатьевич и Батыга, Вавило и скоморохи и так далее.
Полного же
поименного списка былинных героев, как уже говорилось, нет. Но его вполне можно
составить, выстроив в ряд самых главных действующих лиц русского былинного
эпоса.
ДРЕВНЕЙШИЕ
БЫЛИННЫЕ ОБРАЗЫ
Святогор, Волх
Всеславьевич, Михайло Потык (его жена Марья лебедь белая), Вольга, Микула
Селянинович.
ГЛАВНЫЕ ГЕРОИ
РУССКОГО ЭПОСА
Илья Муромец,
Добрыня Никитич, Алеша Попович.
ГЕРОИ
ГЕРОИЧЕСКОГО ЦИКЛА
Василий
Казимирович, Василий Игнатьевич, Суровен Суздалец, Сухматий (Сухман),
Королевичи из Крякова (Петрой Петрович и Лука Петрович), братья Дородовичи
(Михайло Дородович и Федор Дородович), Данило Игнатьевич (его сын Иван
Данилович), Ермак-богатырь, Михайло Петрович (Козарин), Калика-богатырь,
Авдотья Рязаночка, Василиса Микулична.
ГЕРОИ КИЕВСКОГО
ЦИКЛА
Дунай, Соловей
Будимирович, Дюк Степанович, Чурила Пленкович, Иван Гостиный сын, Данила
Ловчанин, Ставр Годинович, Иван Годинович, Глеб Володьевич, Хотен Блудович,
Касьян, атаман каличий, княгиня Апраксия, Маринка Кайдаловна, Забава Путятична,
князь Владимир.
ГЕРОИ
НОВГОРОДСКОГО ЦИКЛА
Садко и царь
Морской, Василий Буслаев и девушка-чернавушка.
ГЕРОИ
БЫЛИН-СКАЗОК, АПОКРИФОВ, БАЛЛАД, ЛЕГЕНД
Князь Роман
(его жена Марья Юрьевна), Ванька Удовкин сын, Соломан (и Василий Окулович),
Аника-воин, Егорий Храбрый, Рахта Рагнозерский.
ГЛАВНЫЕ ГЕРОИ
БЫЛИН-СКОМОРОШИН
Щелкан
Дудентьевич, Кострюк, Терентий-муж, Агафонушка, Вавило (и его мать Ненила).
Таковы главные
герои. А персонажей былинных, в том числе и столь значимых, как Подсокольник,
паробок Алеши Поповича, Еким Иванович, или же Самсон Самсонович, намного
больше. Сказители называли и четко различали: Полкана Полкановича, Пересмякина
племянника, Бермяту Васильевича, Торопа, Бутмана Колыбановича, Потапа
Артамоновича, Дмитрия Брянского, братьев Ливиков, Аксенко, братьев Братовичей,
братьев Збродовичей, братьев Грядовичей, братьев Суздальцев, братьев Ваську
Долгополого и Ивашку Долгополого, Пересмяку-богатыря, Пересчета-богатыря, Долка
Стефановича, Елизаныча, Семена Леховитого блада, Михайлушку Игнатьевича, Саула
Леванидовича, Никиту Заолешанина, Гришку Боярского и многих, многих других.
Только женских
персонажей можно насчитать несколько десятков. Это жена Добрыни Никитича
богатырша-поляница Настасья Никулична, жена Ивана Годиновича Настасья
Митриёвна, жена Дуная Настасья-королевична, жена Ильи Муромца Латыгорка
(Златыгорка, баба Горынинка), жена Святогора, сестра Ивана Окульевича Настасья
Окульевна (спасающая Михайло Потыка), мать Добрыни честна вдова Офимья
Александровна и его матушка крестова Анна Ивановна, мать Дюка Степановича
честна вдова Мамельфа Тимофеевна, мать Василия Буслаева Амельфа Тимофеевна,
мать богатырей Петрой Петровича и Луки Петровича Настасья Васильевна, сестра
Михаилы Козарина Настасья королевишна, дочь царя Морского Чернава, три дочери
Соловья-разбойника, просватанная за Хотена Блудовича Офимья, соблазненная
Олешей Поповичем сестра братьев Петровичей Еленушка Петровна, Домна Фалилеевна,
царица Панталовна, царица Азвяковна, Василиса Вахрамеевна, Василиса Прекрасная
и другие. А среди мужских персонажей не менее значимы: паробок любимый Ильи
Муромца и отец его Иван Тимофеевич, отец Добрыни Никита Романович, паробок
Дуная Василюшко-заморский, брат Данилы Ловчанина Никита Денисьевич, отец Дюка
Степан, отец Чурилы Пленка Сороженин, Иван Окулович в былине о Михайло Потыке,
Мишка Пивоваренин, сводник Торокашка сын Заморенин, калика Пантелейко, калика
Михайло Михайлович (брат каличьего атамана Касьяна), скоморохи Козьма и Демьян,
молодой полесничек. Весьма ярко представлена вся дружина Василия Буслаева,
особенно Костя Новоторженин и Потанюшка Хроменький (Потаня выступает также в
качестве главного героя в некоторых вариантах скоморошины о Кострюке). И это
еще не все персонажи, имеющие вполне определенное «свое лицо».
Далеко не
второстепенными действующими лицами являются и извечные враги Руси: Калин-царь,
Батыга, Вахрамей Вахрамеевич, Волотоман Волотоманович, Кумбал-царь,
Кудреванко-царь, Гремит Манойлович, Давыд Евсеевич, король Чубадей, Бахмет
Тавруевич, Щелкан Дудентьевич, Курбан Курбанович, Жидовин, Бадан,
Юдин-Мариш-Шимшаретин, Салтан Салтанович, а также их сыновья, дочери, жены,
зятья. Не говоря уже о всякой другой нечисти, с которой приходится постоянно
сражаться русским богатырям: Змее Горыныче, Тугарине, Соловье-разбойнике,
Идолище, Чудище, Кащее...
И все это лишь
видимая часть айсберга. Лишь то, что осталось, что удалось сохранить благодаря
подлинно подвижнической деятельности русских собирателей П.В. Киреевского, П.Н.
Рыбникова, А.Ф. Гильфердинга, Е.В. Барсова, А.Д. Григорьева, А.В. Маркова, Н.Е.
Ончукова, братьев Соколовых, А.М. Астаховой и других.
При этом нужно
еще учитывать, что само открытие русского эпоса состоялось лишь в прошлом веке,
когда появились «Сборник Кирши Данилова» (1804, 1818) и первые публикации былин
из собраний П.В. Киреевского (1848) и П.Н. Рыбникова (1861). А до середины XIX
века вообще никто, даже крупнейшие специалисты по народной словесности, не
подозревали, что былины из «Сборника Кирши Данилова» – не далекое и
невозвратимое прошлое, а – настоящее, что их еще можно услышать в живом
исполнении не за тысячи верст, а совсем неподалеку от Петербурга – в Заонежье,
на Киж-острове, на берегах Печоры и Белого моря. Недаром русский Север стали
называть «Исландией русского эпоса». С тех пор за столетие (в 1861 году вышел
первый том «Песен» П.Н. Рыбникова, а в 1961- «Былины Печоры и Зимнего берега
Белого моря. Новые записи») стало известно более трех тысяч текстов былин. Но,
как показали проведенные в последние годы обследования рукописных фондов и
фонограмм-архивов страны, это еще далеко не весь выявленный «золотой фонд»
русского народного эпоса.
В разработанном
Пушкинским домом проспекте полного стотомного Свода русского фольклора былины
должны, по предварительным расчетам, занять двадцать томов (по 50-60 авторских
листов каждый) – вот реальное богатство, которым мы обладаем...
А кто может
сказать, сколько было былин во времена легендарного Бояна или летописца Нестора
(оба, кстати, современники), сколько их было тысячу лет назад, в те самые
времена, когда князь киевский Владимир Святославович сам еще поклонялся
языческим идолам и в 980 году в Киеве постави кумиры на, холму вне двора
Теремного. Перуна древяна, а главу его сребрену, а ус злат. Того Перуна, которого
через восемь лет он сам же низвергнет, привяжет к конскому хвосту и спустит с
горы в Днепр.
Уже тогда князь
Владимир и его дядя, воевода Добрыня, благодаря которому он и занял сначала
новгородский, а затем и киевский стол, наверняка слышали песни вещих боянов.
Вещим считался и ближайший предок Владимира, князь Олег, прозванный так за свою
мудрость и дар предвидения. Но помимо этого автор «Слова о полку Игореве»
называет Бояна еще и Велесовым внуком, то есть внуком одного из самых
почитаемых языческих богов, считавшегося покровителем домашних животных. Культ
Велеса (как и античного Дионисия) был самым непосредственным образом связан с
языческой обрядовой поэзией, а потому, видимо, и Боян – его внуче.
Из «Слова о
полку Игореве» мы можем почерпнуть и другие весьма любопытные сведения о
песнетворцах Древней Руси. Автор «Слова» далеко не случайно хочет начать свою
песнь по былинам сего времени, а не по замышлению Бояню. На этом
противопоставлении былин замышлению Бояню и построено все знаменитое вступление
к «Слову о полку Игореве», где автор и славит вещего Бояна, и спорит с ним, и
учится у него, представляя, как тот начал бы песнь о полку Игореве. И при этом
особо подчеркивает, что хочет свою песнь творити не так, как Боян, который
растекашется мыслию по древу, серым волком по земли, шизым орлом под облакы. В
данном случае автор «Слова» говорит о Бояне словами его же песен (как мы
говорим о Пушкине или Блоке, цитируя их стихи). Он приводит целые выражения из
Бояновых вещих песен о Вольге, который, как мы знаем по былинам, похотел птицей
соколом летать под облоки (в «Слове» – орлом под облакы), волком рыскать во
читых полях (в «Слове» – серым волком по земли).
Важно заметить,
что автор «Слова» упоминает не только вещие (волшебные) песни Бояна, созданные
по замышлению. Он называет и другие его песни, созданные на основе вполне
реальных событий отдаленного прошлого.
Автор «Слова» и
этим старым словесам Бояна хочет противопоставить свои – новые. Для него Боян –
соловей старого времени, поющий песни старому Ярославу, а также храброму
Мстиславу, иже зареза Редедю. В данном случае речь идет о событиях, отстоящих
от автора «Слова» на полтора с лишним столетия: Ярослав Мудрый умер в 1054
году, а поединок тмутараканского князя Мстислава с «племен косожских
властелином» (К.Ф. Рылеев) косожским (черкесским) князем Редедей подробно
описан в «Повести временных лет» под 1022 годом (и при этом сообщается, что
Мстислав его именно зареза).
Таким образом,
нам совершенно точно известно содержание песен Бояна: он славу рокотаху о Ярославе
Мудром и о поединке двух богатырей. Автор же «Слова» хочет петь о событиях сего
времени, точно указывая временные границы: от старого Владимера (Мономаха) до
нынешняго Игоря, то есть в пределах полувека, о всех событиях которого он мог
судить как очевидец.
И таких песен,
созданных не по замышлению, а по былинам того времени, было, видимо, немало. Но
ни одна из них не сохранилась, самой древней исторической песней считается
«Авдотья Рязаночка», отразившая события уже последующей эпохи, когда Киевская
Русь не выдержала столкновения с языци незнаемы и с XIII века продолжала свое
существование уже только в народной эпической памяти.
Былины в том
виде, в каком они дошли до XVIII -XIX столетий, когда пришло наконец время их
записи, представляли собой уже несколько иной вид поэзии, соединивший сказку и
быль, реальность и фантастику, времена давно минувшие – Киевской Руси – и
сравнительно недавние – Руси Московской. Сочетание реального и фантастического
оказалось в них настолько причудливым, что исследователи до сих пор разгадывают
эти «былинные ребусы» и до сих пор разделяются на представителей двух школ –
исторической и мифологической.
Помимо былин
тщательно собирались и изучались так называемые духовные стихи, впервые
изданные в 1849 году П.В. Киреевским и являющиеся составной частью русского
народного эпоса. Герои духовных стихов – Егорий Храбрый, Дмитрий Солунский,
Аника-воин, Алексей человек божий в народном сознании в каком-то смысле стояли
рядом с Ильей Муромцем и Добрыней Никитичем. Это тоже богатыри, но особые –
духовные богатыри, каждый из которых олицетворяет собой глубочайшие
нравственные идеи. От былинных героев они отличаются лишь своим «книжным»
происхождением, поскольку в основе духовных стихов лежат «книжные» сюжеты –
легенды первых веков христианства, апокрифические сказания, евангельские и
библейские сюжеты, но в народной интерпретации они переосмысливались точно так
же, как любые другие «бродячие» сюжеты, совпадающие в фольклоре всех стран и
народов. Популярностью же они пользовались нисколько не меньшей, чем былины и
былинные герои.
Духовные стихи
являются как бы своеобразным устным народным вариантом древней письменной
литературы. Известны и их создатели – калики перехожие. Те самые, о которых
Сергей Есенин писал в стихотворении «Калики» из цикла «Русь»:
Начало формы
Проходили
калики деревнями,
Выпивали под
окнами квасу,
У церквей пред
затворами древними
Поклонялись
пречистому Спасу.
Пробиралися
странники по полю,
Пели стих о
сладчайшем Исусе.
Мимо клячи с
поклажею топали,
Подпевали
горластые гуси.
Ковыляли убогие
по стаду,
Говорили
страдальные речи:
«Все единому
служим мы господу,
Возлагая вериги
на плечи».
Вынимали калики
поспешливо
Для коров
сбереженные крохи.
И кричали
пастушки насмешливо:
«Девки, в
пляску! Идут скоморохи!»
Конец формы
Былинные калики
тоже прошают милостыню. Но при этом всюду подчеркивается, что ни в силе, ни в
удали они не уступают богатырям, а зачастую и превосходят их.
Это калики
исцеляют и наделяют силой Илью Муромца; сокрутившись каликой, проникает Илья
Муромец неузнанным в Царь-от-град; с каликой меняется одеждой и Алеша Попович,
выходя на бой с Тугариным; каликами справляются Илья Муромец и Добрыня Никитич,
спасая Михайло Потыка. Да и сами калики предстают в русском эпосе далеко не
второстепенными персонажами. Это калики перехожие-переброжие, всегда
находящиеся в пути, предупреждают богатырей о приближении врага, об опасности;
они – традиционные вестники. Есть среди былинных героев Калика-богатырь,
побивающий силушку, которой сметы нет, и не где-нибудь, а на тых полях да на
Куликовых. Не менее значителен образ другого былинного калики – сильного
могучего Иванищо, с которым не решается вступать в единоборство даже Илья
Муромец.
Каликами создан
и каликам посвящен такой выдающийся памятник народной словесности, как былина
«Сорок калик со калиною», выдвинувшая в ряд эпических героев своего богатыря –
каличьего атамана Касьяна.
О значении
поэтического творчества калик перехожих достаточно красноречиво свидетельствует
знаменитая «Голубиная книга» (мудрая – глубинная). В древнерусской литературе
было немало подобных книг, в которых, как выражались сами книжники,
протолкуется глубина премудрости. Но глубина эта была небезопасна. Он бинныя
книги почитает – так говорится в рукописи XIII века о человеке, впавшем в
ересь. И это была одна из причин, почему апокрифические книги (буквальный
перевод слова «апокриф» – тайный, сокровенный, доступный для немногих) чаще
всего попадали в списки отреченных, ложных книг. И почему, в свою очередь, эти
же апокрифы оказывались источниками каличьей поэзии. «Чернокнижие,- писал по
этому поводу Ф.И. Буслаев,- распространявшееся между русскими грамотниками в
книгах отреченных или еретических, немало способствовало к образованию этой,
так сказать суеверной поэзии в нашей древней письменности».
На основе трех
таких письменных апокрифов («Свиток божественных книг», «Вопросы Иоанна
Богослова», «Беседа трех святителей») народ создал свой устный апокриф –
«Голубиную книгу», бывшую на протяжении многих веков своеобразной народной
энциклопедией, чуть ли не единственным источником сведений и представлений о
мире и миропорядке, о космосе, о вселенной, отвечавшей на вопросы:
Начало формы
От чего зачелся
наш белой свет,
От чего зачался
сонцо праведно,
От чего зачелся
и светел месец,
От чего
зачалася заря утрення,
От чего
зачалася и вечерняя,
От чего
зачалася темная ночь,
От чего
зачалися часты звезды...
(«Сборник Кирши
Данилова»)
Конец формы
О популярности
духовных стихов говорит и такой факт: они входили в репертуар почти всех
сказителей. «Почти все крестьяне и крестьянки,- свидетельствовал А.Ф.
Гильфердинг,- которые поют былины, сверх того знают и духовные стихи». И в
подавляющем большинстве случаев записаны они были не от калик, а от знаменитых
сказителей XIX века Т.Г. Рябинина, А.П. Сорокина, К.И. Романова, П.Л. Калинина,
В.П. Щеголенка, А.М. Крюковой, И.А. Федосовой, М.Д. Кривополеновой, имена
которых в истории русской фольклористики значат нисколько не меньше, чем имена
Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Достоевского, Толстого в истории русской
литературы. Выдающаяся сказительница Мария Дмитриевна Кривополенова, например,
блестяще исполняла старины (народное название былин), всякого рода перегудки
(народное название скоморошин) и с не меньшим удовольствием и мастерством –
духовные стихи. «У бабушки Кривополеновой,- отмечала собирательница О.Э.
Озаровская,- талант всеобъемлющий: с задором, с огнем поет она скоморошины и с
величайшим проникновением – чудесные духовные стихи».
* * *
Всеобъемлющ и
сам мир эпический, созданный творческим гением русского народа. Ему присущи и
величественные, монументальные формы героических былин и в равной степени все
особенности «малых» эпических форм – сказочность, драматизм, юмор, сатира,
гротеск. Поэтому мы с полным правом можем говорить о былинах-сказках, былинах-новеллах,
былинах-балладах.
И все это –
эпос.
Не
раздробленный, не расчлененный на роды и виды поэзии, а разный.
Былинные герои
живут в многослойном эпическом мире, вместившем в себя и реальные события
тысячелетней истории Руси, реальные исторические личности, и еще более древние
верования и представления россов, сохранившиеся только в устных преданиях. И
при этом у каждого из них, будь то центральный герой или персонаж самый
второстепенный,- свое место и своя роль. У Василия Буслаева, не верящего ни в
сон, ни в чох ( в вещие предсказания), бросающего вызов самому Року; у Ильи
Муромца, твердо знающего, что в бою ему смерть не писана и потому постоянно как
бы испытывающего судьбу, ее предначертание; у Аники-воина – в его встрече со
Смертью; у калики Касьяна, оклеветанного княгиней Апраксией; у Саула
Леванидовича, чуть не убившего своего «неузнанного» сына Константина Сауловича;
у двух братьев – бедного и богатого Лазаря; у Алексея человека божьего,
умирающего «неузнанным» нищим в доме своего отца; у Марьи Юрьевны, поддавшейся
на обман, заманенной на чужбину; у Катерины, принимающей смерть от своего мужа
Бермяты. У каждого из них свой ряд испытаний: у Дуная, у Егория Храброго, у
Михаилы Козарина, у Данилы Ловчанина, у Ивана Гостиного сына.
В эпосе нет
одинаковых героев и одинаковых судеб. Былины про Чурилу Пленковича и Василия
Игнатьевича вполне могут начинаться одинаково, но сами герои абсолютно разные.
Разные по характеру, по типу и даже по социальному положению: Чурила – богач,
щап, а Василий – пьяница, голь кабацкая. И жену Ставра Годиновича никак не
спутаешь с женой Ивана Годиновича, они и вовсе антиподы: жена Ставра Годиновича
спасает своего мужа, а жена Ивана Годиновича – предает. И никто из богатырей не
умирает так, как Святогор, как Дунай, как Сухман, как Данило Ловчанин или
Василий Буслаев. И ни один из богатырей не спускается на дно Ильмень-озера к
самому царю Морскому – это суждено только Садко, как только Михайло Потыку
предначертано оказаться в подземном царстве.
Повторялось
лишь то, что может повторяться. Более того, должно повторяться: описания битв,
пиров, снаряжения богатырей, равно как основные образы, эпитеты, сравнения, то
есть все то, что в современном эпосоведении получило название «общих мест» или
«формул».
Это один из
основных законов поэтики и былин, и сказок, и песен – народного, коллективного
творчества вообще. Только при таких условиях – устойчивости основных
характеров, психологических типов, сюжетов и такой же устойчивости поэтических
средств и основных «общих мест» – былины могли сохраняться веками. Не забудем –
при устном бытовании, передававшиеся из уст в уста. Известно, что от Ирины
Андреевны Федосовой было записано тридцать тысяч стихотворных строк – целая
русская «Илиада». («Грамотой я не грамотна, зато памятью я памятна» – так
говорила она сама.) Трофим Григорьевич Рябинин знал двадцать три былины общей
сложностью более пяти тысяч строк. А самый «средний» размер былин – пятьсот –
шестьсот строк, самый большой – более тысячи (в «Михайло Потыке» Никифора
Прохорова – тысяча сто двадцать девять стихотворных строк).
Случаи замены,
замещения одного героя другим крайне редки. А причины таких замещений в
большинстве своем чрезвычайно серьезны.
Так, считается,
что одного из самых древних мифических героев – Волха Всеславьевича,
обладающего способностью оборачиваться (обвертоватца) в кого угодно – хоть в
волка, хоть в ворона, хоть в муравья (он оборотень, а этот закон всеобщего
оборачивания, превращения составляет основу основ языческого мировоззрения), в
более поздних былинах «заменил» Вольга Святославгович. И Вольга тоже может
птицей соколом летать под облака, волком рыскать по полям – иными словами,
обладает такой же сверхъестественной силой, как и Волх Всеславьевич. А вот
соху, самую обыкновенную крестьянскую соху ему поднять не под силу. Все его
мудрости – ничто в сравнении с крестьянской силой Микулы Селяниновича.
Или другой
классический пример – былины о Святогоре. И Святогор, как Волх, как Вольга,
может все, вот только сумочку переметную ему не поднять, обыкновенной тяги земной
не преодолеть. И далеко не случайно в одном из вариантов эту сумочку переметную
без труда поднимает все тот же Микула Селянинович.
Крестьянин
Микула Селянинович, как и крестьянский сын Илья Муромец, считаются поздними
эпическими образами (в сравнении со Святогором, Волхом или Михайло Потыком).
Это уже как бы итог развития русского народного эпоса, его высшие достижения.
Именно Илье
Муромцу суждено было заменить в народном сознании древнейший мифологический
образ Святогора, ему Святогор передает свою силу. Но Илья в высшей степени
странный наследник: он отказывается принять силу Святогора (если и принимает,
то только полсилы), он не хочет обладать такой необыкновенной, явно
сверхъестественной силой. И удивительная вещь: вся былина о встрече Ильи Муромца
со Святогором от начала до конца построена на последовательном умалении образа
Ильи Муромца, умалении самого популярного народного героя. Целый ряд сравнений
– и блестящих сравнений! – должны убедить нас в том, насколько Илья Муромец
меньше, слабее Святогора: и удары его легендарной палицы для Святогора что мухи
укус, и сам-то Илья со своим конем богатырским умещается в кармане Святогора. А
вывод и вовсе неожиданный для богатырского эпоса: погибает не слабейший, а
сильнейший, именно сильнейший обречен.
Обратим
внимание и на то, как он погибает. Ведь Святогора никто не побеждает, это
никому не под силу,- он сам ложится в гроб. В лучшем случае, он мог бы еще
передать свою силу Илье Муромцу, но и от этого Илья отказывается.
Так языком
символов и аллегорий выражено в былинах о встречах Микулы Селяниновича и Ильи
Муромца со Святогором сложнейшее явление духовной и исторической жизни народа,
когда смена героев становится олицетворением смены целых эпох и мировоззрений.
Уходила в прошлое эпоха древнейших языческих мифов и представлений, а с ней
уходили в прошлое и ее титанические образы, на смену которым приходили уже
другие героические образы. Приходится только удивляться, насколько неожиданно и
«мирно» решен в народном эпосе этот конфликт, исход которого вполне мог бы быть
и иным: сражения, гибель, проклятия – все это тоже достаточно хорошо известно в
мировом эпосе в подобных же ситуациях. Столь же характерно и то обстоятельство,
что новые герои в сравнении с прежними – более земные, реальные, неразрывно связаны
с тягой земной (что и подчеркнуто в былинах). Они почти не совершают
сверхъестественных чудес, хотя и вступают в борьбу с Соловьями-разбойниками и
Кащеями, но даже в этих случаях все их богатырские подвиги вполне реальны,
включая богатырские палицы в сорок пудов (в 640 килограммов). Это не
фантастика, а обыкновенная былинная гипербола.
Мифология,
народная фантазия, миросозерцание, огромная поэтическая и музыкальная культура
– все это нашло свое выражение в былинах. И реальная жизнь тоже – обычаи, быт,
нравы Киевской, Новгородской, Владимиро-Суздальской и Московской Руси.
И русская
история! Только в особой, народной, ее трактовке, в особом восприятии и
выражении – фольклоризированная история. В противоположность сказке, которая,
как принято считать, не имеет почти никаких точек соприкосновения с историей.
Именно на этом
основании былина и сказка считаются принципиально разными видами народного
творчества. «Сказка – складка, песня – быль» – эта народная пословица еще в
начале XIX века была положена в основу жанрового разделения сказок и былин.
Подобное
разделение действительно крайне удобно при жанровых классификациях фольклора.
Ведь хорошо известно, что одним из непременных условий бытования былинного и
вообще эпического творчества всегда была вера в реальность происходящего в
былинах.
Тому есть
несколько более чем убедительных примеров.
Д. Соколов,
один из корреспондентов алтайского собирателя С.И. Гуляева, в письме к нему от
23 февраля 1860 года сообщает такую интересную подробность о записи двух былин
про Алешу Поповича и Суханьшу Замантьева. «Посылаю Вам при сем,- пишет он,- две
побывальщины или сказки, не знаю, как правильно назвать, списанные ныне со слов
старика-крестьянина случайно. Этот старик нищий жил по просьбе моей у меня 12
недель. Однажды вечером я, чувствуя себя хорошо, начал рассказывать бывшим со
мною про великого князя Дмитрия Ивановича, как он победил Мамая. И лишь только
кончил, как старик закричал, что я вру, и стал объяснять по-своему (как это Вы
увидите из второй побывальщины) и при этом сказал с уверенностью, что на поле
Куликове и доныне костей надуло горы, а костей по всему полю, как снегу
белого...»
Примерно так
же, но уже в конце XIX столетия реагировал сын Трофима Григорьевича Рябинина
Иван Рябинин, выступавший с исполнением былин в России и за границей (в
фонограмм-архиве Пушкинского дома хранится запись его исполнения былин о Вольге
и Микуле, об Илье Муромце и Соловье-разбойнике). Однажды его спросили:
- И ты веришь,
что все это правда, о чем в былинах поется? Он ответил:
- Знамо дело –
правда, а то – кака же потреба и петь их? – И добавил: – В те-то времена, поди,
чаво не было!
А вот еще один,
не менее характерный, пример.
Когда в 1915
году «вещая старушка» (так назвал сказительницу Марию Дмитриевну Кривополенову
С.Т. Коненков, создавший ее замечательный скульптурный портрет) впервые
оказалась в Москве, по которой разъезжали отнюдь не былинные богатырские кони,
а автомобили и стояли отнюдь не княжеские терема и палаты, а многоэтажные дома,
она именно в Москве нашего, XX столетия увидела не отрицание, а, наоборот,
подтверждение своим древним былинам.
Всю жизнь на
далекой Пинеге она пела о каменной Москве – и вот сама убедилась, своими
глазами увидела:
- Уж правда,
каменна Москва, дома каменны, земля каменна...
Как описывают
современники, она все «выходила и высмотрела». Побывала в Кремле (недавно
обнаружена ее фотография: М.Д. Кривополенова на Соборной площади Кремля вместе
с собирательницей О.Э. Озаровской), увидела гробницу Ивана Грозного, даже нашла
могилу его второй жены Марьи Темрюковны, о которой пела веселую скоморошину
«Кострюк», заканчивающуюся такими словами:
Начало формы
Да не дай бог
бывати здесь
У царя в
каменной Москвы
Да не детям, не
внучатам,
Да не внучатам,
не павнучатам.
Конец формы
И вдруг сама
здесь оказалась. Каменный мост она назвала Калиновым мостом (как в былине) и
была твердо убеждена, что, стоя на нем, кроткий царь Федор Иванович промолвил:
Начало формы
А и много по
этому мосту было хожено,
А и много-то
было езжено.
Того больше
крови пролито.
Конец формы
А за
Москвой-рекой, перед домом Малюты Скуратова, она топнула посреди улицы ногой и
пропела былинные строки о нем. Она была счастлива, что все, о чем она пела,
оказалось не вракой, а правдой, былью.
- Все быль, все
своими глазами высмотрела, все было на веках... Это было ее твердое убеждение.
А замечательный
русский писатель Борис Шергин, выступавший в то время вместе с Кривополеновой в
качестве сказителя, добавляет, что всего больше она была потрясена, увидев
живых богатырей – на картине Васнецова.
«Посетила Марья
Дмитриевна Третьяковскую галерею. Шла по залам усталая – день ее начинался с
четырех часов утра. Но перед картиной Васнецова «Три богатыря» старуха
оживилась, просияла.
- Глядите-ко,-
обратилась она к окружавшим ее посетителям.- Жили-были преславные богатыри. Не
сказка-побаска, а жизнь бывала: Илья-то Муромец из-под ручки врага
высматривает. На руке у него палица висит, свинцом налита, а ему как рукавичка.
И сказительница
запела былину:
Начало формы
Вздымет Илья
палицу
Выше могутных
плеч,
Жахнет палицей
впереди себя,
Отмахнет,
отмахнет созади себя,
Вправо, влево
станет настегивать,
Вражью силу
обихаживать...
Конец формы
Подобных
примеров, подтверждающих реальность сказочных образов, мы при всем желании
привести не сможем: ни один из сказочников не оказывался в реальном тридевятом
царстве, в обстановке, которая хоть как-то напоминала бы фантастический мир
народной волшебной сказки. Да и М.Д. Кривополенова не случайно подчеркивает:
«Жили-были преславные богатыри. Не сказка-побаска, а жизнь бывала». Она, как
видим, отличает сказку-побаску от былин.
Тем не менее в
науке был высказан и другой взгляд на сказку, согласно которому она вовсе не
является вымыслом. Так считал выдающийся собиратель и исследователь фольклора
Александр Николаевич Афанасьев. Он был глубоко убежден, что и волшебный конь
Сивко-бурко, и Жар-птица, и волшебный ковер-самолет, и шапка-невидимка, и Кащей
Бессмертный, и Баба Яга, и русалки, и водяные, и лешие, и оборотни, и черти, и
живая вода – не вымысел, а реальность, но реальность особого рода. Идея о
реальности сказочной фантастики является, по сути, основной в его капитальном
труде «Поэтические воззрения славян на природу» (т. 1-3, 1866-1869), имеющем в
истории отечественной культуры нисколько не меньшее значение, чем его же
знаменитое собрание «Русских народных сказок».
«Сказка не
пустая складка – таков основной тезис А.Н. Афанасьева, - в ней, как и вообще во
всех созданиях целого народа, не могло быть и в самом деле нет ни нарочито
сочиненной лжи, ни намеренного уклонения от действительного мира... Чудесное
сказки есть чудесное могущественных сил природы».
А. Н. Афанасьев
не проводил резкой границы между эпосом сказочным и историческим – между
сказками и былинами, несмотря на то что определенная условность всегда
подчеркивается в самой сказке, в ее традиционном определении места и времени
действия: в некотором царстве, в некотором государстве, при царе Горохе и тому
подобное. В противоположность опять же былинам, где время и место действия
определены предельно точно и реально: в стольном Киеве-граде, у ласкова
Владимира-князя.
Но даже этот,
наиболее убедительный, аргумент вовсе не зачеркивает афанасьевской концепции
реальности сказочной выдумки. С одной весьма существенной оговоркой, что речь
идет не о самой действительности, а только о ее восприятии, об особой системе
мифологического мышления древнего человека, по отношению к которому эпическое
мышление былин – уже значительно более поздний этап в развитии народного
творчества. Да и в самих былинах есть такие же фантастические, чисто сказочные
сюжеты, которые сказители XIX и XX веков вполне могли воспринимать как враку.
Поэтому сказку
вовсе не обязательно противопоставлять былинам, мы гораздо больше сможем понять
не в противопоставлении, а в сравнении, в выявлении общих законов древнего
творческого мышления как для сказок, так и для былин.
На другую
особенность – необыкновенную устойчивость древних исторических сюжетов –
обратил внимание П.В. Киреевский в 1852 году при публикации «Песни про Ваську
Казимировича» и «Про Илью Муромца» в «Московском сборнике». «Замечательно,-
писал он,- что первые полумифические времена Русской истории уцелели в народных
песнях свежее, нежели последующие; между тем как песен об тех событиях, которые
так глубоко потрясли Россию во времена татар и самозванцев,- осталось мало.
Может быть, это потому, что, переходя из уст в уста, древнее предание, по мере
своей отдаленности, богаче украшается радужными цветами поэзии; а может быть,
потому, что и народ, как отдельный человек, в счастливые эпохи внутренней
тишины – но тишины, разумеется основанной не на усыплении, а на зиждительной
сосредоточенности его духовных устремлений,- бывает доступнее для впечатлений
глубоких и прочных, нежели в эпохи бурных торжеств или ожесточенной борьбы».
П.В. Киреевский
впервые коснулся здесь и попытался дать объяснение одной из самых кардинальных
проблем русского народного эпоса, изучению которой в дальнейшем будет посвящено
не одно исследование – это проблема эпического времени. Из современных
исследователей наиболее последовательно ее разработал академик Д.С. Лихачев на
примерах сказок, песен, былин и древнерусской литературы (см.: «Поэтика
древнерусской литературы» (1979); «Эпическое время русских былин».-В кн.:
«Сборник в честь академика Б.Д. Грекова» (1952): «Когда бы ни слагалась
былина,- отмечает он,- и какое бы реальное событие она ни отражала,- она
переносит свое действие в своеобразное «эпическое время» – в Новгород, ко двору
князя Владимира и так далее. Русские герои воспроизводят мир социальных отношений
и историческую обстановку именно этого времени и только героев киевского цикла
называют богатырями». Но это вовсе не значит, что другие эпохи не сохранились в
памяти народа и не нашли своего отражения в былинах. Былины сохранили немало
исторических сюжетов XIV-XVII веков, не говоря уже об отдельных исторических
деталях и языке, например о подзорной трубе, в которую богатыри рассматривают
противника, да и само слово «богатырь» неизвестно ни по «Повести временных
лет», ни по другим памятникам XI-XIII веков. Оно тоже принадлежит гораздо более
поздней эпохе, чем времена князя Владимира, и вошло в эпос, заменив
древнерусские слова храбр, муж и позднейшее заимствованное витязь.
П.В. Киреевский
не обладал еще достаточным фактическим материалом, чтобы выявить такое
сложнейшее явление эпического народного творчества, как обратная историческая
перспектива, проекция событий XIV-XVII веков на X век, подобно тому как
существует обратная перспектива в древнерусской живописи, являющаяся не
формальным приемом, а самой главной отличительной чертой мировосприятия и
мировоззрения человека Древней Руси.
Изучение
исторических основ русского народного эпоса началось в последующие два
десятилетия. Четыре тома «Песен, собранных П.Н. Рыбниковым» (1861-1867) и три
тома «Онежских былин» А.Ф. Гильфердинга (1873) дали исследователям колоссальный
по объему и значению материал – более четырехсот новых текстов. До выхода же
этих собраний былины были известны в основном по двум изданиям «Сборника Кирши
Данилова», в первое из которых, 1804 года, вошло двадцать шесть, а во второе,
1818 года,- шестьдесят одно стихотворение (термин «былина» появился значительно
позже), которые, естественно, еще не могли представлять всего богатства и
разнообразия форм, сюжетов и образов русского эпоса.
Девятнадцатому
столетию предстояло осмыслить значение народного творчества во всех его
проявлениях – и в живописи, и в музыке, и в поэзии. И реакция современников на
былины тоже характерна как исторический факт. В «непонимании» былин, пожалуй,
нагляднее всего сказалась пропасть, разделяющая две культуры – устной
словесности и письменной; пропасть, которую в дальнейшем будут пытаться
преодолеть Пушкин и Гоголь, Некрасов и Лесков, Достоевский и Толстой, Горький и
Блок.
«Большая часть
сих песен,- писал в 1809 году Николай Грамматин по поводу первого издания
«Сборника Кирши Данилова»,- прославляет князя Владимира... При нем-то жили сии
чудо-богатыри, каковы суть: Дунай Иванович, от которого будто и Дунай-река
получила свое название, славный Илья Муромец, герой многих наших простонародных
сказок, Добрыня Никитич, Алеша Попович, Соловей Разбойник, и прочие Витязи на
древнюю стать, которые выпивали одним разом по полтора ведра, и меду по два с
половиной, носили медные палицы во триста пуд, или пускали стрелы во семь четвертей,
и которых иногда кололи по буйной голове палицами в двенадцать пуд, а они и с
места не шевелились. Вот из каких чудаков состоял двор ласкового князя
Владимира; но из них Добрыня Никитич дядя его, и Илья Муромец суть два лица, о
которых в Истории упоминается. Все прочие выдуманные, а если также
исторические, то дела их столь обезображены, что нельзя никак распознать
истины: так она смешана с баснями».
Далее он
приводит несколько примеров нелепых вымыслов, испорченного вкуса и самого
уродливого воображения и заключает: «Подобными вымыслами наполнена большая
часть сих сказок; впрочем, сей готический вкус в словесности господствовал не в
одной России; но у нас он пропал всех позже».
Николай
Грамматин был далеко не одинок в своем взгляде, более того, он наиболее полно
выразил общую точку зрения своего времени.
Иного отношения
к былинам, не соответствовавшего всем эстетическим критериям русского и
европейского Просвещения (Н. Грамматин недаром упомянул прошедшую эпоху
Готического вкуса), ожидать было трудно. Вспомним, что реакция современников на
богатырскую поэму «Руслан и Людмила» молодого Пушкина была аналогичной. И
сравнивали ее как раз с Киршей Даниловым. «Чего ждать, когда наши поэты
начинают пародировать Киршу Данилова?» – сокрушался в «разгромной» статье
«Житель Бутырской стороны» (Вестник Европы, 1820, май), автор которой А.
Глаголев считался, между прочим, специалистом в области народной поэзии.
Были, конечно,
и исключения, которым со временем предстояло стать правилами. В 1817 году
появилось выдающееся исследование А.X. Востокова «Опыт о русском
стихосложении», положившее начало научному изучению поэтики былин и открывшее –
на примере былин – принципиально новую форму русского тонального стихосложения.
Как новое явление рассматривал былины и А.С. Шишков в своем знаменитом
«Разговоре о Словесности между двумя лицами Аз и Буки» (1810). Но должна была
появиться пушкинская поэма «Руслан и Людмила» (и подобные отзывы на нее),
должен был появиться цикл пушкинских сказок (и столь же резкие оценки критики),
чтобы народность стала, по словам В. Г. Белинского, альфой и омегой нового
времени.
И на этом новом
этапе постижения культуры народа первая серьезная попытка осмысления былин
принадлежала, как известно, В.Г. Белинскому, выступившему в 1841 году с циклом
статей о народной поэзии. И он же дал высочайшую оценку «Сборнику Кирши
Данилова»: «Это книга драгоценная, истинная сокровищница величайших богатств
народной поэзии, которая должна быть коротко знакома всякому русскому, если
поэзия не чужда душе его и если все родственное русскому духу сильнее
заставляет биться его сердце».
Такие слова о
величайших богатствах народной поэзии прозвучали впервые.
В 60-е годы XIX
века эти богатства стали фактом неоспоримым. Крупнейшие ученые – филологи,
историки, языковеды, слависты, собиратели и издатели – посвятили свои труды
исследованию русского эпоса. Появились первые книги: «Русская народная поэзия»
Ф.И. Буслаева (1861), «О былинах Владимирова цикла» Л.Н. Майкова (1863), «Илья
Муромец и богатырство киевское» О.Ф. Миллера (1869), закладывавшие основы
отечественного былиноведения.
Отныне все
важнейшие теоретические разработки в области русской литературы – как
древнейшей, так и новейшей – становятся уже немыслимыми без соотнесенности с
народной поэзией. И пример тому – программная статья Н.А. Добролюбова «О
степени участия народности в развитии русской литературы», впервые
опубликованная в «Современнике» в 1858 году. Разрабатывая принципиальный вопрос
о необходимости непосредственной связи литературы с жизнью, Н.А. Добролюбов в
качестве основного доказательства обращается к народному эпосу, видит в нем
лучший пример отражения в литературе исторических судеб, мыслей и чаяний
народных.
Немалое
значение в пробуждении интереса к народной словесности имели лекции известного
поэта, историка литературы и критика С. П. Шевырева, прочитанные им в
Московском университете в 1844-1845 годах, а затем дважды вышедшие отдельными
изданиями – в 1846 и 1859 годах. Степан Шевырев поставил перед собой
принципиально новую задачу: воссоздать в своем курсе лекций общую картину
развития как древнерусской литературы, так и народной поэзии. Две лекции (из
тридцати трех) он полностью посвятил былинам и былинным героям, что уже само по
себе было явлением необычным. Если знаменитые лекции Т.Н. Грановского,
прочитанные в те же годы и в том же самом университете, привлекли внимание
современников оригинальной концепцией европейской и всемирной истории, то
лекции С.П. Шевырева, как скажет о них Н.М. Языков, открывали русским их
собственную Америку. Не случайно, что именно в спорах вокруг лекций С.П.
Шевырева и Т.Н. Грановского обозначились основные противоречия славянофилов и
западников. Разделяющей их чертой стала народная поэзия...
В это же время
(в 1846 году) появилась и известная работа Константина Аксакова «Ломоносов в
истории русской литературы и русского языка», в которой он тоже обращался к
народному эпосу, осмысливал образ Ильи Муромца как тип национального героя.
Позднее основные тезисы этой работы будут развиты им в статье «Богатыри времен
великого князя Владимира» (1852 – 1856) и в «Заметке о значении Ильи Муромца»
(1860).
Так в середине
40-х годов в Московском университете (его профессорами помимо С.П. Шевырева в
то время были М.П. Погодин, О. М. Бодянский, а чуть позднее Ф.И. Буслаев) закладывались
основы славянофильских трактовок русского эпоса, сыгравшие определенную
историческую роль, наложившие отпечаток на многие дореволюционные исследования.
Но уже в этих работах в полной мере сказались и все крайности славянофильского
былиноведения, вызвавшие резкую критику (тоже не лишенную своих крайностей) как
западников, так и революционеров-демократов.
Если
славянофилы явно идеализировали образы богатырей (а такая идеализация была
отличительной чертой всей их эстетической и философской программы), выдавали
желаемое за действительное, то антиславянофильская критика зачастую отрицала
сами понятия народной, национальной культуры. Типичным примером такой
антиславянофильской критики стала работа В.В. Стасова «Происхождение русских
былин» (Вестник Европы, 1868, № 1-4, 6-7). «Главная задача настоящего
исследования,- подчеркивал сам критик,- заключается в том, чтобы доказать
совершенную несостоятельность мнения, будто русские былины – коренное
произведение народного творчества и будто они представляют несомненные,
чистейшие, самостоятельные элементы, как в общем, так и в подробностях».
И талантливый
критик доказывал это со свойственной ему публицистической страстью, используя
вполне научные данные теории заимствований, но только в качестве разоблачающего
материала, обвинительного документа. Да и использовал он самые первые работы
русских представителей «теории заимствований» А. Шифнера и В. Радлова, что тоже
стало причиной многих его преувеличений и ошибок.
Выступление
В.В. Стасова, естественно, не осталось незамеченным. Полемика, развернувшаяся
вокруг него в 1868-1870 годы, продолжалась и позже. Русская фольклористика еще
не знала столь бурных дебатов.
Первым, кто
выступил в защиту русских былин, был А.Ф. Гильфердинг, затем появились статьи
П.А. Бессонова, О.Ф. Миллера, Ф.И. Буслаева, В.Ф. Миллера. Возражая В.В.
Стасову, исследователи волей-неволей обращали внимание на выявление именно
национальных черт и национальных основ русского эпоса.
Наиболее
ощутимых результатов в прошлом столетии достигла историческая школа,
представителями которой были такие крупнейшие исследователи, как Л.Н. Майков,
В.Ф. Миллер, М.Н. Сперанский, Б.М. Соколов, А.В. Марков, С.К. Шамбинаго и
многие другие.
Именно
историческая школа оставила богатейший материал сравнительного анализа былинных
сюжетов с летописными и литературными источниками, выявила основные
историко-бытовые данные, запечатленные в русском эпосе.
Былины далеко
не случайно называют народным учебником истории. Действительно, на протяжении
многих веков, а по сути вплоть до XX века они были именно учебником, по
которому народ изучал и постигал свою же историю, но только эта история не
совпадает ни с одним известным нам литературным и летописным источником,
включая летописные сказания о самих же богатырях.
Таких сказаний,
историй и повестей о богатырях, сохранившихся в составе летописей и
древнерусских сборников, известно несколько. Все они насыщены фольклорными
образами и все являются литературными, а не фольклорными произведениями. Таково
«Сказание о киевских богатырях» – в сравнении с «Ильей Муромцем и Идолищем»,
«Повесть о Сухане» – в сравнении с былинами о Сухане, «Сказание об Александре
Поповиче» – в сравнении с известными нам былинными сюжетами об Алеше Поповиче.
Здесь на одном и том же «материале», пожалуй, наиболее ощутима разница между
произведениями фольклорными и литературными. Эти две великие культуры
оставались разными даже в тех случаях, когда обращались к одним и тем же
сюжетам и героям.
Обычно принято
думать, что былины не точны потому, что передавались из уст в уста и со
временем (а время это исчисляется и пятью столетиями, и тысячелетием)
исторические реалии сгладились, изменились до неузнаваемости или заменились
вымыслом, обычной условностью. Но ведь и в исторических песнях, бывших, как
правило, непосредственным откликом на конкретные исторические события, эти
реалии тоже изменены до неузнаваемости – фольклоризированы. И во многих
литературных произведениях Древней Руси, включая гениальное «Слово о полку
Игореве», мы встретим не менее причудливое сочетание исторической
действительности и фольклорной.
В известной
работе «Бытовые слои русского эпоса» (1871) Ф.И. Буслаев писал по этому поводу:
«Вполне справедливо можно сказать, что русский народный эпос служит для народа
неписаною, традиционною летописью, переданною из поколения в поколение в
течение столетий. Это не только поэтическое воссоздание жизни, но и выражение
исторического самосознания народа... Русский народ в своих былинах осознал свое
историческое значение».
По былинам,
богатырь – единственный, кто может защитить в минуту опасности землю русскую,
стольный Киев-град. Все княжеские дружинушки хоробрые, по словам Микулы
Селяниновича, способны только хлебоясти. А самое большее, что может сам князь
киевский (опять же по былинам, а не по летописям),- это призвать для защиты
Киева богатырей. И он бессилен, жалок, труслив, когда никого из них (зачастую
по его же, князя, вине) в Киеве не оказывается.
Ничего
подобного мы не встретим ни в каком другом источнике – литературном или
летописном, где всегда, в любых обстоятельствах судьба русской земли зависит
все-таки от князя киевского – от его храбрости, мудрости или слабости. Былины
как бы противопоставляют этой официальной версии истории свою народную версию,
не оставляющую никаких сомнений в том, кто является подлинным и единственным
защитником Руси. Ни в одной из былин князь Владимир не предстает главным
героем, он, как справедливо отметил В.Я. Пропп, в народном сознании вообще
никогда не был героем, в эпосе нет ни одной былины, посвященной ему, его прославляющей.
Он только действующее лицо, причем далеко не всегда положительное.
И в этом смысле
былины оказались более близкими к истине и... исторически «достоверными».
Отношения самих
богатырей с князем киевским были, как известно, далеки от идиллии. В классической
былине «Илья Муромец и Калин царь» (вариант Т.Г. Рябинина) Илье Муромцу так и
не удается уговорить Самсона и других богатырей святорусских выступить против
Калина царя, подступившего к Киеву, спасти стольный град, защитить князя
Владимира со той Опраксой королевичной. Ответ богатырей один:
Начало формы
Да не будем мы
беречь князя Владымира,
Да еще с
Опраксой королевичной.
У него ведь
есть много да князей бояр,
Кормит их и
поит да и жалует,
Ничего нам нет
от князя от Владымира.
Конец формы
И все это они
говорят Илье Муромцу, у которого, как, впрочем, и у других русских богатырей,
более чем достаточно причин для личной обиды, мести. И такое
противопоставление, безусловно, входит в художественную задачу былины, отвечает
ее идейному замыслу. Не случайно и начинается былина с того, как в очередной
раз князь Владимир порозгневался на стараго казака Илью Муромца, засадил его во
погреб во глубокий. Чему, кстати, есть вполне реальная историческая параллель.
Под 1036 годом в «Повести временных лет» мы читаем: «В се же лето всади Ярослав
Судислава в поруб, брата своего». За этими лаконичными строками стоит одна из
самых трагических судеб Древней Руси. Оклеветанный князь Судислав просидел в
порубе двадцать четыре года, все княжение своего старшего брата, и был
освобожден только после смерти Ярослава Мудрого своим племянником Изяславом. А
из богатырей, согласно былинам, отсиживают в погребах по десять, двадцать и
тридцать лет Илья Муромец, Дунай, Ставр Годинович, Сухман, Василий Казимирович.
В былине «Илья Муромец и Калин царь» довольно подробно рассказывается, как это
происходит, что собою представляют погреба, в которых заживо погребен Илья
Муромец.
Тем не менее
ответ богатырей святорусских Илье Муромцу явно не по люби. Он один отправляется
сражаться с силушкой татарскоей, будто забыв про свою недавнюю обиду на князя.
А ведь мы прекрасно знаем, на какой бунт против Владимира способен Илья
Муромец, об этом существует целый цикл былин «Илья Муромец в ссоре с
Владимиром». Только Добрыне удается усмирить разбушевавшегося Илью, который
прямо заявляет князю, что, кабы не Добрыня, я убил бы тя, князя, со княгинею.
Так что ни о
каком смирении не может быть и речи. Но, как мы знаем, именно Илья Муромец,
только что вышедший из погребов, не произносит ни слова упрека, именно он
трижды обращается к богатырям с призывом:
Начало формы
Вы постойте-тко
за веру, за отечество,
Вы постойте-тко
за славный стольный Киев-град,
Вы постойте-тко
за церквы ты за божии.
Вы
поберегите-тко князя Владимира
И со той
Опраксой королевичной!
Конец формы
С XI по XVII
век подобный призыв не раз прозвучит со страниц летописей и древнерусских
литературных произведений, он есть в «Повести временных лет» и в «Поучении
Владимира Мономаха», в «Слове о полку Игореве» и в «Слове о погибели Русской земли»,
в «Повести о разорении Рязани Батыем» и в «Житии Александра Невского», в
«Словах» Серапиона Владимирского и в «Житии Дмитрия Донского», в «Задонщине» и
в «Сказании Авраама Палицына». А в эпосе призыв к единству и единению, к защите
родной земли последовательно проведен через все былины героического цикла. Это
голос народа, основная идея всего народного творчества.
Только исходя
из этой основной идеи можно понять художественные и идеологические принципы
русских былин, особенности их поэтики и содержания. Вот почему, как справедливо
заметил Всеволод Миллер, «отдельные ручьи, не впадавшие в реку, иссякли в
земле», песни о местных князьях, «которые трудно было ввести в цикл Владимира,
знающий только одного князя всей Руси, сидящего в Киеве», остались за пределами
народного эпоса. Хотя, как уже говорилось, среди местных князей не было
недостатка в ярких личностях, и песни о них вполне могли храниться веками в
пределах своего региона, как хранились другие чисто местные сказания и легенды,
как, наконец, не иссякли в земле не впадавшие в общую реку новгородские песни о
Василии Буслаеве и Садко.
Но именно эти
два былинных сюжета и два былинных героя, отличающиеся от других богатырей и
былин полным отсутствием героических черт, могут свидетельствовать, что сам
героический цикл складывался в определенных исторических условиях, которые не
коснулись Господина Великого Новгорода.
А не коснулось
его одно из самых тяжелых испытаний для всей остальной Руси – ордынское иго.
Полчища Батыя не дошли до Великого Новгорода, не пустили его на дым, как другие
города, ни в побоище 1237-1240 годов, ни позже, даже при переписи 1257 года ему
удалось откупиться.
Образование
Героического цикла былин, связанных идеей объединения русских княжеств вокруг
Киева, по всей видимости, относится к XIII – XIV векам, когда Русь на самом
деле была растерзана как извне, так и изнутри. Вполне возможно, что и сама идея
единой Руси появилась как антитеза, как воспоминание об утерянном идеале,
который народ противопоставлял действительности.
Полтора
столетия – от битвы на Калке до Куликовской битвы – вот тот исторический
отрезок, в который был создан героический цикл былин, произошла циклизация
ранее существовавших былинных сюжетов вокруг эпического Киева.
Символом
единого Русского государства навсегда остался в былинах стольный Киев-град. Все
грандиозные события русской истории, все многочисленные войны, нашествия,
усобицы отнесены в былинах ко временам князя Владимира и происходят в Киеве.
Десятки, сотни русских князей – великих, малых, удельных, стольных, вершивших
судьбами народа, остались в его памяти в образе одного эпического князя
Владимира.
В то время как
самых обыкновенных, простых былинных персонажей и героев – десятки, сотни. Тех
самых Торопашек, Мишек, Ивашек, которые оставались безымянными в любых других
источниках, кроме былин.
Наиболее
характерный пример – первое описание богатырского поединка в «Повести временных
лет».
В 992 году,
когда князь Владимир вернулся из похода на хорватов, с другой стороны Днепра
подошли печенеги. Войска встретились на Трубеже, у брода. По обычаю того
времени решено было устроить поединок богатырей. Через четверть века князь
Мстислав Удалой точно так же сразится с Редедей. «Чего ради мы будем губить
дружины? Сойдемся биться сами!» – так порешат они. А в 992 году условия назвал
князь печенежский: если русский богатырь победит, то печенеги три года не будут
совершать набеги, но если победит печенежский богатырь, то Русь на три года,
будет отдана на разграбление печенегам.
Владимир
принимает это условие, возвращается в полки и посылает гонцов найти богатыря,
который смог бы противостоять печенегу. Утром печенеги выводят своего богытыря,
а Владимиру выставить некого. «И поча тужити Володимир»,- сообщает «Повесть
временных лет».
Ситуация
довольно типичная для былин. Точно так же подходят к стольному Киеву-граду все
былинные Батыги, Калины цари, Кудреванки, Тугарины и Идолища, посылая к
Владимиру своих гонцов, требуя у него поединщика. Былинный Владимир обычно
просит при этом дать ему сроку на три года, так как некого послать ему
поединщиком. И точно так же тужит, убивается былинный Владимир, когда в Киеве
не оказывается богатырей.
Далее летопись
рассказывает о том, как все-таки нашелся поединщик. К князю подошел старый воин
и сказал: «Княже! Со мной вышли четыре сына, но дома остался еще меньший сын.
Его с детства никто не смог побороть. Однажды я обругал его, когда он мял кожу,
он рассердился и разорвал ее руками».
Князь послал за
этим меньшим сыном, его привели. «Княже! – сказал он.- Сначала испытай меня.
Нет ли большого и сильного быка?» Быка нашли и разъярили его, приложив каленое
железо. Разъяренный бык попытался вырваться, но сын воина схватил его рукою за
бок и вырвал кожу с мясом.
Увидев эту
сцену, князь сказал: «Сможешь бороться!»
Печенеги начали
звать: «Где ваш богатырь? Наш доспел». Владимир приказал воинам надеть
вооружение, и обе стороны сошлись. Печенеги вывели своего богатыря – бе бо
превелик зело, а русские своего, вызвавшего смех печенегов – бе бо средний
телом. Тем временем между войсками размерили место для поединка и пустили
богатырей.
О самом
поединке сообщается, что русский богатырь удави печенезина в руки до смерти. И
удари им о землю.
Раздался крик.
Это печенеги побегоша, преследуемые русскими полками.
Так завершился
этот богатырский поединок, вошедший в «Повесть временных лет» как одно из самых
значительных событий начальной русской истории.
Но заметим –
имени богатыря в летописи не названо. Мы узнаем лишь, что в честь поединка на
броде том, где встретились русские полки с печенежскими, князь Владимир заложил
город, названный Переяславлем – зане перея славу отрока то. Говорится также,
что того отрока и его отца князь Владимир створи великими мужьями. Но как звали
этого отрока, переявшего славу у печенегов, летопись не сообщает.
Это уже в
народных преданиях и легендах он получил имя, в народной памяти сохранилось оно
– Никита Кожемяка. Потому что в народном эпосе, в былинах, песнях, преданиях,
легендах безымянных героев нет. Каждого из них народ веками знал и помнил по
имени.
В известной и
программной статье 1909 года «Разрушение личности» Алексей Максимович Горький
дал, пожалуй, наиболее точное определение значения народного творчества и
образов, созданных гением народа: «Только при условии сплошного мышления всего
народа возможно создать столь широкие обобщения, гениальные символы, каковы
Прометей, Сатана, Геракл, Святогор, Илья, Микула и сотни других гигантских
обобщений жизненного опыта народа. Мощь коллективного творчества всего ярче
доказывается тем, что на протяжении сотен веков индивидуальное творчество не
создало ничего равного «Илиаде» или «Калевале» и что индивидуальный гений не
дал ни одного обобщения, в корне коего не лежало бы народное творчество, ни
одного мирового типа, который не существовал бы ранее в народных сказках и легендах».
И далее
продолжает свою мысль: «Лучшие произведения великих поэтов всех стран
почерпнуты из сокровищницы коллективного творчества народа, где уже издревле
даны все поэтические обобщения, все прославленные образы и типы».
Заканчивает же
свое рассуждение А. М. Горький словами: «Искусство – во власти индивидуума, к
творчеству способен только коллектив. Зевса создал народ, Фидий воплотил его в
мрамор».
Эта же мысль о
первичности народного творчества по отношению ко всем другим формам и видам
искусства не менее четко выражена в высказываниях многих других выдающихся
деятелей литературы в искусства. Вспомним признание М.И. Глинки: «Создает
музыку народ, композитор ее только аранжирует»; слова Л.Н. Толстого: «Залог
возрождения в народности»; дневниковую запись М.М. Пришвина: «Любимые мной в
русской литературе вещи всегда казались письменной реализацией безграничных
запасов устной словесности».
Список
литературы
Виктор Калугин.
Мир былинного эпоса