Археологические следы патриархального рабства в Италии
Ельницкий Л.А.
Немногие
известия римских историков о древнейшем рабовладении по своему характеру весьма
мало отличаются от сообщений, касающихся рабства более поздних времен. Между
теми и другими сообщениями нельзя уловить существенной разницы, которая бы
позволяла ощутить хоть сколько-нибудь конкретность и специфичность упоминаемых
в них древнейших фактов. Без этого же сообщения выглядят кальками явлений более
поздних, в лучшем случае заслонивших собой древнейшую реальность, а то и вовсе
пытавшихся воссоздать ее заново по позднейшим образцам.
Поэтому
в новой литературе, даже и не зараженной гиперкритицизмом по отношению к древнейшему
римскому рабству, сквозит скептицизм. Например, В.Л. Уэстерман склонен вовсе
отрицать факты древнейших восстаний рабов в Риме, приурочиваемых Т. Ливием к
концу царской и началу республиканской эпохи1.
Новейшие
советские авторы и близкие им по социологической позиции зарубежные ученые хотя
и не отрицают рабовладельческого характера древнеримского общества, но
существенную социальную роль рабства в Риме признают лишь с IV в., а то и со II
в. до н.э., когда страницы Ливиевой истории начинают пестреть сообщениями о
больших количествах военнопленных, продаваемых в рабство.
Между
тем археологические данные вступают в противоречие с упомянутой только что
концепцией. Археологические факты, могущие свидетельствовать о рабстве,
появляются на почве Италии уже во II тысячелетии до н.э., с тем чтобы
приобрести особенно значительную отчетливость в эпоху расцвета культуры
Вилланова. К этому времени (VII–VI вв. до н.э.) археологические свидетельства
приобретают черты определенного единообразия, позволяющего говорить о рабстве в
ту эпоху как о бытовом и достаточно распространенном явлении. В VII в. до н.э.
возникает и распространяется широко по Северной и Средней Италии погребальный
обряд, при котором рабы (или приравниваемые к ним по социальному положению
лица, например, женщины как жены или наложницы) сопровождали своего владельца в
могилу, убитые и погребенные в качестве ритуального приношения и таким образом
являвшиеся как бы частью могильного инвентаря.
Древнейшие
следы этого обряда спорадичны. Они встречаются в культуре южноиталийских
дольменов, хронология которых, к сожалению, не отличается большой точностью. В
камере дольмена в Бисчелье, близ Тарента, принадлежащего к эпохе бронзы,
зарегистрировано пять костяков (из них четыре, как кажется, в вытянутом положении),
сопровождавшихся разнообразными заупокойными дарами. В дромосе же дольмена
обнаружены еще три скелета, лежащие в скорченном положении и погребенные,
следовательно, по обряду, отличному от наблюденного в камере дольмена. Это
обстоятельство свидетельствует в первую очередь о вероятном племенном различии
лиц, погребенных в камере и в дромосе дольмена. Социальные же их различия
определяются, может быть, их положением внутри и вне погребальной камеры.
Подобные
же археологические наблюдения были произведены П. Орси на могильнике
Кастеллюччо в Сицилии при раскопках камерных гробниц, относящихся к эпохе
развитой бронзы. Вне этих гробниц, в дромосах или при отсутствии таковых
непосредственно перед входом в камеру, бывали обнаружены захоронения в
вытянутом положении, тогда как внутри камер захоронение производилось в
скорченном или сидячем положении. Погребальный инвентарь этих внекамерных
трупоположений подчеркнуто беден и состоит из простых глиняных сосудов и
каменных орудий. Эти обстоятельства заставили уже П. Орси видеть в этих
погребениях захоронения представителей зависимого населения. Эту же точку
зрения разделил и более поздний исследователь этих погребений, Ф. Дун,
распространивший ее также и на упомянутые выше захоронения в дромосе дольмена в
Бисчелье. Совершение ритуальных захоронений рабов именно в дромосах родовых
усыпальниц, какими являлись, вероятно, дольмены и склепы в Кастеллюччо,
объясняется, видимо, из прижизненных бытовых условий этих рабов. Во всяком
случае у североамериканских индейцев (тлинкитов) в большесемейных хижинах рабы
занимали самую холодную часть помещения, при входе.
Микенская
Греция знала тот же обряд ритуальных захоронений рабов в дромосах родовых
усыпальниц. На Кипре (в Кастросе, близ Лапифа) и в послемикенское время обряд
этот прослеживается вплоть до VII в. до н.э. Эти микенские и кипрские параллели
важны в том отношении, что они подкрепляют редкие факты внекамерных и дромосных
ритуальных захоронений на италийско-сицилийской почве, которые в силу их
единичности могли бы получить и другое истолкование. Убедительность же этих
параллелей тем более велика, что, помимо эпических реминисценций об убийстве
троянских пленников при погребении Патрокла, микенское рабство документируется
памятниками линейного письма В.
В
недавнее время среди могил, раскопанных на о-ве Исхия и относящихся ко времени,
непосредственно предшествующему началу греческой колонизации на юге Италии
(т.е. к VIII–VII вв. до н.э.), обнаружены [с.30] погребения, небрежно
совершенные на небольшой глубине и лишенные приношений, что побудило открывших
их археологов определить их как захоронения рабов.
Все
перечисленные погребения, хотя особенности погребального обряда и характер
сопровождающего инвентаря указывают на захоронения в них представителей
порабощенных слоев италийского населения, все же не являются бесспорными
доказательствами того, что захороненные по этому обряду лица были рабами людей,
лежащих в могильных камерах или в соседних могилах, и погребены в качестве
заупокойной жертвы. Известную убедительность приобретают они на фоне микенских
и кипрских захоронений как в силу массовости последних, так и вследствие
специфичности некоторых из этих внекамерных захоронений (вроде погребения
человека, вооруженного копьем и положенного у самого порога камеры в Кастросе).
Наибольшая
степень убедительности италийских захоронений рабов проявляется позднее, в
пределах распространения культуры Вилланова и близко родственных ей культур
Северной и Средней Италии.
Характеризующий
соответствующие захоронения ритуал выступает уже со всей определенностью на
самой ранней стадии культуры Вилланова, к которой, несомненно, относятся
погребения у порта Сан Витале в Болонье. Среди обнаруженных там захоронений
(раскопки 1913–1915 гг.) имеется могила, содержащая два вытянутых костяка,
лежащих рядом и погребенных, безусловно, одновременно. Непосредственно на
черепе одного из скелетов была помещена глиняная погребальная урна, типа
классической «урны Вилланова», совершенно соответствовавшая обычным урнам
раннего периода некрополя Болоньи. Изучавший эти погребения П. Дукати
истолковал их как погребения двух рабов, убитых при захоронении для
сопровождения на тот свет лица, пережженные кости которого вместе с
приношениями помещены были в упомянутой урне. Дукати насчитывает на некрополе у
Порта Сан Витале 32 ингумации. Полагая, что все они принадлежали рабам,
погребенным ритуальным порядком, он пытается установить их принадлежность к
местному лигуро-иберийскому племени, которое со времен неолита характеризуется
обрядом ингумации иногда в скорченном положении, встреченном также в одной из
могил некрополя у Порта Сан Витале. Дукати отмечает подчеркнутую бедность этих
трупоположений, по большей части вовсе лишенных погребальных приношений, и
поспешность и неаккуратность захоронений, что, по его мнению, подтверждает
ритуальный характер захоронений, совершенных на тризне в честь покойников,
похороненных по обряду трупосожжения.
Совершенно
такие же погребения были найдены на некрополе близ селения Вилланова,
относящемся ко времени не ранее чем VI в. до н.э. Отсюда следует, что обряд
ритуальных захоронений бытовал в рамках культуры Вилланова на всем протяжении
ее существования от конца VIII до VI в. до н.э. На некрополе Вилланова, по
наблюдениям открывшего его Г. Гоццадини, урна в одном случае, как и в Болонье,
помещалась непосредственно на костяке погребенного раба. Некоторые из
ритуальных трупоположений, судя по сопровождавшим их украшениям, были женскими.
По характеру и расположению приношений при одном из костяков Гоццадини
установил сходство этого погребения с одним из древнелигурийских захоронений у
Арене Кандиде. Некоторые костяки некрополя Вилланова лежали в скорченном
положении. Уже Э. Брицио в 80-х годах прошлого века, а вслед за ним О.
Монтелиус видели в этих погребениях останки представителей местного порабощенного
населения – мнение, к которому позднее присоединился также и Ф. Дун, привлекший
аналогичные захоронения могильника Эсте.
Древневенетские
могильники Эсте в районе Атесте (культура Эсте развивалась параллельно культуре
Вилланова) продолжаются во времени вплоть до римско-республиканской эпохи.
Здесь также наряду с трупо-сожжениями в глиняных урнах обнаружено некоторое
число трупоположений, расположенных рядом или непосредственно под урной.
Трупоположения эти обычно лишены приношений и по своему положению относительно
урн могут рассматриваться сами как своего рода могильные приношения. Уже первый
исследователь Эсте, А. Просдочими, видел в этих костяках, погребенных
ритуальным порядком, порабощенных венетами местных лигурийских жителей,
подтверждение чему он усматривал в том, что в некоторых случаях погребенные
урны помещались между коленями, на груди или на спине у костяков. В одном
случае костяк лежал на убитой одновременно с ним лошади – вероятно, этот раб
при жизни был конюхом. К подчиненному лигурийскому населению эти костяки
относят также Дукати и Ф. Дун. Последний отметил, что подобные совместные
захоронения рабов при их владельцах прослеживаются до самого позднего периода
существования культуры Эсте, что указывает на значительную устойчивость этого обряда
в Северной Италии.
К
югу от Болоньи, но также при устье р. По, на некрополе Спины, среди погребений
обширного греко-этрусского могильника также довольно много ингумаций,
стратиграфически связанных с урнами, помещенными или прямо над ними или сбоку, иногда
в пределах одной и той же, ограниченной каменными плитами могилы. Поскольку
данные о могильнике Спины опубликованы лишь предварительно, относительно его
хронологии могут быть высказаны только самые общие соображения, основывающиеся
на том, что греческая расписная керамика этого некрополя относится к V–III вв.
до н.э.
Сходные
наблюдения были сделаны на некоторых древних некрополях Умбрии, Тосканы и
Лация. Интересен умбрский некрополь близ Терни, где оба обряда – ингумапия и
кремация – сосуществуют на протяжении длительного времени, образуя иногда
гибридные формы: трупосожжения в урнах, погребения в плитовых могилах с
приношениями, расположенными, как при трупоположении. Э. Стефани, раскапывавший
этот некрополь, отмечает несколько случаев явно совместного захоронения
трупосожжений и трупоположений. В одном же случае урна, как и при описанных
ранее совместных захоронениях на некрополях Болоньи и Эсте, стояла на лежащем
под ней костяке.
В
Тоскане на некрополях Вейи, Цере и Вольтерры были сделаны аналогичные
наблюдения над могилами, относящимися к эпохе Вилланова. Среди могил,
раскопанных в Вейях в 1889 г., отмечаются совместные захоронения урн с
остатками кремации и костяков. Опубликовавшая эти данные Дж. Пальм полагает,
что наличие двух погребальных обрядов в одной могиле свидетельствует о
различном социальном состоянии погребенных. Предположение это подкрепляется, по
ее мнению, тем, что некоторые трупоположения не содержат никаких иных
приношений, кроме простой керамики, тогда как трупосожжения сопровождаются в
ряде случаев металлическими изделиями.
На
некрополе Цере Р. Менгарелли отмечает могилы с трупоположениями, по углам
которых вырыты углубления для урн. В свете рассмотренных данных эти
трупоположения следует рассматривать как ритуальные и по аналогии с другими
такими же могилами на некрополях культуры Вилланова их должно отнести к рабам.
На
некрополе Вольтерры также наблюдаются два погребальных обряда. Г. Гирардини,
исследовавший этот могильник, констатирует, что значительная часть могил с
трупоположением содержит погребения женщин, что опять-таки, на наш взгляд,
подкрепляет предположение о ритуальном характере некоторых древнейших
вольтерранских ингумапий.
Этрусская
археология знает подобное соединение двух обрядов погребения не только в
примитивных могилах типа Вилланова, но и в [с.32] палео-этрусских гипогеях,
несомненно, принадлежавших представителям этрусской знати. Относящаяся к типу
древнейших могил a corridoio знаменитая могила Реголини Галасси в Цере (VII в.
до н.э.) содержит тройное захоронение – урну с прахом мужчины и два
трупоположения: мужское и женское, одновременность которых вряд ли может быть
подвергнута сомнению. Подобное же двойное захоронение по разным обрядам
содержит одна из древнейших этрусских камерных могил с ложносводчатым перекрытием
в Казаль Мариттима близ Вольтерры, относящаяся также к VII в. до н.э. Оба эти
примера показывают, что в Этрурии в начальный период расцвета ее культуры и
оформления быта ее рабовладельческой аристократии с его пышным погребальным
обрядом еще сохранялся ритуал, более характерный для предшествующей культурной
стадии. Он исчез в более поздние времена, когда рабы уже не сопровождали господ
в могилу в принудительном порядке по ритуалу, засвидетельствованному для
культуры Вилланова.
Некрополь
на территории римского форума (исследован Дж. Бони и Э. Гьерстадом) также
содержит либо совместные (в одной и той же могиле), либо помещенные впритык и
стратиграфически неразделимые захоронения по двум обрядам – кремации и
ингумации. Дж. Бони обратил внимание на связь между урнами и лежащими близ них
костяками и на наличие известной разницы в составе инвентаря тех и других
захоронений.
По
антропологическим признакам, равно как и по характеру инвентаря многие
трупоположения могут быть определены как женские или детские.
Устойчивое
различие в инвентарях кремаций и ингумаций особенно отчетливо показал К.
Кромер, обративший внимание на отсутствие при ингумациях глиняных калефатт
(жаровен), светильников, столиков-подставок и сосудов с орнаментом a
reticulato, характерных для погребений с трупосожжениями. Кромер объяснил это
различие могильных инвентарей тем, что обряд трупосожжения принадлежал
латинянам, а трупоположения – сабинянам. Однако, принимая во внимание весьма
вероятный ритуальный характер ингумации (который позволяет видеть в них рабов
или клиентов, убитых и положенных в могилу в составе погребального инвентаря
трупосожжения) будет, пожалуй, более правильным толковать отмеченное различие в
составе приношений, обнаруженных в могилах того и другого рода, как различие социально-бытового
порядка. Постоянное отсутствие некоторых предметов при трупоположениях
заставляет думать скорее о более ограниченном, бедном или примитивном быте,
хотя, быть может, не следует категорически отвергать и мнение Кромера,
поскольку вполне можно допустить, что рабами-клиентами латинян, погребенными на
римском форуме, могли быть представители их ближайших соседей, например,
сабинян, вольсков, фалисков. Но так как в составе рабов даже столь отдаленной
эпохи существования Рима все же закономерно предполагать некоторую
разноплеменность, то постоянное отсутствие при ингумациях одних и тех же вещей,
сопровождающих, как правило, трупосожжения, по-видимому, свидетельствует больше
о социальном характере указанных различий в погребальных инвентарях могил на
римском форуме.
К
сожалению, исследуемый погребальный обряд, позволяя установить подчиненное
положение захороненных насильственным способом людей, мало что говорит о самом
характере древнейшего италийского и, в частности, римского рабства. Положение
умбров под этрусским владычеством, по отрывочным письменным свидетельствам
исторического характера, равно как и положение латинян Аскания, завоеванных
этрусским царем Мезенцием, по легендарно-эпическому рассказу, позволяет думать,
что в рабство попадали целые племена, как это позднее можно было наблюдать у
древних скифов, сарматов и германцев, а еще позже – у североафриканских
туарегов.
На
ситуле Бенвенути из Эсте, относящейся еще к VII в. до н.э., мы видим
изображения воинов, ведущих за собой пленников, нагруженных ношей. На ситуле
делла Чертоза из Болоньи, относящейся, быть может, к несколько более позднему
времени, чем ситула Бенвенути, изображены наряду с воинами сцены
сельскохозяйственных работ и выполнение сельским населением натуральных
повинностей. Из сообщений о привлечении этрусками умбров и дауниев к походу на
Кумы в конце VI в. до н.э. можно сделать вывод, что отношения между этрусками и
покоренными племенами носили патриархальный характер и более напоминали
отношения клиентелы, нежели классического рабства. Судя по фактам порабощения
римлянами бруттиев в эпоху Пунических войн и еще более поздним фактам
использования в качестве дедитициев сармато-германцев, искавших на римской
территории спасения от порабощения своими же более сильными сородичами, в древнейшие
времена Рима подобные формы патриархально-рабовладельческих отношений имели
широкое распространение.
И
именно такие, казалось бы в силу своей примитивности и патриархальности
достаточно мягкие, формы рабовладения бывали связаны с практикой ритуального
убийства рабов. Римское предание, сообщающее о происхождении гладиаторских игр,
подтверждает, что в древнейшем Риме (так же, как, может быть, и в архаической
Греции, судя по данным эпоса) рабов убивали на могилах их владельцев. На
похоронах Децима Юния Брута впервые рабы были не убиты, а обращены в
гладиаторов. Подобный обычай находит подтверждение также и в этнографических
данных. У североамериканских тлинкитов в XVIII в., а у квакиютлей еще и в XIX
в. двух-трех рабов, принадлежавших племенным вождям или главам больших семей,
убивали по смерти их владык, чтобы они им прислуживали в загробном мире. Сцена,
по-видимому, именно такого ритуального убийства в присутствии двух жрецов
изображена на этрусской погребальной урне VI–V вв. до н.э.
Итак,
рассмотренные археологические данные рисуют картину широкого распространения
патриархальных форм рабовладения в VII–VI вв. до н.э. Отмеченные черты
погребального обряда, включающего в себя ритуальные захоронения рабов в виде
трупоположений при трупосожжениях их владельцев, свидетельствуют о длительном
бытовании примитивных форм рабства в Италии. Однако, как правило, по мере
интенсификации рабства, увеличения хозяйственного значения рабского труда и
увеличения числа покупных рабов, их убийства для захоронения в ритуальных целях
прекращаются. Сохраняется лишь обычай погребения отпущенников, а иногда рабов в
родовых или семейных усыпальницах, проистекающий, видимо, из древнейшего
ритуала принудительных рабских захоронений.
Примечания
«Ввиду
невероятности значительных количеств рабов в V и в IV вв., традиционные
сообщения о восстаниях рабов в Риме в эпоху начальной республики должны быть
отвергнуты, как отражения позднейших обстоятельств». – W.L.Westermann. The
Slave Systeme of Greek and Roman Antiquity. Philadelphia, 1955, p. 59. Ссылки
на публикации археологических данных, упоминаемых в докладе, читатель найдет в
кн.: Л.А. Ельницкий. Возникновение и развитие рабства в Риме. М., 1964, стр. 49
сл.
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://ancientrome.ru/