Московская
Русь до проникновения масонов
Русская
история и интеллигентский вымысел
Мережковский
однажды со свойственным ему преувеличением писал:
“Восемь веков
от начала России до Петра, мы спали; от Петра до Пушкина — просыпались; в
полвека от Пушкина до Толстого и Достоевского, вдруг проснувшись, мы пережили
три тысячелетия западного человечества. Дух захватывает от этой быстроты
пробуждения — подобной быстроте падающего в бездну камня”.
Романы
Мережковского о Юлиане Отступнике и Леонардо да-Винчи хороши, они могут быть
названы историческими романами, отражающими эпоху. Но русские “Исторические
романы” Мережковского о Петре и Александре Первом никакими историческими
романами не являются. Историческая действительность в них искажена, подогнана
под субъективный взгляд автора, точка зрения которого ясно выражена в словах,
что Россия спала 800 лет до Пушкина.
Нет, Русь не
спала восемь веков до появления солнечного гения Пушкина. В невероятно тяжелых
исторических условиях она занималась упорным медленным накоплением физических и
духовных сил. Пушкин — выражение этого многовекового духовного процесса, смысл
которого остался скрытым для представителей русской интеллигенции, вся умственная,
политическая и социальная деятельность которой есть стремление уничтожить плоды
жертвенного служения предков идее самобытного национального государства и
самобытной русской культуры.
“...В нацию
входят не только человеческие поколения, но также камни церквей, дворцов и
усадеб, могильные плиты, старые рукописи и книги и чтобы понять волю нации,
нужно услышать эти камни, прочесть истлевшие страницы, — писал Бердяев в
“Философии неравенства”, одной из немногих своих книг, которая будет полезна
последующим поколениям. В ней же он писал и действительно мудрые слова. “...В
воле нации говорят не только живые, но и умершие, говорят великое прошлое и
загадочное еще будущее”.
В других своих
книгах Бердяев часто предстает пред нами как типичный русский интеллигент,
последнее звено в ряде наследников Радищева. Ход мысли у Бердяева — типичный
ход мысли русского интеллигента. Недаром в “Русской идее”, этой типично
интеллигентской книге, по своим воззрениям на русскую историю и народ, Бердяев
заявляет: “Сам я принадлежу к поколению русского ренессанса, участвовал в его
движении, был близок с деятелями и творцами ренессанса. Но во многом я
расходился с людьми того замечательного времени... В моем отношении к неправде
окружающего мира, неправде истории и цивилизации для меня имел значение Л.
Толстой, а потом Карл Маркс”.
“...Моя
религиозная философия не монистическая и я не могу быть платоником, как Г. С.
Булгаков, О. Л. Флоренский, С. Франк и другие”.
“...Социальная
проблема у меня играет гораздо большую роль, чем у других представителей
русской религиозной философии, я близок к тому течению, которое на западе
называется религиозным социализмом, но социализм этот решительно
персоналистический. Во многом и иногда очень важном, я оставался и остаюсь
одинок. Я представляю крайнюю левую в русской религиозной философии
ренессансной эпохи, но связи с православной церковью не теряю и не хочу
терять”.
Бердяев понимал
какую роль играет прошлое для настоящего, но сам не пошел как и все
интеллигенты, слушать шепот истлевших русских летописей, могильных плит,
молчаливые рассказы курганов и стоящих на них каменных баб.
Русским
интеллигентам со времен Радищева и до наших дней был неведом этот сладостный,
молчаливый разговор с ушедшими в небытие поколениями русских людей.
“На друзьях,
соратниках, учениках Н. Бердяева прежде всех других лежит тягостный долг
защищать истину от Платона, защитить свободу от изменившего ей рыцаря, — писал
Г. Л. Федотов в журнале эсеров “За свободу”.