Германия в июне 1941 г. - жертва советской агрессии?
О разногласиях по поводу тезиса о превентивной войне
В споре о месте
национал-социалистического прошлого в шкале исторического сознания немцев
центральную роль играл Советский Союз. Работы таких видных историков как Эрнст
Нольте, Клаус Хильдебранд, Иоахим Фест и других производили впечатление, что их
авторы "проводя аналогию между массовыми истреблениями при Сталине и при
Гитлере, хотели тем самым умалить преступления национал-социализма"{1}. Это не могло не вызвать бурной реакции. Допустимы ли такие
аналогии - вот что оставалось предметом споров, а следовало бы задаться
вопросом, ради чего они проводились. Никаких сомнений на этот счет не оставлял
Михаэль Штюрмер. В своих передовицах во "Франкфурте альгемайне
цайтунг" ("ФАЦ") он ратовал за достижение согласия на совсем
иной принципиальной основе нежели та, которую имел в виду Кристиан Майер,
вносивший свою лепту в полемику историков тем, что неизменно подчеркивал резкое
обличение немецкой исторической наукой нацистских злодеяний{2}.
Для Штюрмера же, напротив, важным было прежде всего новое, наступательное
размежевание с советской системой; он говорил о крахе политики разрядки и
призывал Запад к оказанию более интенсивного "культурного и политического
воздействия на Центральную Европу", поскольку марксизм, по его словам,
оказался "идеологией системного склероза"{3}.
Перед лицом такого мессианского сознания умаление роли
национал-социалистического прошлого было явлением функциональным, а может быть,
даже неизбежным.
Вполне
справедливы предостережения против стремления основывать национальную
идентичность не на опыте национал-социалистического прошлого, а на "более
позитивных" примерах идентификации. Ганс Моммзен в этой связи указал на
то, что сознательный возврат к традиционным ценностям оживляет также уже
преодоленные в сознании образы врагов{4}. И действительно,
можно только поражаться, с каким легкомыслием Эрнст Нольте говорил об
"азиатском деле", когда он пытался провести параллель между
"Архипелагом ГУЛАГ" и Аушвицем. Моммзен поэтому счел себя обязанным
сделать замечание, что снова пошли в ход словесные формулы обыденного расизма{5}. В рамках этих споров некоторые темы, считавшиеся в первые
послевоенные годы слишком острыми, а затем в течение многих лет служившие
предметом плодотворных научных дискуссий, опять приобрели актуальность{6}. В этом ряду вновь реанимированных сейчас тезисов находится
и квалификация германского нападения на Советский Союз как превентивного удара.
А ведь когда-то это было официальным нацистским оправданием операции
"Барбаросса". Уже 22 июня 1941 г. Гитлер в своем обращении к
населению пытался объяснить ему, почему сотрудничество с Советским Союзом было
заменено военным положением. Он использовал все свое ораторское искусство,
чтобы раздуть страх перед "еврейско-большевистским владычеством в
Москве". Эта клика якобы стремилась к тому, чтобы "бросить в огонь
пожара не только Германию, но и всю Европу"{7}.
Потрясение от осознания того, что поход на Россию оказался совсем не военной
"игрой на ящике с песком", как предсказывал Гитлер своему
фельдмаршалу Кейтелю{8}, не проходило долгое время. Еще и
сегодня раздаются голоса, упрямо утверждающие, несмотря на все данные
исторической науки, свидетельствующие об обратном, что Гитлер 22 июня 1941 г.
якобы предупредил действия сверхмощной и готовой к наступлению Красной Армии.
В спорах о
прошлом Германии этот обновленный тезис о превентивной войне превратился в
средство политической борьбы. Поначалу этому соблазну поддался некто Эрнст
Топич, философ из Граца, выступивший, к удивлению многих читателей, в роли
военного эксперта с книгой "Война Сталина"; однако он защищал
настолько устаревшие и к тому же авантюрные позиции, что не оставалось никаких
сомнений в том, что он не захотел считаться ни с какими результатами научных
исследований. Уже по одной этой причине его работа не дала никаких новых
научных положений о советской внешней и военной политике. Зато его книга
оказала поддержку тем, кто до сих пор считает Гитлера прежде всего жертвой
советской политики{9}.
Проблематичен и
тот интерес, который привлекает к тезису о "превентивной войне"
Гитлера такая уважаемая газета, как "ФАЦ", особенно с тех пор, как
советский эмигрант Виктор Суворов высказал в британском военном журнале ту
точку зрения, согласно которой Красная Армия хотела напасть на Германию летом
1941 г.{10} Хотя аргументация Суворова была настолько
куцей, что критики даже поставили под сомнение "его способности как
историка", Гюнтер Гилльэссен выразил в той же "ФАЦ" мнение,
будто гипотеза о советском упреждающем ударе по Германии в 1941 г. приобрела
некоторую убедительность. Кроме того, он высказал надежду на то, что
доказательство наличия агрессивных намерений у Красной Армии освободило бы
немцев от той "вины за нарушение мира", которую советский режим,
ссылаясь на тяжелый ущерб, нанесенный Советам в войне, с тех самых пор пытается
навязать Федеративной Республике{12}.
Между тем этой
статье Гилльэссена была дана серьезная отповедь. Критиковавшие его вновь
доказали, что операция "Барбаросса" не была реакцией Гитлера на
какое-то развертывание советских вооруженных сил, а являла собой идеологически
мотивированную и заранее спланированную истребительную войну против СССР{13}.
Дело, может
быть, и обошлось бы этими стычками историков, если бы Йоахим Гоффман не пришел
к выводу в 4-м томе труда, изданного Военно-историческим
научно-исследовательским институтом во Фрейбурге под названием "Германский
рейх и вторая мировая война", что тезис о превентивной войне вполне
оправдан. Он подкрепил эту точку зрения еще раз в своем "Письме
читателю"{14}.
Авторы,
разделяющие мнение Гоффмана, исходят, как правило, из представления о том, что
СССР до второй мировой войны и перед ее началом занимал доминирующую
политическую и военную позицию в международной системе{15}.
По существу, они опираются на три аргумента. Во-первых, Сталин летом 1939 г.
имел полную свободу действий; он решил пойти на сотрудничество с Гитлером якобы
для того, чтобы втянуть "капиталистическую державу" в войну. Топич
здесь доходит до того, что называет Гитлера орудием исполнения планов
сталинской мировой державы. Во-вторых, переговоры советского народного
комиссара иностранных дел Молотова с германским правительством в ноябре 1940 г.
характеризуются как пример того, что Советский Союз преследовал в отношении
Запада почти не ограниченные экспансионистские интересы. Топич вновь подчеркнул
в своем "Письме читателю", что Сталин хотел захватить всю
континентальную Европу и что именно поэтому Молотов выдвинул очень большие
территориальные претензии, тем самым сознательно провоцируя нападение Германии
на Советский Союз. С помощью наступательной стратегии Красной Армии предстояло
разгромить Германию на ее собственной территории. В-третьих, утверждают, что
Красная Армия если не в 1941-м, то уж не позднее 1942 г., готовилась напасть на
Германию. Из этого делают вывод, что Гитлер летом 1941 г. получил единственную
возможность упредить Сталина.
Ввиду столь
серьезных заявлений следует прежде всего задать вопрос о том, пришли ли эти
авторы к указанной точке зрения в результате углубленного анализа фактических
данных. Просмотр использованной ими литературы показывает, что это далеко не
так. Гоффман опирается преимущественно на высказывания советских военнопленных,
не принимая в расчет весьма сомнительное качество таких источников. Суворов же
вообще не показывает никаких новых материалов, а выборочно (и к тому же
неверно!) цитирует давно известные мемуары. Еще хуже то, что эти авторы не
принимали во внимание значительные новые работы{16} или же
лишь в некоторых случаях привлекали авторитетные исследования, но вовсе не учли
результатов научного поиска таких ученых, как Андреас Хильгрубер или Джон
Эриксон. А ведь именно монография Эриксона, столь часто цитируемая Гоффманом,
относится к тем публикациям, в которых тезису о советских агрессивных
намерениях в 1941 г. противопоставляется огромный и весьма убедительный
материал{17}.
Методической
небрежностью отличается и анализ советской внешней политики. В отличие от
предположений Гоффмана в мемуарах советника в германском посольстве в Москве
Густава Хильгера указывается, что советская дипломатия в первую очередь
руководствовалась серьезными соображениями обеспечения безопасности страны{18}. Наукой с выходом в свет "Справочника по Восточной
Европе" ("Остэуропа хандбух"), в котором исследована внешняя
политика СССР на всех ее этапах до 1941 г., было еще раз всесторонне показано,
что центральную роль в ней всегда играли интересы безопасности. Заслуга этой
публикации состоит также и в том, что в ней выявлены внутренние предпосылки для
такой внешней политики. Там, помимо всего прочего показана взаимосвязь
сталинской внешней политики с советскими методами индустриализации, раскрыты те
жертвы, которые понесли экономика, общество и государство в результате
постановки нереальных целей при планировании, все новых волн "чисток"
и связанной с ними массовой ликвидации специалистов, а также в результате
экономического хаоса и недостаточной производительности труда. Эти удары, отбросившие
страну назад, должны были непременно сказаться и на оборонных возможностях
Советского Союза. СССР хотя и смог добиться в течение 3-го пятилетнего плана
(1938-1942) высоких достижений в отдельных областях производства вооружений,
однако не сумел устранить типичные побочные явления сталинской индустриализации
такие, как "узкие места" на производстве, стагнация и дезорганизация
в некоторых отраслях хозяйства. Это в свою очередь вело к задержке оснащения
вооруженных сил, в частности, транспортными средствами, радиоаппаратурой,
боеприпасами, способствовало пренебрежительному отношению к развитию
инфраструктуры{19}.
Не были учтены
в полной мере защитниками тезиса о превентивной войне и последствия больших
"чисток" в Красной Армии для обороноспособности страны. Они затронули
около 65% высшего офицерского состава. Судя по тому, что стало известно
сегодня, были ликвидированы все командиры корпусов, почти все командиры
дивизий, бригад и полков, большая часть членов военных советов и начальников
политических управлений военных округов, большинство корпусных, дивизионных и
бригадных комиссаров, примерно треть полковых комиссаров и неисчислимое
множество офицеров младших рангов и политических функционеров. Жертвами
"чисток" стали трое из пяти маршалов, 60 из 67 генералов - командиров
соединении, все восемь адмиралов 1-го и 2-го рангов. "Ни в одной войне,
включая и вторую мировую войну, никакая армия в мире не понесла таких потерь в
старшем и высшем офицерском составе. Подобные потери не единожды в истории
имели своим следствием полный военный разгром"{20}.
К этому
добавились "чистки" в Наркомате обороны, в военных академиях, в
разведке, контрразведке, среди ведущих конструкторов вооружений и военных
теоретиков. Следствием такой ликвидации людей могло быть только серьезное
ослабление Красной Армии. Такую же оценку она встретила и за рубежом. Ценность
советских вооруженных сил упала до минимума прежде всего в глазах британских
военных и правительственных кругов. Летом 1939 г. Красную Армию считали
полностью деморализованной и недостаточно боеспособной при всей ее огромной
численности и материальном обеспечении{21}. Если в августе
1939 г. в боях с японцами на Халхин-Голе советские вооруженные силы добились
уважения, то после финляндско-советской зимней войны 1939/40 г. они его вновь
потеряли.
Такая же
картина сложилась и из докладов германского посольства в Москве{22}.
Генерал Кёстринг, военный атташе и единственный настоящий эксперт по России
среди немецких военных, целиком разделял мнение британцев. Еще в сентябре 1940
г. он пришел к выводу, что Красной Армии потребуется еще четыре года, чтобы
преодолеть последствия "чисток". Несмотря на предположения некоторых
военных, что советские вооруженные силы будут оказывать упорное сопротивление,
германское военное командование в июне 1941 г. было убеждено в том, что
"глиняный колосс", как они именовали Советский Союз, будет разбит в
течение очень короткого времени{23}.
Теории
превентивной войны нужно противопоставить следующие доводы:
1. Прежде
всего, речь идет о том, чтобы выявить причины серьезной обеспокоенности
Советского Союза вопросами обеспечения своей безопасности в канун второй
мировой войны. При этом необходимо назвать помимо непропорциональности развития
советской индустрии и последствий "чисток" еще и внешнеполитическую
изоляцию, в которую Советский Союз был ввергнут британской политикой
умиротворения, в также Мюнхенским соглашением. Для Кремля это было равносильно
предательству. Председатель Совета Народных Комиссаров Молотов говорил на
праздновании годовщины Октябрьской революции в 1938 г. даже о том, что
агрессиями Германии, Италии и Японии фактически уже развязана
"империалистическая война". Он упрекнул Великобританию, Францию и США
за то, что они не создают единого антифашистского фронта, поскольку эти державы,
по всей видимости, сохраняют фашизм в качестве "хорошего противоядия"
против социализма. В Мюнхене агрессивной Германии дали в этом плане очередной
стимул, и теперь в повестку дня внесено дальнейшее расширение войны{24}.
Эта речь была
чем-то гораздо большим, нежели интерпретацией международной политики по
ленинской схеме. В ней выражался страх советского руководства перед тем, что
готовность Запада к дальнейшим уступкам "третьему рейху" в его
территориальных притязаниях рано или поздно приведет и к территориальным
претензиям к Советскому Союзу. Отсюда вытекала первая заповедь при обеспечении
безопасности - осторожно преодолевать низкий уровень германо-советских
отношений. В этой связи стоит взглянуть на часто цитируемую речь Сталина с
упоминанием о "каштанах". В ней четко отразилось беспокойство СССР по
поводу сообщений западной прессы о возможном присоединении Советской Украины к
Закарпатской Украине, которая в октябре 1938 г. стала автономной областью
федеративной Чехословацкой Республики{25}.
Взгляд за
кулисы позволяет обнаружить, что реакция Сталина отнюдь не была преувеличенной.
Французский министр иностранных дел Боннэ в то время действительно рассчитывал
на то, что Германия преследует в отношении Украины такую же политику, как и в
вопросе о Судетской области, и что она, опираясь на право на самоопределение,
сумеет помочь сепаратистским движениям в Польше и СССР одержать победу.
Поскольку в этом случае, как казалось, станет возможно решить конфликт мирным
путем аналогично Мюнхенскому соглашению, французское военное командование
вопреки подписанному в 1935 г. советско-французскому договору о военной
взаимопомощи считало себя свободным от договорного обязательства облегчить
положение Красной Армии действиями французских вооруженных сил, если Германия вторгнется
на Украину{26}.
Лишь тогда,
когда Франция поняла, что усиление мощи Германии за счет Востока увеличивает ее
потенции для борьбы на Западе, она начала переориентацию. Но это мало что дало:
Франции отводилась единственная роль - в конечном счете постоянно поддерживать
позиции Великобритании. Последняя же летом 1939 г. всю свою политику строила на
том, чтобы в рамках умиротворения агрессора прийти к мирному урегулированию с
Германией. А переговоры с Советским Союзом служили при этом не более чем средством
нажима, чтобы заставить Гитлера пойти на примирение, и этот факт не мог
остаться скрытым от сталинского руководства и только еще больше усиливало его и
без того глубокое недоверие к британско-французской политике.
В этом свете
понятно, что историческая наука в течение некоторого времени считала британские
гарантии независимости, выданные Польше, переменой курса, которая, как
казалось, кладет конец политике умиротворения и дает Сталину свободу действий.
Между тем тщательные исследования, опирающиеся на широкую источниковедческую
базу, показали, что об этом не могло быть и речи. Лотар Кеттенакер резюмирует
это в таких резких выражениях: "Обещанные Польше 31 марта гарантии были
беспримерным блефом"{27}. Он интерпретирует их как
даже несравнимый с Мюнхенским соглашением бесцеремонный обман Советского Союза.
Ибо британской стороне должно было быть ясно, что Польша без эффективного
взаимодействия с Советским Союзом не сможет обороняться, даже при учете всех
недостатков и слабостей Красной Армии.
Еще один аспект
анализа связан с пониманием сущности советской политики. Сближение с Германией
казалось обеспечивающим большую безопасность не только по причине проведения
западными державами политики умиротворения агрессора. Советский Союз вел летом
1939 г. военные действия против Японии на маньчжурско-монгольской границе.
"Продолжительные пограничные бои усиливали для Советского Союза угрозу
войны на два фронта на своем дальневосточном и на европейском флангах в том
случае, если бы советское руководство вздумало принять решение о войне с
Германией"{28}.
Как показывает
глубокое исследование внутри- и внешнеполитического положения Советского Союза
в 1939 г., его свобода действий была крайне ограниченной. Поэтому нельзя
говорить об СССР как о "третьем радующемся", когда началась война{29}. Несмотря на вновь упрочившееся сотрудничество с Германией,
сталинское руководство еще не считало свою страну избавленной от угрозы войны.
На это указывает и сообщение ТАСС от 30 августа 1939 г., в котором населению
было объявлено, что численный состав гарнизонов на западной границе СССР должен
будет увеличиться в предвидении возможных "неожиданностей". Сверх
того 10 сентября страну проинформировали о том, что завершился частичный призыв
запасников в Красную Армию. Советские граждане понимали, что их руководство с
недоверием наблюдает за развертыванием германского вермахта. Возникла паника,
которая привела к скупке продовольственных продуктов спекулянтами и к возникшей
в результате нехватке этих товаров{30}.
Если сегодня
ставить вопрос о том, какая могла быть у СССР альтернатива партнерству с
Германией, то можно говорить только о дальнейшем ведении переговоров с
западными державами, которые могли бы продолжаться до наступления зимы 1939/40
г., что сделало бы германское наступление на Польшу технически неосуществимым и
дало бы Советскому Союзу выигрыш во времени при весьма трудных переговорах о
тройственном согласии. Однако те выгоды, которые сталинскому руководству
обещало партнерство с национал-социалистами, делали приоритетным сотрудничество
с Германией даже до того, как этот выбор оказался бы полностью исчерпанным.
2. Весьма
однобоко считать отрицание Версальского (Парижского) мирного договора в первую
очередь точкой совпадения интересов Германии и СССР{31}.
Советская дипломатия первой поняла необходимость обеспечения безопасности, и
этому были подчинены все прочие амбиции государства. Наряду с этим сталинский
режим стремился и к территориальным приобретениям там, где этого можно было
достичь без угрозы для собственной безопасности. Кто захочет составить перечень
советских внешнеполитических целей, должен будет назвать прежде всего защиту и
развитие социалистического строительства в СССР. Этот принцип, являющийся
основой политики сосуществования, был вновь подтвержден на XVIII съезде ВКП(б)
и, с советской точки зрения, служил основой для возобновления отношений с
"третьим рейхом". Сталинское руководство надеялось получить таким
образом спокойные границы (в том числе и с Японией), а также начать оживленный
хозяйственный обмен, в котором оно остро нуждалось при выполнении своих
пятилетних планов{32}.
Только тогда,
когда учтены эти аспекты, можно утверждать, что последовавшие вскоре поставки
советского сырья осуществлялись исключительно из заинтересованности в том,
чтобы подготовить Германию к войне на истощение с Великобританией. Такой войны
еще не виделось на горизонте, когда 19 августа 1939 г. было заключено
германо-советское торговое соглашение и когда 28 сентября 1939 г. была
достигнута договоренность о широком товарообмене{33}. С
тех пор в Советском Союзе то и дело можно было слышать то, о чем было объявлено
сразу после заключения германо-советского договора о ненападении, а именно
"что благодаря достижению взаимопонимания с Германией мирная созидательная
работа в СССР продолжается, несмотря на царящую во всем мире
напряженность". Германо-советское сотрудничество является, мол,
воплощением принципа мирного сосуществования, а кооперация обеих держав
"предпосылкой успешной политики СССР". Если кому-то в
капиталистическом мире это не нравится, то это не наша вина. Но это нравится
советскому народу, чьи интересы являются законом для Советского правительства.
И это в интересах немецкого народа, в отношении которого советский народ
никогда не испытывал и не будет испытывать вражды"{34}.
Тональность
этой типической цитаты ясна: советское руководство с удовлетворением
воспринимало восстановление традиционного германо-советского сотрудничества. И,
только смотря на вещи с этой точки зрения, можно понять, почему этот режим
после подписания договоров с Германией, то есть с осени 1939 г., отводил столь
высокий приоритет в своей внешней политике "третьему рейху". Ведь
речь при этом шла не только о совместных действиях против Версальской системы.
Конечно, Сталин, по-видимому, полагал, что обе страны, оказавшиеся
"обделенными Версалем", особым образом связаны друг с другом и
ориентированы против стран - победительниц в первой мировой войне. Отсюда
понятно также, почему советская пропаганда не стеснялась клеймить
Великобританию, эту устроительницу послевоенного мирового порядка, как главного
врага Советского Союза. Соответственно развивались в негативном плане и
британско-советские отношения, тогда как отношения с Германией оживлялись во
многих областях в соответствии со старыми традициями. Сюда относились кроме
хозяйственной сферы также и повышение в СССР внимания к немецкой культуре,
равно как и отход от антифашистских позиций в вопросе о предоставлении
политического убежища, и даже прямая поддержка национал-социалистической
культурной политики вплоть до восприятия пропагандистских лозунгов и штампов,
направленных против западных демократий{35}.
Не случайно
поэтому в Советском Союзе были изданы крупным тиражом мемуары Бисмарка. Близкий
доверенный человек Сталина Анастас Микоян не так давно в своих мемуарах еще раз
подтвердил, что Сталин был хорошим знатоком Бисмарка и полагал, что Гитлер
будет исходить из принципов, которые заложил в германскую политику в отношении
России этот великий государственный деятель. По этой причине он и не считал
возможным, что Гитлер отважится вести войну на два фронта{36}.
Если же принять
во внимание советское понимание феномена фашизма, то позиция Сталина становится
еще яснее. Национал-социализм рассматривался им не более как инструмент
крупного капитала. Поэтому НСДАП представлялась отнюдь не самостоятельной
политической силой. Она казалась зависящей от крупной индустрии, на желанное
сотрудничество с которой и делалась ставка в Советском Союзе. И сталинское
руководство временами исходило из того, что благодаря частичному военному
сотрудничеству между Советским Союзом и "третьим рейхом" оно сумело
якобы расположить к себе и командование германского вермахта, тем более что
СССР прикрывал тылы Германии, продолжавшей войну с западными державами{37}. Вполне справедливо напомнил недавно Й.В. Брюгель еще раз
слова, сказанные Сталиным: "Вместе с немцами мы были бы непобедимы"{38}. Таким образом, можно сделать вывод, что Сталин преследовал
вполне логически обоснованную внешнеполитическую идею. Но она была основана на
неверном понимании сущности национал-социалистического господства. Сталин
недооценил политическую привлекательность мировоззренческих целей Гитлера для
немцев. Это относилось также и к его убеждению, что расистская истребительная
война с Советским Союзом не нужна для завоевания "жизненного
пространства".
Было бы
все-таки ошибкой, если, обсуждая внешнеполитические интересы СССР, мы в
достаточной мере не затронули бы советские великодержавные амбиции. Уже XVIII
съезд ВКП(б) в 1939 г. показал, что советское руководство обрело классическое
великодержавное мышление, которое едва ли могло быть прикрыто революционным
лексиконом. Свидетельство этому дали вскоре германо-советские соглашения (с их
дополнительными секретными протоколами{39}, а также
последовавшие за этим территориальные приобретения Советского Союза. Сталин при
этом всегда представлял себя партнером Гитлера, и для него было важно, чтобы на
каждом новом этапе войны росла мощь Советского Союза, стоящего на стороне
Германии. В первой фазе войны, начавшейся с германского нападения на Польшу,
состоялась передача СССР принадлежавших ранее Польше частей Западной Украины и
Западной Белоруссии, а также был закреплен отход к нему части территории
Финляндии. О второй фазе войны в Советском Союзе заговорили с началом военной
кампании на Западе, развернутой германским вермахтом. Под впечатлением от побед
Германии на Западе Советский Союз настоял на приобретении Эстонии, Латвии,
Литвы и Бессарабии, а также Северной Буковины, закрепленных за ним по договору
в качестве цены за прикрытие германских тылов. С заключением Пакта трех держав
27 сентября 1940 г. в представлениях сталинского руководства началась третья
фаза войны. Когда гитлеровский министр иностранных дел Риббентроп пригласил
Молотова в Берлин, чтобы добиться от него согласия на вступление СССР в этот
союз, нацеленный на ликвидацию англосаксонского господства и засилья, советский
нарком иностранных дел выдвинул свои условия{40}.
Тщательное
изучение документов министерства иностранных дел об этом обмене мнениями
позволяет уяснить, что Сталин уже в своем ответном послании на приглашение от
германского министра иностранных дел намекал на то, что для Советского Союза на
первом месте стоит устранение расхождений с Германией во взглядах на
достигнутое в 1939 г. разграничение сфер интересов (оно уже тогда было
предложено Советскому Союзу германской стороной). В то время как Гитлер
изливался перед Молотовым в описаниях картин великого будущего Германии,
подразумевая под этим вытеснение СССР из Европы в Азию, советский гость
сосредоточил внимание целиком на ближайших целях. Он, прежде всего, потребовал
принятия мер к стабилизации германо-советских взаимоотношений; во-вторых,
Молотов дал понять, что Советский Союз не позволит ввести себя в заблуждение
постановкой Гитлером перспективных целей{41}. Советская
сторона полагала, что сможет уверенно выступить и потребовать новых
территориальных приобретений за тесное взаимодействие с Германией в ее борьбе
против Великобритании, а в то же время Сталин верил, что прочно втянул Германию
в схватку с англосаксонской морской мощью, и не догадывался о том, что Гитлер
уже начал планирование русской военной кампании{42}.
В историографии
германо-советских отношений все время подробно описывается, как после визита
Молотова в Берлин СССР предпринимал все мыслимые усилия, чтобы побудить
Германию к еще большему сближению. При этом советская дипломатия колебалась
между протестами (вплоть до прямой поддержки Югославии непосредственно в день
нападения на нее Германии) против политического раздела Балкан державами - членами
Пакта трех держав и прямо-таки подобострастным политическим ублажением Гитлера.
Под впечатлением от мощного развертывания немецких войск у его западных границ
СССР предпринял все возможное, чтобы выяснить истинные намерения немцев,
поскольку он рассматривал такое сосредоточение войск как некий гигантский
маневр, рассчитанный на шантаж. После этого советская пресса направила свои
усилия на то, чтобы своими выступлениями убедить Германию, что сталинское
руководство сохраняет бдительность. В "Правде" появились статьи с
резкими опровержениями домыслов, будто бы Советский Союз намерен сдать в аренду
Украину, и слухов о якобы предстоящей войне между СССР и Германией (!), а также
об экономических и территориальных притязаниях правительства "рейха",
как и о будто бы ведущихся переговорах по поводу новых и более тесных отношений
между двумя державами{43}. Показательно в этом плане
коммюнике ТАСС от 13 июня 1941 г. Оно информировало страну о том, что
сталинское руководство имеет сведения о сосредоточении немецких войск, и вместе
с тем содержало предложение Гитлеру начать об этом переговоры. Было сказано,
что до сих пор перегоры об этом между обоими государства не велись, поскольку
Германия не ставила никаких требований и не вносила никаких предложений{44}.
Совершенно
по-другому выглядит интерпретация Виктора Суворова. Он как завороженный смотрит
на развертывание советских войск, а так как для него дипломатия всегда стоит на
службе войны ("дипломатия всегда должна работать на войну"), то и все
дипломатические шаги Советского Союза, в том числе и сообщения ТАСС, были, как
он считает, дезинформацией. Для него действительно только то, что говорят
военные и их оружие{45}. Если бы все было так, то Суворов
должен был бы ответить и на вопрос о том, почему именно командиры Красной Армии
восприняли коммюнике ТАСС, как мы сегодня знаем, не иначе, как попытку ввести
советский народ в заблуждение, то есть как "прямую государственную
измену". Ведь сталинское руководство получило огромное количество
предупреждений о готовящемся нападении немцев, в том числе и от советской
разведки{46}. И мы то и дело читаем в военных мемуарах о
том, что это коммюнике было для военного командования настоящей загадкой. Во
второй декаде июня и даже 22 июня оно буквально запуталось в неразрешимом
противоречии между необходимостью охранять советские границы перед лицом
нарастающей концентрации немецких войск и возникшим одновременно с этим
подозрением, что Советский Союз хочет спровоцировать Германию{47}.
3. Йоахим
Гоффман в своих публикациях, безусловно, учитывает то обстоятельство, что СССР
с начала сталинской индустриализации строил свои вооруженные силы, исходя из
самых современных представлений о войне и армии, и что с учетом опыта первой
мировой войны это строительство базировалось на концепции активной,
наступательной обороны, дабы избежать позиционной войны на советской
территории. Он принимает в расчет и то, что после крупных "чисток"
существовало убеждение в том, что возможен отказ от такого варианта
стратегической обороны в случае германского нападения, который вплоть до своей
казни в 1937 г. отстаивал маршал Тухачевский. Гоффману известны и слабости
Красной Армии; в частности, он ссылается на неприглядную картину, которую
советские войска явили миру в ходе операций в Финляндии и Польше в 1939-1940
гг.{48}. Тем не менее он позволяет себе чересчур увлечься
советскими данными о производстве вооружений перед началом войны в 1941 г. В
противоположность этому сейчас вновь поднимается вопрос о том, что материальная
часть и люди, взятые сами по себе, еще не могут обеспечить военный успех и что
все зависит от качества вооружения и войск, от уровня развития военной теории и
военной подготовки войск. Нужно согласиться с Берндом Бонветчем, когда он
пишет: "По своему материальному оснащению Красная Армия уже в начале войны
вряд ли уступала нападающей стороне... но общая оценка все же показывает, что
немцы располагали превосходящим арсеналом вооружений и военной техники и к тому
же умели очень эффективно использовать свое техническое превосходство. Однако
главная причина советских неудач 1941 г. лежит не в этом и не в
профессиональном превосходстве личного состава войск или большем военном опыте
в начале войны. Решающим фактором была неспособность сталинской системы
непредубежденно воспринимать суровую действительность. Эта обусловленная
системой потеря ощущения реальности не могла не породить самоубийственных
ошибок и упущений в ходе подготовки к войне и в ее ведении"{49}.
К тем же
ошибочным решениям относятся среди прочих и особо подчеркиваемая Гоффманом (и
важная для поддержки этого тезиса) роль советских соединений на выступах линии
фронта под Белостоком и Львовом. Однако Гоффман перестает быть верным
собственным посылкам, когда обращает внимание на то, какие последствия оставили
крупные "чистки" в сфере советской военной науки. Тут нельзя
ограничиться только разговором о тех усилиях, которые предпринимал советский
народный комиссар обороны С.К. Тимошенко после финляндско-советской зимней
войны для устранения выявившихся слабостей и недостатков. Нужно к тому же
учесть, что мартовский (1940) пленум ЦК ВКП(б) именно потому принял решение о
всеобъемлющей реорганизации вооруженных сил, их переоснащении и основательном
изменении их программ боевой подготовки, что сложились столь благоприятные
отношения с "третьим рейхом". Проведение масштабных и глубоких реформ
должно было неизбежно поначалу снизить боеспособность вооруженных сил.
Реорганизация должна была завершиться к лету 1942 г., однако типичные для
советского производственного и распределительного секторов "узкие
места", а также нехватка компетентных руководящих кадров серьезно ставили
под вопрос эти оптимистические планы. Системы работала, как правило, с сильными
перебоями и потерями. О том, что от этого страдало как производство вооружений,
так и другие отрасли советского народного хозяйства, можно прочитать в тех же
трудах, которые цитировал и сам Гоффман. Приведем лишь несколько примеров. Так,
в июне 1941 г. еще не было закончено ни формирование войск, ни штатное
оснащение новых частей и соединений. В западных военных округах полностью
боеспособными были лишь 27% танков старых типов; солдаты еще не были переучены
в соответствии с новыми требованиями; 25 авиационных дивизии находилось в
процессе формирования. Модернизация старых и строительство новых аэродромов начались
лишь весной 1941 г. Мобилизационный план производства боеприпасов на вторую
половину 1941 г. и на 1942 г. был утвержден только 6 июня 1941 г.{50}
Чересчур централизованная структура управления еще больше осложняла эти
проблемы. Сталин и его соратники брали на себя право принятия решений в военных
сферах. Поэтому высшие командиры Красной Армии смогли лишь после совещания в
декабре 1940 г. добиться согласия хотя бы более серьезно, чем раньше, заняться
разработкой оборонительных операций. Это было учтено в "Плане обороны
западных границ" в конце апреля - начале мая{51}.
Между тем
советское правительство снова и снова получало от американцев и англичан, а
также из других источников информацию с предупреждениями о готовящемся
нападении немцев. Кроме того, СССР уже в течение нескольких месяцев мог
наблюдать передвижения немецких войск с запада на восток в связи с войной в
Югославии и Греции, а затем их окончательное развертывание для операции
"Барбаросса", которое, правда, началось только во второй половине мая
1941 г. Андреас Хильгрубер уже более 20 лет опровергает тезисы Филиппа Фабри,
подтверждая свои находки ссылками на документы ОКВ, что у немецкой стороны
тогда не было никаких сомнений в чисто оборонительном характере диспозиций
войск Красной Армии. Только после ввода немецких войск в Болгарию 2 марта 1941
г. СССР продолжил усиление своих войск в пограничных округах. Через день после
начала немецкого наступления на Балканах 7 апреля 1941 г. начальник
Генерального штаба сухопутных войск генерал-полковник Гальдер высказал
озабоченность возможностью советского наступления. Тем не менее политика СССР в
отношении в Германии в то время свидетельствовала о том, что Сталин по-прежнему
всецело рассчитывал на возможность усыпить внимание Гитлера. 11 апреля отдел Генерального
штаба "Иностранные армии- Восток" подтвердил, что объявленный
Советами дополнительный призыв в армию сохраняет оборонительный характер{52}.
Сегодня мы,
помимо всего прочего, знаем и об отношении нацистского руководства к
развертыванию советских вооруженных сил. Геббельс в своем дневнике отмечал, что
дислокация войск Красной Армии в непосредственной близости от границы в
значительной мере облегчает немецким войскам прорыв в глубину обороны. Он
надеялся на то, что советские соединения останутся там до 22 июня, что было
вполне допустимо ввиду отсутствия достаточных транспортных средств и связанных
с этим трудностей в организации быстрого отхода. В середине июня 1941 г. Гитлер
полагал, что вся кампания займет четыре месяца и что большевизм распадется
"как карточный домик"{53}.
К войне какого
типа готовилась в 1941 г. Красная Армия, хорошо показала, например, большая
оперативно-стратегическая штабная игра, проводившаяся в январе 1941 г., в ходе
которой Наркомат обороны исходил из того, что Германия совершит нападение на
Советский Союз. По данным тогда еще генерала Жукова, в игре предусматривалась
уже многовариантная обстановка, которая 22 июня должна была стать кровавой
реальностью{54}. И хотя Гоффман, конечно, знает о
декабрьском совещании и знаком с мемуарами Жукова, он оценивает его информацию
только с одной целью - доказать наличие у Красной Армии наступательной
стратегии. При этом он не желает учитывать то, что даже советские военные
историки в большинстве своем едины в признании противоречивости ошибочной
сталинской оборонительной политики. Они критикуют неодооценку противника,
переоценку оснащенности собственных войск, которая де-факто не коррелировала с
его наступательной теорией ведения войны, недостаточно четкую и полную
мобилизацию ресурсов и стратегическое развертывание войск{55}.
При таких
обстоятельствах обязательно должны были возникнуть разного рода нелепости и
ошибки в развертывании советских вооруженных сил, причем не только на выступах
линии фронта, таких, как Белосток и Львов{56}. Подобные
бессмысленности можно было часто наблюдать и после начала войны. Нужно
вспомнить и о том, что даже в первой директиве фронтовым войскам говорилось о
предполагаемой провокации и запрещалось открывать огонь по противнику. Изданная
через семь часов вторая директива также неверно оценивала характер германского
вторжения и не содержала приказа о всеобщей мобилизации. И только третья
директива, изданная вечером 22 июня, наконец предписывала в духе советской
военной стратегии нанесение "решительных контрударов" на всех
участках фронта, чтобы разгромить врага "на его собственной
территории". К этому времени красный воздушный флот уже потерял около 1200
самолетов и тем самым лишился возможности добиться превосходства в воздухе, а
советские войска вели тяжелейшие оборонительные бои или уже отступали{57}.
В заключение
позволительно спросить, какое значение могут иметь столь спорные источники, как
приводимая Гоффманом речь Сталина перед выпускниками военных академий 5 мая
1941 г. или высказывания и заявления перебежчиков и военнопленных советских
офицеров. Рольф-Дитер Мюллер вполне справедливо обратил внимание на то, что
подобные лица были готовы с легким сердцем давать такие сведения, которые
хотели получить те, в руки которых они попали{58}. И ни в
коем случае нельзя считать речь Сталина однозначно верифицированной. Существуют
различные версии этой речи из вторых рук{59}. И почему
версия, подсунутая дружественно настроенному к Советам британскому журналисту
Александру Верту вскоре после начала войны, должна быть истинной? Не могли ли
информаторы в данном случае действовать преднамеренно, чтобы с помощью такой
версии показать союзникам ошибки сталинской политики в отношении Германии и
заодно необоснованно заявить, что Советский Союз был бы готов в 1942 г. сокрушить
германское государство в Европе силой оружия? Подобный источник никак не может
считаться достоверным доказательством того, что Гитлер, руководствуясь
долговременными военными целями Советов в отношении Германии, вел де-факто
превентивную войну против СССР.
Лев Безыменский
опубликовал в 1992 году сокращенный машинописный вариант речи, поступивший в
Центральный партийный архив при ЦК ВКП(б) 28 июня 1948 года. Этот текст
содержит высказывания о подготовке и численном составе Красной Армии. Кроме
того, в нем критически оценивается военная политика Великобритании, Франции и
Германии. В этой связи Сталин открыто дистанцируется от Германии в том плане,
что упрекает ее за смену лозунгов об освобождении от "версальского
ярма" на лозунги захватнические. Выражая таким образом одновременно
понимание изменения Германией установленного в Версале порядка, Сталин
дистанцируется от последующего курса национал-социалистической
экспансионистской политики, приведшего в результате к столкновению интересов
Германии с интересами СССР на Балканах и в Финляндии. Тема превентивной войны в
этом варианте речи не затрагивалась. Лишь в одном из своих тостов он
провозгласил, что сегодня Красная Армия стала настолько другой, что нужно
переходить от обороны к наступлению и изменить в таком духе и пропаганду, и
воспитание. Тем самым Сталин косвенно выступил против господствовавшей до того
времени "пацифистской" позиции пропаганды по отношению к Германии,
позиции, основы которой заложил в августе 1939 года пакт Гитлера/Сталина и истоки
которой лежали в совместной заинтересованности обеих держав в насильственном
изменении версальского послевоенного порядка. Содержавшаяся в этом тосте мысль
и была с того момента и вплоть до 22 июня 1941 года основополагающей для
перестройки пропаганды в боевой подготовке Красной Армии. Правда, уже сам Лев
Безыменский отнесся к этому источнику критически и указал на то, что Сталин,
давая высокую оценку Красной Армии, хотел , по всей видимости, затушевать
недостатки, о которых он был хорошо информирован, и в очередной раз призвать к
"мобилизационной готовности", ставшей одним из расхожих лозунгов
советской пропаганды. Так он рассчитывал поднять боевой дух - на фоне все
умножавшихся донесений о развертывании германского вермахта у советских границ
и предупреждения Черчилля о готовящемся Германией нападении, предупреждения,
воспринятого Сталиным как козни британской политики. И еще накануне 22 июня
генеральный секретарь, по свидетельству очевидцев, отстаивал перед советским
военным командованием тезис, что в одиночку Германия никогда не станет воевать
с Советским Союзом. В интервью известного советского историка Александра
Некрича с маршалом Ф.И. Голиковым, тогдашним руководителем советской военной
разведки, последний подтвердил, что Сталин вплоть до 22 июня 1941 года твердо
придерживался убеждения, что главным врагом Советского Союза является
Великобритания, которая делает все, чтобы пожать плоды вооруженного
столкновения между Германией и СССР. Поэтому Сталин добивался сохранения
нейтралитета в войне любой ценой. Генерал Григоренко открыл нам, что
предшественник Голикова на этом посту, Проскурин, незадолго до начала войны
представил Политбюро доклад от имени начальника ГРУ Генерального штаба о том,
что развертывание немецких войск создает серьезную военную угрозу Советскому
Союзу. Поскольку же Проскурин не смог убедить в этом Сталина и наркома
внутренних дел Берию, он уже на следующий день был арестован и расстрелян{60}.
Невзирая на эти
доказательства, Виктор Суворов упорно защищает гипотезу, будто бы Красная Армия
была развернута для того, чтобы навязать Германии войну на два фронта. У
Советов-де не было иной альтернативы, поскольку демобилизация сосредоточенных
на границе соединений ко времени уборки урожая могла быть осуществлена только
ценой экономической катастрофы{65}. Этот аргумент вообще
не выдерживает никакой критики. Сталинский режим всегда очень мало заботился об
экономической целесообразности своих решений, если дело шло о достижении
каких-то важных политических целей. Вспомним хотя бы произвольно устанавливаемые
приоритеты в планах принудительной коллективизации сельского хозяйства в
начальный период форсированной индустриализации. Когда Суворов цитирует
советского маршала Василевского, чтобы доказать агрессивность намерений Красной
Армии{66}, он должен был бы признаться самому себе, что он
неверно прочитал этот русский источник. Ведь на самом-то деле Василевский в
своей работе исходит из того, что советское руководство в предвоенные годы
делало все, чтобы оптимально усиливать оборонный потенциал страны. Однако
вторжение немцев в Советский Союз поставило Красную Армию в крайне невыгодное
положение, ибо Сталин не сумел своевременно предвидеть нападение и принять
необходимые меры "для отражения первых ударов". "Он не разрешил
войскам приграничных военных округов привести себя в полную боевую готовность,
потому что верил, что этот шаг мог быть воспринят фашистскими правящими кругами
"третьего рейха" как предлог для развязывания войны. Войска,
находившиеся в приграничных областях, оказались недостаточно подготовленными к
отражению агрессии. Мощный удар гитлеровской военной машины был для них
совершенно внезапным"{67}.
Далее
Василевский пишет: "Нам требовалось еще по крайней мере один-два года
мирного развития, чтобы решить задачи, поставленные военным планированием. В
них входил форсированный выпуск новых образцов оружия и боевой техники, призыв
новых контингентов в армию, их обучение, оперативная и тактическая, а также
техническая подготовка командных кадров в духе требовании современной войны,
приведение всей страны в полную боевую готовность и многое другое"{68}.
Маршал бросает
упрек Сталину за то, что тот не сумел определить тот момент, начиная с которого
политика "убаюкивания" Гитлера становилась опасной для Советского
Союза. "Свидетельств о том, что Германия подготовила вооруженное нападение
на нашу страну, было достаточно - в наш век скрыть это очень трудно. И надо
было отбросить опасения, что на Западе поднимется шум по поводу так называемых
агрессивных намерений СССР. В силу не зависящих от нас обстоятельств мы стояли
на пороге войны, и нужно было сделать решительный шаг вперед"{69}.
Тем самым
Василевский подтверждает то, о чем до него писали многие его современники, а
именно - что по вине сталинского руководства Советская армия была недостаточно
подготовлена к нападению Германии.
Здесь не место
затрагивать вопрос о расистской истребительной войне, какую вела Германия с
СССР. Достаточно указать на то, что Красной Армии понадобились годы, чтобы с
помощью союзников прогнать и разгромить агрессора. Он оставил за собой
изуродованную и опустошенную страну, потерявшую по меньшей мере 27 млн. человек
убитыми{70}. В дискуссии историков об историческом
сознании немцев Мартин Брозцат высказал мнение, что "моральную
чувствительность к собственной истории, приобретенную в годину бед",
следует рассматривать как великое культурное достижение последнего времени{71}. Мне хочется добавить к этому, что подобная
чувствительность должна подпитываться честностью по отношению к истории других
народов.
Список литературы
{1}См.: Е. Nоlte. Vergangenheit, die
nicht vergehen will, в: FAZ,
6.6.1986; K-Hildebrand. Das Zeitalter der Tyrannen, там же, 31.7.1986; J. Pest. Die geschuldete Erinnerung, там же, 29.8.1986. См. недавно изданный сборник с материалами к дискуссии между историками: Die Dokumentation der Kontroverse um die
Einzigartigkeit der nationalsozialistischen Judenvemichtung. Munchen, 1987.
{2}См: С. Meier. Kein Schlußwort, в: FAZ, 20.11.1986. Он пишет "Нет ни малейшего повода
сомневаться в том, что среди немецких историков ослабли такие моменты, как
осуждение преступлении того времени, как отвращение к нацистскому режиму. Я не
знаю никого, кто хотел бы избавиться от "ипотеки счастливого и лишенного
морали прошлого". И не надо сомневаться в их единодушии. В этом отношении
никакого базового консенсуса еще не найдено". См., напротив: J.G.
Reißmüller. Verschwiegene Zeitgeschichte, там же, 14.11.1986; M. Stürmer. Was Geschichtewiegt, там же, 26.11.1986; Gibt es Mitteleuropa, там же, 10.12.1986.
{3}Stürmer.
Mitteleuropa (см. прим. 2).
{4}См.: Н. Mоmmsen.
Neues Geschichtsbewußtsein und Relativierung des Nationalsozialismus, в:
Blatterfurdeutscheundintemationale Politik, 31 (1986), S. 1200-1213. См. также: G. Erierua. Geschichtswende
Entsorgungsversuche zur deutschen Geschichte. Freiburg, 1987.
{5}См.: Nolte(npHM. 1); Mommsen (прим. 4),S. 1211.
{6}См.: Mоmmsen (прим. 4), S. 1201 f.
{7}M. Dоmarus. Hitler, Reden und
Proklamationen 1932-1945. Bd.
11, Würzburg, 1963, S. 1726-1732, особенно 1727.
{8}См.: A. Speer. Erinnerungen. Frankfurt/M.
1976, S.188.
{9}См.: E. Tоpitsсh.
Stalins Krieg. Die sowjetische Langzeitstrategie gegen den Westen als rationale
Machtpolitik. Munchen, 1985, 1993; A. V. Thadden. Der Rußlandfeldzug
Uberfall oder Praventivschlag в:
Nation Europa, 3 (1987), S. 32-37.
{10}См.: V.Suvоrоv. Who Was Planning to Attack Whom in June 1941,
Hitler or Stalin? в:
Journal of the Royal United Servises Institute for Defence Studies (RUSI),
1985/2, p. 50-55; Yes, Stalin was Planning to Attack Hitler in June 1941, там же, 1986/2, р. 73 f.; недавно его работы изданы также и книгой (см.:
V.Suvоrоv. Der Eisbrecher. Hitler in
Stalins Kalkul. Stuttgart,
1989). В. Суворов - это псевдоним бывшего офицера Советской Армии В.Б. Резуна,
который, как свидетельствует Лев Безыменский, не является историком и до своей
эмиграции в Швейцарию не мог также иметь доступа к секретным советским
источникам. См. L. Beymenski, Die Rede Stalins am 5, Mai 1941,
Dokumentiert und uzterpretiert, в: Osteuropa, 1992, № 3, S. 242-264.
{11}См.: Correspondence, в: RUSI, 1986/1, S. 78 f.; см. также: G.Gorodetsky.
Was Stalin Planning to Attack Hitler in June 1941?, там же, 1986/2, р. 72-79.
{12}См.: G. Gillessen. Der Krieg der Diktatoren,
в: FAZ, 20.8.1986; см. также: Geschichte und
Gesellschaft, 14(1988), S. 541.
{13}См. читательские письма Л. Лукса и Б. Пиетров в: PAZ,
3.9.1986; G.R.Ueberschar und J. W. Вrüger, там же,
31.10.1986; M. J. Inасker, там же, 21.11.1986; G.R-Ueberscharund W. Weller, в: Die Frankfurter Rundschau,
23.6.1987; G.R.Ueberschar. "Historikerstreit" und
"Praventivkriegsthese", в: Tribune, 26(1987), H.103, S. 108-116; W. Wette. Uber
die Wiederbelebung des Antibolschewismus mit historischen Mitteln. Oder: Was
steckt hinter der Praventivkrigsthese, в: Вerler.
Geschichtswende (см. прим. 4), S. 86-115;
W. Вenz. Praventiver
Volkermord Zur Kontroverse um den Charakter des deutschen Vernichtungskrieges
gegen die Sowjetunion, в:
Blatter fur deutsche intemationale Politik, 33 (1988), S. 1215-1227.
{14}См.: Das Deutsche Reich und der Zweite
Weltkrieg, Bd. 4: Der Angriff auf die Sowjetunion. Stuttgart, 1983; J. Hоffmann. Hitler or Stalin? A German View, в: RUSI, 1986/2, p. 88:
"Во всяком случае, анализируя исторические факты, можно сказать, что июнь
1941 г. был последним моментом для возможной превентивной войны". См.
также: J.Hoffmann. Leserbrief, в: FAZ, 16.10.1986. Hoffmann, Die
Angriffsvorbereitungen der Sowjetunion 1941, в: Wegner (Hrsg.) Zwei Wege nach Moskau.
Vom Hitler-Stalin-Pakt zum "Untemehmen Barbarossa". Munchen-Zürich, 1991, S. 367-388.Уже
в 4-м томе Гоффман не мог прийти к единой интерпретации характера войны на
Востоке с остальными авторами сборника. Если некоторые сотрудники
Военно-исторического научно-исследовательского управления исходили из того, что
для принятия решения о нападении на Советский Союз первостепенное значение
имели долгосрочные программные установки Гитлера, то Гоффман настойчиво
заявляет, что, учитывая советские военные цели, военную мощь Красной Армии и ее
наступательную стратегию, речь может идти только о превентивной воине со
стороны немцев. Однако Гоффман не потрудился в этой связи рассмотреть
проблематику превентивной войны со строго научных позиций (см. об этом рецензию
А. Хильгрубера: А. Нillgruber. Der Angriff auf die Sowjetunion, в: FAZ, 28.11.1984). И в нынешней дискуссии тезис о
превентивной войне не нашел себе подтверждения. Его защитники не делают
различия между традиционным, узким военным понятием и его более широким
(социал-дарвинистским) вариантом. Не проводится аналитически обоснованной
разделительной черты между субъективной оценкой обстановки Гитлером или
германским военным руководством и той реальной исторической ситуацией, которая
определена историческими исследованиями. Плоскости "субъективной" и
"объективной" угрозы иногда перекрывают друг друга, и выяснение
истины оставляется читателю. Из-за этой понятной нечеткости в дальнейшем это
понятие нельзя использовать применительно к каким-то частным случаям.
{15}См.: Торitsсh. Stalins Krieg (прим. 9); D. Кunert. Ein Weltkrieg wird
programmiert. Frankfurt M. u.a. 1986; M. Klüver. Praventivschlag 1941. Zur
Vorgeschichte des Rußlandfeldzuges. Leoni, 1986.
{16}Это также относится и к сфере советской
внешней политики. И. Гоффман довольствуется интерпретацией германо-советских
отношений в духе уже давно преодоленного исторического подхода к России (см.:
А. Rоssi. Zwei Jahre deutsch-sowjetisches Bundnis, Koln, 1954).
{17}См.: A. Hillgruber. Hitlers Strategic.
Politik und Kriegführung 1940-1941. München, 1982;J. Eriсksоn. The Road to Stalingrad. Stalins War
with Germany. London, 1975.
{18}См.: G. Hilger. Wir und der Kreml.
Deutsch-sowjetische Beziehungen 1918-1941. Frankfurt. 1955. В противоположность этому см.: J. Hоffmann. Lesebrief,
в: FAZ, 16.10.1986.
{19}См.: D. Geуer (Hrsg.). Osteuropa-Handbuch.
Sowjetunion. Teil: AuBenpolitik I. 1917-1955, Koln, 1972. Специально о программах индустриализации
см.: N. Jasnу. Soviet Industrialisation 1928-1952. Chicago, 1961; R.
Lоrenz.
Sozialgeschichte der Sowjetunion, I, 1917-1945. Frankfurt. 1976, особенно S. 215 ff.; см., например: Т.
Кirstein. Die Bedeutung von Durchfuhrungsentscheidungen in dem
zentralistisch verfaBten Entscheidungssystem der Sowjetunion. Eine Analyse des
stalinistischen Entscheidungssystems am Beispiel des Aufbaus von Magnitogorsk
(1928-1932), Wiesbaden, 1984. Из
источников официальной советской историографии см.: История Великой
Отечественной войны Советского Союза, в 6 тт., изд. Институтом
марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. Т. I. M., I960, с. 552 и далее; История второй
мировой войны 1939-1945 гг., в 12 тт. Изд. Институтом военной истории
Министерства обороны СССР. Т. III. M., 1977, с. 506 и далее; А. Г. Хорьков.
Укрепленные районы на западных границах СССР."Военно-исторический журнал"
(ВИЖ), 1987, ь12, с. 47-54; Л. M. Сандалов. Стояли насмерть. ВИЖ, 1988, ь10, с.
3-13, особ. с. 4 и далее, а также ь11, с. 3-10, особ. с. 4 и далее;из советской
эмигрантской историографии см.: A.Nekritsc. Grigorenko. Genickschuß. Die
Rote Armee am 22-Juni 1941, hrsg. v. G. Haupt, Wien, 1969, S. 86 ff. Из новых
западных исследований см.: Eriсksоn. Road to Stalingrad (прим. 17), р. 60 ff.; A. Seatоn. Stalin as Warlord. London, 1976,
p. 101 ff.
{20}Nekritsch/Grigorenko
(cм. прим. 19),S. 88 ff., 263 f., цит.:8. 264. О
"чистках", кроме того, см. хотя бы две следующие работы из
обширнейшей литературы: A. Conquest. Am Anfang starb Genosse Kirov.
Düsseldorf, 1970, S. 577 ff.; J. Eriсksоn. The
Soviet High Command. A Military-Political History 1918-1941. London, 1962, p. 449 ff. О новых цифровых
данных см.: И.И.Кузнецов. Генералы 1940 года (ВИЖ, 1988, ь10, с. 29-37) и В. Д.
Данилов. Главное командование в преддверии Великой Отечественной войны
("Новая и новейшая история", 1988, ь6, с. 3-20).
{21}См.: G. Niedhart. Der Bündniswert der
Sowjetunion im Urteil Großbritanniens 1936-1939, в: Militargeschichtliche
Mitteilungen, 9 (1971), S. 55-67, здесь: S. 59 ff.
{22}См.: Der Botshafter in Moskau an das
Auswartige Amt, Moskau, den 18.11.1938, в: Akten zur deutschen auswartigen Politik 1918-1945
(ADAP), Serie D, Baden-Baden, 1950 ff., Bd. IV, S. 537.
{23}См.: General E.Кestring. Der militarische Mittler
zwischen dem Deutschen Reich und der Sowjetunion 1921-1941. Profile bedeutender
Soldaten, hrsg. vom Bundesarchiv/Militararchiv Freiburg (BA-MA), Bd. I, Frankfurt/M. 1966, S. 189 f., 286 f.
Дополнительные свидетельства см.: А. Нillgruber. Das
Rußland-Bild der führenden Deutschen Militars vor Beginn des
Angriffs auf die Sowjetunion, в: A.
Fisсherua. (Hrsg.).
Rußland-Deutschland-Amerika. Wiesbaden, 1978, S. 296-310, особенно: S. 303 ff., 309. Удивляет,
что Альфред Зайдль в своем читательском письме (FAZ, 29.11.1986) пытается
опереться на тезис о превентивной войне, выдвинутый генерал-полковником Йодлем
после поражения в 1945 г. Хильгрубер уже давно выбил почву из-под таких
соображений (см.: Нillgruber. Rußland-Bild, S. 297,310).
{24}Из Доклада Председателя Совета Народных
Комиссаров на торжественном заседании Моссовета (Документы внешней политики
СССР. Изд. Мин-вом иностранных дел СССР. Т. XXI. М., 1977, с. 692-698).
{25}См.: И. Сталин. Отчетный доклад XVIII
съезду партии о работе ЦК ВКП(б) (см.: И. Сталин. Вопросы ленинизма, 1950, с.
760-817): "Собственно говоря, вполне возможно, что в Германии есть
сумасшедшие, мечтающие о том, чтобы присоединить слона, то есть Советскую
Украину, к комару, то есть к Закарпатской Украине. Если там действительно есть
такие сумасшедшие люди, то можно не сомневаться, что в нашей стране найдется
достаточное количество смирительных рубах для таких сумасшедших... Задачи
партии в области внешней политики состоят в следующем: первое, также и в
будущем проводить политику мира и укрепления деловых отношений со всеми
странами; второе, проявлять бдительность и не позволять провокаторам войны,
привыкшим к тому, что другие таскают для них каштаны из огня, втянуть нашу
страну в конфликты" (с. 773). В отличие от этого см. интерпретацию И.
Гоффмана: J. Ноffmann, в: Das Deutsche Reich (прим. 14), Bd. 4, S. 77.
{26}См.: Н. Вartel. Frankreich und die
Sowjetunion 1938-1940. Ein Beitrag zur franzosischen Ost-Politik zwischen dem
Münchener Abkommen und dem Ende der Dritten Republik. Stuttgart, 1986, S.
68 ff.
{27}L.Kettenacker. Die
Diplomatic der Ohnmacht. Die gescheiterte Friedensstrategie der britischen
Regierung vor Ausbruch des Zweiten Weltkrieges, в: W. BenzH. Graml (Hrsg.). Sommer 1939.
Die GroBmachte und der Europaische Krieg. Stuttgart, 1979, S. 223-279,250. О переговорах между
Великобританией, Францией и Советским Союзом см.: Н. Вartel, R. Weber. Die
Entstehungsgeschichte des Hitler-Stalin-Paktes 1939, Frankfurt. 1980. В свете такого положения дел в этой
области научных изысканий остается непонятной интерпретация этих гарантий,
данная Г.Д. Лёве в рецензии на книгу E. Топича (E. Торitsсh. Stalins
Krieg) (см.:
Militärgeschichtliche Mitteilungen, 39 (1986), S. 200-203, особенно S. 201.
{28}A. Hillgruber. Der
Zweite Weltkrieg 1939-1945, в: Geуer (Hrsg.). Osteuropa-Handbuch (см. прим. 19), S. 270-342, здесь S. 277.
{29}Тем не менее см.: Н. Вооg. Leserbrief,
FAZ, 13.12.1986.
{30}См.: В. Рietrоw. Stalinismus - Sicherheit -
Offensive. Das Dritte Reich in der Konzeption der sowjetischen AuBenpolitik
1933-1941. Meldungen, 1983, S. 138.
{31}В отличие от этого см.:
Hoffmann,B: Das Deutsche Reich (см. прим. 14), Bd. 4,S. 79.
{32}См.: И. Сталин. Отчетный доклад..., с. 779
и далее; Доклад т. Молотова о Третьем пятилетнем плане. - в: XVIII съезд
Всесоюзной коммунистической партии (большевиков), 10-21 марта 1939 г.
Стенографический отчет. М., 1939, с. 228,312.
{33}См. соглашение о кредитах между германским
"рейхом" и Союзом Советских Социалистических Республик (19.8.1939).
Немецкий текст см.: ADAP, D, Bd. VII, Nr. 131, S. 188-222; Nr. 162, Bd.
VIII, S. 130 f., Nr. 163, Bd. VIII,
S. 131.
{34}Итоги IV сессии Верховного Совета СССР.
Известия от 2.9.1939 г., передовая статья.
{35}Свитедетельства этого есть в работе: В.
Рiеtrоw. Stalinismus (см. прим. 30), S. 162 ff.
{36}См. там же, с. 165. Anastas
Iwanowitsch Mikojan Erinnert sich: die ersten Monate des deutsch-sowjetischen
Krieges 1941, в:
Osteuropa, 36 (1986), S. 433-440, особенно S. 436.
{37}См.: Stalin-Regime und Außenpolitik in
den dreißiger Jahren, в:
Jahrbucher für Geschichte Osteuropas, N. 33 (1985), S. 495-517, особенно S. 509.
{38}J. W. Вrügel. Leserbrief, в: PAZ, 31.10.1986. Брюгель опирается на работу С. Аллилуевой
(см.:S.Аllilujeva. Only One year. London, 1969, p. 369).
{39}См.: ADAP, D, Bd. VII, Mr. 228, S. 205 f.;
Nr. 229, S. 206 f.; Bd. VIII, Nr. 157, S. 127 f.; Nr. 158, S. 128 f.; Nr. 159,
S. 129; Nr. 160.
{40}О советской политике экспансии см.: В.
Рietrоw. Stalinismus (прим. 30); о визите Молотова более подробно см.:
Нillguber. Hitlers Strategic (прим. 17), S. 300 ff.; E. Тоpitsch. Leserbrief, в: FAZ, 6.9.1986.
{41}См.: ADAP, D, Bd. XI, Nr. 211, S. 300 f.;
Nr. 325, 326, 328, 329, S. 448-478. См. также проект соглашения между державами Пакта трех и Советским
Союзом. (Nr. 309, S. 428-430).
{42}К. М. Симонов. Заметки к биографии Г.К.
Жукова. ВИЖ, 1987, № 9, с. 48-57, здесь: с. 50; G.R-Ueberschar. Hitlers
Entschluß zum "Lebensraum"-Krieg im Osten. Programmatisches
Ziel oder militarisches Kalkül, B.Leberschar u. W. Welle (Hrsg.).
"Unternehmen Barbarossa". Der deutsche Oberfall auf die Sowjetunion
1941. Paderbom, 1984, S. 83-110.
{43}См.: Рietrоw.
Stalinismus (прим. 30),
S. 237 ff.
{44}См. сообщение ТАСС. Правда и Известия от
14.6.1941 г.; ADAP, D, Bd. XII, Nr. 628, S. 855.
{45}См.: Suvоrоv. Who
was Planning (прим. 10), р. 69 ff.; там же, Yes, Stalin (прим. 10), р. 7.
{46}См.: P.Grigorenko. Erinnerungen. München,
1981, p. 199 ff.; Nekritsch/Grigorenko (см. прим. 19), S. 153 ff.; Великая Отечественная
война Советского Союза 1941-1945. Краткая история. Изд. Институтом
марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. М., 1965, с. 59: "Какие бы
внешнеполитические цели ни преследовало это сообщение, его опубликование за
восемь дней до начала войны могло лишь снизить бдительность нашего
населения". В современных дебатах советских историков это сообщение ТАСС
также подвергается резкой критике (см.: В. Анфилов. От отступления к победе.
Литературная газета от 17.6.1987.
{47}См., например: Л.М. Сандалов. Пережитое.
М., 1961, с. 74 и далее; В.А. Амфилов. Бессмертный подвиг. Исследование кануна
и первого этапа Великой Отечественной войны. М., 1971, с. 178 и далее; И.Х.
Баграмян. Так началась война. М., 1971, с. 68 и далее; К. А. Мepeцков. На
службе народу. Страницы воспоминаний. М., 1968, с. 209 и далее. См. также
исторический доклад Хрущева в: Ost-Probleme, 25/26 (1956), S. 867-897, S. 881.
О той дилемме, с которой столкнулось военное командование после публикации
этого сообщения, упоминает также и Городецкий, см.: Gorodetsky (прим. 11), S.
69.
{48}См. об этом: Hoffmann.B: Das Deutsche
Reich (прим. 14), Bd. 4, S. 56 ff.
{49}См.: B.Bonwetsch. Der "GroBe
Vaterlandische Krieg": Vom deutschen Einfall bis zum sowjetischen Sieg
1941-1945, в: М. Нellmannua. (Hrsg.). Handbuch der
Geschichte Rußlands. Bd. Ill, Lief. 13. Stuttgart, 1984, S.933. Эта точка зрения подтверждается
новыми изысканиями в архивах, полученными Даниловым и отраженными в его работе:
Главное командование (см. прим. 20), с. 7.
{50}См.: Geschichte des Großen
Vaterlandischen Krieges (прим. 19),
Bd. I, S. 486 ff.; А. Никитин. Состояние важнейших отраслей
промышленности СССР накануне Великой Отечественной войны. ВИЖ, 1960,
№ 3, с.
14-26; Geschichte des Zweiten Weltkrieges (прим. 19), Bdill S. 510 ff.
{51}См.: Marschall Schukow. Erinnerungen und
Gedanken. Stuttgart, 1969, S. 183 ff.;Eriсksоn. Road (см. прим. 1), S. 76 в.; Xорьков.
Укрепленные районы (см. прим. 19); Итоги дискуссии о стратегических операциях
Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. ВИЖ, 1987, № 10, с. 8-24.
{52}См.: Нillgruber. Hitlers Strategic
(прим. 17), S. 433 ff. См. также: Das Deutsche
Reich (прим. 14), Bd. 4, S. 268 ff.; в отличие от этого
см.: Н. Вооg. Leserbrief, в: FAZ, 13.12.1986, который вырывает эти два
источника из контекста и дает им совершенно новую трактовку, хотя автор и был в
составе группы, работавшей над 4-м томом.
{53}E. Frohlich
(Hrsg.). Die Tagebücher von Joseph Goebbels. Samtliche Fragmente. Teill
Bd. 4. München, 1987, S. 694 f(Eintragungvom 16.6.1941).
{54}См.: Schukow (прим. 51), S. 184.
{55}См.: Geschichte des Großen
Vaterlandischen Krieges (прим. 19). Т. 1, с. 515 и далее;
Nekritsch/Grigorenko (прим. 19), S. 93 и дальше; П.Коркодинов. Факты и
мысли о начальном периоде Великой Отечественной войны. ВИЖ, 1965, № 10, с.
26-34; В. Д. Соколовский (ред.). Военная стратегия. М., 1962, с. 151 и далее;
В. Куликов. Советское военное искусство. В кн.: Советские исследования о второй
мировой войне. Изд. АН СССР. М., 1976, с. 109 и далее. О новой советской
критике ошибок Сталина см., например: А.Самсонов, ...но нельзя и переиначивать.
Социалистическая индустрия от 24.5.1987; К. М. Симонов. Заметки к биографии Г.
К. Жукова. ВИЖ, 1987, № 9, с. 48-56; М. М.Кирьян. Начальный период Великой
Отечественной войны. ВИЖ, 1988, № б, с. 11-17; К. К. Рокоссовскии. Солдатский
долг. ВИЖ, 1989, № 4, с. 52-56. Эти противоречия были подробно освещены
ведущими историками, использовавшими источники из российских архивов, на
организованной Российской академией наук 31 января-3 февраля 1995 г. в Москве
международной конференции "Советский Союз и начало второй мировой войны.
1939-1941 гг."; доклады этой конференции готовятся к публикации.
{56}См.: В. Рietrоw. Stalinismus (прим. 30), S. 261 f.
{57}См.: J. Eriсksоn. The Soviet Response to Surprise Attack: Three
Directives, June 22,1941, в:
Soviet Studies, 23 (1971-72), р.
519-533; Road (см. прим. 17), р. 101 f.
{58}См.: J. Ноffmann. Leserbrief, в: FAZ, 16.10.1986; к тому же: R.D. Мüller. Leserbrief,
в: FAZ, 10.11.1986.
Гоффман неправомочно строит
свои доводы на некоторых положениях Хильгера. Тот очень глубоко проанализировал
советскую политику и потому написал так: "Поскольку вы, по-видимому,
ничего другого и не ожидали, я разделяю Ваше мнение и мнение Кёстринга в
вопросе о том, была ли Красная Армия летом 1941 г. развернута для нападения на
Германию [см. прим. 23), так как с последним я был весьма дружен и эту проблему
часто с ним обсуждал, особенно во время нашего совместного пребывания в Америке
осенью 1945 г... В течение войны я неоднократно имел возможность говорить с
глазу на глаз с попавшими в немецкий плен советскими генералами о том,
собирался ли Сталин в 1941 г. или в последующие годы напасть на Германию.
Ответы были однозначными: в 1941 г. - ни в коем случае. Что же касается более
отдаленного времени, то мнения разделились... Они знали, что Сталин до
последнего мгновения не верил в возможность нападения немцев и даже был
убежден, что Гитлер блефует, чтобы получить от Советского Союза экономические и
территориальные уступки" (О. Hilger an General Freiherr Geyr von
Schweppenburg. Bonn, den 10.10.1958, в: Archiv des Institut zür
Zeitgeschichte. Munchen, Akz. 2732/61, Sign. ED 91, Bd. 10). См.:Lagebericht der
Panzergruppe 3 vom 14.7.1941, в: ВА-МА, RH 21-3/v. 437. Там содержалось предупреждение против
того, чтобы пытаться "составить себе верное представление о вещах из
высказываний военнопленных. После того, что они пережили на фронте, большинство
военнопленных склоняется к тому, чтобы оценивать московскую систему
негативно".
{59}См.: А. Werth. Rußland im Krieg 1941-1945. Munchen,
1965, S. 106; G. Hilger. Wir und der Kreml (прим. 18), S. 307 f.; L. Вesуmenskу.
Sonderakte Barbarossa. Stuttgart, 1968, S. 268 f.;A. Heкрич. Отрешись от страха. Воспоминания историка.
Лондон, 1979, с. 222 и след.
{60}Besymensky L. Op.
cit., S. 248 ff.
{61}Там же, по вопросу о пропаганде см.:
Невежин В.А. Речь Сталина 5 мая 1941 года и апология наступательной войны
"Отечественная история", 1995, № 2, с. 54-69.
{62}Besymensky L. Op. cit., о значении
предупреждения Черчилля см.: Gorodetski G. Stalin und Hitler. Angriff
auf die Sowjetunion in: Wegner B. Zwei Wege, S. 347-366, здесь S. 351 ff.
{63}Besymensky L. Op.
cit., S. 264.
{64}См.: Grigorenko (прим. 46), S. 201 f.; Heкрич. Отрешись (прим.
59), с. 222 и след.
{65}См.: Suvоrоv. Eisbrecher (прим. 10), S.
338 f.
{66}"Было необходимо пресечь возникавшие
на Западе слухи о каких-то агрессивных устремлениях со стороны СССР. Мы
подошли... к рубикону войны, и нужно было сделать твердый шаг вперед"
(Suvоrоv. Yes, Stalin (см. прим. 10), S. 73). Суворов приводит эту цитату в
качестве ответа на вопрос, что же намеревалась делать Красная Армия, если она
не могла отойти назад и по причине трудностей снабжения оставаться дальше на
границе.
{67}А. Василевский. В те суровые годы (ВИЖ,
1978, № 2, с. 65-72, цит. на с. 67).
{68}Там же, с. 68.
{69}Там же.
{70}Согласно новейшим демографическим оценкам
потери населения в Великой Отечественной войне составили в Советском Союзе
около 40 млн. человек (см.: В.И. Козлов. О людских потерях Советского Союза в
Великой Отечественной войне 1941-1945 годов. "История СССР", 1989, №
2, с. 132-139).
{71}М. Вrоszat.
Wo sich die Geister scheiden. Die Beschworung der Geschichte taugt nicht als
nationaler Religionsersatz, в: Die
Zeit, 3.10.1986.
Пиетров-Энкер Бианка Pietrov-Enker Bianka. Германия в июне 1941 г. - жертва советской
агрессии?