Последние века Римской империи: истоки формирования западноевропейской средневековой цивилизации

Кузбасская государственная педагогическая академия
Исторический факультет
КОНТРОЛЬНАЯ РАБОТА
Тема: «Последние века Римской империи: истоки формирования западноевропейской средневековой цивилизации»
г. Новокузнецк, 2004 г.
Содержание
|1. Введение |3 стр. | |2. Общественный и государственный строй Римской империи в конце | | |III-начале V вв. |7 стр. | |3. Разложение родоплеменного строя у древних германцев |14 стр. | |4. Падение Западной Римской империи и образование варварских | | |королевств |25 стр. | |5. Генезис феодализма в Западной Европе. Вывод |33 стр. | |6. Литература |37 стр. |
1. Введение
Европейский феодализм зарождается в условиях столкновения и взаимодействия античного рабовладельческого общества с родоплеменным «варварским» обществом германских, кельтских, славянских и других народов Центральной, Северной и Восточной Европы.
Кризис в Римской империи (III—V вв. н.э.)
Кризис рабовладения. Античное общество характеризовалось ярко выраженной социально-экономической разнородностью. Рабовладельческие виллы с их централизованным производством, основанные на непосредственной эксплуатации труда рабов, сосуществовали с поместьями, объединявшими мелкие самостоятельные хозяйства зависимых людей (клиентов, арендаторов разного рода, испомещенных на землю рабов), и с небольшими хозяйствами полисных крестьян, в которых рабский труд играл вспомогательную роль или отсутствовал вовсе.
Рабовладельческое хозяйство было рентабельным до тех пор, пока дешевизна и стабильность притока новых рабов позволяла эксплуатировать их нещадно, не заботясь об их физическом износе. Однако со II в. н.э. приток новых рабов с варварской периферии (основного их источника) стал уменьшаться, а цена их расти. Тем самым рабовладельцы были поставлены перед необходимостью наладить естественное воспроизводство рабов в своих поместьях и вообще перейти к долговременному их использованию. И то и другое предполагало определенное снижение интенсивности эксплуатации.
Наиболее состоятельные рабовладельцы попытались компенсировать снижение доходов путем простого расширения хозяйства, т. е. прежде всего — увеличением числа эксплуатируемых рабов. Но возникшие таким образом рабовладельческие латифундии себя не оправдывали, так как при этом резко возрастали расходы на надзор за рабами и управление вообще. В этих условиях изменение отношения к рабам как к агентам производства оказалось неизбежным. В рабе начинают видеть человека, признают его право на семью, запрещают разлучать ее членов, закон все решительнее отказывает господам в праве самим казнить рабов (теперь это можно было сделать только по решению суда), рабы получают право жаловаться в суд на плохое обращение с ними и добиваться, чтобы их продали другому человеку. Поощряется отпуск рабов на волю, законодательство предусматривает больше случаев и способов их освобождения. Однако главным стимулом для увеличения производительности рабского труда служило предоставление рабу вместе с правом на семью некоторого имущества — пекулия, под которым подразумевались не только личные вещи, но и средства производства: рабочий инструмент, скот, мастерская, участок земли. Собственником пекулия считался рабовладелец, раб же — всего лишь держателем, пользователем, но реальные права такого держателя были весьма обширными и обеспечивали ему хозяйственную и бытовую самостоятельность: он мог вступать в деловые отношения даже со своим господином, давать ему в долг, совместно с ним заключать сделки с третьими лицами. Хотя, согласно правовым представлениям, а затем и законам римлян, господин всегда имел право отобрать у раба его имущество, на практике это, вероятно, случалось не часто, так как было невыгодного рабовладельцу и осуждалось моралью.
Наибольшее значение для судеб общественного развития имело наделение земельным пекулием сельских рабов, ставшее в период поздней античности обычным явлением, особенно в крупных поместьях — латифундиях. Стимулируя таким образом заинтересованность раба в труде и экономя на надсмотрщиках, латифундист одновременно перекладывал хотя бы часть расходов на плечи непосредственного производителя. Со временем такой раб превращался в прикрепленного к земле и продаваемого только вместе с ней самостоятельно хозяйствующего земледельца, уплачивающего господину в виде ренты определенную часть урожая.
Эволюция колоната. Особая роль в рассматриваемом процессе принадлежит колонату. Изначально колон — это поселенец, колонист, а также земледелец вообще, но уже с I в. н.э. так называли мелких арендаторов различного статуса — свободных людей, граждан, обрабатывающих чужую землю на договорных началах, чаще всего на условиях уплаты денежного, а со II в. н.э. натурального оброка (как правило, трети урожая). В это время колонат обычно уже не оформляется договором и колон становится, по сути дела, наследственным съемщиком, постепенно оказываясь в зависимости от земельного собственника.
В IV—V вв. колоны делились на свободных и приписных. Первые обладали большим объемом личных и имущественных прав; их приобретения не считались собственностью господина. Вторые рассматривались как «рабы земли» (но не рабы господина), записывались в ценз поместья, их держания расценивались как пекулий и принадлежали землевладельцу. И те, и другие несли разнообразные повинности в пользу господ. Постепенно различие между этими категориями колонов стираются. Колон эпохи домината утрачивает многие черты свободного человека и гражданина. Он еще уплачивает государственные налоги, но сбор их уже поручается землевладельцам, которые с середины IV в. становятся ответственны за выдачу колонов в суд, посылают их на военную службу, причем вправе заменить поставки рекрутов внесением государству специальной подати, а к середине V в. добиваются полного отстранения колонов от воинской повинности. К этому времени частная власть посессоров над колонами настолько усиливается, что грань, отделяющая их от рабов, становится, по мнению римских юристов, трудноразличимой: все чаще ставится под сомнение личная свобода колонов, они подвергаются одинаковым с рабами наказаниям, не могут свидетельствовать против своего господина и т.д.
Владельческие права колонов на возделываемые ими участки остаются в силе, но приобретают новое качество. Не позволяя землевладельцам сгонять колонов с земли, отчуждать землю без сидящих на ней колонов, использовать их в качестве домашней челяди, закон в то же время прикреплял колонов к этой земле. Эдикт Константина I от 332 г. запрещал колонам под угрозой наложения оков переходить из одного имения в другое, обязывая землевладельцев возвращать обосновавшихся у них чужих колонов их прежнему хозяину. Эдиктом Валентиниана I от 371 г. была окончательно санкционирована наследственная прикрепленность колонов к тому или иному имению. Несмотря на ущемление гражданского статуса колонов, ограничения их владельческих прав, колоны были более самостоятельны в хозяйственном отношении, чем рабы; их повинности фиксировались законом и обычаем. В римском колонате угадываются контуры новых, феодальных отношений.
Число самостоятельно хозяйствующих, но зависимых и эксплуатируемых производителей увеличивалось и за счет других социальных источников: крестьян, подпавших под власть какого-нибудь магната, пленных варваров, которых теперь все чаще обращают не в рабов, а в колонов, и т.п. Тем самым в эпоху поздней империи ведущим постепенно становится тип хозяйства, связанный с эксплуатацией мелких землевладельцев в крупных поместьях. Организатором производства в этом случае являлся не собственник земли, а непосредственный производитель, у которого оставалась часть выращенного им продукта. Этот механизм имеет сходство с экономическим механизмом, характерным для феодализма. Но поскольку в эпоху домината продолжали сохраняться рабовладельческие методы эксплуатации и огромная масса самостоятельно хозяйствующих землевладельцев в социально-юридическом смысле оставалась рабами, а с другой стороны, заметно усилился налоговый гнет, то непосредственный производитель, видимо, располагал в основном лишь весьма урезанным необходимым продуктом. В конечном счете, это явилось одной из важнейших причин наблюдавшегося в эту эпоху экономического застоя, одним из главных препятствий, стоявших на пути осуществления тех возможностей, которые были заложены в формирующемся новом хозяйственном механизме.
Эмфитевсис. В поздней античности значительное распространение получает аренда — теперь уже не только на государственных и муниципальных, но и на частных землях. Аренда претерпевает качественные изменения: из долгосрочной она развивается в вечную, так называемую эмфитевтическую аренду, обеспечивающую владельцу широчайшие права, сопоставимые с правом собственности. Эмфитевт был обязан собственнику небольшой фиксированной платой (каноном), должен был вносить налоги с земли и тщательно ее обрабатывать. В остальном он мог распоряжаться ею по своему усмотрению: передавать по наследству, сдавать в субаренду, закладывать, даже продавать. В последнем случае собственник имел лишь право преимущественной покупки; не воспользовавшись им, он получал только пошлину в размере 2% продажной цены. Съемщиками земли на эмфитевтическом праве чаще всего были крупные землевладельцы, поэтому распространение эмфитевсиса знаменовало серьезную перестройку господствующего класса в направлении феодализации.
Прекарий. Заметно большую роль стала играть и мелкая аренда, также приобретшая новые черты. Особенно показательна эволюция так называемого прекария (буквально — «испрошенного» держания). Прекарист первоначально, по- видимому, вообще не нес каких-либо повинностей в пользу собственника, довольствовавшегося тем, что земля его не пустует и не может быть на этом основании конфискована общиной. Однако собственник был вправе в любой момент согнать прекариста с предоставленного ему участка, невзирая на то, как долго тот его обрабатывал; соответственно прекарист считался не владельцем, а лишь держателем.
В эпоху домината прекарий все чаще оформляется письменно, становится долгосрочным, нередко пожизненным, и обусловливается определенными в договоре платежами. В перспективе это приводило к попаданию прекариста в зависимость от земельного собственника, но при этом владельческие права его укреплялись, а сам прекарий становился если не юридически, то фактически своеобразной формой условного землевладения, отчасти предвосхищавшей отношения зависимого крестьянина и феодала.
Патронат и коммендация. Важную роль в трансформации отношений собственности сыграло развитие еще одного древнего института, а именно патроната (патроциния), заключавшегося в самоотдаче, разумеется, не всегда добровольной, одних граждан под покровительство других, более обеспеченных и влиятельных. Такой акт назывался коммендацией. Патроцинии III—V вв. — это, по сути дела, форма личной зависимости мелких, а также средних землевладельцев от землевладельцев крупных. Стремясь ценой личной свободы и гражданского полноправия избавиться хотя бы от некоторых государственных и муниципальных повинностей, найти защиту от притеснений со стороны властей и более сильных соседей, вступавший под патронат человек, в конце концов, а иногда и сразу, утрачивал право собственности на землю, превращаясь в ее держателя. Логичным следствием установления патроната являлось возникновение в латифундиях режима частной власти, противостоящей государству. Императоры, хотя и безуспешно, боролись с патронатом.
Натурализация хозяйства. Постепенное превращение рабовладельческой виллы в децентрализованную латифундию имело далеко идущие последствия для всей позднеантичной экономики. Важнейшим из них следует признать растущую натурализацию, ослабление рыночных связей. Посаженные на землю рабы и мелкие арендаторы старались свести свои расходы к минимуму и по возможности обходиться изделиями, изготовленными самолично или в пределах латифундии. С другой стороны, свертывание латифундистами собственного земледельческого хозяйства (особенно хлебопашенного) нередко сопровождалось развитием поместного ремесла. В крупных позднеантичных имениях появились самостоятельно хозяйствующие ремесленники, в том числе перебравшиеся из городов. Экономические связи господского хозяйства с городом ослабевали. Солидная часть сельскохозяйственной продукции попадала в город, минуя рынок, прежде всего по государственным каналам, через налоговую систему.
Экономический спад III-V вв. Ослабление рыночных связей сопровождалось экономическим спадом. Он выразился в таких явлениях, как сокращение посевных площадей, снижение урожайности, огрубление ремесленной продукции, уменьшение масштабов городского строительства и торговых перевозок. Спад был порожден кризисом рабовладельческого строя в целом. Непосредственной же его причиной следует считать саму перестройку производственных отношений, вызвавшую нарушение устоявшихся хозяйственных связей и ориентиров и совпавшую по времени с рядом неблагоприятных конкретно-исторических обстоятельств. В их числе — похолодание и увлажнение климата, пагубно сказавшееся на севооборотах; демографический кризис (обусловленный не в последнюю очередь принесенными с Востока эпидемиями); усиление политической нестабильности и вторжения варваров; иссякание в Средиземноморье большинства известных тогда месторождений драгоценных металлов и хронический дефицит в торговле с Востоком, способствовавшие монетному голоду и порче монеты.
Вместе с тем экономический спад III—V вв. было бы неправильно расценивать как катастрофу. Земледелие и ремесло оставались все же на высоком уровне, несомненно превосходящем уровень раннего средневековья. Города, хотя и сокращались в размерах, не утратили своей специфически римской инфраструктуры. Сохранялась и поддерживалась густая сеть хороших мощеных дорог, Средиземное море оставалось относительно безопасным для судоходства до середины V в. Денежное обращение все еще играло немаловажную роль, обслуживая довольно бойкую местную и региональную торговлю. Материальные возможности античной цивилизации далеко еще не были исчерпаны, о чем свидетельствует, между прочим, монументальное строительство, продолжавшееся в V в. в Риме, Равенне, Арле, Гиппоне, не говоря уже о городах восточной половины империи.
В экономическом спаде поздней античности проглядывают и черты обновления. Интенсивное хозяйствование предшествовавшей эпохи, еще не подкрепленное соответствующими техническими и естественнонаучными достижениями, основывалось на хищнической эксплуатации природы и человеческого труда, предполагавшей неограниченность этих ресурсов. Экономический подъем рубежа старой и новой эры был оплачен последовавшим вскоре истощением земли и износом работника, как физическим, так и моральным. Поэтому переход к экстенсивным формам хозяйствования в известной мере содействовал улучшению экологической и социальной ситуации. Особого внимания заслуживает процесс становления работника нового типа: из простого исполнителя, безразличного к результату своего труда, социально одинокого, забитого и озлобленного, убогого в своих желаниях и наклонностях, он постепенно превращался в рачительного хозяина, гордого своей сопричастностью какому-то коллективу, важностью своего труда для общества. Эти социально-экономические возможности проявились не сразу, но в конечном счете именно они обусловили более высокий уровень средневековой цивилизации по сравнению с античной.
2. Общественный и государственный строй
Римской империи в конце III-начале V вв.
В эпоху домината государственный строй Римской империи претерпел радикальные изменения. Они были вызваны как рассмотренными выше экономическими процессами, так и существенными социальными сдвигами. Во II — начале III в. н.э. возникает новое сословное деление: на honestiores («достойные», «почтенные») и humiliores («смиренные», «ничтожные»), В период домината сословная структура еще более усложняется, так как среди «достойных» выделяется элита — так называемые clarissimi («светлейшие»), в свою очередь с IV в. подразделявшиеся на три разряда. Что же касается «смиренных», то в эту группу наряду со свободнорожденными плебеями все чаще стали включать неполноправные слои населения: колонов, отпущенников, в дальнейшем и рабов. Так складывается принципиально новая структура общества, в рамках которой постепенно преодолевается деление на свободных и рабов, а древние полисные градации уступают место иным, отражающим усиливающуюся иерархичность общественной организации.
В этой ситуации древние римские магистратуры окончательно утрачивают всякое значение: одни (квесторы, эдилы) исчезают вовсе, другие (консулы, преторы) превращаются в почетные должности, замещаемые по воле государя его приближенными. Сенат, разросшийся к 369 г. (когда представители восточных провинций стали собираться в Константинополе) до 2 тыс. человек, выродился в собрание тщеславных магнатов, то раболепствующих перед императором, то фрондирующих, озабоченных в основном защитой своих сословных привилегий и внешних атрибутов власти. С конца III в. многие императоры, выбранные армией или назначенные предшественником, не обращаются в сенат даже за формальным утверждением в этом сане. Поскольку резиденция императора все чаще находится вне Рима (в Константинополе, Медиолане, Равенне, Аквилее и т.д.), он все реже удостаивает сенаторов своим посещением, предоставляя последним автоматически регистрировать направляемые им эдикты. В периоды политической нестабильности, например в середине V в., значение сената возрастало, случалось, он открыто вмешивался в борьбу за власть, оспаривая ее у армии. При «сильных» императорах его роль низводилась до роли городского совета столицы империи, каковым он оставался на протяжении всего раннего средневековья.
Реальная власть сосредоточивается в совете императора, получившем название священного консистория. Отныне император уже не принцепс — первый среди равных, лучший из граждан, высший магистрат, чья деятельность хотя бы в теории регулируется законом, а доминус — господин, владыка, воля которого сама является высшим законом. Особа его объявляется священной, публичная и даже частная жизнь обставляется сложным помпезным церемониалом, заимствованным во многом у эллинистических и персидских монархов. Из «республики» империя превратилась в деспотию, а граждане — в подданных. Управление государством все в большей мере осуществлялось при помощи огромного, иерархически организованного и разветвленного бюрократического аппарата, включавшего помимо центральных ведомств многочисленную провинциальную администрацию и целую армию контролировавших и инспектировавших ее столичных чиновников.
В конце III в. было ликвидировано старое административное устройство империи (с его традиционным делением на императорские и сенаторские провинции, личные владения императора, союзные общины и колонии разного статуса). Отныне Восток и Запад имели, как правило, а с 395 г. всегда, раздельное управление. При этом каждая из империй (Западная и Восточная) делилась на 2 префектуры, те в свою очередь — на диоцезы (общим количеством 12), а последние — на более или менее равновеликие провинции, число которых резко возросло и достигло в конце концов 117. В нарушение многовековой традиции одной из провинций был объявлен Рим. Наместники провинций, раньше управлявшие вверенными им территориями, регулярно объезжая их и опираясь в решении дел на магистратов автономных общин, теперь прочно обосновываются, вместе с многочисленными чиновниками, в постоянных резиденциях. Главными их обязанностями становятся сбор налогов и высшая юрисдикция; военные функции постепенно переходят к специально назначенным военачальникам, подчиненным только вышестоящим военным инстанциям.
Шедшее вразрез с древней римской практикой разграничение гражданской и военной власти на местах было вызвано стремлением центрального правительства ограничить могущество провинциальной администрации, воспрепятствовать возможным проявлениям сепаратизма. В то же время оно явилось следствием коренной перестройки римской армии, все реже комплектовавшейся из полноправных римских граждан. Причина этого кроется не только в сокращении общей численности земельных собственников. С предоставлением в 212 г. римского гражданства большинству свободного населения империи исчез один из главных стимулов, побуждавших перегринов идти на военную службу. В условиях социально-политической нестабильности и прогрессирующего обесценивания денег нужного эффекта не давали и такие меры, как постоянное повышение солдатского жалования и освобождение ветеранского землевладения от муниципальных налогов.
Попытка превращения легионеров в особое наследственное сословие и своего рода прикрепление их вместе с потомством к предоставленным им наделам имела результатом лишь дальнейшее падение престижа и боеспособности армии. Более успешными на первых порах оказались: рекрутчина (при которой магнатам вменялось в обязанность выставлять определенное число новобранцев из своих колонов) и особенно наем варваров (отдельных лиц и целых формирований). Охрана границ стала поручаться варварским племенам, поселяемым там на правах федератов. В дальнейшем именно эта практика явилась одной из главных непосредственных причин крушения империи.
Финансовые реформы эпохи домината. В эпоху домината коренным образом трансформируется и система налогообложения. До конца III в. римские граждане были освобождены от уплаты регулярных прямых налогов; допускались лишь экстраординарные налоги, связанные по большей части с военной угрозой. Прямые налоги платило лишь население провинций. Доходы казны складывались также из средств от эксплуатации государственной собственности, косвенных налогов и пошлин.
Однако неуклонно расширявшаяся практика предоставления римского гражданства провинциалам и провинциальным общинам весьма отрицательно сказывалась на налоговых поступлениях. Ситуация усугублялась систематической порчей монеты (снижением содержания в ней серебра), что вело к дезорганизации хозяйства и также способствовало оскудению казны. Преодоление кризиса, охватившего в III в. римское общество, предполагало поэтому и упорядочение государственных финансов.
Энергичные меры по выпуску полноценной монеты были предприняты в первые же годы правления Диоклетиана (284—305), попытавшегося также — впервые в истории — регламентировать цены на основные продукты и услуги. Но стабилизировать денежное обращение удалось лишь при Константине I (306—337). Была уточнена стоимость золота в слитках и введен монометаллический золотой стандарт; из серебра наряду с медью чеканили только мелкую разменную монету. На этой основе был налажен выпуск новой высокопробной золотой монеты — солида — весом в 1/72 римского фунта, реальная стоимость которой в целом соответствовала номиналу. Эти меры подготовили базу для проведения налоговой реформы, начатой при Диоклетиане и завершенной при Константине I.
Отныне все собственники (исключая все же жителей Средней и Южной Италии) должны были уплачивать прямые налоги. В сельской местности размер налога определялся соотношением количества земли, принадлежащей тому или иному человеку (с учетом ее качества, расположения и характера использования), и количества занятых на ней работников. Для оценки земельной собственности и рабочей силы вводились условные расчетные единицы — iugum («ярмо», т.е. упряжка волов) и caput («голова»), по которым вся система получила название iugatio-capitato. Со «смиренных» налог взимался в натуре, он именовался термином, обозначавшим годовой урожай, — анноной, «достойные» вносили его в звонкой монете. В городах оценка имущества производилась с учетом доходности мастерской, лавки и т.д. Низшие слои общества (и горожане, и селяне) были, кроме того, обязаны государству многочисленными — до 40 наименований — отработочными повинностями: по ремонту дорог и мостов, обеспечению транспортом и т.п. В целом по сравнению с эпохой принципата налоговый пресс заметно усилился, затронув и городские общины. Со времени Валентиниана I (364—375) городам оставалась лишь треть доходов с принадлежащих им общественных земель.
Города, в меньшей мере племенные общины, сами уже не справлялись с выполнением общественно необходимых функций по поддержанию хозяйственной деятельности, охране правопорядка и т.д. Императоры все чаще прибегали к административным мерам, постепенно переходя от ограниченного контроля к жесткой регламентации. Этой цели, помимо превращения органов муниципального самоуправления в придаток общеимперского государственного аппарата, служил и ряд конкретных мер, направленных на сохранение разлагавшейся общественной системы.
Сталкиваясь с непрекращающимся бегством граждан из городской общины, Диоклетиан, а затем Константин I законодательно запретили выход из нее представителям всех сословий. Принадлежность к некоторым профессиональным коллегиям стала наследственной, к концу IV в. ремесленникам было отказано в праве служить в армии, принимать сан священника, занимать муниципальные должности. Эдиктами 316 и 325 гг. к своему сословию и к своей курии (городскому сенату) были прикреплены и декурионы, называемые теперь чаще куриалами. На них была возложена тягостная обязанность по сбору налогов, причем куриалы должны были возмещать недоимки из своих средств. Результатом явилось разорение этого сословия, бывшего главной социальной опорой ранней империи.
Государственные реформы эпохи домината продлили Римскому государству жизнь примерно на полтора столетия, отсрочив его гибель, казавшуюся в середине III в. близкой и неотвратимой. Некоторые из этих реформ, например монетная, были весьма успешными: солид Константина I служил расчетной единицей на протяжении всего раннего, а в Византии и классического, средневековья. Удачными в целом следует признать также нововведения в области провинциального управления и кодификации римского права. Однако многие мероприятия императоров, в частности в военных и финансовых вопросах, дав временный эффект, возымели в конечном счете самые плачевные последствия. Государственность периода домината была по природе своей чужда как уходящему в прошлое античному обществу, так и нарождавшемуся феодальному. Прообраз феодальной государственности можно усмотреть скорее в тех социально-политических явлениях, с которыми императоры эпохи домината энергично, но не очень последовательно и в общем безуспешно боролись, прежде всего—в режиме частной власти, складывавшемся в латифундиях.
Кризис идеологии. Главнейшим проявлением кризиса в идеологии позднеантичного общества был постепенный отход от представления о гармонии интересов отдельного человека и гражданской общины в целом. Для всех категорий населения утрачивают значение социально значимые цели и ориентиры. К III в. стала совершенно очевидной иллюзорность, если не лживость, регулярно провозглашаемого императорами (начиная с Августа) наступления золотого века под эгидой мощного и слаженного Римского государства. Неустанно повторяя тезис о совершенстве существующего строя, нацеливая граждан на благоговейное оберегание раз и навсегда установленного положения вещей, официальная пропаганда содействовала лишь усилению социальной апатии и недоверия к любому публичному слову и действию. Все большее число римских граждан, от плебеев до сенаторов, самоустраняется от общественных дел, стремится жить незаметно, не обнаруживая лишний раз свое богатство, искусство, личное превосходство вообще. Человек сосредоточивается на своих внутренних переживаниях, приобретавших постепенно большую важность, чем политические перипетии внешнего мира. Поскольку, сообразно общей тональности античной культуры, отчуждение от общества воспринималось и осмысливалось как отчуждение от гармонии космоса, интеллектуальная и эмоциональная энергия индивида направляется на восстановление нарушенной связи человека и миропорядка, все чаще воплощенного для него в божестве.
Одновременно пересматриваются и другие идеологические представления классической эпохи. Теряет прежнюю четкость деление людей на свободных и рабов, в рабе начинают видеть личность, философы все настойчивее проводят мысль о том, что свобода и рабство — это состояния не столько юридические, сколько моральные: сенатор может быть рабом порочных страстей, тогда как добродетельный раб внутренне свободен. Меняется и отношение к труду: в среде «почтенных» на него по-прежнему смотрят с презрением, но для «смиренных», чьи взгляды все меньше определяются стереотипами разлагающейся, но пока что поддерживаемой государством полисной идеологии, труд становится благом, залогом здоровой и честной жизни. Складывается новая система ценностей, во многом уже чуждая рабовладельческому обществу.
С наибольшей силой и ясностью перестройка общественного сознания проявилась в сфере религии. Это выразилось, в частности, в попытках создать, все еще в рамках полисной религии, единый для всей империи культ верховного и всемогущего, как правило, солнечного божества. В том же направлении эволюционировали и религиозные настроения народных масс, все чаще искавших в культе не помощи в конкретном деле, находящемся в «ведении» того или иного божества, а утешения во всех жизненных горестях и обретения душевного равновесия через индивидуальное приобщение к божественной силе, мудрости и благодати. В древних земледельческих и солнечных культах упор теперь делается преимущественно на единое животворное начало всего сущего; приобретают популярность дуалистические учения (например, митраизм) с их представлениями о равновеликости и бескомпромиссной борьбе добра и зла. Однако яснее и последовательнее всего на духовные запросы своего времени ответило христианство, на долю которого выпал поэтому наибольший успех.
Христианизация империи. Христианство представляло собой уже не полисную, а мировую религию, преодолевающую жесткие этнические и социально- правовые барьеры, присущие умирающему античному обществу. «Для Бога несть эллина и иудея, ни свободного, ни раба», — говорится в одном из посланий апостола Павла. Бог христиан воплощает и себе мировой порядок, его величие столь беспредельно, что в сравнении с ним любые социальные градации и общности оказываются несущественными, поэтому ему предстоит абстрактный человек, оцениваемый по его личным качествам, а не по принадлежности к той или иной общественной группе. Связь человека с Богом мыслится в христианстве как основополагающая, опосредующая его связи с другими людьми. Соответственно истинная благодать достигается не суетными мирскими усилиями (к каковым относилась и всякая гражданская деятельность), а через близость к Богу, понимаемую одновременно как прижизненная причастность его величию («Царство Божие внутри вас») и как посмертное воздаяние за праведную жизнь. Отсюда следует, что человеку надлежит заботиться не о внешних обстоятельствах своего существования, но о духовном и уповать во всем на Бога. Так в превращенной форме христианство отразило социальную действительность поздней античности: далеко зашедшее стирание национальных, политических, отчасти правовых и идеологических различий; прогрессирующее исчезновение привычных общественных гарантий существования, делавшее человека беззащитным перед лицом все более авторитарной политической власти, природных и экономических катаклизмов; отсутствие общего для всех обездоленных реального выхода из тупика, в который завело общество рабство; растущая разобщенность людей, их социально-психологическое одиночество и индивидуализм как проявление кризиса общественного строя.
Распространению христианства немало способствовало и то обстоятельство, что оно предлагало своим приверженцам не только мировоззрение (более стройное и содержательное, чем в соперничавших религиях), но и сплоченную церковную организацию. Принадлежность к ней временами была небезопасна, но зато обеспечивала прихожанам многообразную моральную и материальную помощь, объединяла их в коллектив. Своим влиянием, а постепенно и богатством христианская община объективно, часто и субъективно, противостояла государству и его идеологии. Периодические гонения на христиан (особенно жестокие в середине III и в первые годы IV в., при Диоклетиане) возымели, однако, противоположный результат, способствовав сплочению христианских общин и привлечению в них новых членов, плененных душевной стойкостью мучеников за веру и солидарностью их единомышленников. Убедившись в тщетности попыток сломить христианскую церковь, преемники Диоклетиана прекратили преследования и постарались поставить ее на службу государству, делая при этом акцент на те стороны христианского учения, которые могли быть использованы для пресечения социальных конфликтов: идеи смирения, непротивления злу насилием, признания греховности всего человеческого рода, тезис «нет власти не от Бога».
В 313 г. императоры Лициний и Константин, сами оставаясь еще язычниками, издали знаменитый Медиоланский (Миланский) эдикт, предоставлявший христианам свободу вероисповедания. Их перестали принуждать к совершению языческого обряда поклонения гению императора, а христианская церковь получила даже некоторые привилегии, в частности статус юридического лица, позволявший ей наследовать имущество. Церковь не замедлила откликнуться на этот шаг, и уже в 314 г. епископы Галлии призвали своих единоверцев не уклоняться впредь от воинской службы, вообще не чураться гражданской деятельности. В 323 г. христианин стал консулом, и очень скоро церковная организация оказалась подключенной к системе государственного управления. Со своей стороны императоры оказывали церкви растущую поддержку. В 325 г. в малоазийском городе Никее, с целью уладить спорные богословские вопросы, упорядочить богослужение и церковную догматику, под эгидой императора Константина I был созван Вселенский собор, т.е. собрание всего высшего христианского духовенства. На соборе был выработан так называемый Символ веры — краткое официальное изложение сути христианского учения, произведен отбор и канонизация текстов священных для христиан книг, сформулированы обязательные для них правила поведения; несогласные (а таких было немало) объявлялись еретиками, иначе говоря, отколовшимися от церкви.
Сам Константин принял крещение лишь на смертном одре в 337 г., но его преемники были уже христианами, а в 381 г. христианство было провозглашено государственной религией и начались преследования уже язычников. Столетие спустя в язычестве продолжали упорствовать главным образом жители глухих сельских районов и отдельные прослойки городской интеллигенции, основная же масса населения была обращена в христианство. Однако обращение это носило нередко формальный характер. В своих представлениях и повседневной жизни многие из принявших крещение еще долго оставались язычниками и даже совершали языческие обряды. Подлинная христианизация культуры произошла в Западной Европе уже в эпоху средневековья.
Формы социального протеста народных масс. Кризис античного общества проявился также в обострении социальных конфликтов. Усилившийся налоговый гнет, произвол чиновников, притеснения со стороны магнатов, бесчинства германских наемников, вторжения варваров — все эго усугубляло прежние социальные противоречия, вовлекало в социальную борьбу новые группы населения. В народных движениях 111-У вв. активно участвуют не только рабы, но и колоны, мелкие земельные собственники, городской плебс, иногда и средние слои общества — куриалы. Эти движения переплетаются с внутриполитической борьбой и вторжениями иноземцев, сепаратистскими выступлениями провинциальной знати и конфессиональными конфликтами.
Наряду со старыми формами сопротивления — бегством рабов от своих господ и налогоплательщиков от государственных чиновников — в этот период проявляются и более активные формы, в том числе восстания, направленные как против латифундистов, так и государства в целом. Самое крупное из этих восстаний связано с движением багаудов (от кельтского «бага» — борьба), охватившим Северо-Западную Галлию, особенно Арморику, позднее также Северо- Восточную Испанию. Выступления багаудов продолжались с перерывами с III по V в. и были особенно интенсивными в 30 — 50-е годы V в. Это были мелкие землевладельцы, в основном, видимо, кельтского и иберийского происхождения, а также рабы и арендаторы, пытавшиеся отложиться от Рима, установить свои порядки и жить никому не подвластными самоуправляющимися общинами.
Активизируется и социальный протест городского плебса, требовавшего теперь не только хлеба и зрелищ, но и защиты от злоупотреблений местных магнатов, все чаще контролирующих городскую администрацию. Защиты добивались и куриалы. Это побудило Валентиниана I учредить в 365 г. должность дефенсора (защитника) города, призванного оберегать простой народ от притеснений, разбирать жалобы и наблюдать за отправлением правосудия. Первоначально дефенсоры назначались из Рима, затем их стали выбирать сами горожане, обычно отдававшие предпочтение кому-то из именитых сограждан, например епископу. Очень скоро поэтому пост дефенсора оказался в руках городской верхушки и к середине V в. лишился прежнего значения.
Достаточно часто народные движения облекались в одежды религиозного протеста или сочетались с ним. В языческий период истории Римской имперли сопротивление рабовладельческому обществу и государству чаще всего проявлялось в исповедании христианского вероучения. С превращением христианства в государственную религию эту функцию стали выполнять различные ереси, иногда также язычество. Ереси IV—V вв. по преимуществу питались не народным истолкованием Евангелия, а богословской мыслью, тонкости которой простому люду обычно были недоступны. Тем не менее, многие массовые движения того времени происходили под знаменем того или иного еретического учения: арианства, несторианства, монофизитства на Востоке (см. гл. 5), донатизма и пелагианства на Западе.
Пелагианство, названное так по имени священника Пелагия (начало V в.), отвергавшее один из основных догматов христианской церкви о греховности человеческого рода, делало из этого далеко идущий вывод о противоправности рабства и других форм социального угнетения. Получив значительное распространение, особенно в Галлии, пелагианство послужило одним из важных источников еретической мысли средневековья, но не породило массового народного движения.
Иначе было в Северной Африке, где действовали донатисты — последователи жившего в начале IV в. епископа Доната. Они ратовали за очищение церкви от мирской скверны, настаивали на вторичном крещении грешников, выступали против вмешательства государства в церковные дела. Донатистов поддержали различные слои населения Северной Африки, от сепаратистски настроенной части знати до рабов, мелких арендаторов и городских низов, видевших в донатистском учении отрицание ненавистных им порядков как безбожных. К середине IV века в рамках донатизма оформилось течение так называемых агонистиков («борющихся»), иначе циркумцеллионов («блуждающих вокруг хижин»). Они отвергали существующий мир как неправедный и стремились либо добровольно уйти из него через аскетизм или самоубийство, либо преодолеть его неправедность силой, изгоняя священников и сборщиков налогов, освобождая рабов, уничтожая долговые расписки и т.д. Подобные действия вызывали осуждение со стороны донатистского духовенства и карательные меры со стороны государства, нередко воспринимавшиеся агонистиками как возможность уйти в мир иной. Народные движения эпохи домината немало способствовали расшатыванию основ рабовладельческого общества, но уничтожить его не могли. Эксплуатируемые массы империи представляли собой конгломерат множества социальных групп, разделенных сословными перегородками и несовпадающими интересами. Мелкие земельные собственники, арендаторы и даже колоны нередко сами являлись рабовладельцами. Городской плебс, существовавший в значительной мере за счет государства, оказывался соучастником эксплуатации налогоплательщиков. Вторгавшиеся на территорию империи варвары также были не прочь захватить рабов, обложить данью землевладельцев. Отношение обездоленных слоев населения римского государства к варварам было неоднозначным: иногда они приветствовали их, помогая овладеть городом (как случилось в 410 г. в Риме), в других случаях вместе с регулярными войсками оказывали им сопротивление. Союз низших слоев империи с варварами в реальной истории не имел места.
3. Разложение родоплеменного строя у древних германцев
Северные соседи Римской империи — варварские, по оценке греков и римлян, племена германцев, а также кельтов, славян, фракийцев, сарматов — в первые столетия новой эры жили еще родоплеменным строем. Уровень развития этих племен был весьма различен, но к моменту массовых вторжений варваров на территорию империи в IV—VI вв. все они в той или иной мере и форме обнаруживали признаки складывания государственности, причем постепенно все более очевидной становилась феодальная направленность происходящих изменений. У германцев эта тенденция прослеживается с особой ясностью.
Хозяйственный строй. Хозяйственный строй древних германцев остается предметом острых историографических дискуссий, что обусловлено, прежде всего, состоянием источников. Согласно преобладающей точке зрения (учитывающей наряду с письменными источниками достижения археологии, ономастики и исторической лингвистики), германцы уже в I в. вели оседлый образ жизни, хотя эпизодические перемещения отдельных коллективов и целых племен на значительные расстояния еще имели место. Миграции вызывались по большей части внешнеполитическими осложнениями, иногда нарушениями экологического равновесия в результате колебаний климата, демографического роста и другими причинами, но отнюдь не диктовались природой хозяйственного строя. Наиболее развитыми являлись племена, жившие на границах империи по Рейну и Дунаю, тогда как по мере удаления от римских пределов уровень цивилизованности падал.
Главной отраслью хозяйства у германцев было скотоводство, игравшее особо важную роль в Скандинавии, Ютландии и Северной (Нижней) Германии, где много прекрасных лугов, земли же, пригодной для земледелия, мало, а почвы сравнительно бедны. Разводили в основном крупный рогатый скот, а также овец и свиней. Земледелие было на втором плане, но по важности уже мало уступало скотоводству, особенно к IV в. Местами еще сохранялись подсечно-огневое земледелие и перелог, однако преобладала эксплуатация давно расчищенных и притом постоянно используемых участков. Обрабатывались они радом (сохой) либо плугом, приводимыми в движение упряжкой быков или волов. В отличие от рала плуг не просто бороздит взрыхляемую лемехом землю, но подрезает глыбу земли по диагонали и с помощью специального устройства — отвала — отбрасывает ее в сторону, обеспечивая более глубокую пахоту. Позволив, таким образом, существенно интенсифицировать земледелие, плуг явился поистине революционным изобретением. Однако его применение или неприменение в конкретном районе было обусловлено не столько стадией развития, сколько особенностями почв: плуг незаменим на тяжелых глинистых почвах, отвоеванных у леса; на распаханных лугах с их легкими податливыми почвами он необязателен; в горной местности, где плодородный слой неглубок, использование плуга чревато эрозией.
Правильные севообороты еще только складывались, тем не менее, к концу рассматриваемого периода начало распространяться двухполье с обретающим понемногу регулярность чередованием яровых и озимых, реже — зерновых с бобовыми и льном. В Скандинавии сеяли в основном морозоустойчивый неприхотливый овес и быстросозревающий яровой ячмень, на самом юге, в Сконе, также яровые сорта ржи и пшеницы. Зерна здесь хронически не хватало, основой пищевого рациона служили мясомолочные продукты и рыба. В Ютландии и в собственно Германии пшеница занимала значительные и все расширявшиеся площади, но преобладали все же ячмень (из которого помимо хлеба и каши изготовляли также пиво — главный хмельной напиток германцев) и особенно рожь. Германцы возделывали также некоторые огородные культуры, в частности корнеплоды, капусту и салат, принесенные ими впоследствии на территорию империи, но садоводства и виноградарства не знали, удовлетворяя потребность в сладком за счет дикорастущих плодов, ягод, а также меда. Охота уже не имела большого хозяйственного значения, рыболовство же играло важную роль, прежде всего у приморских племен.
Вопреки сообщению Тацита, германцы не испытывали недостатка в железе, которое производилось в основном на месте. Велась также добыча золота, серебра, меди, свинца. Достаточно развито было ткачество, обработка дерева (в том числе для нужд кораблестроения), выделка кож, ювелирное дело. Напротив, каменное строительство почти не практиковалось, керамика была невысокого качества: гончарный круг получил распространение лишь к эпохе Великого переселения народов — массовому миграционному процессу в Европе в IV—VII вв. Видное место в хозяйственной жизни германцев занимал товарообмен. Предметом внутрирегиональной торговли чаще всего служили металлические изделия; римлянам германцы поставляли рабов, скот, кожу, меха, янтарь, сами же покупали у них дорогие ткани, керамику, драгоценности, вино. Преобладал натуральный обмен, лишь в пограничных с империей областях имели хождение римские монеты.
Население всего германского мира едва ли превышало тогда 4 млн. человек и в первые столетия нашей эры имело тенденцию к сокращению из-за эпидемий, непрерывных войн, а также неблагоприятных экологических изменений. Соответственно, плотность населения была крайне низка, и поселения, как правило, разделялись большими массивами леса и пустоши. Согласно Тациту, германцы «не выносят, чтобы их жилища соприкасались; селятся они в отдалении друг от друга, где кому приглянулся ручей, или поляна, или роща». Это свидетельство подтверждается раскопками, выявившими во всех германских землях уединенно стоящие усадьбы и небольшие, в несколько домов, хутора. Известны и выросшие из таких хуторов крупные деревни, все более многочисленные к середине I тысячелетия, однако и в это время типичным остается все же сравнительно небольшое поселение. Жилища древних германцев представляли собой высокие удлиненные постройки размером до 200 кв. м, рассчитанные на два-три десятка человек; в ненастье здесь содержали и скот. Вокруг или неподалеку лежали кормившие их поля и выгоны.
При близком соседстве нескольких домохозяйств поля или их участки отделялись от соседских не подлежащими распашке межами, возникавшими из камней, удаляемых с поля и постепенно скрепляемых наносами земли и проросшей травой; эти межи были достаточно широки, чтобы пахарь мог по ним проехать с упряжкой к своему участку, не повредив чужие. С увеличением населения такие поля иногда делились на несколько долей, но сами границы поля оставались, по-видимому, неизменными. Такая система полей была наиболее характерна для открытых низменностей Северной Германии и Ютландии. В Средней и Южной Германии, где хлебопашество велось в основном на землях, очищенных от леса, положение было, вероятно, несколько иным, поскольку лесные почвы требовали более длительного отдыха, который нельзя было компенсировать, как на богатом скотом Севере, избыточным унавоживанием. Соответственно здесь дольше держался перелог и связанное с ним периодическое перекраивание участков.
Община. Та или иная форма общины характерна для всех родоплеменных, а также более развитых обществ докапиталистической эпохи. Конкретная форма общины зависела от многих факторов: природных условий, типа хозяйства, плотности населения, степени социальной дифференциации, развитости товарообмена и государственных институтов. Община как таковая была необходимым и нередко важнейшим элементом всех древних обществ, позволявшим человеческому коллективу заниматься хозяйственной деятельностью, поддерживать освященный обычаем, порядок, защищаться от врагов, отправлять культовые обряды и т.д.
Самой ранней формой общины считается родовая, или кровнородственная, основанная на совместном ведении хозяйства и совместном пользовании и владении землей кровными родственниками. Эта форма общины была характерна едва ли не для всех народов мира на ранних стадиях их развития. В дальнейшем под влиянием внешних условий община могла приобрести самые разнообразные очертания, причем история общины не сводима к разложению и угасанию ее родовой формы, правильнее говорить о развитии и видоизменении форм и функций общины. Так называемой соседской общине (иначе — община- марка), распространенной в средневековой Германии и в некоторых сопредельных с ней странах, некогда завоеванных германскими племенами, свойственна индивидуальная собственность малых семей на наделы пахотной земли при сохранении коллективной собственности общины на леса, поля и другие угодья. Жители древнегерманских хуторов и деревень несомненно также образовывали некую общность. В первые века нашей эры род все еще играл очень важную роль в жизни германцев. Члены его селились если не вместе, то компактно (что особенно ясно проявлялось в ходе миграций), вместе шли в бой, выступали соприсяжниками в суде, в определенных случаях наследовали друг другу. Но в повседневной хозяйственной практике роду уже не было места. Даже такое трудоемкое дело, как корчевание леса, было по силам большой семье, и именно большая семья, занимавшая описанное выше просторное жилище и состоявшая из трех поколений или взрослых женатых сыновей с детьми, иногда с несколькими невольниками, и являлась главной производственной ячейкой германского общества. Поэтому независимо от того, происходили ли жители поселения от общего предка или нет, соседские связи между ними преобладали над кровнородственными.
При небольшой плотности населения и обилии свободных, хотя обычно не освоенных еще земель, споры из-за возделываемых площадей, равно как и общие всем проблемы, связанные с их обработкой, вряд ли часто возникали между домохозяйствами. Господство примитивных систем земледелия, чуждых строгому, обязательному для всех соседей чередованию культур и неукоснительному соблюдению ритма сельскохозяйственных работ (что свойственно для развитого двухполья и особенно трехполья), также не способствовало превращению этой общности в слаженный производственный организм, каким была средневековая крестьянская община. Функционирование древнегерманской общины еще сравнительно мало зависело от организации хлебопашества и земледелия в целом. Большее значение имело регулирование эксплуатации необрабатываемых, но не менее жизненно важных угодий: лугов, лесов, водоемов и т.д. Ведь главной отраслью хозяйства оставалось скотоводство, а для нормальной его организации безусловно требовалось согласие всех соседей. Без этого согласия невозможно было наладить удовлетворяющее всех использование и других ресурсов дикой природы: рубку леса, заготовку сена и т.д. Членов общины объединяло также совместное участие во множестве общих дел: защите от врагов и хищных зверей, отправлении культа, поддержании элементарного правопорядка, соблюдении простейших норм санитарии, в строительстве укреплений. Однако коллективные работы все же не перевешивали труда общинника в своем домохозяйстве, бывшем поэтому с социально-экономической точки зрения по отношению к общине первичным образованием.
В конечном счете, именно поэтому древнегерманская община, в отличие от общины античного типа (полиса), а также общин других варварских народов, например кельтов и славян, сложилась как община земельных собственников. Таковыми выступали, однако, не отдельные индивиды, а домохозяйства. Глава семьи имел решающий голос во всех делах, но власть его все же существенно отличалась от власти римского pater familae: германский домовладыка гораздо менее свободно мог распоряжаться «своим» имуществом, которое мыслилось и являлось достоянием семьи, отчасти и всего рода.
Для германца начала нашей эры его земля — это не просто объект владения, но прежде всего малая родина, «отчина и дедина», наследие длинной, восходящей к богам, вереницы предков, которое ему в свою очередь надлежало передать детям и их потомкам, иначе жизнь теряла смысл. Это не только и даже не столько источник пропитания, сколько неотъемлемая часть или продолжение его «я»: досконально зная все секреты и капризы своей земли (и мало что зная кроме нее), будучи включен в присущие ей природные ритмы, человек составлял с ней единое целое и вне его мыслил себя с трудом. В отличие от скота, рабов, утвари земля не подлежала отчуждению; продать или обменять ее, во всяком случае, за пределы рода, было практически так же невозможно, нелепо, святотатственно, как и бросить. Покидая отчий дом в поисках славы и богатства, германец не порывал с ним навсегда, да его личная судьба и не имела особого значения — главное было не дать прерваться роду, тысячами уз связанному с занимаемой им землей. Когда же под давлением обстоятельств с места снималось целое племя, вместе с экономическими и социальными устоями общества начинала деформироваться и сложившаяся в нем система ценностей. В частности, возрастала роль движимого имущества, а земля все яснее обнаруживала свойства вещи, которую можно оценивать и приобретать. Не случайно архаические воззрения германцев на землю если не изживаются, то претерпевают принципиальные изменения именно в эпоху Великого переселения народов.
Социально-экономическая структура. Имущественное и социальное неравенство, известное германскому обществу по крайней мере с I в., еще долго выражалось сравнительно слабо. Наиболее типичной фигурой этого общества был свободный, ни от кого не зависящий человек —.домовладыка, занятый сельскохозяйственным трудом, и одновременно воин, член народного собрания, хранитель обычаев и культов своего племени. Это еще не крестьянин в средневековом смысле слова, так как хозяйственная деятельность пока что не стала для него единственной, заслонившей и заменившей ему всякую другую: при очень низкой производительности труда, когда прокормить общество было возможно лишь при условии личного участия почти всех его членов в сельском хозяйстве, но общественное разделение труда и разграничение социальных функций (производство, управление, культ и т.д.) еще только намечалось. Следует отметить, что сочетание производственной и общественной деятельности, в котором наряду с экономической самостоятельностью воплощалось полноправие древнего германца, могло осуществляться только благодаря его принадлежности к большесемейному коллективу, достаточно мощному и сплоченному, чтобы без особого ущерба для хозяйства переносить периодическое отсутствие домовладыки и его взрослых сыновей. Поэтому социальный статус германца определялся в первую очередь статусом его семьи, зависевшим еще не столько от богатства, сколько от численности, родословной и общей репутации семьи и рода в целом. Комбинация этих ревностно оберегаемых признаков определяла степень знатности человека, т.е. уровень гражданского достоинства, признаваемый за ним обществом.
Большая знатность давала известные привилегии. Если верить Тациту, она обеспечивала наряду с уважением преимущество при дележе земли и доставляла предводительство на войне даже юношам; судя по тому, что последние могли позволить себе подолгу пребывать в праздности, чураясь сельскохозяйственного труда, большая знатность, как правило, сочеталась с большим достатком. О крепнущей взаимосвязи социального превосходства с богатством свидетельствуют и материалы раскопок, показавших, что наиболее солидная богатая усадьба обычно занимала в поселении центральное место, соседствуя с культовым помещением и как бы группируя остальные жилища вокруг себя. Однако во времена Тацита знатность еще не превратилась у германцев в особый социальный статус. Все свободные и свободнорожденные оставались полноправными и в целом равноправными членами племени; различия в их среде, по сравнению с их общим отличием от несвободных, были еще относительно несущественными и определялись принадлежностью не к тому или иному социальному разряду, а к конкретному роду.
Несвободные, как и у римлян, формально стояли вне общества, но в остальном рабство играло в жизни германцев принципиально другую роль. Хотя обычаи германцев не запрещали обращать в рабство соплеменников, а беспрестанные войны с соседями обеспечивали стабильный источник пополнения рабов за счет чужаков, рабы образовывали достаточно узкий слой населения. Пленных часто выменивали или продавали римлянам, а иногда и убивали на поле боя или приносили и жертву, рабов же по прошествии некоторого времени нередко отпускали на волю и даже усыновляли. По-видимому, рабы имелись далеко не во всяком домохозяйстве, и даже в самых крупных и зажиточных они вряд ли были столь многочисленными, чтобы господская семья могла переложить на них главные хозяйственные заботы. Рабство оставалось патриархальным, и в том, что касается повседневной производственной деятельности и условий существования, образ жизни рабов мало отличался от образа жизни свободных. Часть рабов трудилась рука об руку с хозяином и делила с ним кров и пищу, однако внимание Тацита больше привлекло то обстоятельство, что германцы «пользуются рабами иначе, чем мы, распределяющие обязанности между челядью, — каждый из них распоряжается в своем доме, в своем хозяйстве. Господин только облагает его, словно колона, известным количеством зерна, скота или ткани, и лишь в этом выражаются его повинности как раба». Можно гадать, действительно ли то были рабы или какой-то другой, чуждый социальному опыту римлянина разряд населения, однако показателен сам факт существования слоя эксплуатируемых частным лицом, но самостоятельно хозяйствующих производителей. Отношения этого типа, разумеется, не определяли социально- экономический облик германского общества конца I в., еще не знавшего систематической эксплуатации человека человеком. Тем не менее налицо симптомы разложения древнего общественного строя и формирования качественно нового хозяйственного механизма. В последующие три—четыре столетия германское общество делает заметный шаг вперед. Археологический материал недвусмысленно говорит о дальнейшем имущественном и социальном расслоении: погребения все больше различаются по инвентарю, наиболее богатые из них сопровождают символические атрибуты власти; в скученных поселениях крупнейшая усадьба понемногу становится не только административным, но и экономическим центром: в частности, в ней концентрируются ремесло и торговля. Углубление социальной дифференциации зафиксировано и позднеантичными авторами. Так, в изображении Аммиана Марцеллина (конец IV в.), аламанская знать (нобилитет) уже вполне определенно противостоит простонародью и держится обособленно даже в бою. Ретроспективные данные варварских судебников также позволяют сделать вывод, что к эпохе Великого переселения свободные уже не составляли единой массы ни в имущественном, ни в социально-правовом отношении. Как правило, преобладающим было деление соплеменников на знатных, свободных в узком смысле слова и полусвободных, в германских наречиях именуемых обычно литами. С большей или меньшей четкостью эти категории уже различались объемом прав. Например, по обычаям саксов, жизнь знатных защищалась более высоким вергельдом (штрафом за убийство — ср. древнерусское «вира»), его клятва оценивалась выше, чем клятва просто свободного, но в ряде случаев строже карались и совершенные им преступления.
Степень знатности в канун Великого переселения по-прежнему в большой мере определялась происхождением: учитывалось, например, были ли в роду несвободные или представители покоренных племен. Однако все более заметную роль при этом играло имущественное положение человека. Типичный знатный, судя по варварским правдам, окружен многочисленной родней, рабами, отпущенниками, зависимыми людьми. Рабы и зависимые могли быть и у свободного простолюдина, и даже у лита, но чаще лит, а иногда и свободный на положении лита сам являлся чьим-то человеком, обязанным своему господину послушанием и какими-то повинностями. Его свобода, понимаемая в варварском обществе как нерасторжимое единство известных прав и обязанностей, постепенно ущемлялась, а сам он понемногу устранялся от участия в общественных делах, все больше сосредоточиваясь на хозяйственных заботах. Характерно, что даже некоторые древнейшие правды причисляют к литам вольноотпущенников (чей статус, по германским понятиям, непреодолимо ущербен), а подчас прямо противопоставляют литов свободным. Сохраняя хозяйственную самостоятельность, неполноправные свободные становились зависимыми эксплуатируемыми людьми, сближаясь таким образом с испомещенными на землю рабами. Однако при всей значимости этого процесса в период, предшествующий Великому переселению народов, он успел создать лишь предпосылки становления феодального общества, причем во многих случаях самые ранние, отдаленные предпосылки.
Социально-политическая организация. Первые государства германцев возникли в V—VI вв., и лишь у тех племен, которые, вторгшись на территорию Западной Римской империи и по частям завоевав ее, уже самим фактом господства над намного более развитыми народами были поставлены перед необходимостью приспособить свою систему управления к новым условиям. У других (как правило, более отсталых) племен, не столкнувшихся непосредственно с общественными и политическими институтами римлян, складывание государства затянулось на несколько столетий и завершилось опять-таки не без внешнего воздействия со стороны франкского, англосаксонского и других обогнавших их в своем развитии обществ. Таким образом, даже накануне Великого переселения германские племена были еще сравнительно далеки от образования органов власти, которые можно было бы квалифицировать как государственные. Социально-политический строй древних германцев — это строй, характерный для высшей ступени варварства, притом отнюдь еще не исчерпавший своих возможностей.
Каждый полноправный член племени был лично и непосредственно, сопричастен управлению, не только в принципе, но и на деле выступая носителем народовластия. Высшим органом власти было народное собрание, или вече племени — тинг, куда имели доступ все совершеннолетние свободные мужчины, за исключением тех, кто обесчестил себя трусостью в сражении. Народное собрание созывалось от случая к случаю (но, видимо, не реже, чем раз в год) для решения наиболее важных дел, каковыми считались вопросы войны и мира, суд по особо тяжким или запутанным преступлениям, посвящение в воины (а значит, в полноправные члены общества), а также выдвижение предводителей племени. Согласно Тациту, последние ведали всеми текущими делами, в первую очередь судебными; кроме того, они предварительно обсуждали в своем кругу выносимые на тинг вопросы и предлагали рядовым его участникам заранее подготовленные решения, которые те вольны были, однако, шумом и криками отвергнуть либо, потрясая, по обычаю, оружием, принять. Тацит именует этих предводителей principes («начальствующие», «главенствующие»). Специального термина для обозначения совета принцепсов у Тацита нет, и, похоже, не случайно: судя по всему, это было достаточно аморфное образование, объединявшее первых лиц племени. Цезарь, однако, уcмотрел в нем подобие сената, и, по всей вероятности, речь действительно идет о совете старейшин, состоявшем, правда, уже не из патриархов всех родов племени, а из представителей родоплеменной знати, оказавшихся к началу нашей эры на положении «старших» в обществе.
Наряду с коллективной властью народного собрания и совета старейшин у германцев существовала индивидуальная власть племенных вождей. Античные авторы называют их по-разному: одних — принцепсами, дуксами, архонтами, игемонами, т.е. предводителями, других — так же, как своих правителей героической эпохи — рексами или василевсами, иначе говоря, царями. Тацит, например, рассказывает, что когда Арминий — знаменитый предводитель херусков, нанесший в 9 г. в Тевтобургском лесу сокрушительное поражение легионам Квинтилия Вара, вознамерился стать рексом, свободолюбивые соплеменники убили его. Перед нами племенные вожди или верховные вожди племенных союзов, чью власть лишь условно, с учетом исторической перспективы, можно квалифицировать как монархическую. Могущество и прочность положения этих вождей, естественно, различались, но зависели ли эти различия от уровня развития племени и находили ли отражение в языке самих германцев, неясно. Переходный характер древнегерманских институтов власти, еще несомненно догосударственных, но уже далеко не первобытных, затрудняет выбор терминов, которые бы правильно передавали их суть. Это касается и титулов. Так, применительно к вождям германцев термины «василевс» и «реке» чаще всего переводятся на русский язык как «король». Между тем это слово (произведенное славянами от собственного имени Карла Великого, франкского монарха, умершего в 814 г.), принадлежит уже эпохе феодализма и может быть отнесено к политическим реалиям родоплеменного строя лишь с оговорками.
Говоря о германских древностях, разумнее, наверное, взять на вооружение общегерманское слово konung. Как и связанное с ним славянское «князь», слово «конунг» восходит к индоевропейскому keni — «род» (ср. латинское gens). Таким образом, в первичном значении термина конунг — это родовитый, благородный, следовательно, знатный и в силу этого достойный уважения и послушания человек, но никак не повелитель и не господин.
По наблюдениям Тацита, конунг располагал весьма ограниченной властью и управлял соплеменниками, скорее убеждая и увлекая примером, нежели приказывая. Конунг был военным предводителем племени, представлял его в международных делах, имел преимущество при дележе военной добычи и право на более или менее регулярные, хотя и добровольные, подношения со стороны соплеменников, а также на часть штрафов с осужденных, причитавшуюся ему именно как главе племени. Однако ни судьей, ни хранителем, тем более творцом племенных обычаев он не был и особой распорядительной властью не обладал. Даже на войне, пишет Тацит, «казнить, заключать в оковы, подвергать телесному наказанию не дозволено никому, кроме жрецов», действующих как бы по повелению божества. Вместе с тем конунг и сам выполнял определенные сакральные функции. У ряда племен он и много столетий спустя играл важную роль в совершении публичных гаданий и жертвоприношений, считался лично ответственным за неудачу на войне и неурожай и мог быть на этом основании не только смещен, но и принесен в жертву, дабы умилостивить богов. Власть конунга была выборной. Избирали его на народном собрании из числа наиболее знатных мужей, еще не обязательно принадлежащих к одному роду, иногда по жребию, но чаще сознательным решением присутствовавших, поднимавших тогда своего избранника на щит. На народном собрании же, не без подстрекательства со стороны оппозиционно настроенной части знати, происходило и смещение ставшего почему-либо неугодным конунга. Особое место в древнегерманском обществе занимали предводители дружин. В отличие от племенного войска-ополчения, включавшего всех боеспособных членов племени, строившегося по родам и семьям и возглавлявшегося конунгом, дружины составлялись из случайных, не связанных родством людей, надумавших сообща попытать ратное счастье и ради этого примкнувших к какому-то бывалому, удачливому, известному своей отвагой воину. В основном это была молодежь, часто знатного происхождения, надолго, если не навсегда, отрывавшаяся от отчего дома и сельскохозяйственного труда и всецело посвящавшая себя войне, а точнее, разбойным набегам на соседей. В промежутках между набегами дружинники проводили время в охотах, пирах, состязаниях и азартных играх, постепенно проедая и проматывая награбленное. Эту долю, может быть и завидную для германского юношества, избирали, однако, немногие: в дружинники шли наиболее знатные и богатые, чьи семьи могли позволить себе потерю работника, либо самые беспокойные, вольные или невольные изгои, порвавшие с родней, а то и с племенем. Нередко они нанимались в солдаты к римлянам; так, например, начинал свою карьеру Арминий.
Внутри дружины существовала своя иерархия, положение в ней определялось не столько знатностью рода, сколько личной доблестью. Это порождало соперничество между дружинниками, но все противоречия между ними заслонялись общей безоговорочной преданностью предводителю. Считалось, что предводителю принадлежит не только слава, но и добыча, дружинники же кормятся, получают оружие и кров от его щедрот.
Будучи чрезвычайно сплоченной, дружина занимала особое место в племенной организации. Она то противопоставляла себя племени, нарушая заключенные им договоры (чего, похоже, не понимали дисциплинированные римляне, принимавшие самовольные вылазки отдельных отрядов за вероломство целого племени), то составляла ядро племенного войска, оказываясь средоточием его мощи и нередко обеспечивая своему предводителю достоинство конунга. По мере того как такие случаи учащались, облик дружины менялся, и постепенно из разбойничьей ватаги, существовавшей как бы на периферии племени, она превращалась в настоящее княжеское войско и в этом качестве становилась основой власти племенного вождя. В дальнейшем, к эпохе Великого переселения, из дружины, во всяком случае «старшей» ее части, вырастала новая, служилая знать, постепенно оттеснявшая старую, родоплеменную, хотя корнями многие представители новой знати были связаны со старой.
Древние германцы не составляли этнического целого и, по-видимому, не воспринимали себя как единый народ. Привычный нам этноним Germani возник как название какого-то одного германского племени; кельты распространили его на всех своих северо-восточных соседей и в этом значении передали римлянам. Сами германцы, хотя и осознавали общность своего происхождения, культов и языка, похоже, не испытывали потребности в общем наименовании. Показательно, что слово diutisk (от thiuda — «народ»), к которому восходит современное самоназвание немцев — Deutsch, зарегистрировано в источниках только с конца VIII — начала IX в. При этом и на континенте, и в Англии оно первоначально употреблялось (в смысле «простонародный») лишь в отношении языка германцев, противопоставляемого латыни. Этнической характеристикой оно стало не ранее XI в., закрепившись, однако, к этому времени за одними немцами. Связанный с тем же корнем этноним «тевтоны», в средние века и в новое время применявшийся иногда ко всем германцам, в древности обозначал только одно, правда, знаменитое, племя — первое, наряду с кимврами, с которым столкнулись средиземноморские народы и которое едва не погубило римскую державу.
Реальной политической единицей древнегерманского мира являлось племя. Возникавшие время от времени племенные объединения строились не столько по родственному, сколько по территориальному признаку и в условиях непрестанных миграций нередко включали и негерманские (кельтские, славянские, фракийские) племена. Таким объединением было, например, недолговечное «царство» Маробода — предводителя германцев и кельтов, населявших в начале I в. н.э. территорию современной Чехии.
Племенные объединения рубежа старой и новой эры были еще очень рыхлыми и непрочными. Они вызывались к жизни временными, главным образом внешнеполитическими обстоятельствами (переселением в чужую страну и покорением ее или угрозой завоевания, нависшей над собственной страной) и с переменой обстоятельств распадались.
В изображении римских авторов, склонных принимать родоплеменные подразделения германцев за чисто территориальные, германская «цивитас» состоит из довольно обособленных, живущих своей жизнью округов, управляемых собственными принцепсами. Римляне обозначали эти округа словом pagus, германским эквивалентом правильно, видимо, считать слово Gau. Судя по данным топонимики, это были крупные, порядка 1000 кв. км, территории, жители которых обычно имели общее название, отличающее их от прочих соплеменников. Примером может служить расположенный в большой излучине Рейна Брейсгау — «округ бризов».
Внутреннюю организацию округов приходится изучать в основном по материалам раннесредневековых источников, рисующих эти институты древнегерманского общества не просто угасающими, но и деформированными. В каждом округе, видимо, имелось свое, малое собрание, где избирался военный вождь, а также лагман - знаток и хранитель местных обычаев. Округ в свою очередь дробился на несколько сотен, обязанных выставлять в племенное ополчение по сотне воинов и потому так называвшихся. В сотне также существовало свое собрание, созывавшееся чаще, чем собрания более высокого уровня, по нескольку раз в год. На сотенном собрании заключались сделки, рассматривались совершенные в пределах сотни правонарушения, вообще все значимые для нее вопросы правового характера. Дела, касавшиеся сразу двух и более сотен (например, тяжбы между членами разных сотен), слушались в окружном или даже в племенном собрании.
Круг вопросов, обсуждавшихся на племенном собрании, был шире, а сами вопросы — серьезнее. Так, внешнеполитические дела имело смысл решать всем племенем сообща. Однако полномочия и функции собраний были в принципе одни и те же, принудить округа и сотни к выполнению своих решений племенное собрание было не в состоянии: все держалось на добровольном согласии соплеменников, объединенных в сотни и округа. Не будучи политически самостоятельными, они являлись все же вполне жизнеспособными образованиями и, если решения племени шли вразрез с их частными интересами, сравнительно легко и безболезненно откалывались от него, чтобы затем примкнуть — в целях самосохранения — к другому племени. Случалось, что раскол совершался не в результате разногласий, а под натиском врагов, подчинивших и увлекших за собой жителей отдельных округов и сотен, или даже как вынужденная мера — вследствие перенаселенности, истощения почв и т. д. Тогда бросали жребий, и часть племени отправлялась в путь в поисках новой родины. Так, по всей вероятности, обстояло дело у семнонов, позднее у вандалов, саксов, некоторых других племен.
Эволюция политического строя германцев. К IV-V вв. в политическом строе германцев происходят важные изменения. Племенные объединения перерастают в племенные союзы, более сплоченные, устойчивые и, как правило, более многочисленные. Некоторые из этих союзов (например, аламанский, готский, франкский) насчитывали по нескольку сот тысяч человек и занимали или контролировали огромные территории. Уже по этой причине совместный сбор всех полноправных членов союза был практически невозможен. Нормально продолжали функционировать лишь окружные и сотенные собрания, постепенно утрачивавшие, однако, политический характер. Собрание племенного союза сохранялось лишь как собрание идущего войной или явившегося на смотр войска. Таковы Мартовские поля франков, войсковой тинг лангобардов. На общесоюзном собрании продолжали решать вопросы войны и мира, провозглашать и низвергать конунгов, но сфера его деятельности сузилась, активность и реальное значение как самостоятельной политической силы упали. На первый план выдвинулись другие органы власти.
Совет родоплеменных старейшин окончательно уступил место совету дружинной, служилой знати, группирующейся вокруг конунга. Среди советников выделялись предводители подразделений племенного союза — «царьки» (reguli), как называет их Аммиан Марцеллин в отличие от остальной знати. Каждый из них располагал собственной дружиной, уже заметно обособившейся от массы соплеменников и проживавшей вместе с ним в специально построенной крепости (бурге), бывшей поначалу чисто военным, впоследствии также торгово- ремесленным, но никак не сельскохозяйственным поселением. Знать оказывала весьма ощутимое влияние на действия верховного союзного конунга, непосредственно или через войсковое собрание, заставляя его считаться со своими интересами. Тем не менее власть конунга несомненно усилилась. Не будучи еще наследственной, она уже стала прерогативой какого-то одного рода. Сосредоточение власти в руках одной семьи способствовало накоплению ею все больших богатств, в свою очередь укреплявших политические позиции правящей династии. У вестогов на этой основе уже в V в., если не раньше, возникает казна — важный элемент зарождавшейся государственности. Возросший авторитет королевской власти выразился также в изменившемся отношении к личности конунга. Оскорбление и даже убийство конунга еще может быть искуплено уплатой вергельда, но размер его уже заметно (обычно вдвое) выше, чем вергельд других знатных людей. Конунги и их родня начинают выделяться и внешним обликом: платьем, прической, атрибутами власти. У франков, например, признаком принадлежности к королевскому роду Меровингов были длинные, до плеч, волосы.
Начиная с IV в. предводители отдельных германских племен и племенных подразделений все чаще поступают на службу к римлянам, сражаясь со своими дружинами в составе римской армии там, куда их пошлют (будь то даже Сирия), но в большинстве случаев оставаясь на прежнем месте и обязуясь всем племенем охранять на своем участке границу империи от других германцев. Эта практика еще больше, чем торговля с Римом, содействовала приобщению германцев к римской культуре, в том числе культуре политической. Получая от римского правительства высокие должности в военной, затем гражданской администрации и сопутствующие этим должностям звания, конунги пытались перестроить и свои отношения с соплеменниками.
Важным средством социально-политического возвышения конунгов, как и знати в целом, явилось восприятие германцами (разумеется, поверхностное) христианства, которое более подходило меняющейся общественной структуре варварского мира, чем древняя языческая религия германцев. Первыми на эту стезю вступили вестготы. Начало массового распространения христианства в их среде относится к середине IV в. и связано с миссионерской деятельностью вестготского священника Ульфилы, приспособившего латинский алфавит к готскому языку и переведшего на него Библию. Рукоположенный в сан епископа в 341 г., когда в церкви временно возобладали ариане, Ульфила проповедовал соплеменникам христианство арианского толка, которое в самой империи вскоре было объявлено ересью. Познакомившись с христианским учением в основном через вестготов и не вникая, во всяком случае поначалу, в богословские споры, другие германские народы также восприняли его по большей части в форме арианства. Различия в вероисповедании усугубили и без того непростые взаимоотношения германцев с империей; арианство нередко служило им знаменем борьбы против Рима. Однако сама по себе христианизация сыграла очень важную роль в социально-политическом развитии германских племен, ускорив и идеологически оформив становление у них государства.
4. Падение Западной Римской империи и образование варварских королевств
Причины Великого переселения народов. Период с IV в. по VII в. вошел в историю Европы как эпоха Великого переселения народов, названная так потому, что на эти четыре столетия приходится пик миграционных процессов, захвативших практически весь континент и радикально изменивших его этнический, культурный и политический облик. Это эпоха гибели античной цивилизации и зарождения феодализма.
Усиление имущественного и социального неравенства подталкивало различные слои варварских племен к тому, чтобы попытаться захватить новые, занятые чужаками, земли — на этой стадии развития варварское общество склонно к экспансии. Сказалось также давление шедших с Востока степных кочевников. Однако наиболее общей причиной, повлекшей одновременное перемещение огромной разноплеменной массы людей, по всей видимости, было резкое изменение климата. Приблизительно со II в. начинается и к V в. достигает максимума похолодание, вызвавшее усыхание сухих и увлажнение влажных почв с соответствующими изменениями растительного покрова. Эти перемены отрицательно сказались на условиях хозяйствования как кочевых народов евразийских степей, так и оседлого населения европейского севера, побуждая и тех и других искать новую среду обитания в более южных широтах.
Ухудшение климата хронологически совпало для многих варварских племен Европы с разложением у них родоплеменного строя. Экстенсивное по преимуществу развитие производства и сопутствовавший ему рост народонаселения натолкнулись в начале новой эры на ограниченность природных ресурсов лесной, отчасти и лесостепной зоны континента, которые при тогдашнем уровне производительных сил были менее удобны в хозяйственном отношении, чем районы Средиземноморья. В числе основных причин миграций нужно назвать и внешнеполитические факторы, а именно: давление одних варварских племен (чаще всего кочевых) на другие и ослабление Римской империи, оказавшейся более неспособной противостоять натиску со стороны своих окрепших соседей. В IV — V вв. главную роль в Великом переселении играли германские и тюркские, впоследствии также славянские и угро-финские племена.
Передвижения германских племен. Родиной германцев были северные, приморские области Германии, Ютландия и Южная Скандинавия. Южнее жили кельты, восточнее — славяне и балты. Первая волна германской экспансии вылилась в грандиозные перемещения кимвров и тевтонов, за четверть века исколесивших пол-Европы (крайние точки: Ютландия, Венгрия, Испания) и наконец в 102—101 гг. до н.э. разгромленных Гаем Марием в отрогах Западных Альп. Вторая волна приходится на 60-е годы I в. до н.э., когда свевы под предводительством Ариовиста попытались закрепиться в Восточной Галлии. В 58 г. до н.э. они были разбиты Цезарем. Однако к этому времени германцы уже прочно обосновались на среднем Рейне, к концу столетия и на верхнем Дунае, покорив и по большей части ассимилировав местное кельтское население. Дальнейшее продвижение германцев на юг было остановлено римлянами, поэтому с конца I в. до н.э. экспансия их направляется в основном на восток и юго- восток: в верховья Эльбы и Одера, на средний, затем и нижний Дунай.
После разгрома в Тевтобургском лесу (9 г. н.э.) римляне больше не предпринимали серьезных попыток завоевать Германию. Редкие экспедиции вглубь германской территории носили по преимуществу демонстрационный характер; более действенным было признано дипломатическое вмешательство, позволявшее при помощи подкупа, шантажа и натравливания одних племен на другие удерживать пограничных варваров от нападения. Граница же установилась по Рейну и Дунаю, где впредь в многочисленных крепостях было сосредоточено большинство легионов. В последней трети I в. н.э. для облегчения переброски войск в стратегически важном районе Шварцвальда были сооружены новые мощные укрепления — лимес; земли между лимесом, Рейном и Дунаем (так называемые Десятинные поля) были заселены приглашенными из Галлии кельтами. В начале II в. римляне захватили также Дакию, обезопасив себя от варварских набегов и на нижнем Дунае.
Положение стало меняться во второй половине II в., когда в ходе так называемой Маркоманской войны (166-180) значительные массы варваров впервые прорвали римскую границу, создав угрозу даже Италии. Марку Аврелию с трудом удалось отбросить их за Дунай, но с этого времени германские вторжения заметно учащаются. Борясь с ними и сталкиваясь с падением боеспособности и численности собственных войск, римляне пошли по пути поселения отдельных варварских племен на территории империи, перепоручая им охрану ряда рубежей; одновременно усилилась варваризация самой римской армии.
В 50-е годы III в., воспользовавшись охватившей империю смутой, германцы проникли на римскую территорию сразу на нескольких участках. Наибольшую опасность для Рима представляли вторжения аламанов и франков в Галлию и дальше в Испанию, а также появление готов на северных Балканах, откуда они совершали набеги во внутренние районы полуострова и пиратские нападения с моря на побережье Пропонтиды и Эгеиды. Франки и аламаны были оттеснены за Рейн приблизительно в 260 г.: последние, правда, закрепились на Десятинных полях. На Балканах в 269 г. готы потерпели сокрушительное поражение при Наиссусе и отступили за Дунай. Однако, несмотря на несомненный успех два года спустя римляне эвакуировали войска и гражданское население из Дакии. После этого граница на несколько десятилетий стабилизировалась. В дальнейшем, несмотря на периодические вторжения и мятежи германских поселенцев (например, I середине IV в., когда франки и аламаны вновь попытались перешли в наступление), римляне прочно удерживали рейнско-дунайский вал: на Западе — до 406 г., на Востоке — до последней трети VI в
Вестготы. К середине IV в. из объединения готских племен вы делились союзы западных и восточных готов (иначе вест- и ост готов), занимавшие соответственно земли между Дунаем и Днепром и между Днепром и Доном, включая Крым. В состав союзов входили не только германские, но также фракийские, сарматские, возможно, и славянские племена. В 375 г. остготский союз был разгромлен гуннами — кочевниками тюркского происхождения, пришедшими из Центральной Азии и подчинившими к этому времени некоторые угорские и сарматские племена, в том числе аланов. Теперь эта участь постигла и остготов.
Спасаясь от гуннского нашествия, вестготы в 376 г. обратились к правительству Восточной Римской империи с просьбой об убежище. Они были поселены на правом берегу нижнего Дуная, в Мезии, в качестве федератов — союзников с обязательством охранять дунайскую границу в обмен на поставки продовольствия. Буквально через год вмешательство римских чиновников во внутренние дела вестготов (которым было обещано самоуправление) и злоупотребления с поставками вызвали восстание вестготов; к ним примкнули отдельные отряды из других варварских племен и многие рабы из поместий и рудников Мезии и Фракии. В решающем сражении у Адрианополя в 378 г. римская армия была наголову разбита, при этом погиб император Валент.
В 382 г. новому императору Феодосию I удалось подавить восстание, но теперь вестготам для поселения была предоставлена не только Мезия, но также Фракия и Македония. В 395 г. они снова восстали, опустошив Грецию и вынудив римлян выделить им новую провинцию — Иллирию, откуда они, начиная с 401 г. совершали набеги в Италию. Армия Западной Римской империи состояла к этому времени по большей части из варваров, во главе ее стоял вандал Стилихон. В течение нескольких лет он достаточно успешно отбивал нападения вестготов и других германцев. Хороший полководец, Стилихон вместе с тем понимал, что силы империи истощены, и стремился по возможности откупиться от варваров. В 408 г., обвиненный в потворстве своим соплеменникам, разорявшим тем временем Галлию, и вообще в чрезмерной уступчивости варварам, он был смещен и вскоре казнен. Взявшая верх «антигерманская партия» оказалась, однако, неспособной организовать сопротивление варварам. Вестготы снова и снова вторгались в Италию, требуя все большей контрибуции и новых земель. Наконец в 410 г. Аларих после долгой осады взял Рим, разграбил его и двинулся на юг Италии, намереваясь переправиться в Сицилию, но по пути внезапно умер.
Падение Вечного города произвело страшное впечатление на современников, многие восприняли это событие как крушение всей империи и даже как начало светопреставления. Однако, получив военную помощь с Востока, правительство Западной Римской империи сумело в короткий срок взять ситуацию под контроль. С вестготами было заключено соглашение: преемник Алариха Атаульф получал в жены сестру императора Гонория Галлу Плацидию и обещание земель для поселения в Аквитании. С 412 г. вестготы воюют в Галлии и Испании с врагами империи, иногда и против нее, пока в конце концов не оседают — формально на правах федератов — в Юго-Западной Галлии, в районе Тулузы, ставшей столицей их государства — первого варварского государства, возникшего на территории империи (418 г.).
Вандалы. Поражение римлян под Адрианополем совпало по времени с их последним походом за Рейн, после чего они окончательно перешли к обороне и на западном участке границы. Охрана рубежей на нижнем Рейне была поручена франкам, которым пришлось уступить крайний север Галлии — Токсандрию; на среднем Рейне и верхнем Дунае все еще преобладали римские гарнизоны, местами поддерживаемые аламанскими федератами. В 406 г., пользуясь тем, что основные силы Западной Римской империи были отвлечены на борьбу с вестготами, вандалы, аланы и квады (принявшие теперь имя свевов), преодолев сопротивление франков, прорвали римский лимес в районе Майнца и хлынули в Галлию. Другая часть вандалов, аланов и свевов присоединилась к остготскому союзу, возглавлявшемуся Радагайсом; вместе они форсировали Дунай возле Аугсбурга и через Норик вторглись в Италию. В 406 г. недалеко от Флоренции Стилихон разгромил воинство Радагайса, год спустя британские легионы восстановили границу на среднем Рейне, но выдворить варваров из Галлии римлянам уже не удалось. Разорив восточные, центральные и юго-западные районы страны, вандалы, аланы и свевы в 409 г. пересекли Пиренеи и ворвались в Испанию, закрепившись в основном в ее западных областях.
Наибольшую опасность для Рима в тот период представляли вандалы, к которым в 416 г. присоединились остатки разбитых вестготами аланов. Отличаясь особой дикостью и агрессивностью, они не шли на договор с империей, не оседали в какой-то одной местности, предпочитая временный захват и грабеж все новых и новых территорий. Между 422 и 428 гг. жертвами вандалов стали приморские города Восточной Испании. Завладев находящимися там кораблями, они в 429 г. под предводительством Гейзериха высадились в Африке в районе Тингиса (Танжера) и начали наступление на запад.
Римское господство в Северной Африке было основательно поколеблено участившимися набегами берберских племен, только что закончившейся войной наместника, Бонифация против центрального правительства, наконец, непрекращающимися выступлениями народных масс. В этой обстановке вандалы без труда преодолели за год 1000 км и осадили Гиппон-Регий, где епископом был знаменитый христианский богослов Августин. Взяв город в 431 г. после 14- месячной осады, вандалы четыре года спустя вырвали у империи согласие на владение захваченными землями в качестве федератов. Мир был, однако, недолгим. Уже в конце 435 г. вандалы заняли Карфаген и, получив в свои руки огромный торговый флот, стали совершать налеты на побережье Сицилии и Южной Италии. В 442 г. римское правительство было вынуждено признать их полную независимость и власть над большей частью Северной Африки.
Гунны. Потеря главных африканских провинций, снабжавших Италию зерном и оливковым маслом, явилась для римлян тяжелым ударом: враг обосновался в глубоком тылу. И все же военная угроза исходила, прежде всего, с севера. После вторжений 406 г. имперские войска уже почти не контролировали рейнско- дунайский вал. Римские гарнизоны оставались лишь в некоторых пунктах Реции и Норика, тогда как защита рейнского рубежа была почти всецело передана германским федератам — теперь уже не только франкам, но также бургундам, пришедшим вслед за вандалами и обосновавшимся на среднем Рейне в районе Вормса, и аламанам, постепенно занявшим современный Эльзас. Что же касается Паннонии, то там к 20-м годам V в. прочно утвердились гунны.
С гуннами Рим столкнулся еще в 379 г., когда те, идя по пятам вестготов, вторглись в Мезию. С тех пор они неоднократно нападали на балканские провинции Восточной Римской империи, иногда терпели поражение, но чаще уходили лишь по получении откупного, так что понемногу константинопольское правительство превратилось в их данника. Отношения гуннов с Западной Римской империей поначалу строились на другой основе: гуннские наемники составляли заметную часть западно-римской армии, особенно с 20-х годов V в., главная императорская резиденция использовала их для борьбы с то и дело поднимавшими мятеж франками и бургундами, обосновавшимися на Рейне, а также с багау-дами — крестьянами северо- западной Галлии, пытавшимися отложиться от Рима и жить никому не подвластными самоуправляющимися общинами.
В 436 г. гунны, возглавляемые Аттилой (за свои насилия прозванным христианскими писателями Бичом Божьим), разгромили королевство бургундов; это событие легло в основу сюжета «Песни о Нибелунгах». В результате часть бургундов влилась в состав гуннского союза, другая была переселена римлянами к Женевскому озеру, где позднее, в 457 г., возникло так называемое второе Бургундское королевство с центром в Лионе.
В конце 40-х годов ситуация изменилась. Аттила стал вмешиваться во внутренние дела Западной Римской империи и претендовать на часть ее территории. В 451 г. гунны вторглись в Галлию, вместе с ними шли гепиды, герулы, остготы, ругии, скиры, другие германские племена. В решающем сражении на Каталаун-ских полях (близ Труа в Шампани) римский полководец Аэций, бывший когда-то заложником у гуннов и не раз водивший в бой гуннские отряды, с помощью вестготов, франков и бургундов разбил войско Аттилы. Это сражение по праву считается одним из важнейших в мировой истории, поскольку на Каталаунских полях в известной мере решалась судьба не только римского владычества в Галлии, но и всей западной цивилизации.
Однако силы гуннов отнюдь еще не были исчерпаны. На следующий год Аттила предпринял поход в Италию, взяв Аквилею, Милан, ряд других городов. Лишенная поддержки германских союзников римская армия оказалась не в состоянии ему противостоять, но Аттила, опасаясь поразившей Италию эпидемии, сам ушел за Альпы. В 453 г. он умер, и среди гуннов начались усобицы. Два года спустя восстали подчиненные им германские племена. Потерпев поражение сначала от гепидов, затем от остготов, гунны откочевали из Паннонии в Северное Причерноморье. Держава гуннов распалась, остатки их постепенно смешались с идущими с востока тюркскими и угорскими племенами.
Крушение Западной Римской империи. Победа на Каталаунских полях явилась последним крупным успехом Западной "Римской империи. В 454 г. по приказанию Валентиниана III был убит чрезмерно популярный и независимый, по его мнению, Аэций. В 455 г. от рук одного из военачальников Аэция свева Рикимера погиб сам император. После этого началась политическая чехарда: за 21 год на престоле Западной Римской империи сменилось 9 правителей, ставленников италийской или галльской знати, варварской армии под командованием Рикимера (сместившего или убравшего не одного августа), а после его смерти в 472 г. — Византии, вандалов и бургундов. Это время дальнейшего нарастания кризиса империи и стремительного сокращения ее границ.
В мае 455 г., вскоре после убийства Валентиниана III, вандальский флот внезапно появился в устье Тибра; в Риме вспыхнула паника, император Петроний Максим не сумел организовать сопротивление и погиб. Вандалы без труда захватили город и подвергли его 14-дневному разфому, уничтожив при этом множество бесценных памятников культуры. Отсюда происходит термин «вандализм», которым обозначают намеренное бессмысленное уничтожение культурных ценностей.
Вандалы не пытались закрепиться в Италии, но с этого времени твердо контролировали все крупные острова и морские коммуникации в Западном Средиземноморье. Тогда же начинается экспансия бургундского государства. В 461 г. бургунды овладевают Лионом и начинают успешное продвижение вниз по Роне, в сторону Прованса, и одновременно на север, завоевав к концу 70-х годов те земли, которые в средние века и получили название Бургундия. Навстречу им с севера, на территорию нынешней Лотарингии, продвигались франки, а с северо-востока, в современный Эльзас (позднее также в немецкую Швейцарию) — аламаны. Наибольший успех в этот период выпал на долю вестготов, понемногу занявших прилегающие к Бискайскому заливу области Аквитании, а затем большую часть Центральной Галлии, до среднего течения Луары. В отличие от вандалов вестготы, бургунды, франки и аламаны формально оставались федератами, их правители имели высший римский титул патриция, контролируемые ими земли продолжали считаться частью римского государства. Однако на деле это были уже вполне самостоятельные политические образования, притом далеко не всегда дружественные по отношению к Риму. Вестготы, например, неоднократно пытались захватить средиземноморские области римской Галлии. Будучи призваны в начале 50-х годов в Испанию для борьбы с багаудами, а также со свевами, прочно обосновавшимися на северо- западе страны и регулярно совершавшими набеги в другие ее районы, вестготы действительно помогли римлянам разгромить и тех и других, но уйти из Испании уже не пожелали. К началу 70-х годов они шаг за шагом подчинили почти весь полуостров, кроме удерживаемого свевами северо-запада и твердынь басков в Западных Пиренеях и Кантабрии. То обстоятельство, что вестготы выступали не как враги, а как уважающие римские законы федераты империи, лишь облегчило им расширение своего государства.
В последние годы своего существования Западная Римская империя являла собой причудливое и в целом печальное зрелище. Под прямым контролем Равенны оставались: Италия (без островов), приморская часть Иллирии, некоторые районы в Реции и Норике, три оторванные друг от друга области Галлии — Прованс, Овернь и территория между средним течением Луары, Соммой и Ла Маншем (будущая Нейстрия), а также прибрежная Мавритания и, может быть, отдельные пункты в Юго-Восточной Испании. При этом центральное правительство, как правило, не было в состоянии реально помочь удаленным от Италии провинциям, предоставляя местным властям самим решать возникающие проблемы.
Ярким примером служит история Британии, которая после 408 г. с уходом римских легионов была, по сути дела, брошена на произвол судьбы. На неоднократные мольбы жителей Британии о помощи против вторгавшихся из Ирландии и Шотландии кельтов западно-римское правительство, насколько известно, не реагировало. Некоторое время британцы защищались самостоятельно, затем, в 20-е годы, пригласили с этой целью германское племя саксов, выделив им для поселения земли в юго-восточной части острова, в Кенте. В 40-е годы саксы перестали повиноваться римским властям, объявили себя независимыми и, опираясь на все прибывающие с континента отряды соплеменников (а также англов, ютов и фризов), начали войну с вчерашними хозяевами острова. Бритайцы сопротивлялись, временами нанося противнику серьезные поражения (перипетии этой борьбы в преобразованном виде нашли отражение в легендах о короле Артуре), но постепенно отступали все дальше на запад к Ирландскому морю.
Нечто подобное происходило и на других территориях, где еще сохранялась римская государственность. В Норике римская власть удерживалась в некоторых городах лишь благодаря союзу с германским племенем ругиев, которым платили что-то среднее между данью и жалованьем за службу; в Мавритании сохранность римских порядков зависела от умения местных магнатов договориться с берберами; Овернь долгое время оставалась римской из-за соперничества бургундов и вестготов. Даже в самой Италии власть императора обеспечивалась главным образом поддержкой почти полностью варварской армии, периодически домогавшейся увеличения жалованья.
В 476 г. варвары и здесь потребовали земель для поселения; отказ римлян удовлетворить это требование привел к государственному перевороту: предводитель германских наемников Одоакр из племени скиров сместил последнего западно-римского императора Ромула Августула и был провозглашен солдатами конунгом Италии. Заручившись поддержкой римского сената, Одоакр отослал знаки императорского достоинства в Константинополь с заверениями в послушании. Восточноримский василевс Зенон, вынужденный признать сложившееся положение вещей, пожаловал ему титул патриция, тем самым узаконив его власть над италийцами. Так прекратила существование Западная Римская империя.
Варварские королевства после падения империи. Свержение Ромула Августула принято считать концом не только Западной Римской империи, но и всего античного периода истории. Дата эта, разумеется, условная, символическая, поскольку большая часть империи уже давно находилась вне реального контроля равеннского правительства, так что образование еще одного варварского государства, теперь уже на территории Италии, знаменовало лишь завершение длительного процесса.
Великое переселение народов отнюдь не закончилось в 476 г. В VI в. приходят в движение баски: успешно сдерживая натиск вестготов в Кантабрии и Пиренеях, они одновременно начинают колонизацию галльских земель к югу и западу от Гаронны (о чем свидетельствует, помимо всего прочего, закрепившийся за этой территорией топоним Гасконь). Продолжается миграция в Британию саксов, англов и их союзников, и к концу раннего средневековья ее уже обычно называют Англией, тогда как северо-западная оконечность Галлии — Арморик, куда переселилась часть бежавших от германцев бриттов, получила название Бретань. Другая часть саксов с лангобардами переместилась с низовий Эльбы на верхний Дунай, в то время едва ли не самый неспокойный район Европы, где одно германское племя чаще всего сменяло другое, а посреди этой варварской стихии еще несколько десятилетий сохранялись островки римского населения.
Лежащая дальше на восток Паннония стала в VI в. ареной борьбы между германцами, славянами и аварами — тюркоязычными по преимуществу племенами, пришедшими из евразийских степей. Последние в итоге взяли верх и в 60-е годы VI в. создали на среднем Дунае могущественную державу, терроризировавшую всех своих соседей, — Аварский каганат. К тому же примерно времени относится начало массовых вторжений славян на Балканы и их постепенное движение на запад к Эльбе и Альпам. Средиземноморье в то время оставалось относительно спокойным; положение стало меняться в середине VII в., когда на Леванте, а затем в Египте и Северной Африке обосновались арабы, которые стали оказывать все более заметное воздействие на исторические судьбы Западной Европы.
После падения Западной Римской империи ее провинциальные владения были скоро захвачены варварами. Вестготы окончательно утвердились на большей части Испании, закрепили за собой Овернь и поделили с бургундами Прованс, вандалы тем временем прибрали к рукам мавританские порты. Дольше всех сопротивлялись римляне Северной Галлии, создавшие там самостоятельное государство. Однако в 486 г. близ Суассона они потерпели поражение от салических (приморских) франков, захвативших после этого все галльские земли к северу от Луары, кроме Арморики.
К концу V в. на обломках Западной Римской империи сложилось несколько варварских королевств: Вандальское, Вестготское, Свевское, Бургундское, Франкское и государство Одоакра в Италии. Племена, обитавшие во внутренних областях Германии, равно как в Британии, а тем более в Скандинавии, еще не имели собственной государственности. Судьба этих политических образований была неодинаковой. Наименее долговечным оказалось созданное бывшими наемниками, в основном из числа герулов, скиров и некоторых других столь же немногочисленных германских племен, государство Одоакра — видимо, потому, что не обладало прочной племенной основой. В 493 г. оно было уничтожено пришедшими из Норика и Паннонии остготами; возглавлял их конунг Теодорих (493—526), действовавший с ведома восточноримского императора Зенона. Королевство остготов, включавшее помимо Италии Сицилию, Норик, часть Паннонии и Иллирии, а позднее также Прованс, вскоре стало самым сильным в Западной Европе, но в 555г., после затяжной войны, было завоевано Византией. Еще раньше, в 534 г., эта участь постигла королевство вандалов.
Наиболее жизнеспособным и динамичным оказалось Франкское королевство. В сражении возле Пуатье в 507 г. франки одержали решительную победу над вестготами и в течение нескольких месяцев захватили почти все их владения в Галлии, включая Тулузу. Вмешательство остготов предотвратило завоевание франками и действовавшими в союзе с ними бургундами средиземноморских областей Галлии. Прованс около 510 г. отошел к остготам, Септимания осталась за вестготами, чья столица была перенесена за Пиренеи в Толедо. Однако с этого времени верховенство в Галлии перешло к франкам. В 534 г. они завоевали королевство бургундов.
Дальнейшая история варварских королевств связана с завоевательной политикой восточноримского императора Юстиниана I. Помимо Северной Африки и Италии ему удалось отобрать в 551 г. у ослабевших вестготов ряд городов в Южной Испании: Картахену, Кордову, Малагу и др. Но развить успех византийцы уже не сумели. В 568 г., теснимые аварами, на Апеннинский полуостров вторглись лангобарды, в считанные годы овладевшие большей частью Северной и Южной Италии, после чего Константинополь перешел к обороне и уже не пытался расширить владения империи. Тем временем в наступление перешло стабилизировавшееся королевство вестготов. В 585 г. они положили конец независимости свевов и одновременно начали теснить византийцев, отвоевав южную часть полуострова к 636 г. Северная Африка оставалась в руках Константинополя до арабского завоевания в 60-е годы VII в. В начале VIII столетия арабы вышли к Гибралтарскому проливу, пересекли его и за несколько лет полностью уничтожили Вестготское королевство.
5. Генезис феодализма в Западной Европе. Вывод.
Становление феодализма — долгий и многосложный процесс. И в позднеантичном, и в варварском обществе возникли предпосылки для формирования феодальных отношений. Исторически сложилось так, что в Западной Европе дальнейшее становление феодализма происходило в условиях столкновения и взаимодействия этих обществ. Речь идет не о механическом соединении протофеодальных элементов обоих обществ, а именно о взаимодействии, синтезе этих элементов и двух общественных систем в целом, в результате которого родились качественно новые отношения. Даже такой удаленный от рубежей античной цивилизации регион, как Скандинавия, не избежал ее воздействия, правда, косвенного: через торговлю и политические контакты с другими частями континента, через христианскую церковь, чья религиозная доктрина, а также право выросли на античной почве, через технологические и идеологические заимствования.
То же можно сказать о районах, которые практически не испытали непосредственного воздействия варварского мира, например о побережье Южной Италии, Провансе, островах Западного Средиземноморья, где классические античные общественные отношения были все же заметно деформированы вследствие подвластности этих районов варварским правителям, нарушения прежних экономических связей, изменения социокультурного климата и т.д. Полное отсутствие синтеза можно констатировать в тех случаях, когда в соприкосновение с античной цивилизацией вступали народы, находившиеся на слишком низком уровне общественного развития, такие, как гунны или берберы.
Каково сравнительное значение античного и варварского компонентов феодального синтеза? Ответить на этот вопрос позволяет сопоставление различных вариантов генезиса феодализма, представленных историей отдельных регионов Западной Европы.
Наиболее активно феодальный синтез протекал там, где античное и варварское начала были достаточно уравновешены. Классическим примером такого варианта развития является Северо-Восточная Галлия, где феодализм утвердился рано, уже в VIII—IX вв., и был относительно слабо отягощен дофеодальными пережитками в виде различных модификаций родоплеменного и рабовладельческого укладов. Напротив, в тех случаях, когда один из компонентов явно и безусловно преобладал, процесс становления феодализма замедлялся, осложняясь при этом многоукладностью и другими привходящими обстоятельствами и принимая подчас причудливые формы. Первоначально варварское общество обнаруживало меньше феодальных потенций, чем античное; объясняется это, вероятно, тем, что оно в меньшей степени исчерпало свои исторические возможности. Однако впоследствии в числе наиболее отстающих по темпам развития оказались как раз те области, где античный элемент синтеза решительно превалировал над варварским. Показательно, что именно эти области служат примером особенно очевидных отклонений от северофранцузской модели феодализма, условно принимаемой за эталон. Иными словами, по сравнению с позднеантичным римским обществом разлагавшийся родоплеменной строй древних германцев нес в себе более сильный феодальный заряд.
Степень активности феодального синтеза в том или другом регионе зависела от многих факторов. На первое место среди них следует поставить численное соотношение варваров и римлян (включая романизированных галлов, иберов и т.п.), оказавшихся на одной территории. В большинстве провинций бывшей Римской империи германцы составляли всего лишь 2—3% населения; правда, за счет неравномерности расселения доля их в некоторых местах (например, в районах Бургоса и Толедо в Испании, Тулузы и Нарбонны в Южной Галлии, Павии и Вероны в Италии) была заметно выше. В Британии и Токсандрии, а также на Рейне и Верхнем Дунае германцы преобладали, в Северо- Восточной Галлии уступали галло-римлянам приблизительно в соотношении 1 к 10. То обстоятельство, что наиболее успешно феодализм развивался именно в этой части континента, доказывает, что влияние германцев как господствующего этноса, к тому же принесших с собой совершенно новые порядки, было намного больше их доли в населении. По всей видимости, требовалось определенное количественное сочетание носителей двух культур, чтобы имевшиеся в них протофеодальные элементы вступили в энергичное взаимодействие.
Второй важный фактор — это сам характер расселения варваров на территории империи. Чаще всего германцы занимали земли фиска, если же их не хватало в данной местности, — производили раздел земли и другого имущества тамошних посессоров, оставляя им обычно треть пахотных земель и половину угодий. Так поступали вестготы, бургунды, герулы и остготы. Некоторые племена, стремясь селиться компактно, захватывали приглянувшуюся им местность целиком, изгоняя оттуда всех прежних собственников. Особенно яркий пример такой политики дает история освоения Италии лангобардами. Случалось, что римские посессоры вместе с челядью сами покидали свои пенаты и варварам доставались фактически безлюдные земли. Такой ход событий характерен, в частности, для Британии и Норика. Естественно, что в тех случаях, когда германцы создавали новые, отдельные поселения, как бы отгораживаясь от римлян, хозяйственные, правовые и прочие контакты между ними оказывались довольно слабыми, и это сказывалось отрицательно на темпах феодализации. Поэтому, например, развитие феодальных отношений у лангобардов происходило медленнее, чем у бургундов и вестготов, чьи владения, хотя и достаточно обособленные, все же соприкасались с владениями римлян, способствуя тем самым хозяйственным заимствованиям и появлению общих дел и интересов.
Третий фактор — сравнительный культурный уровень пришлого и местного населения. Провинции были освоены римлянами далеко не равномерно. Если средиземноморские районы Галлии и Испании мало чем отличались от Италии, то, например, Арморика, тем более Британия или Кантабрия, были романизированы сравнительно слабо, так что германцы застали там не столько рабовладельческие виллы, сколько деревни и хутора древнего автохтонного населения, мало в чем превосходящего их самих по уровню культуры. Да и сами германские племена находились на разных ступенях развития. Так, вестготы к моменту своего закрепления в Испании уже около ста лет проживали на территории империи. Предки франков были непосредственными соседями римлян фактически с самого начала новой эры. Другое дело лангобарды, переселившиеся с низовий удаленной отлимеса Эльбы в уже утратившую следы римского владычества Паннонию и оттуда вторгшиеся в Италию. Лангобарды оказались в целом не готовы к восприятию достижений античной цивилизации в области сельского хозяйства и ремесла, тем более права и политических институтов. Понадобилось около полутора веков их пребывания в Италии, чтобы феодальный синтез пошел полным ходом.
Скорость этого процесса зависела и от других факторов, в том числе религиозных и правовых. То, что франки сразу же, в 496 г., приняли христианство в католической форме, несомненно облегчало им контакты с римлянами, тогда как приверженность вестготов и лангобардов арианству (соответственно до конца VI и начала VII в.) эти контакты сильно затрудняла. Не говоря уже об определенном антагонизме, существовавшем между арианами и католиками, законы вестготов и лангобардов категорически запрещали им браки с римлянами. На конкретные формы феодализации в том или ином районе заметное влияние оказывали также природно-географические и внешнеполитические условия. Так, замедленность темпов феодализации в Скандинавии и яркое своеобразие скандинавского феодализма (в частности, высокий удельный вес свободного крестьянства) помимо всего прочего связаны с бедностью почв, ориентацией на скотоводство и рыболовство и с особенностями ландшафта, затруднявшими организацию крупного хозяйства.
Поселение варваров на территории империи создало лишь предпосылки для феодального синтеза. Для того, чтобы взаимодействие двух систем стало реальностью, потребовалось минимум полтора-два столетия, в первые же десятилетия феодализация проходила у каждого из двух народов по-своему, продолжая прежнюю линию развития, но уже в принципиально новых условиях. Поначалу эволюция к феодализму обозначилась с наибольшей силой в римской части общества, преимущественно в крупных поместьях, где протофеодальные явления были налицо по крайней мере с IV в. Резкое ослабление государственного вмешательства, открывшее дорогу росту частной власти, стоящий перед глазами пример общества мелких сельских хозяев, дальнейшее сокращение рыночных связей, распространение под влиянием варварской стихии нового, более уважительного отношения к физическому труду – всё это, несомненно, способствовало развитию феодальных тенденций в поместьях галльской, испанской и италийской знати.
Продолжается начавшаяся еще в позднеантичный период трансформация социально-экономической структуры и права классической древности. Рабство распространено еще очень широко, но статус раба уже существенно иной: закон все чаще рассматривает его как обладателя имущества, в том числе земли, и предполагает в какой-то мере его правовую ответственность. Вольноотпущенники понемногу утрачивают признаки свободы и опускаются до положения зависимых людей, держателей земли своих патронов. Мелкая аренда также все больше становится формой зависимости. Медленно, но неуклонно римское поместье превращается в феодальную вотчину.
В еще большей степени испытывают на себе влияние новой среды варвары. Они знакомятся с римской агротехникой и организацией римских поместий, с римским правом, проводящим более жесткие различия между свободой и рабством, чем их собственные обычаи, с развитой торговлей, допускающей куплю-продажу всякого имущества, не исключая земли, с мощной государственностью, приучающей к дисциплине и четкому делению на тех, кто управляет, и тех, кем управляют. В общественном строе варваров еще очень много первобытного. Сохраняются пережитки родовых связей, в первую очередь кровная месть, но этими связями начинают тяготиться, и «Салическая правда» даже предусматривает специальную процедуру отказа от родства.
Еще сильны догосударственные институты власти и правосудия, но в целом государство все больше отдаляется от народа. Этому очень содействовало знакомство германцев с римскими политическими институтами. Армия по- прежнему представляет собой народное ополчение с дружиной конунга во главе, и римлян в нее решительно не пускают. Но в некоторых отношениях свободные германцы уже приравнены к законопослушным римлянам, в первую очередь в том, что касается уплаты налогов. Возникнув как нечто чуждое социальной природе завоеванного римского общества, как продолжение еще родоплеменной в своей основе власти, варварское государство к концу рассматриваемого периода оказывается вполне в гармонии с этим обществом. Эта трансформация стала возможной в результате перерождения варварской знати, превращения ее в слой крупных землевладельцев, сплотившихся вокруг теперь уже настоящего монарха. Германская по происхождению знать идет на установление родственных связей со знатью римской, начинает подражать ее образу жизни, участвовать в ее политических интригах и к началу VIII в. постепенно смыкается с ней. Этнические и социальные различия 6 среде господствующего класса если не исчезают полностью (в Галлии и Италии на это понадобилось еще два столетия), то ощутимо сглаживаются.
Подобный процесс наблюдался и в нижних слоях общества, но протекал он медленнее. Для того, чтобы сравняться с зависимым людом римского происхождения, германцам нужно было растерять ряд прочно укоренившихся в варварском обществе прав и обязанностей. Германец должен был перестать быть воином, членом сотенного собрания, наконец, собственником своей земли, а этому препятствовали многие обстоятельства, в том числе необходимость контролировать отнюдь не всегда дружественное римское население, представления о праве как о сумме древних и единственно возможных установлений, архаическое отношение к земле как к продолжению своего «я».
В соответствии с темпами развития и несомненно под римским влиянием у разных германских племен постепенно совершается переход к свободной от родовых и общинных ограничений земельной собственности — аллоду. Это еще не вполне свободная частная собственность наподобие римской, но распоряжение ею ограничено уже заметно слабее, менее сильно выражена и наследственная связь с нею ее обладателя. Кроме того, понемногу исчезает связь между обладанием земельной собственностью и свободой. Все это постепенно привело к превращению германских общинников в зависимых крестьян, держащих землю от феодальных господ.
6. Литература
- Бадак А. Н. и др. Всемирная история: В 24т. / А. Н. Бадак, И. Е. Войнич, Н. М. Волчек и др. Т.6 Римский период. - Минск: Соврем.литератор,1999-, - История Древнего Рима / [Сост. и предисл. К. В. Паневина] - СПб.: Полигон:АСТ, 1998 - Ковалев С.И. История Рима. Курс лекций - Гиббон Э. История упадка и крушения Римской империи – Олма-пресс, 2000 - История Средних веков. От падения Западной Римской империи до Карла Великого (476-768 гг.) Изд-во Полигон, 2002