Невольник чести (о графе Михаиле Воронцове)
Людмила Третьякова
В
XIX веке эпиграммы писали на всех: друг на друга, на царей, балерин и
архимандритов. Но по какой-то иронии судьбы хлесткое пушкинское четверостишие —
сам Александр Сергеевич впоследствии не рад был, что написал его, — сыграло
злую шутку с человеком, который менее других был этого достоин.
Весной
1801 года российский посол в Англии граф Семен Романович Воронцов отправлял сына
Михаила на родину, которой тот совершенно не помнил. Ему было чуть больше года,
когда отец-дипломат, получив новое назначение, увез семью из Петербурга.
…
Девятнадцать лет назад, 19 мая 1782 года, граф взял на руки первенца. Через год
у Воронцовых родилась дочь Екатерина, а несколько месяцев спустя граф овдовел —
его молодая жена Екатерина Алексеевна умерла от скоротечной чахотки. И в Лондон
Воронцов прибыл с двумя маленькими детьми. Граф Семен Романович больше не
женился, посвятив всю свою жизнь Мише и Кате.
С
младых ногтей Семен Романович внушал сыну: любой человек принадлежит прежде
всего Отечеству, его первейший долг — любить землю своих предков и доблестно
служить ей. А возможно это лишь с твердым понятием о вере, чести и при наличии
основательного образования…
Граф
Воронцов был не чужд педагогике и прежде: одно время он даже составлял
программы для русской молодежи по военному и дипломатическому образованию.
Подвигло его на это дело то убеждение, что засилье неучей и иностранцев на
высоких постах весьма вредит государству. Идеи Воронцова поддержки, правда, не
встретили, но зато в сыне он мог реализовать их полностью…
Семен
Романович сам подбирал ему учителей, сам составлял программы по разным
предметам, сам с ним занимался. Эта продуманная система образования вкупе с
блестящими способностями Михаила позволили ему обрести тот багаж знаний,
которым он будет впоследствии поражать современников на протяжении всей жизни.
Воронцов
поставил себе целью вырастить из сына россиянина и никак не иначе. Прожив полжизни
за границей и обладая всеми внешними признаками англомана, Воронцов любил
повторять: «Я русский и только русский». Эта позиция определила все и для его
сына. Помимо отечественной истории и литературы, кои, по мнению отца, должны
были помочь сыну в главном — стать русским по духу, Михаил великолепно знал
французский и английский, овладел латынью и греческим. В его ежедневном
расписании значились математика, естественные науки, рисование, архитектура,
музыка, военное дело.
Отец
считал необходимым дать сыну в руки и ремесло. Топор, пила и рубанок сделались
для Михаила не только знакомыми предметами: к столярному делу будущий
Светлейший князь так пристрастился, что отдавал ему все свободные часы до конца
жизни. Так воспитывал детей один из богатейших вельмож России.
И
вот Михаилу девятнадцать. Провожая его служить в Россию, отец предоставляет ему
полную свободу: пусть выберет себе дело по душе. Из Лондона в Санкт-Петербург
сын российского посла прибыл в полном одиночестве: без слуг и компаньонов, чем
несказанно удивил воронцовскую родню. Более того, Михаил отказался от
привилегии, которая полагалась имеющему звание камергера, присвоенное ему, еще
когда он жил в Лондоне. Эта привилегия давала право молодому человеку,
решившему посвятить себя армии, сразу же иметь звание генерал-майора. Воронцов
же попросил дать ему возможность начать службу с низших чинов и был зачислен
поручиком лейб-гвардии в Преображенский полк. А так как столичная жизнь
молодого Воронцова не удовлетворяла, то в 1803 году он отправился вольноопределяющимся
туда, где шла война, — в Закавказье. Суровые условия переносились им стоически.
Так
начиналась пятнадцатилетняя, практически беспрерывная военная эпопея Воронцова.
Все повышения в звании и награды доставались ему в пороховом дыму сражений.
Отечественную войну 1812 года Михаил встретил в чине генерал-майора, командиром
сводной гренадерской дивизии.
Генерал–якобинец
В
Бородинском сражении 26 августа Воронцов со своими гренадерами принял первый и
мощнейший удар противника на Семеновских флешах. Наполеон именно здесь
планировал прорвать оборону русской армии. Против 8 тысяч русских при 50
орудиях были брошены 43 тысячи отборных французских войск, чьи беспрерывные
атаки поддерживались огнем двухсот пушек. Все участники бородинского боя единодушно
признавали: Семеновские флеши были адом. Жесточайшая схватка длилась три часа —
гренадеры не отступили, хотя несли огромные потери. Когда впоследствии кто-то
обронил, что дивизия Воронцова «исчезла с поля», присутствовавший при этом
Михаил Семенович горестно поправил: «Она исчезла на поле».
Сам
Воронцов был тяжело ранен. Его перевязали прямо на поле и в телеге, одно колесо
которой было сбито ядром, вывезли из-под пуль и ядер. Когда графа привезли
домой в Москву, все свободные строения были заполнены ранеными, часто лишенными
какой бы то ни было помощи. На подводы же из воронцовской усадьбы грузили для
отвоза в дальние деревни барское добро: картины, бронзу, ящики с фарфором и
книгами, мебель. Воронцов приказал вернуть все в дом, а обоз использовать для перевозки
раненых в Андреевское, его имение под Владимиром. Раненых подбирали по всей
Владимирской дороге. В Андреевском был устроен госпиталь, где до выздоровления
на полном обеспечении графа лечилось до 50 офицерских чинов и более 300 человек
рядовых.
После
выздоровления каждый рядовой снабжался бельем, тулупом и 10 рублями. Затем
группами они переправлялись Воронцовым в армию. Сам он прибыл туда, еще
прихрамывая, передвигаясь с тросточкой. Тем временем русская армия неумолимо
двигалась на Запад. В битве под Краоном, уже вблизи Парижа, генерал-лейтенант
Воронцов самостоятельно действовал против войск, руководимых лично Наполеоном.
Им использовались все элементы русской тактики ведения боя, развитые и
утвержденные А.В. Суворовым: стремительная штыковая атака пехоты в глубь колонн
противника при поддержке артиллерии, умелый ввод в действие резервов и, что
особенно важно, допустимость в бою частной инициативы, исходя из требований
момента. Против этого мужественно сражавшиеся французы, даже с двукратным
численным превосходством, были бессильны.
«Таковые
подвиги в виду всех, покрыв пехоту нашу славою и устранив неприятеля,
удостоверяют, что ничего нет для нас невозможного», — писал в приказе после
сражения Воронцов, отмечая заслуги всех: рядовых и генералов. Но и те, и другие
воочию были свидетелями огромного личного мужества своего командира: несмотря
на незажившую рану, Воронцов постоянно был в бою, брал на себя команду над
частями, начальники которых пали. Недаром военный историк М.Богдановский в
своем исследовании, посвященном этой одной из последних кровопролитных битв с
Наполеоном, особо отмечал Михаила Семеновича: «Военное поприще графа Воронцова
озарилось в день Краонского боя блеском славы, возвышенной скромностью, обычною
спутницей истинного достоинства».
В
марта 1814 года русские войска вошли в Париж. На долгие четыре года, очень
непростых для прошедших с боями через Европу полков, Воронцов стал командиром
русского оккупационного корпуса. На него обрушилось скопище проблем. Самые
насущные — как сохранить боеспособность смертельно уставшей армии и обеспечить
бесконфликтное сосуществование победивших войск и мирного населения. Самые
приземленно-бытовые: как обеспечить сносное материальное существование тех
солдат, которые пали жертвою очаровательных парижанок, — у некоторых были жены,
да к тому же ожидалось прибавление в семействе. Так что теперь от Воронцова
требовался уже не боевой опыт, а скорее терпимость, внимание к людям,
дипломатичность и административный навык. Но сколько бы не было забот, все они
ожидали Воронцова.
В
корпусе был введен определенный свод правил, составленный его командующим. В их
основе лежало неукоснительное требование к офицерам всех рангов исключить из
обращения солдатами действия, унижающие человеческое достоинство, иначе говоря,
впервые в русской армии Воронцов своей волей запретил телесные наказания. Любые
конфликты и нарушения уставной дисциплины должны были разбираться и
подвергаться наказанию только по закону, без «гнусного обычая» применения палок
и рукоприкладства.
Прогрессивно
мыслящие офицеры приветствовали новшества, внедряемые Воронцовым в корпусе,
считая их прообразом реформирования всей армии, другие же предсказывали
возможные осложнения с петербургским начальством. Но Воронцов упорно стоял на
своем.
Помимо
всего прочего, во всех подразделениях корпуса по приказу командующего были
организованы школы для солдат и младшего офицерского состава. Учителями
становились старшие офицеры и священники. Воронцов лично составлял учебные
программы в зависимости от ситуаций: кто-то из его подчиненных учился азбуке,
кто-то осваивал правила письма и счета.
А
еще Воронцов отладил регулярность присылки в войска корреспонденции из России,
желая, чтобы люди, на годы оторванные от родного очага, не теряли связи с
Родиной.
Случилось
так, что русскому оккупационному корпусу правительство выделило деньги за два
года службы. Герои вспомнили о любви, женщинах и прочих радостях жизни. Во что
это вылилось, доподлинно знал один человек — Воронцов. Перед отправкой корпуса
в Россию он велел собрать сведения о всех долгах, сделанных за это время
корпусными офицерами. В сумме получилось полтора миллиона ассигнациями.
Полагая,
что победители должны покинуть Париж достойным образом, Воронцов заплатил этот
долг, продав имение Круглое, доставшееся ему в наследство от тетки,
небезызвестной Екатерины Романовны Дашковой.
Корпус
выступил на восток, а в Петербурге уже вовсю муссировались слухи, что
либерализм Воронцова потакает якобинскому духу, а дисциплина и военная выучка
солдат оставляют желать лучшего. Сделав смотр русским войскам в Германии,
Александр I выразил недовольство их недостаточно быстрым, по его мнению, шагом.
Ответ Воронцова передавался из уст в уста и сделался известен всем: «Ваше
Величество, этим шагом мы пришли в Париж». Вернувшись в Россию и почувствовав
явную недоброжелательность к себе, Воронцов подал рапорт об отставке. Александр
I отказался ее принять. Что ни говори, а без Воронцовых было не обойтись…
Губернатор Юга
…В
феврале 1819 года 37-летний генерал отправился к отцу в Лондон, чтобы испросить
разрешения жениться. Его невесте, графине Елизавете Ксаверьевне Браницкой, шел
уже 27-й год, когда во время своего путешествия за границу она встретила
Михаила Воронцова, который тотчас же сделал ей предложение. Элиза, как звали
Браницкую в свете, полька по отцу, русская по матери, родня Потемкину, обладала
громадным состоянием и тем невероятно чарующим обаянием, которое заставляло
всех видеть в ней красавицу.
Чета
Воронцовых вернулась в Петербург, но очень ненадолго. Михаил Семенович не
задерживался ни в одной из российских столиц — служил, куда царь пошлет.
Назначением на юг России, случившемся в 1823 году, он остался очень доволен.
Край, до которого у центра все никак не доходили руки, являл собой средоточие
всех возможных проблем: национальных, экономических, культурных, военных и так
далее. Но для человека инициативного это громадное полусонное пространство с
редкими вкраплениями цивилизации было настоящей находкой, тем более что царем ему
были даны неограниченные полномочия.
Вновь
прибывший генерал-губернатор начал с бездорожья, неискоренимой русской напасти.
Спустя чуть более 10 лет, проехав от Симферополя до Севастополя, А.В. Жуковский
записал в дневнике: «Чудная дорога — памятник Воронцову». За этим последовало
первое на юге России Черноморское коммерческое российское пароходство.
Сегодня
кажется, что виноградники на отрогах крымских гор дошли до нас чуть ли не со
времен античности. Между тем именно граф Воронцов, оценив все преимущества
здешнего климата, содействовал зарождению и развитию крымского виноградарства.
Он выписал саженцы всех сортов винограда из Франции, Германии, Испании и,
пригласив иностранных специалистов, поставил перед ними задачу — выявить те,
которые лучше приживутся и смогут давать необходимые урожаи. Кропотливая
селекционная работа велась не год и не два — виноделы не понаслышке знали,
сколь камениста здешняя почва и как она страдает от безводицы. Но Воронцов с
неколебимым упорством продолжал задуманное. В первую очередь он засадил
виноградниками собственные участки земли, которые приобретал в Крыму. Один тот
факт, что знаменитый дворцовый комплекс в Алупке был в немалой степени построен
на деньги, вырученные Воронцовым от продажи собственного вина, красноречиво говорит
о недюжинной коммерческой хватке Михаила Семеновича.
Помимо
виноделия Воронцов, внимательно приглядываясь к тем занятиям, которые уже были
освоены местным населением, всеми силами старался развивать и совершенствовать
уже существующие местные традиции. Из Испании и Саксонии были выписаны элитные
породы овец и устроены небольшие предприятия по переработке шерсти. Это, помимо
занятости населения, давало деньги и людям, и краю. Не полагаясь на субсидии из
центра, Воронцов задался целью поставить жизнь в крае на принципы
самоокупаемости. Отсюда невиданная ранее по масштабам преобразовательная
деятельность Воронцова: табачные плантации, питомники, учреждение Одесского
сельскохозяйственного общества по обмену опытом, покупка за границей новых по
тому времени сельскохозяйственных орудий, опытные фермы, ботанический сад,
выставки скота и плодовоовощных культур.
Все
это, помимо оживления жизни в самой Новороссии, изменило отношение к ней как к
дикому и едва ли не обременительному для государственной казны краю. Достаточно
сказать, что результатом первых лет хозяйствования Воронцова стало увеличение
цены на землю с тридцати копеек за десятину до десяти рублей и более.
Население
Новороссии из года в год росло. Очень много было сделано Воронцовым для
просветительства и научно-культурного подъема в этих местах. Через пять лет
после его прибытия открылось училище восточных языков, в 1834 году в Херсоне
появилось училище торгового мореплавания для подготовки шкиперов, штурманов и
судостроителей. До Воронцова в крае было всего 4 гимназии. С прозорливостью
умного политика русский генерал-губернатор открывает целую сеть училищ именно в
недавно присоединенных к России бессарабских землях: Кишиневе, Измаиле, Килие,
Бендерах, Бельцах. При симферопольской гимназии начинает действовать татарское
отделение, в Одессе — еврейское училище. Для воспитания и образования детей
небогатых дворян и высшего купечества в 1833 году было получено Высочайшее
соизволение на открытие института для девушек в Керчи.
Свой
посильный вклад в начинания графа вносила и его супруга. Под патронажем
Елизаветы Ксаверьевны в Одессе был создан Дом призрения сирот и училище для
глухонемых девочек.
Вся
практическая деятельность Воронцова, его забота о завтрашнем дне края
сочетались в нем с личным интересом к его историческому прошлому. Ведь
легендарная Таврида впитала в себя едва ли не всю историю человечества.
Генерал-губернатор регулярно организует экспедиции для изучения Новороссии,
описания сохранившихся памятников древности, раскопок.
В
1839 году в Одессе Воронцовым было учреждено Общество истории и древностей,
которое расположилось в его доме. Личным вкладом графа в начавшее пополняться
хранилище древностей при Обществе стала коллекция ваз и сосудов из Помпеи.
В
результате горячей заинтересованности Воронцова, по мнению специалистов, «весь
Новороссийский край, Крым и отчасти Бессарабия в четверть века, а
труднодоступный Кавказ в девять лет были исследованы, описаны, иллюстрированы
гораздо точнее и подробнее многих внутренних составных частей пространнейшей России».
Все,
что касалось исследовательской деятельности, делалось фундаментально: множество
книг, связанных с путешествиями, описаниями флоры и фауны, с археологическими и
этнографическими находками, издавались, как свидетельствовали хорошо знавшие
Воронцова люди, «при безотказном содействии просвещенного правителя».
Секрет
необыкновенно результативной деятельности Воронцова заключался не только в его
государственном складе ума и необыкновенной образованности. Он безукоризненно
владел тем, что мы сейчас называем умением «собрать команду». Знатоки,
энтузиасты, умельцы в жажде привлечь к своим идеям внимание высокого лица, не
обивали графского порога. «Он сам их отыскивал, — вспоминал один свидетель
«новороссийского бума», —знакомился, приближал к себе и в случае возможности
приглашал на совместную службу Отечеству». Сто пятьдесят лет тому назад это
слово имело конкретный, возвышающий душу смысл, подвигавший людей на многое…
На
склоне лет Воронцов, диктовавший свои записки по-французски, отнесет свой
семейный союз к разряду счастливых. Видимо, он был прав, не желая вдаваться в
подробности далеко не безоблачного, особенно поначалу, супружества длиной в 36
лет. Лиза, как звал супругу Воронцов, не единожды испытывала терпение мужа. «Со
врожденным польским легкомыслием и кокетством желала она нравиться, — писал
Ф.Ф. Вигель, — и никто лучше ее в том не успевал». А теперь сделаем краткий
экскурс в далекий 1823 год.
…Инициатива
перевода Пушкина из Кишинева в Одессу к только что назначенному
генерал-губернатору Новороссийского края принадлежала друзьям Александра
Сергеевича — Вяземскому и Тургеневу. Они знали, чего добивались для опального
поэта, будучи уверенными в том, что он не будет обойден заботой и вниманием.
Поначалу
так и было. При первой же встрече с поэтом в конце июля Воронцов принял поэта
«очень ласково». Но в начале сентября из Белой церкви вернулась жена. Елизавета
Ксаверьевна была на последних месяцах беременности. Не лучший, конечно, момент
для знакомства, но даже та, первая встреча с ней не прошла для Пушкина
бесследно. Под росчерком пера поэта ее образ, хоть и эпизодически, но возникает
на полях рукописей. Правда, потом как-то… исчезает, ведь тогда в сердце поэта
царила красавица Амалия Ризнич.
Заметим,
Воронцов с полной благожелательностью открыл Пушкину двери своего дома. Поэт
каждый день здесь бывает и обедает, пользуется книгами графской библиотеки.
Бесспорно, Воронцов осознавал — перед ним не мелкий канцелярист, да еще на
плохом счету у правительства, а входящий в славу большой поэт.
Но
проходит месяц за месяцем. Пушкин в театре, на балах, маскарадах видит недавно
родившую Воронцову — оживленную, нарядную. Он пленен. Он влюблен.
Истинное
отношение Елизаветы Ксаверьевны к Пушкину, видимо, навсегда останется тайной.
Но в одном сомневаться не приходится: ей, как отмечалось, было «славно иметь у
ног своих знаменитого поэта».
Ну
а что же всесильный губернатор? Он пусть и привык к тому, что супруга вечно
окружена поклонниками, но пылкость поэта, видимо, переходила известные границы.
И, как писали свидетели, «нельзя было графу не заметить его чувств». Более
раздражение Воронцова усиливал и тот факт, что Пушкина как будто и не
волновало, что по поводу них думает сам губернатор. Обратимся к свидетельству
очевидца тех событий, Ф.Ф. Вигеля: «Пушкин водворился в гостиной жены его и
всегда встречал его сухими поклонами, на которые, впрочем, тот никогда не
отвечал».
Имел
ли Воронцов право как мужчина, семьянин раздражаться и искать способы
прекратить волокитство слишком осмелевшего поклонника?
«Он
не унизился до ревности, но ему казалось, что ссыльный канцелярский чиновник
дерзает подымать глаза на ту, которая носит его имя», — писал Ф.Ф. Вигель. И
все же, видимо, именно ревность заставила Воронцова отправить Пушкина вместе с
другими мелкими чиновниками в так оскорбившую поэта экспедицию по истреблению
саранчи. То, как тяжело Воронцов переживал неверность жены, мы знаем опять же
из первых рук. Когда Вигель, как и Пушкин, служивший при генерал-губернаторе,
попробовал заступиться за поэта, тот ответил ему: «Любезный Ф.Ф., если вы
хотите, чтобы мы остались в приязненных отношениях, не упоминайте мне никогда
об этом мерзавце». Сказано более чем резко!
Вернувшийся
«с саранчи» раздраженный поэт написал прошение об отставке, надеясь, что,
получив ее, по-прежнему будет жить рядом с любимой женщиной. Его роман в
разгаре.
Хотя
при этом от дома Пушкину никто не отказывал и он по-прежнему обедал у
Воронцовых, досада поэта на генерал-губернатора из-за злополучной саранчи не
утихала. Вот тогда-то и появилась та знаменитая эпиграмма: «Полу-милорд,
полу-купец...»
Супругам
она, конечно, стала известна. Елизавета Ксаверьевна — надо отдать ей должное —
была неприятно поражена как ее злостью, так и несправедливостью. И с этого
момента ее чувства к Пушкину, вызванные его безудержной страстью, стали
бледнеть. Между тем просьба об отставке приносила совсем не те результаты, на
которые рассчитывал Пушкин. Ему было предписано покинуть Одессу и отправиться
на жительство в Псковскую губернию.
Роман
с Воронцовой подвиг Пушкина на создание ряда поэтических шедевров. Елизавете
Ксаверьевне они принесли не утихающий интерес нескольких поколений людей,
видевших в ней Музу гения, едва ли не божество. А самому Воронцову, надолго,
видимо, обретшему сомнительную славу гонителя величайшего русского поэта, в апреле
1825 года очаровательная Элиза родила девочку, настоящим отцом которой являлся…
Пушкин.
«Это
гипотеза, — писала одна из самых влиятельных исследователей творчества Пушкина
Татьяна Цявловская, — но гипотеза крепнет, когда ее поддерживают факты иной
категории».
К
этим фактам, в частности, относится свидетельство правнучки Пушкина — Натальи
Сергеевны Шепелевой, утверждавшей, что известие о том, что у Александра
Сергеевича был ребенок от Воронцовой, идет от Натальи Николаевны, которой в
этом признался сам поэт.
Младшая
дочь Воронцовых внешне резко отличалась от остальных членов семьи. «Среди
блондинов-родителей и других детей — она единственная была темноволоса», —
читаем у Цявловской. Свидетельством этому может служить портрет юной графини,
благополучно до-шедший до наших дней. Неизвестный художник запечатлел Сонечку в
пору пленительно расцветающей женственности, полную чистоты и неведения.
Косвенное подтверждение тому, что круглолицая с пухлыми губами девочка — дочь
поэта, находили и в том, что в «Мемуарах кн. М.С. Воронцова за 1819 — 1833
годы» Михаилом Семеновичем упомянуты все его дети, кроме Софьи. В дальнейшем,
правда, не найти было и намека на отсутствие отцовского чувства графа к младшей
дочери.
Последнее назначение
Санкт-Петербург,
24 января 1845 года.
«Любезный
Алексей Петрович! Ты, верно, удивился, когда узнал о назначении моем на Кавказ.
Я также удивился, когда мне предложено было это поручение, и не без страха оное
принял: ибо мне уже 63 год…» Так писал Воронцов боевому другу — генералу
Ермолову, перед тем как отправиться к новому месту назначения. Покоя не
предвиделось. Дороги и дороги: военные, горные, степные — именно они стали его
жизненной географией. Но был какой-то особый смысл в том, что теперь,
совершенно седой, с недавно присвоенным титулом Светлейшего князя, он снова
направлялся в те края, куда ринулся под пули двадцатилетним поручиком.
Николай
I назначил его наместником Кавказа и главнокомандующим кавказскими войсками,
оставив за ним и новороссийское генерал-губернаторство.
Следующие
девять лет жизни, практически до самой смерти, Воронцов — в военных походах и в
трудах по укреплению русских крепостей и боеготовности армии, а вместе с тем в
небезуспешных попытках построить мирную жизнь для мирных людей. Почерк его
подвижнической деятельности узнается сразу — он только что приехал, его
резиденция в Тифлисе крайне проста и непритязательна, но здесь уже положено
начало городской нумизматической коллекции, в 1850 году образовывается
Закавказское общество сельского хозяйства. Первое восхождение на Арарат также
было организовано Воронцовым. И конечно, снова хлопоты по открытию школ — в
Тифлисе, Кутаиси, Ереване, Ставрополе с последующим их объединением в систему
отдельного Кавказского учебного округа. По мнению Воронцова, российское
присутствие на Кавказе не только не должно подавлять самобытность населяющих
его народов, оно просто обязано считаться и приспосабливаться к исторически
сложившимся традициям края, потребностям, характеру жителей. Именно поэтому в
первые же годы своего пребывания на Кавказе Воронцов дает «добро» на учреждение
мусульманского училища. Путь к миру на Кавказе он видел в первую очередь в
веротерпимости и писал Николаю I: «То, как мусульмане мыслят и относятся к нам,
зависит от нашего отношения к их вере…» В «замирение» края с помощью одной лишь
военной силы он не верил.
Именно
в военной политике российского правительства на Кавказе Воронцов видел немалые
просчеты. По его переписке с Ермоловым, столько лет усмирявшим воинствующих
горцев, видно, что боевые друзья сходятся в одном: правительство, увлекшись
делами европейскими, мало обращало внимание на Кавказ. Отсюда застарелые
проблемы, порожденные негибкой политикой, да к тому же пренебрежением к мнению
людей, хорошо знавших этот край и его законы.
Елизавета
Ксаверьевна неотлучно находилась при муже во всех местах службы, а иногда даже
сопровождала его в инспекционных поездках. С заметным удовольствием сообщал
Воронцов Ермолову летом 1849 года: «В Дагестане она имела удовольствие идти два
или три раза с пехотою на военном положении, но, к большому ее сожалению,
неприятель не показывался. Мы были с нею на славном Гилеринском спуске, откуда
виден почти весь Дагестан и где, по общему здесь преданию, ты плюнул на этот
ужасный и проклятый край и сказал, что оный не стоит кровинки одного солдата;
жаль, что после тебя некоторые начальники имели совершенно противные мнения».
По этому письму видно, что с годами супруги сблизились. Молодые страсти
поутихли, сделались воспоминанием. Возможно, сближение это произошло еще и по
причине их печальной родительской судьбы: из шестерых детей Воронцовых четверо
умерли очень рано. Но и те двое, став взрослыми, давали отцу с матерью пищу для
не очень радостных размышлений.
Дочь
Софья, выйдя замуж, семейного счастья не обрела — супруги, не имея детей, жили
порознь. Сын Семен, про которого говорили, что «он никакими талантами не
отличался и ничем не напоминал своего родителя», тоже был бездетен. И
впоследствии с его смертью род Воронцовых угас.
Накануне
своего 70-летия Михаил Семенович попросил об отставке. Просьба его была
удовлетворена. Чувствовал он себя очень скверно, хотя тщательно это скрывал.
«Без дела» он прожил меньше года. За его спиной осталось пять десятков лет
службы России не за страх, а за совесть. В высшем воинском звании России —
фельдмаршальском — Михаил Семенович Воронцов скончался 6 ноября 1856 года.
P.S.
За заслуги перед Отечеством Светлейшему князю М.С. Воронцову было установлено
два памятника — в Тифлисе и в Одессе, куда на торжественную церемонию открытия
в 1856 году прибыли и немцы, и болгары, и представители татарского населения,
духовенство христианских и нехристианских конфессий.
Портрет
Воронцова располагается в первом ряду знаменитой «Военной галереи» Зимнего
дворца, посвященной героям войны 1812 года. Бронзовую фигуру фельдмаршала можно
видеть среди выдающихся деятелей, помещенных на памятнике «Тысячелетие России»
в Новгороде. Его имя значится и на мраморных досках Георгиевского зала
Московского Кремля в священном списке верных сынов Отечества. А вот могила
Михаила Семеновича Воронцова была взорвана вместе с Одесским кафедральным
собором в первые годы советской власти…
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.vokrugsveta.ru