Петр I и Карл XII -
два портрета в интерьере истории
Кандидат исторических наук И.
АНДРЕЕВ.
В российской истории шведскому
королю Карлу XII не повезло. В массовом сознании
он представлен почти карикатурно-сумасбродным, тщеславным королем-юношей,
который сначала побеждал Петра, а потом был бит. "Погиб, как швед под
Полтавой" - это, собственно, и о Карле, хотя, как известно, под Полтавой
король не погиб, а, избежав плена, еще почти десять лет продолжал борьбу.
Угодив в могучую тень Петра, Карл не то чтобы померк, а потерялся, съежился.
Он, как статист в плохой пьесе, должен был изредка появляться на исторической
сцене и подавать реплики, призванные выгодно высветить главного героя - Петра
Великого. Не избежал искушения именно так преподнести шведского короля и
писатель А. Н. Толстой. Дело не в том, что Карл появляется на страницах романа
"Петр Первый" эпизодически. Существенно другое - мотивация поступков.
Карл легкомыслен и капризен - этакий коронованный эгоцентрист, который рыщет по
Восточной Европе в поисках славы. Он абсолютно противоположен царю Петру,
пускай и вспыльчивому, и неуравновешенному, но денно и нощно думающему об
Отечестве. Трактовка А. Н. Толстого вошла в кровь и плоть массового
исторического сознания. Талантливое литературное произведение в своем влиянии
на читателя почти всегда перевешивает тома серьезных исторических сочинений.
Упрощение Карла - одновременно и упрощение самого Петра и масштабов всего того,
что произошло с Россией в первой четверти XVIII столетия. Уже одного этого достаточно, чтобы попытаться осмыслить
происшедшее через сопоставление этих двух личностей.
Петр и Карл никогда не
встречались. Но в продолжение многих лет вели заочный спор друг с другом, а
значит, примерялись, присматрива лись друг к другу. Когда царь узнал о гибели
Карла, он вполне искренне огорчился: "Ах, брат Карл! Как мне тебя
жаль!" Можно лишь гадать о том, какие именно чувства стояли за этими
словами сожаления. Но кажется - нечто большее, чем просто монаршая
солидарность... Их спор был столь долог, царь так проникся логикой нелогичных
поступков своего коронованного оппонента, что, кажется, со смертью Карла Петр
утрачивал как бы часть самого себя.
Люди разных культур,
темпераментов, менталитета, Карл и Петр были одновременно удивительно схожи. Но
эта схожесть особого свойства - в непохожести на других государей. Заметим, что
обрести подобную репутацию в век, когда экстравагантное самовыражение было в
моде, - задача не из легких. Но Петр и Карл затмили многих. Их секрет прост -
оба вовсе не стремились к экстравагантности. Они жили без затей, выстраивая
свое поведение в соответствии с представлениями о должном. Поэтому многое, что
казалось другим столь важным и необходимым, для них почти не играло никакой
роли. И наоборот. Их поступки воспринимались большинством современников в
лучшем случае как чудачество, в худшем - как необразованность, варварство.
Английский дипломат Томас
Вентворт и француз Обри де ля Мотрэ оставили описания "готского
героя". Карл в них статен и высок, "но крайне неопрятен и
неряшлив". Черты лица тонкие. Волосы светлые и сальные и, кажется, не
каждый день встречаются с гребнем. Шляпа смята - король часто отправлял ее не
на голову, а под мышку. Мундир рейтарский, только сукно лучшего качества.
Сапоги высокие, со шпорами. В итоге все, кто не знал короля в лицо, принимали
его за рейтарского офицера, причем не самого высокого чина.
Петр был столь же невзыскателен в
одежде. Носил платье и башмаки подолгу, иногда до дыр. Привычка французских
придворных ежедневно появляться в новом платье вызывала у него лишь насмешку:
"Видно, молодой человек никак не может найти портного, который одел бы его
вполне по вкусу?" - дразнил он маркиза Либуа, приставленного к высокому
гостю самим регентом Франции. На прием к королю Петр явился в скромном сюртуке
из толстого серого баракана (род материи), без галстука, манжет и кружев, в - о
ужас! - ненапудренном парике. "Экстравагантность" московского гостя
так потрясла Версаль, что на время вошла в моду. Придворные щеголи с месяц
смущали придворных дам диковатым (с точки зрения французов) костюмом,
получившим официальное название "наряд дикаря".
Разумеется, при необходимости
Петр представал перед подданными во всем блеске царского величия. В первые
десятилетия на троне это был так называемый Большой государев наряд, позднее -
богато убранное европейское платье. Так, на церемонии венчания Екатерины I титулом императрицы царь появился в кафтане, расшитом
серебром. К сему обязывала и сама церемония, и то, что над вышивкой прилежно
трудилась виновница торжества. Правда, при этом государь, не любивший лишних
расходов, не удосужился сменить свои стоптанные башмаки. В таком виде он и
возложил на коленопреклоненную Екатерину корону, обошедшуюся казне в несколько
десятков тысяч рублей.
Под стать одежде были и манеры
двух государей - простые и даже грубоватые. Карл, по замечанию современников,
"ест, как конь", углубившись в свои мысли. В задумчивости он может
размазать пальцем масло по хлебу. Пища самая простая и, кажется, ценится
главным образом с точки зрения насыщения. В день своей гибели Карл, отобедав,
хвалит своего повара: "Ты кормишь так сытно, что придется назначить тебя
старшим поваром!" Петр столь же невзыскателен в пище. Главное его требование
- все должно подаваться с пылу-жару: в Летнем дворце, например, было устроено
так, что блюда попадали на царский стол прямо с плиты.
Непритязательные в еде, государи
сильно разнились в отношении к крепким напиткам. Максимум, что позволял себе
Карл, - слабое темное пиво: то был зарок, который дал юный король после одного
обильного возлияния. Зарок необычайно крепкий, без отступлений. Петровское
необуздан ное пьянство ничего, кроме горького вздоха сожаления, у его
апологетов не вызывает.
Трудно сказать, кто повинен в
этом пагубном пристрастии. Большинство близких к Петру людей страдали этим
пороком. Умный князь Борис Голицын, которому царь был стольким обязан в борьбе
с царевной Софьей, по словам одного из современников, "пил
непрестанно". Не отставал от него и знаменитый "дебошан" Франц
Лефорт. А ведь он - едва ли не единственный человек, которому молодой царь
старался подражать.
Но если окружение и втянуло Петра
в пьянство, то сам царь, повзрослев, уже не пытался положить конец этой
затянувшейся "службе кабаку". Достаточно вспомнить
"заседания" знаменитого Всешутейшего и Всепьянейшего собора, после
которых у государя припадочно тряслась голова. "Патриарху" шумной
компании Никите Зотову приходилось даже предостерегать "герра протодьякона"
Петра от чрезмерной удали на поле брани с "Ивашкой Хмельницким".
Удивительно, но даже шумное
застолье царь оборачивал на пользу своего дела. Его Всешутейший собор не просто
способ дикого отдохновения и снятия стресса, но форма утверждения новой
повседневности - ниспровержение старого с помощью смеха, беснования и
надругательства. Петровская фраза о "старинных обычаях", которые
"всегда лучше новых", наиболее удачно иллюстрирует суть этого замысла
- ведь царь хвалил "святорусскую старину" на шутовском кривлянье
"сумасброднейшего собора".
Несколько наивно
противопоставлять трезвый образ жизни Карла петровскому пристрастию "быть
пьяным во все дни и не ложиться трезвым спать никогда" (главное требование
устава Всешутейшего собора). Внешне это не особенно отражалось на течении дел.
Но только внешне. Темным пятном на историю Петра ложатся не только факты
необузданного пьяного гнева, гнева до смертоубийства, утраты человеческого
облика. Формировался "хмельной" стиль жизни двора, новой
аристократии, прискорбный во всех отношениях.
Ни Петр, ни Карл не отличались
тонкостью чувств и изысканностью манер. Известны десятки случаев, когда царь
своими поступками вызывал легкое оцепенение у окружавших. Немецкая принцесса
София, умная и проницатель ная, так изложила свои впечатления после первой встречи
с Петром: царь высок, красив, быстрые и верные ответы его говорят о живости
ума, но "при всех достоинствах, которыми его одарила природа, желательно
было бы, чтобы в нем было поменьше грубости".
Груб и Карл. Но это скорее
подчеркнутая грубость солдата. Так он ведет себя в поверженной Саксонии, давая
понять Августу и его подданным, кто проиграл войну и кто должен платить по
счетам. Однако, когда дело касалось близких людей, оба могли быть внимательны и
даже по-своему нежны. Таков Петр в письмах к Екатерине:
"Катеринушка!", "Друг мой", "Друг мой сердешнинь
кий!" и даже "Лапушка!". Заботлив и предупредителен и Карл в
письмах к родным.
Карл избегал женщин. Он был ровно
холоден со знатными дамами и с теми, кто на правах женщин "для всех"
сопровождал в обозах его воинство. По признанию современников, король в
обхождении со слабым полом был похож "на парня из захолустной
деревни". Такая сдержанность со временем стала даже тревожить его родных.
Они не раз пытались склонить Карла к браку, но тот с завидным упорством избегал
брачных уз. Особенно пеклась о семейном счастье внука и преемственности
династии вдовствующая королева-бабушка Хедвига-Элеонора. Именно ей Карл обещал
"остепениться" к 30 годам. Когда по достижении срока королева
напомнила внуку об этом, Карл в коротком письме из Бендер объявил, что он
"совершенно не в состоянии припомнить своего обещания подобного
рода". К тому же до окончания войны он будет "перегружен сверх
меры" - вполне весомое основание для отсрочки матримониальных планов
"дорогой госпожи Бабушки".
"Северный герой" ушел
из жизни, не вступив в брак и не оставив наследника. Это обернулось для Швеции
новыми трудностями и дало Петру возможность оказывать давление на
заупрямившихся скандинавов. Дело в том, что племянник Карла, Карл Фридрих Гольштейн-Готтор
пский, сын умершей сестры короля, Хедвиги-Софьи, претендовал не только на
шведский престол, но и на руку дочери Петра, Анны. И если в первом случае шансы
его были проблематичны, то в последнем - дело быстро шло к свадебному столу.
Царь не прочь был воспользовать ся ситуацией и поторговаться. Сговорчивость
несговорчивых шведов ставилась Петром в зависимость от их отношения к миру с
Россией: станете упорствовать - поддержим претензии будущего зятя; пойдете на
подписание мира - отнимем руку свою от герцога Карла.
Обхождение Петра с дамами
отличалось нахрапистостью и даже грубостью. Привычка повелевать и бурный
темперамент не способствовали обузданию его клокочущих страстей. Царь был не
особенно разборчив в связях. В Лондоне девицы легкого поведения обиделись по
поводу совсем не царской оплаты их услуг. Петр отреагировал немедля: какова
работа, такова и плата.
Следует заметить: то, что
осуждалось православной церковью и именовалось "блудом", в
европеизированной светской культуре почиталось чуть ли не нормой. Петр как-то
быстро запамятовал о первом и легко принял второе. Правда, на истинно
французский "политес" у него никогда не хватало времени и денег. Он
поступал проще, отделяя чувства от связей. Эту точку зрения пришлось принять Екатерине.
Бесконечные походы царя к "метрессам" стали в их переписке предметом
шуток.
Необузданность Петра не мешала
ему мечтать о доме и семье. Отсюда вырастали его привязанности. Сначала к Анне
Монс, дочери немецкого виноторговца, осевшего в Немецкой слободе, затем к
Марте-Екатерине, которую царь впервые увидел в 1703 году у Меншикова.
Начиналось все, как обычно: мимолетное увлечение, каких было множество у не
терпевшего отказа государя. Но шли годы, а Екатерина не исчезала из жизни царя.
Ровный нрав, веселость и душевное тепло - все это, по-видимому, привлекало к
ней царя. Петр везде был как дома, что означало - у него не было дома. Теперь
же он обзавелся домом и хозяйкой, давшей ему семью и ощущение семейного уюта.
Екатерина такая же недалекая, как
и заточенная в монастырь первая супруга Петра, царица Евдокия Лопухина. Но
Петру и не нужна была советчица. Зато, в отличие от опальной царицы, Екатерина
могла запросто сидеть в мужской компании или, покидав вещи в повозку, мчаться
за Петром на край света. Она не задавалась пустяшным вопросом: пристоен или
непристоен подобный поступок. Такой вопрос просто не приходил ей в голову.
Державный суженный позвал - значит, надо.
Даже при очень большой
снисходительности Екатерину трудно назвать умным человеком. Когда после смерти Петра
ее возвели на престол, то выявилась полная неспособность императрицы заниматься
делами. Строго говоря, именно этими качествами она, видимо, и угодила своим
сторонникам. Но ограниченность Екатерины-императрицы стала одновременно сильной
стороной Екатерины-подруги, а потом и жены царя. Она была по-житейски умна, что
требует вовсе не высокого ума, а лишь умения приспосабливаться, не раздражать,
знать свое место. Петр ценил непритязательность Екатерины и умение, если того
требовали обстоятельства, терпеть. По сердцу государю пришлась и ее физическая
сила. И верно. Надо было обладать немалой силой и недюжинным здоровьем, чтобы
поспевать за Петром.
Личная жизнь Петра оказалась
богаче и драматичнее, чем личная жизнь Карла. В отличие от своего противника
царь познал семейное счастье. Но ему же пришлось в полной мере испить чашу
семейных невзгод. Он прошел через конфликт с сыном, царевичем Алексеем,
трагическая развязка которого возложила на Петра клеймо сыноубийцы. Была в
жизни царя и темная история с одним из братьев Анны Монс, камергером Виллимом
Монсом, уличенным в 1724 году в связи с Екатериной.
Петр, мало считавшийся с
человеческим достоинством, когда-то прилюдно измывался над неким кухмистером
Екатерины, которого обманывала жена. Царь даже распорядился повесить над дверью
его дома оленьи рога. А тут сам угодил в двусмысленное положение! Петр был вне
себя. "Он был бледен, как смерть, блуждающие глаза его сверкали... Все,
увидев его, были охвачены страхом". Банальная история обманутого доверия в
исполнении Петра получила драматическую окраску с отзвуками, потрясшими всю
страну. Монса арестовали, судили и казнили. Мстительный царь, прежде чем
простить супругу, заставил ее созерцать отрубленную голову несчастного
камергера.
В свое время Л. Н. Толстой
намеревался написать роман о времени Петра. Но стоило ему углубиться в эпоху,
как множество подобных случаев отвратили писателя от его замысла. Жестокость
Петра поразила Толстого. "Осатанелый зверь" - вот те слова, которые
великий писатель нашел для царя-реформатора.
В адрес Карла подобные обвинения
не звучали. Шведские историки даже отмечали его решение запретить применять во
время следствия пытки: король отказывался верить в достоверность полученных
таким образом обвинений. Факт примечательный, свидетельствующий о различном
состоянии шведского и российского общества. Однако чувство гуманизма в
соединении с протестантским максимализмом носило у Карла избирательный
характер. Оно не мешало ему чинить расправы над русскими пленными, взятыми в
боях в Польше: их убивали и калечили.
Современники, оценивая поведение
и манеры двух государей, были снисходительнее к Петру, чем к Карлу. От русского
монарха иного и не ждали. Грубость и бесцеремонность Петра для них - экзотика,
которая должна была непременно сопутствовать поведению повелителя
"варваров -московитов". С Карлом сложнее. Карл - государь европейской
державы. А пренебрежение манерами непростительно даже для короля. Между тем
мотивации поведения Петра и Карла были во многом схожи. Карл отбросил, Петр не
перенял то, что мешало им быть государями.
Шведский и русский монархи
отличались трудолюбием. Причем это трудолюбие сильно разнилось от трудолюбия
Людовика XIV, в свое время гордо заявлявшего,
что "власть королей приобретается трудом". Едва ли оба наши героя
стали бы оспаривать в этом французского монарха. Однако трудолюбие Людовика
было очень специфическое, ограниченное тематикой, временем и королевским
капризом. Людовик не допускал не только туч на Солнце, но и мозолей на ладонях.
(В свое время голландцы выпустили медаль, на которой тучи заслоняли Солнце.
"Король-солнце" быстро разобрался в символике и воспылал гневом к
неустрашимым соседям.)
Трудолюбие Карлу XII досталось от отца, короля Карла XI, ставшего для юноши образцом поведения. Пример был закреплен усилиями просвещенных
воспитателей наследника. С раннего детства день короля-викинга был заполнен
трудами. Чаще всего то были ратные заботы, тяжелая и хлопотливая бивачная
жизнь. Но даже по окончании военных действий король не позволял себе
послаблений. Карл подымался очень рано, разбирал бумаги, а затем отправлялся с
инспекцией в полки или учреждения. Собственно, сама простота в манерах и в
одежде, о которой уже говорилось, идет во многом от привычки трудиться.
Изысканный наряд здесь - лишь препятствие. Манера Карла не отстегивать шпор
родилась не от невоспитанности, а от готовности по первому зову вскочить на
коня и мчаться по делам. Король не раз это демонстрировал. Самая впечатляющая
демонстрация - семнадцатичасовая скачка Карла из Бендер к реке Прут, где турки и
татары окружили армию Петра. Не вина короля, что ему пришлось увидеть лишь
столбы пыли над колоннами уходивших в Россию войск Петра. Карлу не повезло с
"капризной девкой Фортуной". Неслучайно ее изображали в XVIII столетии с бритым затылком: зазевался, не схватил
вовремя за волосы спереди - поминай как звали!
"Врачую свое тело водами, а
подданных - примерами", - объявлял Петр в Олонце (Карелия, почти в 150
километрах от Петрозаводска) на марциальных источниках. Во фразе ударение
делалось на слово "воды" - Петр был несказанно горд открытием
собственного курорта. История справедливо перенесла ударение на вторую часть.
Царь в самом деле преподал подданным пример неустанных и бескорыстных трудов на
благо Отечества.
Больше того, с легкой руки
московского государя сформировался образ монарха, достоинства которого
определялись не молитвенным рвением и несокрушимым благочестием, а трудами.
Собственно, после Петра труд был вменен в обязанность подлинного правителя. На
труд завелась мода - не без участия просветителей. Причем почитался труд не
просто государственный, каким он был по долгу. Государю вменялся в обязанность
еще и труд частный, труд-пример, во время которого монарх нисходил до своих
подданных. Так, Петр плотничал, строил корабли, работал в токарне (историки
сбились со счета, исчисляя ремесла, которые освоил русский государь).
Австрийская императрица Мария Терезия потчевала придворных отменным молоком,
собственноручно подоив коров на императорской ферме. Людовик XV, оторвавшись от любовных утех, занимался обойным
ремеслом, а его сын Людовик XVI с ловкостью полкового хирурга
вскрывал механические чрева часов и возвращал их к жизни. Справедливости ради
надо все же отметить отличие оригинала от копий. Для Петра труд - необходимость
и жизненная потребность. У его эпигонов - скорее утеха и потеха, хотя, конечно,
стань Людовик XVI часовым мастером, жизнь кончил
бы в постели, а не на гильотине.
В восприятии современников
трудолюбие обоих государей, естественно, имело свои оттенки. Карл представал
перед ними прежде всего как король-солдат, помыслы и труды которого вращались
вокруг войны. Деятельность Петра разнообразнее, и его "имидж" более
полифоничен. Приставка "воитель" реже сопутствует его имени. Он тот
государь, который принужден заниматься всем. Разносторонняя, кипучая
деятельность Петра нашла свое отражение в переписке. Вот уже больше ста лет
историки и архивисты издают письма и бумаги Петра I, а между тем до завершения еще далеко.
Замечательный историк М. М.
Богословский, чтобы проиллюстрировать масштабы царской переписки, взял для
примера один день из жизни Петра - 6 июля 1707 года. Простой перечень
затронутых в письмах тем внушает уважение. А ведь царь-реформатор касался их по
памяти, демонстрируя огромную осведомленность. Вот круг этих тем: уплата в
Московскую ратушу сумм из адмиралтейского, сибирского и поместного приказов;
перечеканка монеты; комплектование рекрутами драгунского полка и его
вооружение; выдача хлебного провианта; сооружение оборонительной линии в
дерптском обер-комендантстве; перевод Митчелова полка; предание суду изменников
и преступников; новые назначения; устройство подкопов; предание суду
астраханских мятежников; присылка в Преображенский полк писаря; пополнение
офицерами полков Шереметева; контрибуции; поиск переводчика для Шереметева; высылка
беглых с Дона; посылка обозов в Польшу к русским полкам; расследование
конфликтов на Изюмской линии.
Мысль Петра охватывала в
указанный день пространство от Дерпта до Москвы, от польской Украины до Дона,
царь наставлял, вразумлял множество близких и не очень близких сотрудников -
князей Ю. В. Долгорукого, М. П. Гагарина, Ф. Ю. Ромодановского, фельдмаршала Б.
П. Шереметева, К. А. Нарышкина, А. А. Курбатова, Г. А. Племянникова и других.
Трудолюбие Петра и Карла -
оборотная сторона их любознательности. В истории преобразований именно
любознательность царя выступала своеобразным "первотолчком" и
одновременно perpetuum mobile - вечным двигателем реформ. Удивляет неиссякаемая
пытливость царя, его не утраченная до самой смерти способность удивляться.
Любознательность Карла более
сдержанна. Она лишена петровской пылкости. Король склонен к холодному,
систематическому анализу. Отчасти в этом сказывалась разность образования. Оно
просто несопоставимо - разный тип и направленность. Отец Карла XII руководствовался европейскими понятиями, лично
разрабатывая для сына план обучения и воспитания. Гувернер принца - один из
самых толковых чиновников, королевский советник Эрик Линдшельд, учителя -
будущий епископ, профессор теологии из Упсальского университета Эрик Бенцелиус
и профессор латыни Андреас Норкопенсис. Современники говорили о склонности
Карла к математическим наукам. Его дарование было кому развивать - наследник
престола общался с лучшими математиками.
На этом фоне скромная фигура
дьяка Зотова, главного учителя Петра, сильно проигрывает. Он, конечно,
отличался благочестием и до поры до времени не был "бражником". Но
этого явно недостаточно с точки зрения будущих реформ. Парадокс, впрочем,
заключался в том, что ни сам Петр, ни его учителя не могли даже предположить,
какие знания нужны будущему реформатору. Петр обречен на отсутствие
европейского образования: во-первых, его просто не существовало; во-вторых, оно
почиталось за зло. Хорошо еще, что Зотов и иже с ним не отбили у Петра
любознательности. Петр всю жизнь будет заниматься самообразованием - и его
итоги окажутся впечатляющими. Однако царю явно не хватало систематического
образования, восполнять которое придется за счет здравого смысла и великими
трудами.
Карл и Петр были людьми глубоко
верующими. Религиозное воспитание Карла отличалось целенаправленностью. В
детстве он даже писал рефераты на придворные проповеди. Вера Карла носила налет
истовости и даже фанатизма. "В любых обстоятельствах, - замечали
современники, - он остается верным своей непоколебимой вере в Бога и Его
всемогущую помощь". Не в этом ли отчасти можно найти объяснение
необыкновенной храбрости короля? Если, по божественному промыслу, ни один волос
раньше времени не слетит с головы, то для чего беречься, кланяться пулям? Как
истовый протестант, Карл ни на минуту не оставляет упражнений в благочестии. В
1708 году он четырежды перечитал Библию, возгордился (даже записывал дни, когда
открывал Святое писание) и тут же осудил себя. Записи полетели в огонь под
комментарий: "Я этим похваляюсь".
Упражнение в благочестии - это
еще и ощущение себя проводником божественной воли. Король не просто воюет с
Августом Сильным или Петром I. Он выступает карающей дланью
Господа, наказывая этих названных государей за клятвопреступление и вероломство
- мотив чрезвычайно важный для Карла. Необыкновенное упорство, точнее,
упрямство "готского героя", не желавшего ни при каких обстоятельствах
идти на мир, восходит к его убежденности в избранности. Поэтому все неудачи для
короля - лишь ниспосланное Богом испытание, проверка на прочность. Вот один
маленький штрих: Карл в Бендерах вычертил планы двух фрегатов (не один Петр
этим занимался!) и неожиданно дал им турецкие названия: первому -
"Йылдерин", второму - "Ярамас", что вместе переводится как "вот
я приду!" Чертежи отправлены в Швецию со строгим приказом немедленно
приступить к строительству, чтобы всем было ведомо: ничто не потеряно, он еще
придет!
Религиозность Петра лишена
истовости Карла. Она более низменна, более прагматична. Царь верит, потому что
верит, но еще и потому, что вера всегда оборачивается к видимой пользе
государства. Существует рассказ, связанный с Василием Татищевым. Будущий
историк по возвращении из-за границы позволил себе язвительные выпады в адрес
Святого писания. Царь вознамерился проучить вольнодумца. "Учение",
помимо мер физического свойства, было подкреплено наставлением, очень
характерным для самого "учителя". "Как же ты осмеливаешься
ослаблять такую струну, которая составляет гармонию всего тона? - ярился Петр.
- Я тебя научу, как должно почитать оное (Святое писание. - И. А.) и не
разрывать цепи, все в устройстве содержащей".
Оставаясь глубоко верующим, Петр
не испытывал никакого пиетета к церкви и церковной иерархии. Оттого он без
всякой рефлексии принялся переделывать церковное устроение на нужный лад. С
легкой руки царя в истории русской церкви наступил синодальный период, когда
высшее управление церкви было, по сути, низведено до простого ведомства по
духовным и нравственным делам при императоре.
Оба любили военное дело. Царь с
головой окунулся в "Марсовы и Нептуновы потехи". Но очень скоро он
перешагнул границы игры и принялся за кардинальные военные преобразования.
Карлу не пришлось устраивать ничего подобного. Вместо "потешных"
полков он сразу получил в "собственность" одну из самых лучших
европейских армий. Неудивительно, что у него, в отличие от Петра, почти не было
паузы ученичества. Он сразу стал знаменитым полководцем, проявив на поле боя
незаурядное тактическое и оперативное мастерство. Но война, всецело захватившая
Карла, сыграла с ним злую шутку. Король очень скоро перепутал цель и средства.
А если война становится целью, то итог почти всегда оказывается печальным,
порой - самоуничтожением. Французы после бесконечных наполеоновских войн,
выбивших здоровую часть нации, "уменьшились" в росте на два дюйма. Не
знаю точно, во что обошлась рослым шведам Северная война, но определенно можно
утверждать, что сам Карл сгорел в огне войны, а Швеция надорвалась, не выдержав
бремени великодержавия.
В отличие от "брата
Карла" Петр никогда не путал цели и средства. Война и связанные с ней
преобразования остались для него средством возвышения страны. Приступая по
окончании Северной войны к "мирным" реформам, царь так декларирует
свои намерения: земские дела надо "в такой же порядок привесть, как и
воинское дело".
Карл любил рисковать, обыкновенно
не задумываясь о последствиях. Адреналин кипел в крови и давал ему ощущение
полноты жизни. Какую бы страницу биографии Карла мы ни взяли, какой бы большой
или малый эпизод ни подвергли пристальному рассмотрению, везде видны безумная
храбрость короля-героя, неостывающее стремление проверить себя на прочность. В
молодости он охотился на медведя с одной рогатиной, а на вопрос: "Не
страшно ли?" - отвечал без всякой рисовки: "Ничуть, если не
бояться". Позднее он, не кланяясь, ходил под пулями. Бывали случаи, когда
те "жалили" его, но до определенной поры везло: или пули оказывались
на излете, или ранение было несмертельным.
В любви Карла к риску - его
слабость и сила. Точнее, если следовать хронологии событий, надо сказать так:
сначала - сила, потом - слабость. В самом деле, эта черта характера Карла
давала ему видимое преимущество над противниками, поскольку те почти всегда
руководствовались "нормальной", исключающей риск логикой. Карл же
появлялся там и тогда, когда и где его не ждали, поступал так, как никто и
никогда не поступал. Подобное произошло под Нарвой в ноябре 1700 года. Петр
покинул позиции под Нарвой за день до появления шведов (он отправился торопить
резервы) не потому, что испугался, а потому, что исходил из положенного: шведы
после марша должны отдохнуть, обустроить лагерь, разведать, а уж потом
наступать. Но король все сделал наоборот. Отдыха полкам не дал, лагерь не
устроил и с рассветом, едва развиднелось, очертя голову кинулся в атаку. Если
вдуматься, все эти качества и характеризуют истинного полководца. С той
оговоркой, что существует некое условие, выполнение которого отличает великого
полководца от обыкновенного военачальника. Это условие: риск должен быть
оправдан.
Король с этим правилом не желал
считаться. Он бросал вызов судьбе. И если судьба отворачивалась от него, то, по
его убеждению, пускай будет хуже... судьбе. Стоит ли удивляться его реакции на
Полтаву? "У меня все хорошо. И только совсем недавно случилось по причине
одного особого события несчастье, и армия понесла урон, что, я надеюсь, вскоре
будет исправлено", - писал он в начале августа 1709 года своей сестре
Ульрике-Элеоноре. Это "все хорошо" и небольшое "несчастье"
- о разгроме и пленении всей шведской армии под Полтавой и Переволочной!
Амплуа Карла в истории - герой.
Петр таким храбрецом не выглядел. Он осмотрительнее и осторожнее. Риск - не его
стихия. Известны даже минуты слабости царя, когда он терял голову и силы. Но
тем ближе нам Петр, способный преодолевать себя. Именно в этом находит свое
проявление одно из самых главных различий между Карлом и Петром. Они оба - люди
долга. Но каждый из них понимает долг по-своему. Петр ощущает себя слугою
Отечеству. Этот взгляд для него - и нравственное оправдание всего им совершенного,
и главный мотив, побуждающий преодолевать усталость, страх, нерешительность.
Петр мыслит себя для Отечества, а не Отечество для себя: "А о Петре
ведайте, что ему житие свое недорого, только б жила Россия в блаженстве и славе
для благосостояния вашего". Эти слова, сказанные царем накануне Полтавской
битвы, как нельзя точно отражали его внутреннюю установку. У Карла все иначе.
При всей любви к Швеции он превратил страну в средство реализации своих
честолюбивых замыслов.
Судьба Петра и Карла - история извечного
спора о том, какой правитель лучше: идеалист, ставивший превыше всего принципы
и идеалы, или прагматик, твердо стоявший на земле и предпочитающий реальные, а
не призрачные цели. Карл в этом споре выступил как идеалист и проиграл,
поскольку его идея наказать, вопреки всему, вероломных противников из абсолюта
превратилась в абсурд.
Карл чисто по-протестантски был
уверен, что человек спасается одной верой. И верил в это непоколебимо.
Символично, что самое раннее сохранившееся из написанного Карлом - цитата из
Евангелия от Матфея (VI, 33): "Ищите же прежде
Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам". Карл не просто
следовал этой заповеди, он "насаждал" ее. В восприятии своего
предназначения шведский король более средневековый государь, чем царь
"варваров-московитов" Петр. Он охвачен искренним религиозным
благочестием. Протестантское богословие для него вполне самодостаточно в
обосновании его абсолютной власти и характера взаимоотношений с подданными.
Петру же было совершенно недостаточно прежнего "идеологического
оснащения" самодержавия, покоившегося на теократических основах. Он
обосновывает свою власть шире, прибегая к теории естественного права и
"всеобщего блага".
Как это ни парадоксально, Карл в
своем невероятном упрямстве и в своей талантливости немало поспособствовал
реформам в России и становлению Петра как государственного деятеля. Под
водительством Карла Швеция не просто не желала расстаться с великодержавием.
Она напрягла все силы, мобилизовала весь потенциал, включая энергию и интеллект
нации, чтобы сохранить свои позиции. В ответ это потребовало невероятных усилий
Петра и России. Уступи Швеция раньше, и кто знает, насколько сильными оказались
бы "накат" реформ и имперские амбиции русского царя? Конечно, не
приходится сомневаться в энергии Петра, едва ли отказавшегося бы от понукания и
пришпоривания страны. Но одно дело проводить реформы в стране, которая ведет
"трехмерную войну", другое - которая завершает войну после Полтавы.
Словом, Карл, при всех своих умениях выигрывать сражения и проигрывать войну,
был достойным соперником Петра. И хотя в числе плененных на Полтавском поле
короля не было, заздравный кубок за учителей, поднятый царем, несомненно имел к
нему прямое отношение.
Интересно, согласился бы Карл -
присутствуй он при этом - со своим фельдмаршалом Реншильдом, пробормотавшим в
ответ на тост Петра: "Хорошо же вы отблагодарили своих учителей!"?
Список литературы
Для подготовки данной работы были
использованы материалы с сайта http://www.nkj.ru/