Стратагемы: китайские секреты успеха
Владимир Вячеславович Малявин, один из крупнейших
российских китаеведов, профессор Тамкангского университета (Тайвань), профессор
кафедры культурологии корпоративного предпринимательства ИКП ГУ-ВШЭ.
Китайское
искусство стратагем предлагает практичный взгляд на вещи, который применим во
всех жизненных обстоятельствах. Истинным господином жизни способен стать лишь
тот, кто не пытается привести ее в соответствие со своими ограниченными
представлениями.
Словом
"стратагема" в европейской литературе принято переводить китайский
термин "цзи", обозначающий некий план, расчет, но также и уловку,
военную хитрость. Этому термину близок по смыслу знак "фа" —
"прием", "способ", "метод".
Само
выражение "тридцать шесть стратагем" впервые упоминается в китайских
хрониках уже в V в. и как раз в связи с поговоркой, объявляющей отступление
"лучшим из всех тридцати шести военных приемов". Оригинальный текст
"Тридцати шести стратагем" включает в себя как бы несколько смысловых
слоев, каковыми являются:
тридцать
шесть изречений из четырех или, реже, трех иероглифов, представляющих собой
названия стратагем;
краткое
разъяснение принципа данной стратагемы;
цитата
из древнейшего китайского канона "Книга Перемен", поясняющая смысл
стратагемы в терминах "Книги перемен";
пространный
комментарий к стратагеме, нередко содержащий указания на исторические
прецеденты ее применения.
Подобная
композиция воспроизводит традиционную структуру канона, которая, в отличие от
профанического, общепонятного текста, управляется не логической
последовательностью изложения, а именно разрывом в уровнях понимания, самим
пределом значений или, говоря языком китайской традиции, той самой
"пустотой" в опыте, которая содержит в себе неисчерпаемый потенциал
действия и потому, как говорили древние китайские мудрецы, является
"корнем десяти тысяч вещей". Профанная наука оперирует
"предметами"; интуитивное знание природы вещей, заключенное в каноне,
выражается в символических типах, типовых или стильных формах, в разного рода
устойчивых, чеканных формулировках, выражающих, подобно афоризму или пословице,
одновременно некую общую истину и уникальное качество бытия.
Типовая
форма, таким образом, соединяет в себе единственное и единое, обычное и
исключительное; она и указывает предел вещи, и соединяет со всеобщностью. Канон
есть свидетельство постоянства в изменениях или, другими словами,
вечнопреемственности духа — неизбежно сокровенной. Текст же канона
развертывается бесконечно ветвящаяся метафора, где каждое слово обнажает бездну
неизреченного. В пространстве этой метафоры существуют, говоря словами Ницше,
только "копии утерянного оригинала", в нем нет ничего кроме иллюзий.
Но если нет ничего кроме иллюзии, иллюзия сама становится действительностью.
Так неизбежность и вездесущность иллюзии в конце концов побуждает довериться
неведомой правде. Сколько бы мы ни разъясняли значение отдельных стратагем, как
бы вникали во все нюансы их смысла, мы снова и снова будем наталкиваться на
стену безмолвия, внезапно постигая необходимость прекратить говорить о мире,
т.е. отделять себя от мира, и вместо этого открыть себя миру, принять жизнь во
всей ее полноте.
"Тридцать
шесть стратагем" — последнее китайское произведение об искусстве стратагем,
ставшее доступным читающей публике. И в свете только что отмеченной любви
китайцев к таинственности не будет удивительным узнать, что эта книга о
секретах победы над любым противником и в любых обстоятельствах, по-видимому,
первоначально имела хождение среди членов тайных обществ — организаций весьма
многочисленных и влиятельных в старом Китае. На это обстоятельство указывал,
как мы помним, уже Ю Дэсюань. Позднее другой китайский ученый, Чжу Линь,
обнаружил аналогичный список стратагем в документах тайного общества Хунмэнь,
известного также под именем Общества Старших братьев (Гэлаохой).
Мы
имеем дело, таким образом, с трактатом о секретах власти, которая сама на
протяжении долгого времени — по крайней мере, нескольких веков — была большим
секретом. Когда таинственная книжечка обратила на себя внимание властей нового
Китая, она в очередной раз была сочтена произведением слишком важным, чтобы
быть доступным всем. В 1961 году высшие чины Народно-Освободительной армии
Китая выпустили закрытое — или, как принято говорить в Китае, предназначенное
"для внутреннего пользования" — издание "Тридцати шести
стратагем". Только после окончания "культурной революции" в
Китае, а потом и в сопредельных странах стали одним за другим появляться
открытые публикации загадочного текста. Теперь "Тридцать шесть
стратагем" прочно заняли свое место в ряду самых популярных изданий на
книжных рынках Китая, Гонконга, Тайваня, Японии. Они стали бестселлером также в
Европе и в Америке.
В
чем же причины громкого успеха столь краткой и притом довольно темной книжки?
Прежде всего в том, что ее значение намного шире собственно технических
аспектов военной науки. Теперь ее воспринимают — и не без основания — как ключ
к успеху во всех житейских делах, руководство для деловых и личных отношений. А
все дело в том, что китайское искусство стратагем предлагает хоть и
своеобразный, но по-своему очень последовательный и практичный взгляд на вещи,
которым можно руководствоваться во всех жизненных обстоятельствах; взгляд
безупречно трезвый и разумный, но тем не менее отнюдь не чуждый игровому и,
значит, неискоренимо веселому отношению к миру. Откуда берется такой взгляд на
жизнь? Все из той же посылки о нераздельности истины и иллюзии, о которой
свидетельствует популярная китайская поговорка, поминаемая и в книге о тридцати
шести стратагемах: "если подлинное становится поддельным, то поддельное
становится подлинным". Китайская мудрость в последней ее глубине и есть
умение принять нескончаемый сон жизни за предельную, неоспоримую до мельчайших
ее деталей реальность. Странствуя в этом океане иллюзий, мы можем только
играть, но правила этой игры странным образом выдают абсолютно естественные,
неизменные законы мироздания. Мы церемонимся, притворяемся, но наше притворство
совершенно искренно. Мы забавляемся, но наша забава в высшей степени серьезна.
Европеец Ницше на этой почве сошел с ума, а китаец прилежно устраивает свой
быт.
Итак,
китайская мысль вовсе не склонна считать игру легкомысленным, пустячным
занятием. И, задумываясь над местом игры в человеческой жизни, мы легко придем
к выводу, что игра отличается от "серьезного" поведения не
содержанием и даже не способом действия, а только нашим отношением к действию.
Подлинный мир игры — субъективный и внутренний, хотя сама игра целиком развертывается
в мире объективного и внешнего. Она есть в своем роде самый радикальный способ
совмещения нашего внутреннего мира с объективной действительностью, при котором
одно не подменяет другое. Так сон не вытесняет явь, явь не отрицает сон, но
одно неотделимо от другого и немыслимо без него. В сущности, игра принадлежит
виртуальному пространству, где можно созерцать вещи в момент их рождения. В
китайских романах полководцы часто меряются силами, лишь демонстрируя свое
знание способов построения войск или применения стратагем: чтобы победить, им
нет нужды устраивать настоящее сражение. Мудрому, чтобы постичь реальность,
достаточно самого смутного намека...
Китайская
мудрость — это наука бодрствования духа, чуткого отслеживания "текущего
момента". Ее главный вопрос — не что, даже не как, но — когда? Когда
действовать и когда хранить покой? Когда "быть" и когда "не
быть"? Ключевые понятия китайской мысли — это "случай", который
в жизни мудрого оказывается неизменной судьбой; всеобъятная "сила
ситуации", которая без видимого воздействия направляет движение всего
мира; "сокрытый импульс" жизни, определяющий изнутри природу каждой
вещи. Знаменитые "китайские церемонии", многозначительная
торжественность жеста были способом такой виртуальной коммуникации, подразумеваемой
стратагемами. Коммуникации в безмолвии, где единичное сходится со всеобщим.
Все, на что мог надеяться гениальный человек в Китае, — это "счастливый
случай", позволяющий претворить свою судьбу, реализовать себя без остатка.
"Случай
предоставляется нам лишь раз в день, в месяц, в год, в десять лет, в сто лет, —
писал в XVII в. ученый Тан Чжэнь. — Вот почему нужно быть готовым не упустить
его. Даже если этот случай откроется нам за едой, нужно тотчас бросить свои
палочки и выбежать из-за стола. Ибо может статься, что, когда мы закончим
трапезу, случай уже ускользнет от нас. Случай — это встреча человека с его
судьбой, и мгновение, в которое решается, быть ли победе или поражению..."
Счастливый
случай, о котором толкует Тан Чжэнь, означает не что иное, как мгновенное и
полное претворение предельно малого в предельно большое, конкретного — во
всеобщее. Быть мудрым по-китайски — значит просто уметь все делать вовремя, без
остатка переносить себя в целокупное движение жизни и тем самым, как ни
странно, не выдавать своего присутствия, быть "некоронованным
повелителем" мира, "драконом, сокрытым в облаках". Или, как
резонно замечает автор "Тридцати шести стратагем", "все обнажить
— значит все утаить".
Чтобы
жить чистой текучестью жизни, не требуется знаний. Здесь потребно, повторим еще
раз, только доверие к жизни и, следовательно, безыскусность, покой и целомудрие
духа. Это доверие заявляет о себе в свойственном китайцам необыкновенном
внимании к природе вещей, к малейшим нюансам жизненного опыта, в их умении
довольствоваться малым и находить радость в, казалось бы, несущественных
мелочах жизни. С этим доверием к жизни связана и глубоко укоренившаяся вера
китайцев в то, что человеческое сердце, если его не волновать нарочно,
"само по себе станет покойным и чистым", и в нем сама собою проявится
глубочайшая правда бытия. Одним словом, миссия человека как "самого
духовного существа в мире" (традиционное определение человека в Китае)
состоит в том, чтобы предоставить всему сущему в мире быть тем, чем оно есть:
истинным господином жизни способен стать лишь тот, кто не будет стремиться
повелевать жизнью, пытаясь привести ее в соответствие со своими отвлеченными и
ограниченными представлениями. Вот резюме слишком древней и потому уже
бесхитростной мудрости Китая: чтобы стать господином жизни, нужно просто
позволить жизни быть.
И
поскольку китайцы инстинктивно презирают абстракции, они готовы пользоваться
ими весьма произвольно и даже цинично в качестве фиктивного обоснования своих
действий или прикрытия своих истинных замыслов.
Европейцы,
знакомясь с китайскими стратагемами, часто бывают смущены моральной стороной
вопроса. Позволительно ли строить свой жизненный успех на обмане других? Иногда
говорят, что моральная природа стратагем определяется намерениями человеками,
их применяющего: если стратагема служит доброму делу, то ее использование
оправдано. Надо признать, однако, что этическая ценность тезиса "цель
оправдывает средства" даже в наше время остается весьма сомнительной.
Кроме того, игра сама выносит свой моральный приговор: в ней хорош тот, кто
добился успеха, и — "победителей не судят". Но главное, попытка
оправдать стратагемы, исходя из личности того, кто ее использует, противоречит
главнейшим посылкам китайской мысли, требующим как раз устранения субъективного
фактора в действиях и суждениях. В действительности принцип стратагемности
мышления в глазах китайцев изначально морален именно потому, что требует
осознания во всей полноте объективного положения вещей, достижения сверхличной
перспективы созерцания. В контексте стратагемного мышления победа в поединке
хороша уже потому, что достается достойнейшему — тому, кто видит больше и
дальше своего соперника, кто претворил в себе "полноту сердечного
понимания". В свете науки стратагем победитель так же морален, как врач,
заставляющий больного страдать ради его исцеления.
Так
стратагемы оказываются самым точным судьей духовного, а значит, и нравственного
совершенства личности. Их применение требует способности, как говорили в Китае,
"идти срединным путем", реализовать в себе высшую гармонию и покой и
духа. Но полнота постижения, позволяющая "владеть ситуацией",
остается принципиально сокрытой и неуловимой для постороннего взора. Истинный
царь невидим миру.
Вот
несколько важных особенностей практической этики и общественного уклада в Китая,
которые непосредственно вытекают из сказанного выше о китайской науке
стратагем:
1.
Китайцы почти инстинктивно стремятся разделить свою жизнь и свое знание, в том
числе и представление о самих себе, на два аспекта: "внутренний" и
"внешний". В области этики последний соответствует знаменитым на весь
мир китайским понятиям "церемонии" и "лица". Значение этих
понятий определяется тем, что для китайцев личность есть то, чем она является
для других. Лицо есть знак социальных претензий человека и, главное, признания
этих претензий другими. Лицо (в отличие, скажем, от чести европейского
аристократа) есть качество приобретенное, и его можно потерять помимо своей
воли — достаточно окружающим вести себя так, словно они не признают статус
данного лица. Отсюда такие традиционные черты китайских нравов, как презумпция
виновности (человек, обвиненный публично, даже не имел права не признавать
своей вины) и постоянный страх потерять лицо, выражавшийся, помимо прочего, в
требовании иметь "смиренный вид", "все хорошее относить на счет
других, все дурное относить на свой счет". Знаменитые "китайские
церемонии" с их наигранной скромностью и уступчивостью были, конечно,
средством взаимного поддержания лица в китайском обществе. Другим любопытным
проявлением той же "церемонности" оказывается присущий китайцам страх
обнаружить свое незнание того или иного предмета, доходящий, к примеру, до
того, что китаец никогда не признается в том, что не знает маршрута, о котором
его спрашивает случайный прохожий.
2.
Забота о сохранении лица сопрягается в китайце с исключительным вниманием к
собственному телу — вместилищу мистической глубины Сердца (собственно, понятие
индивидуального "я" в Китае и обозначалось словом "тело").
Поэтому в китайцах церемонность сочетается с необычайной непринужденностью в
быту. Удовольствия и отдохновение тела в глазах китайцев только и придают жизни
смысл; мудрый "вскармливает свою жизненность".
3.
Тот же параллелизм "внутреннего" и "внешнего"
распространяется и на общественную жизнь китайцев. Официальная идеология
соответствует "лицу" всего китайского общества, но она, в сущности,
служит лишь прикрытию его действительных, вполне материальных, удовольствий.
Официальные институты обязательно имеют свои теневые параллели, воспроизводящие
обычно родственные, реже религиозные (как в народных сектах), школьные или
дружеские связи. Наличие параллельных структур — официальной и теневой — в
китайском обществе делает весьма запутанным вопрос о границах компетенции того
или иного лица и об источнике власти в целом. Не будет преувеличением сказать,
что китайцы постоянно живут в этой атмосфере неопределенности и, более того,
охотно укрепляют ее, ибо такое положение дел соответствует глубинным посылкам
их миросозерцания. Одно из излюбленных фраз китайцев (а также и их учеников японцев)
является суждение о том, что такой-то вопрос "очень сложен", и его
"нужно исследовать" и что, наконец, сами китайцы — "очень
сложные люди".
4.
Власть в Китае проистекает из способности "сделать паузу", принять
ситуацию во всей ее неопределенности и посредством внешней уступчивости, своего
отсутствия в деле выказать свою предельную жесткость и непреклонность. Поэтому
власти в Китае обязательно сопутствует тайна. Политика видимая — это всегда
дымовая завеса; она формируется тем самым "церемониалом", который
призван прикрывать "внутренние" интересы. Искусным политиком слывет
тот, кто умеет сполна выстроит оба ряда своей деятельности — внешний и
внутренний. Мудрого политика китайцы любили уподоблять зеркалу, которое
выявляет все вещи, никак себя не выказывая. Соответственно, главным свойством
правителя в Китае считалась так называемая "добродетель", которая на
самом деле обозначала не соблюдение условностей обыденной морали, а жизненную
мощь, полноту жизненных свойств той или иной ситуации. Человек "добродетели",
по представлениям китайцев, без усилия побуждает других повиноваться ему, и
именно потому, что сам не живет "для себя", но целиком погружен в
поток вселенской сообщительности Сердца. Разумеется, видимая скромность,
неприметность человека и есть лучший знак власти. Как гласит старинная
китайская поговорка, "настоящий человек не показывает себя, а кто
показывает себя, тот не настоящий человек.
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.elitarium.ru