Салтыков-Щедрин:
История одного города
Беневоленский
Феофилакт Иринархович - градоначальник, сменивший князя Микаладзе. При нем
"благополучие глуповцев... не только не нарушилось, но получило лишь пущее
утверждение", так как Беневоленский фактически устранился от дел. Однако в
отличие от Микаладзе он "чувствовал непреоборимую наклонность к
законодательству" и, невзирая на начальственный запрет, тайком издавал
законы, впрочем, не слишком обременительные для глуповцев и даже носившие
комический характер ("Устав о добропорядочном пирогов печении").
Подумывал даже о сочинении конституции, хотя при этом уже проявилась его
истинно градоначальническая натура: "Слово "обязанности" он
сознавал очень ясно, так что мог об этом предмете исписать целые дести бумаги,
но "права" - что такое "права"?" Тем не менее,
написанный им "Устав о свойственном градоправителю добросердечии"
содержал крамольные, с точки зрения начальства, пункты: "Да памятует градоправитель,
что одною строгостью... ни голода людского утолить, ни наготы человеческой
одеть не можно". И когда Беневоленский пытался Оправдываться тем, что
"никогда глуповцы в столь тучном состоянии не были, как при нем", ему
отвечали, что "правее бы он был, если б глуповцев совсем в отощание
привел, лишь бы от издания нелепых своих строчек... воздержался".
Некоторые детали жизнеописания Беневоленского имеют очевидное сходство с
биографией видного деятеля начала царствования Александра I - М.М.Сперанского,
чья законотворческая деятельность завершилась опалой и ссылкой. Бородавкнн
Василиск Семенович - тип градоначальника, "у которого ноги во всякое время
готовы были бежать неведомо куда". "Вмещал... в себе" много
крику. В его сочинении "Мысли о градоначальническом единомыслии, а также о
градоначальничсском единовластии и о прочем" отразились не столько даже
его "идеалы", сколько повседневный обиход сто общения с обывателями,
каждый из которых, по его убеждению, "всегда в чем-нибудь виноват":
"Речь должна быть отрывистая, взор обещающий дальнейшие распоряжения,
походка неровная, как бы судорожная". И хотя он жаловался, что руки у него
связаны, и втихомолку сочинял устав "о нестеснении градоначальников
законами", на самом деле ничем не стеснялся и, ведя войны "за
просвещение", ходил на обывателей походом, разоряя дома и слободы. При
всей фантастичности отдельных деталей (войско Бородавкина состояло из оловянных
солдатиков, лица которых в должный момент наливались кровью), у этих эпизодов
была вполне реальная историческая основа: насильственное введение картофеля,
начиная еще со времен Екатерины.
В
"Губернских очерках" "озорник" брезгливо рассуждает о том,
как "у них" (крестьян) все "тупо принимается": "у нас
столько было tracas с этим картофелем! точно мы их в языческую веру
обращали". Каковы были "хлопоты" по обращению в картофельную
"веру", видно из официального отчета по Вятской губернии, вероятно
известного служившему там Салтыкову: "Для приведения толпы в некоторое
смущение губернатор велел дать залп из 46 ружей. 30 человек были повержены на
землю". Больше крестьяне не упорствовали, "убедившись, - как сказано
в том же документе, - в пользу мер правительства к разведению сего овоща".
Сравним с этим сказанное в бородавкинском сочинении: "...Может случиться и
так, что толпа, как бы окоченев в своей грубости и закоренелости, коснеет в
ожесточении. Тогда надлежит палить". Брудастый Дементий Варламович
(Органчик) - глуповский градоначальник. При первом же появлении "пересек
уйму ямщиков" и ошеломил представлявшихся ему чиновников возгласом:
"Не потерплю!" Ограничиваясь и в дальнейшем повторением этой
единственной фразы, он поверг всех в ужас. Загадочность поведения Брудастого
нашла неожиданное объяснение: у пего в голове был органчик, способный исполнять
"нетрудные музыкальные пьесы" - "Раззорю!" и "Не
потерплю!". Отвечая на упреки в "преувеличении", Щедрин писал:
"Ведь не в том дело, что у Брудастого в голове оказался органчик,
наигрывавший романсы: "Не потерплю!" и "Раззорю", а в том,
что есть люди, которых все существование исчерпывается этими двумя романсами.
Есть такие люди или нет?" Глуповцы - обитатели города, образ которого
впервые появился в начале 1860-х гг. в очерках писателя "Глупов и
глуповцы" и "Глуповское распутство", запрещенных цензурой.
Глуповцы, как пояснил Щедрин в полемике с критиками книги, это "народ исторический", то есть
реальный, не идеализированный, "люди, как и все другие, с тою только
оговоркою, что природные их свойства обросли массой наносных атомов... Поэтому
о действительных "свойствах" и речи нет, а есть... только о наносных
атомах". Эти "атомы" - пассивность, невежество,
"начальстволюбие", забитость, легковерие, способность к вспышкам
слепой ярости и жестокости - изображены сатириком в крайне гиперболизированном
виде. Глуповец - "человек, которому с изумительным постоянством долбят
голову и который, разумеется, не может прийти к другому результату, кроме
ошеломления". Проявление же иных "свойств" имеет для их
обладателей самые трагические последствия. Судьбы Ионки Козыря, автора книги
"Письма к другу о водворении на земле добродетели", дворянского сына
Ивашки Фарафонтьева, который был посажен на цепь и "умре" за
"хульные слова", что "всем-де людям в еде равная потреба... и
кто-де ест много, пускай делится с тем, кто ест мало", учителя Липкина и
других "вольнодумцев" составляют глуповский "либеральный
мартиролог". И только правление Угрюм-Бурчеева привело к тому, что и
"рядовые" глуповцы при всей своей забитости ощутили, что "далее
дышать в этом воздухе невозможно".
Грустилов Эраст
Андреевич - глуповский градоначальник, статский советник. "Друг
Карамзина" (носит имя одного из главных героев его "Бедной
Лизы"). "Нежность и чувствительность сердца" не мешала ему
"довольно непринужденно распоряжаться казенною собственностью" во
время службы провиантмейстером. При этом, взирая на солдат, евших черствый
хлеб, Грустин проливал обильные слезы. Не стеснялся он и удовлетворять свое
сластолюбие. В описании того, как им затем овладевает покаянное настроение, во
многом фальшивое и деланное, есть определенное сходство с биографией Александра
I, который в конце жизни впал в мистицизм и потакал крайним мракобесам. Таковы
возведение юродивых Парамоши и Яши в ранг философов и расправа с учителем
Линкиным, у которого нашли книгу самого невиннейшего содержания. Подобные черты
были присущи и царствованию Николая I, когда после европейских революции 1848
г. в Московском университете был отменен курс философии, а логику и психологию
читал профессор богословия. Двоекуров Семен Константиныч - статский советник, присланный
в Глупов градоначальником после истории с Органчиком и вызванной этим смуты. По
иронической аттестации автора, "выказывал себя продолжателем того
преобразовательного дела, которым ознаменовалось начало восемнадцатого столетия
в России". Главным из его "преобразований" было введение в
употребление горчицы и лаврового листа; при этом он "розог не жалел".
Ходатайствовал об учреждении в Глупове академии - не столько для
распространения наук, сколько для их "рассмотрения". Послужил
вдохновляющим примером для Бородавкина. Дунька-Толстопятая и Матренка-Ноздря -
самозванки-градоначальницы из простонародья, участницы "глуповского
междоусобия". Заявляли, что не раз бывали у прежних градоначальников
"для лакомства". "Бесчинствовали несказанно": "сшибали
проходящим головы... ели младенцев" и т. п. Обезумев от ужаса, глуповцы
сначала перебили массу народа, а потом утопили Матренку и осадили Дуньку,
которая отчаянно оборонялась, но была заедена клопами. Дю-Шарио Ангел
Дорофеевнч - "виконт... французский выходец". Отъевшись на должности
градоначальника после бродячей эмигрантской жизни, "начал болтать и уже не
переставал". Убеждении не имел и готов был разделить любое ради
"лишнего четвертака". Начав как-то объяснять глуповцам права
человека, "кончил тем, что объяснил права Бурбонов". Но в
администрацию не вмешивался, что "обещало продлить благополучие глуповцев
без конца". Оказался девицею и был выслан за границу. Клемантннка де
Бурбон - самозванка. Склонила солдат местной инвалидной команды на свою
сторону, поскольку ее отец был где-то градоначальником. После победы над своей
предшественницей Палеологовой впала в беспробудное пьянство, была взята в плен
новой претенденткой Лядоховской и содержалась в клетке на городской площади на
потеху прохожим. Лядоховская Лнеля Алоизиевна (Нелька) - самозванка,
основывавшая свои претензии на том, что "тоже была как-то однажды
призываема к градоначальнику". Свергла "девку Амальку" (Штокфиш)
и посадила ее в клетку, где уже содержалась Клемантннка де Бурбоп ("...к
утру на другой день в клетке ничего, кроме смрадных их костей, уже не
было!" - повествует глуповский летописец). При появлении новых самозванок,
Дупыш-Толстопятой и Матренки-Ноздри, "под шумок" убралась восвояси.
Мнкаладзе
Ксаверий Георгиевич - князь, "черкашенин, потомок сладострастной княгини
Тамары", "обольстительной наружности" и столь охочий "до
женского пола, что увеличил глуповское народонаселение почти вдвое" и
"умер от истощения сил". При этом он был из тех немногих
градоначальников, при которых глуповцам удалось слегка перевести дух. Застав их
в состоянии полного одичания ("перестали стыдиться, обросли шерстью и
сосали лапы"), "изумленный" Мнкаладзе счел за благо "1)
просвещение и сопряженные с оным экзекуции прекратить и 2) законов не издавать".
Благодаря этому жители вскоре приняли человеческий облик. Макаладзе не только
сам отличался учтивостью, но и полицейские при нем "настолько
усовершенствовали свои манеры, что не всякого прохожего хватали за
воротник". Разительный контраст между этой более чем скромной деятельностью
и очевидными успехами "на том мирном пути, по которому чуть-чуть было не
пошла глуповская цивилизация" при нем, Беневоленском и Прыще, иллюстрирует
излюбленную мысль Щедрина о благотворности исчезновения или хотя бы ослабления
административного вмешательства в народную жизнь. Палеологова Ираида Лукинична
- первая из самозванок, объявившихся после смятения, вызванного историей с
Брудастым-Органчиком. Свои претензии основывала на своей
"исторической" фамилии и на том, что ее покойный муж, винный пристав,
однажды где-то временно исполнял обязанности градоначальника. Во главе трех
солдат инвалидной команды захватила казну и объявила себя градоначальницей.
Осажденная следующей претенденткой, Клемантинкой де Бурбон, взорвала себя
вместе с казной. В "Сказании о шести градоначальницах" много деталей,
сходных с событиями Смутного времени и дворцовыми переворотами в России XVIII
в. Прыщ Иван Пантелеич - подполковник. По его собственным словам, "в
сражениях не бывал-с, но в парадах закален даже сверх пропорции".
Состояния "изрядного" ("Командовал-с; стало быть, не растратил,
а умножил-с"), прибыл в Глупов с "планом кампании":
"отдохнуть-с!" От всякого вмешательства в обывательские дела
отказался, чем привел город к неслыханному по глуповским меркам изобилию:
"хлеба уродилось столько, что, кроме продажи, осталось даже на собственное
употребление". Однако непривычных к благоденствию жителей настораживали
некоторые странности в поведении градоначальника ("...каждую ночь уходит
спать на ледник" и т. п.). В конце концов обнаружилось, что у П.
фаршированная голова.
Угрюм-Бурчеев -
в прошлом "прохвост" (просторечное искажение слова "профос"
- полковой палач, позднее - "парашечник", уборщик нечистот),
назначенный глуповскнм градоначальником за преданность: в доказательство своей
любви к начальнику отрубил себе палец. В значительной мере прототипом его
служил фаворит Павла I, а затем и Александра I Л.А.Аракчеев. Выполняя желание
Александра создать военные поселения, он, как сказано в статье
энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона, "повел дело круто, с
беспощадною последовательностью, не стесняясь ропотом народа... Кроме угождения
воле монаршей и исполнения требований службы, он ничем не стеснялся".
Воспользовавшись деталями внешности Аракчеева и частично Николая I, сатирик
создал гротескный образ "мрачного идиота", столь же
гиперболизированный, как и упоминаемый портрет Угрюм-Бурчеева на фоне пустыни,
"посреди которой стоит острог; сверху, вместо неба, нависла серая
солдатская шинель...". Герой имеет обыкновение спать на голой земле, есть
сырое лошадиное мясо, часами маршировать в одиночку, подавая самому себе
команды, и т. п. В его фигуре и поступках доведены до крайности
"виртуозность прямолинейности", страсть к "нивелляторству"
(уравнительности), готовность "взять в руки топор и, помахивая этим
орудием творчества направо и налево, неуклонно идти, куда глаза
глядят", черты, существующие в
самых разных идеологических обличьях отчетливо тоталитаристского свойства - как
современных писателю, так и более поздних. Некоторые картины разрушения старого
Глупова при Угрюм-Бурчееве ради возведения нового города, при всей своей
фантастичности, кажутся пророческим предупреждением: "От зари до зари люди
неутомимо преследовали задачу разрушения собственных жилищ, а на ночь укрывались
в устроенных на выгоне бараках... Казалось, что рабочие силы Глупова сделались
неистощимыми и что чем более заявляла себя бесстыжесть притязаний, тем
растяжимее становилась сумма орудий, подлежащих се эксплуатации". Однако
эта "бесстыжесть притязаний" дает осечку при попытке "мрачного
идиота" "унять" реку, озадачившую и оскорбившую сто своим
вольным течением. По его приказу ее запрудили, породив у него мечты о
"своем собственном море" и выгодах, которые оно принесет (неожиданно
напоминающие фантазии Порфирия Головлева). Однако река вскоре смыла преграду, и
это становится символом конечного поражения всякого произвола над жизнью.
Набирает силу и возмущение действиями градоначальника, таящееся в человеческих
душах. История Угрюм-Бурчеева, а с ней и вся книга, завершается грозной
картиной "не то ливня, не то смерча", гневно налетевшего на
Глупов:"раздался треск, и бывший прохвост моментально исчез, словно
растаял в воздухе". Остается загадкой, аллегорическая ли это картина
сокрушительного народного бунта или катастрофа, ниспосланная самой природой,
которой Угрюм-Бурчеев бросил безрассудный вызов, посягнув на "извечное,
нерукотворное". Обращает на себя внимание то, что на звучавшую с
напыщенной торжественностью фразу о начале схватки Угрюм-Бурчеева с рекой:
"Борьба с природой восприяла начало" - откликается чеканный финал
главы, звучащий как апокалипсический итог градоначальнических деяний:
"История прекратила течение свое". Фердыщенко Петр Петрович -
бригадир, бывший денщик князя Потемкина. Сначала глуповцы при его правлении
"свет узрили", поскольку Фердыщенко по своей простоте целых шесть лет
"ни во что не вмешивался". Однако потом "сделался деятелен"
и вошел во вкус, беззастенчиво утоляя свои алчность и любострастие. С
недовольством же глуповцев, вызванным голодом и пожарами,
"справлялся", выпрашивая у начальства вместо хлеба воинскую команду.
Его путешествия из конца в конец по городскому выгону в сумасбродной надежде,
что от этого "утучнятся поля, прольются многоводные реки, поплывут суда,
процветет скотоводство, объявятся пути сообщения", - это злая пародия на
торжественные поездки но стране царя и других ''высоких особ" (начиная со
знаменитого путешествия Екатерины II в Крым, когда на ее пути возводились
декоративные деревни, получившие прозвище потемкинских).
Список
литературы
Для подготовки
данной работы были использованы материалы с сайта http://ilib.ru/