Цветопись в поэзии С. А. ЕсенинаАвтор: Есенин С.А.
Цветопись в поэзии Сергея Есенина
Как рождается поэт? С чего начинается «пробуждение творческих дум»? С красоты, не увиденной другими? С радостного удивления перед открытием неведомого и чудесного? С душевной ранимости и сострадания всем горестям и «слезам людским»? Кто знает? Но без умения видеть мир по-своему, без способности сопереживания, без впечатлительности и искренности нет поэта.
«Ночью луна при тихой погоде стоит стоймя в воде. Когда лошади пили, мне казалось, что они вот-вот выпьют луну, и радовался, когда она вместе с кругами отплывала от их ртов» («Автобиография»). Так начинался Сергей Есенин. И глаза, и уши поэта жадно впитывали в себя многоцветный, многозвучный мир: внешние зори, бешеный рёв вьюги, запах смолистой сосны, песня тальянки, копны свежие и рыжие стога, горластые гуси и чёрная глухарка с её заунывным карком…
В 1905 году Блок написал статью «Краски и слова», где сетовал, что современные писатели не обращают внимания на зрительное восприятие. Тоска по цвету была реакцией на символизм, который становился всё глубокомысленнее. Блок предсказывал появление поэта, который принесёт в русскую поэзию русскую природу со всеми её «далями» и «красками». Этим поэтом стал Сергей Есенин.
Первых своих читателей молодой поэт пленил тем, что как бы повёл их по забытой ими земле, заставляя всматриваться в её красоту и вслушиваться в её звоны и тишину.
«Я покинул родимый дом, голубую оставил Русь» — Есенин залил родные пейзажи голубизной, стремясь показать нам просторы Родины. Впечатление синевы Есенин создаёт настойчиво и последовательно: «В прозрачном колоде заголубели долы», «летний вечер голубой», «синяя вьюга».
Голубой цвет – это любимый цвет Есенина. И совпадение это, очевидно, неслучайно, так как синий цвет «голубой» считался цветом символическим, «божественным».
А когда надо предать пейзажу звучность, Есенин употребляет малиновую краску: «О Русь – малиновое поле и синь, упавшая в реку». Правда, пользуется он ею редко и бережно, словно бережёт эффект «малинового звона». Чаще заменяет малиновые «земли» менее изысканными – рябинно-красными: «Покраснела рябина, посинела вода».
Очень характерно для поэта и пристрастие к жёлто-золотому. В этой гамме выдержаны все его «автопортреты». И это не случайно. В образе, запёртом на замок тайного слова его «языческой» фамилии, образе, который расшифровывался как осень – есень – ясень – весень, Есенин видел как бы указания на своё предназначение в мире.
И поскольку молодому Есенину его судьба видится в «золототканом цветении», то, естественно, акцент делается на значении весень: жёлтая, осенняя появляется редко, мельком, а там, где не обойтись без жёлтого, он употребляет, не жалея, золота: «Луна над крышей, как злат бугор», «Не снились реки златых долин», «Где златятся рогожи в ряд», «Лижут сумерки золото солнца…», «Хвойная позолота», «Зелень золотистая». Нет ни увядания, ни смерти, осень – золотых дел мастер –» златит холмы». Увядающие листья приравниваются к плодам («На шёлковом блюде опада осин»), и тем самым снимается пронзительность «тоскования», с которым у зрелого Есенина связано переживание и изображение умирающей природы. Но каждый раз, когда в ранних, ещё весёлых и лёгких стихах звучит мотив «погибшей души», в перламутровую, ясеневую «свежесть» врывается горький жёлтый цвет: Весной и солнцем на лугу Обвита жёлтая дорога, И та, чьё имя берегу, Меня прогонит от порога. Жёлтая дорога – дорога в никуда. Жёлтая, потому что замкнулся жизненный круг, окончен жизненный цикл – от зимы до осени, — по жёлтой дороге возвращаются: умирать… Жёлтая, несмотря на то, что обвита весной и солнцем! Есенин доказал, что цветовой образ может быть «тучным»; с помощью слов, соответствующим краскам, поэт сумел передать самые тончайшие эмоциональные оттенки души. Чаще всего один из основных цветов Есенина, красный или жёлтый складывается из множества оттенков: рыжие щенята, ржаной закут, злотые глаза – в «Песне о собаке», багряные кусты, алый сок ягод, розовый закат – в «Не ходить, не мять в кустах багряных..». Я считаю, что есенинский пейзаж не только свеж и ярок, он ещё и пахнущий и звучащий. Запахи у поэта так же вещественны, как и краски. Есенин создаёт как бы «букеты» запахов, крепость которым придают запахи, простые и сильные, почти грубые: «рыхлыми драчёнами», «укропом вялым», а своеобразие – наличии медовой доминанты – «пьяный пах медовых сот». Есенин угадывает медвяное и в запахах вроде бы вовсе не медовых: остром – осиного гнезда («пахнет ромашкой и мёдом от ос»), резком – мужичьего пота («слаще мёда пот мужичий»). Даже в той сложной смеси, в том воздушном настое который так специфичен для православной церкви, Есенин улавливает этот древний, языческий запах: «Литии медовый ладан», «Пахнет яблоком и мёдом по церквам твой кроткий Спас». Картина будет неполной, если не обратить внимания и на есенинские «обонятельные» метафоры: «Хлебной брагой льёт теплынь», «запах трав от бабьей кожи», «запах мёда от невинных рук». Доступны поэту и оттенки звука, которые недоступны обычному слуху: «Звенит, как колос, с земли растущий снег», «звон надломленной осоки». Почти в каждом стихотворении Есенина слышны звоны. Цвет. Запах. Звук. Живая, празднично – яркая, сверкающая цветами всех переливов русская жизнь – всё это Есенин принёс с собой, как бы олицетворив то самое «стремление к разрыву с отвлечённым», которое Блок считал спасительным для русской поэзии.